Онлайн чтение книги Гиганты и игрушки
9 - 1

Вскоре произошел инцидент, который несколько изменил ход событий, хотя и не избавил нас от непосильного груза: один из гигантов оставил поле боя. Самый хитрый наш конкурент, «Аполлон», неожиданно допустил оплошность и тотчас же потерпел крах.

Случилось это так. Один школьник, возвратившись домой после загородной прогулки, прилег отдохнуть и заснул. Вечером мать стала будить мальчика и обнаружила, что он без сознания. В лице ни кровинки, рот запекся. Врач констатировал отравление. После укола мальчик пришел в себя, но с постели подняться не смог: он жаловался на сильную головную боль и слабость. Родители попытались установить, что он ел. В кармане его брюк обнаружили коробочку монпансье фирмы «Аполлон».

С этого все и началось. Врач сам написал письмо в одну из газет, приложив к нему коробочку. Когда письмо пришло в редакцию, выяснилось, что в этот день получено уже несколько таких жалоб. Симптомы отравления были сходными. Немедленно началось расследование. Репортеры, захватив монпансье, помчались в производственный отдел «Аполлона». Сотрудники фирмы, уточнив номер серии и дату выпуска, сели в машину и сломя голову помчались на фабрику. Сырьем для производства монпансье служат патока, эссенция и безвредный краситель. Главный инженер фабрики сам произвел тщательнейший химический анализ всех составных частей монпансье, и выяснилось — краситель содержит ядовитое вещество.

В этот же день вечерние газеты опубликовали заявление «Аполлона», где он приносил свои извинения и признавался в небрежности, допущенной при проверке сырья. Были приведены и результаты химического анализа. За этим, должно быть, последовало ночное совещание правления фирмы. На следующее утро «Аполлон» через газеты обратился к населению с призывом воздерживаться от покупки монпансье его производства до тех пор, пока вся партия не будет снята с продажи и взамен ее не поступит новая. Грузовики фирмы помчались во все концы страны — агенты изымали у оптовиков и в магазинах остатки монпансье. Но было уже поздно. Начались кошмарные дни. В течение двух недель вторые и четвертые полосы газет вопили, кричали, стонали, изрыгали проклятия. Со снимков глядели изможденные лица несчастных жертв. Те самые люди и организации, которые еще так недавно пели дифирамбы аполлоновскому фонду образования, теперь неистовствовали больше всех. Детские газеты и женские еженедельники бичевали «Аполлон» за возмутительную халатность. Матери перешептывались. У владельцев кондитерских магазинов портился характер. Осознав истинные размеры бедствия, «Аполлон» снова опубликовал заявление, адресованное «Всем мамам». Описывая с похвальной откровенностью это досадное происшествие и каясь в своих грехах, фирма торжественно клялась возместить пострадавшим все убытки и призывала впредь до особого сообщения покупать монпансье других фирм. Во избежание кривотолков были вынуты премиальные билетики и из коробок с карамелью, хотя, как известно, карамель не имеет с монпансье ничего общего. Но это было своего рода покаянным жестом. Кроме того, «Аполлон» выразил готовность разделить между пострадавшими всю сумму «Фонда поощрения образования» за нынешний год.

В тот вечер, когда заявление это появилось в газетах, «Аполлон» официально вышел из игры. Его неоновые огни погасли, воздушные шары опустились, по радио и телевидению больше не передавались его объявления, и рекламы его исчезли из газет. Видя, как свято «Аполлон» выполняет свои обещания, Айда скрежетал зубами.

Зато наши разъездные агенты возликовали. Они решили, что теперь основные трудности позади, рынок расширился, и они снова смогут развернуться вовсю. А то ведь оптовики просто замучились — общий спад, капитал оборачивается туго, где уж тут покупать нашу продукцию. Правда, рынок все-таки еще узок, товар залеживается в магазинах. Правда и то, что у «Аполлона» мощная торговая сеть. Но кто же станет покупать карамель, если за нее не дают премий?! По существу, «Аполлон» обанкротился. Что ж, пусть пеняет на себя — сам расковырял себе рану, сам пустил себе кровь… И разъездные агенты подбадривали друг друга, утверждая, что уж теперь-то все пойдет по-другому. Они вдруг оживились, стали приветливыми. В огромном здании «Самсона», где в последнее время царило уныние, вновь зазвучал смех. Агенты всячески расписывали бедственное положение «Аполлона», передразнивали его служащих, изображая, как те униженно кланяются и молят оптовиков взять у них товар. Эти рассказы передавались по инстанции — от служащего отдела сбыта к столоначальнику, от столоначальника к заведующему отделом, потом к руководителю сектора, от него — к членам правления и, наконец, в кабинет директора-распорядителя. По мере удаления от первоисточника информация теряла первоначальную сочность и грубость, зато обрастала подробностями и вообще менялась до полной неузнаваемости.

Я наблюдал за всем этим с горечью. Мне претит, когда люди упиваются, глядя, как сильный пожирает слабого. Все равно ведь каждому ясно, что покупатель совершенно охладел к нашей продукции. До последнего времени только космический скафандр, карманная обезьянка и фонд образования еще кое-как поддерживали угасающий интерес матерей и детишек. А сейчас, когда все надежды на стипендии рухнули, невозможно представить себе, чтобы матери вдруг увлеклись космосом и джунглями. Конечно, дети будут по-прежнему клянчить сладкое, и матери, уступая им, против воли придут к прилавкам «Самсона» и «Геркулеса». В какой-то мере это поможет распродаже, но не так чтобы очень. Одним словом, если ребенок не попросит, мать ничего и не купит. А ведь обе фирмы забывали о том, что уже столько лет ведут против самих же себя подрывную деятельность, не жалея на нее ни денег, ни сил. Все эти годы мы только тем и занимались, что подрывали доверие к нашим посулам. В сущности, не один «Аполлон» покончил самоубийством. «Самсон» и «Геркулес» тоже собственными руками набросили себе петлю на шею. Так что смешно теперь рассчитывать на успех лишь потому, что «Аполлон» погорел. Мы сами воздвигли между собой и покупателями стену равнодушия, и ее уже не пробьешь. Вот почему исступленный восторг наших агентов вызывал у меня острое раздражение.

Теперь «Самсон» и «Геркулес» остались на поле боя один на один. Космический скафандр, хоть и не обладал живостью зверюшек, зато прельщал своей новизной. А детский театр хоть и не был так разрекламирован газетами, как выставка космонавтики, зато пользовался большой популярностью у детей, остававшихся на лето в городе. Мы успешно сотрудничали с прессой, «Геркулес» действовал в тесном контакте с ассоциациями родителей и учителей. Кёко очаровывала взрослых, чемпион по реслингу был любимцем детворы. Если в каком-нибудь журнале появлялась научно-фантастическая повесть, «Геркулес» немедленно помещал в другом журнале повесть о джунглях. После премьеры фильма Диснея о космосе сразу же появился документальный фильм «В дебрях Африки».

Борьба шла и в области сбыта — ожесточенная, беспощадная… Товар поступает от поставщика к оптовикам, от оптовиков — к мелким торговцам. Стало быть, поставщикам надо держать в руках оптовиков, а оптовикам — мелких торговцев. Для мелких торговцев была введена та же премиальная система, что и для детей. «Самсон» и «Геркулес», стараясь обскакать друг друга, выплачивали им во время распродажи процентные надбавки от прибыли и шли на всевозможные уступки. К каждым десяти коробкам с карамелью прилагался специальный талончик. Он давал магазину право на получение определенной суммы и, кроме того, на участие в лотерее с выигрышами от тысячи до ста тысяч иен. Разъездные агенты не знали покоя ни днем, ни ночью, они мыкались по городу, слезно упрашивали клиентов, всучали им товар. Дошло до того, что всех оптовиков и мелких торговцев, участвовавших в распродаже, пригласили на горячие источники. «Самсон» ринулся на Хоккайдо, а «Геркулес» безумствовал в Атами. Лилось вино, плясали женщины.

Но ничего не помогало — в первых числах августа поползли тревожные слухи. Началось банкротство мелких и средних фирм. Им не под силу было выплачивать торговцам премиальные, увеличивать их долю прибыли, приглашать оптовиков на курорты. А товар одинаковый: что у крупных фирм, что у мелких — та же самая карамель. Оптовики, ссылаясь на затоваривание, не брали у них ничего. Те, загнанные в тупик, готовы были отдать товар себе в убыток, мечтая сбыть за наличные хоть один ящик карамели. Как обычно в периоды летнего застоя, с наличными было туго. И фирмы помельче, только-только успев раскрыть рот, чтобы набрать побольше воздуха, быстро шли ко дну. Едва одна из них снизила цену на карамель, слух об этом распространился с быстротой молнии, и оптовики растоптали их все до одной. Катастрофическое падение цен, словно степной пожар, охватило всю страну, за ним последовала полоса банкротств. Просматривая газеты, мы встречали в разделе «Самоубийства» имена владельцев небольших кондитерских фабрик. Это была очередная трагедия, разыгравшаяся на нашем узком островном рынке. Вот к чему привела игра в позиционную войну на замкнутом полигоне. Космический скафандр сдавил этим несчастным горло, карманная обезьянка вонзила острые зубы прямо им в сонную артерию.

Разъездные агенты больше не ликовали. Правда, оптовиков еще приглашали на курорты, обещая им всякие экзотические развлечения, но в общем это уже походило на сумасшедший танец кошки, ненароком угодившей на раскаленную плиту. Вино казалось горьким, разгул не давал радости. Стенные шкафы магазинов ломились от банок, коробок, пакетов. Оптовые склады были завалены доверху. Стали падать цены и на продукцию крупных фирм. Кое-где мелкие лавочники, страстно жаждавшие наличных, начали продавать карамель «Самсона» и «Геркулеса» за полцены да еще что-нибудь давали в придачу. Мало того. Они вскрыли ящики с карамелью, мертвым грузом лежавшие на складах, повытаскивали из коробок все премиальные билетики и бросили их все разом в качестве приманки несовершеннолетним покупателям. Это было как снежный обвал. Агенты «Самсона» и «Геркулеса» кинулись в магазины, они молили и угрожали, но торговцы отмалчивались, а не то разражались руганью; их воспаленные глаза метали молнии. Самое страшное было то, что на все эти ухищрения их толкали даже не жажда прибыли и не надежда покрыть убытки, — им надо было хоть как-то заработать себе на жизнь.

Крупным фирмам пришлось прибегнуть к хирургическому вмешательству — ведь если оставить гнойник, он разрастется и погубит весь организм. Пожалуй, это был единственный случай, когда «Самсон» и «Геркулес» действовали сообща. Их представители пригласили оптовиков и владельцев крупных магазинов в зал большого отеля и заявили им, что все деловые операции с торговцами, сбивающими цены, будут прекращены. А чтобы ублажить клиентов, продлили им срок уплаты по векселям до восьмидесяти дней вместо прежних сорока. Кроме того, они предложили временную ссуду тем магизинам, дела которых пришли в полный упадок.

За официальной частью последовал обед. Зал наполнился ароматом изысканных блюд. Вскоре зеркала и бокалы помутнели от дыхания множества людей. В воздухе шелестел тревожный шепоток. И лишь по временам нарочито громко смеялись разъездные агенты.

Рекламы все так же весело зазывали публику. А сообщения из многочисленных филиалов фирмы с каждым днем становились все тревожнее. Сравнивая данные отдела производства и отдела сбыта, Айда уже не пытался скрыть своей глубочайшей подавленности. Круги у него под глазами стали еще темнее, на щеки легли тени. Он бесцельно слонялся по отделу, его серебряные, некогда тщательно подстриженные волосы отросли и уныло свисали на лоб. Айда безжалостно обламывал крылья реактивным самолетам. Он молчал, но всем было ясно — старик делает неимоверные усилия, чтобы не поддаться отчаянию. И все-таки он до конца боролся за жалкую иллюзию. Захлебывался ядом цифр и все же боролся. Каждый день он бегал на выставку, суетился, давал какие-то пустяковые указания. Он не замечал ничего — ни палящего августовского солнца, ни пыли, ни плавящегося асфальта — и с прежним усердием взращивал иллюзию на знойных, залитых злым светом улицах. А я без конца совершенствовал детали этой иллюзии. Мыкался по редакциям, торчал на радио и телевидении, обивал пороги писателей и физиков.

Но вот, в один прекрасный день «Самсон» получил удар в самое сердце. «Мурата сётэн» выдала нам векселя, а банк отказался принять их к учету. Эта фирма со дня своего основания была в тесной дружбе с «Самсоном». Всякий раз, как мы попадали в трудное положение, «Мурата сётэн» протягивала нам руку помощи. Она всегда была нам верным союзником, в ее руках сосредоточен почти весь наш сбыт. Наше сотрудничество — взаимное предоставление капитала, обмен служащими — снискало добрую славу в деловом мире.

Слухи о том, что у «Мурата сётэн» застой в делах, носились уже давно, но мы к ним привыкли и не придавали им особого значения. И когда «Мурата сётэн» объявила, что задолженность ее достигла двухсот миллионов иен и что ею выдано на двадцать миллионов иен неучитываемых векселей, по всему высоченному зданию «Самсона», сверху донизу, пробежала судорога. Весть немедленно просочилась на лестницы, хлынула в окна, в двери, в замочные скважины и затопила все комнаты. Люди съеживались, словно им нанесли удар в солнечное сплетение. Собирались группками, перешептывались. Говорили, что «Мурата сётэн» лопнула, необдуманно вложив деньги в производство консервов и соков, а затоваривание нашей карамелью тут ни при чем. Эта, в общем-то очень правдоподобная, версия вышла из кабинета одного из членов правления и через некоторое время уже гуляла по всем этажам. Но теперь служащие сомневались решительно во всем. Пошептавшись и испытав какое-то горькое удовлетворение от того, что предчувствия их оправдались, они вновь возвращались к своим столам, таща на себе тяжкое бремя молчания.

В этот день мы с Айда ходили в детский театр «Геркулеса» и вернулись в отдел поздно вечером. У входа нам повстречался разъездной агент, и от него мы узнали эту историю во всех подробностях. Айда сейчас же прошел в кабинет одного из членов правления. Там горел яркий свет, за дверью сердито и громко спорили. Я дожидался Айда у нас в отделе. Вернулся он быстро. Устало плюхнулся на вертящийся стул и принялся рассказывать: решено установить непосредственный контакт со всеми оптовиками, которых обслуживала «Мурата сётэн». Задолженность этой фирмы «Самсон» берет на себя. Один из наших членов правления откомандирован в «Мурата сётэн» для контроля над всеми операциями.

— Из-за чего же, в конце концов, это случилось? Из-за консервов или из-за карамели? — спросил я.

Айда сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и стал наводить порядок у себя на столе. Он брал бумаги одну за другой, скручивал их, комкал и рвал. Дышал он неровно, его тощие плечи вздрагивали. Потом вдруг глянул в окно, распрямился, глаза его сердито блеснули. Бросив надорванную бумагу, он встал со стула, высунулся в окно, посмотрел на ночное небо.

— Безобразие! Огни не горят!

Я подошел к окну. Над крышей плавал надувной резиновый космонавт — наша ночная реклама. Он колыхался в темном небе, словно огромная медуза. Айда резко повернулся и обычной торопливой походкой пошел к столу с телефоном, бормоча на ходу нужный номер. Я глядел ему в спину: вид довольно жалкий — один-одинешенек на поле боя.

Через несколько дней Айда позвонил Кёко. Она приехала на редакционной машине журнала мод. Под мышкой у нее торчали ноты. В последнее время я был занят по горло и давненько ее не видел. Теперь она появлялась у нас всего два раза в неделю — в те дни, когда выступала по телевидению в коммерческом обозрении «Самсона». Пока готовился наш плакат, мы ее много раз фотографировали для журнальных реклам и записывали ее голос для наших радиопередач, так что теперь она была относительно свободна. Айда сам позаботился об этом. Ему не хотелось ее связывать — пускай завоевывает себе популярность, это нам на руку. Соблюдая наш уговор, она отказывала другим фирмам, предлагавшим ей сниматься для их реклам, зато быстро выдвинулась как манекенщица. Ее имя можно было встретить в любом объявлении о демонстрации моделей женского платья. Журналы мод, различные еженедельники и иллюстрированные журналы щедро предоставляли свои страницы и обложки для ее простодушной улыбки. Щербатые зубы Кёко по-прежнему вызывали всеобщий восторг. Считалось, что она — молодой талант, что у нее редкостные внешние данные. Некоторые из модельеров так и говорили: «На двадцать миллионов попадается только одно такое лицо!..»

Свидание, как обычно, состоялось в нашем кафетерии, на первом этаже. За два-три месяца Кёко совершенно изменилась. От прежнего осталась только привычка вставлять между щербатыми зубами соломинку, когда она потягивала фруктовый сок. В остальном Кёко было не узнать — свежий маникюр, подведенные глаза, тонкий, матово поблескивающий слой какого-то косметического крема, скрадывающего пушок на щеках. От девчонки, которая, ошалев от радости, захотела лепешку под соевым соусом, не осталось и следа. Плечи ее пополнели, в движениях появилась своеобразная грация, но кожа огрубела и потемнела от жаркого света юпитеров.

Айда потягивал кофе и расспрашивал ее о новых успехах. Потом перешел к делу. Объяснил, что близится розыгрыш премий и поэтому фирме необходимо сейчас продавать как можно больше. Хорошо, если б Кёко согласилась раздавать карамель на выставке космонавтики. Это увеличило бы наши шансы в борьбе с «Геркулесом».

— Да, вот еще что, — Айда отодвинул чашку и подался вперед, — придется тебе надеть космический скафандр. Понимаешь, на выставке ты должна появиться точно в таком же виде, как на плакатах и на экране телевизора.

Айда откинулся на спинку стула, на его усталом лице появилась ласковая улыбка. Некоторое время Кёко молчала, опустив глаза. Потом глубоко вздохнула, повела плечами. Бросила на Айда быстрый взгляд.

— А сколько дней мне туда ходить?

Все еще ничего не замечая, он поднял обе руки, растопырил пальцы.

— Десять.

И тут же, рассмеявшись, опустил одну руку.

— Ну ладно, — пять! Пяти дней достаточно. Я понимаю, — на десять дней тебя забирать нельзя. Журналам будет трудно, да и тебе тоже. Так что всего пять дней. С десяти до четырех. Разумеется, в перерывах — хороший отдых. Поддержи фирму.

— Даже не знаю, как быть… — тихо сказала Кёко. — Для журналов можно, конечно, сниматься и ночью. Только вот звукозапись… Ведь когда устаешь, голос садится.

— Голос?! — Айда подскочил как ужаленный.

Кёко кивнула, пошарила под столом, достала ноты. Оказывается, она каждый день упражняется в студии звукозаписи. Фирма музыкальных инструментов предложила ей попробовать свои силы в качестве исполнительницы джазовых песен. Айда ежедневно видел Кёко на экране телевизора, но ему и во сне не снилось, что она сделала такую ошеломляющую карьеру. Он даже застонал, поняв свою оплошность, но было уже поздно. Когда он снова перешел в наступление и сослался на исключительное право фирмы, Кёко взглянула ему прямо в глаза и стала перечислять пункты нашего договора: да, она обещала выступать по радио и по телевидению, обещала сниматься для газет и журналов. Но быть живой рекламой — такого условия она не помнит… Что говорить — удар неожиданный, и все же она была права. Абсолютно права с точки зрения бизнеса. Айда совсем растерялся, на него было жалко смотреть. Он взывал к ее человеческим чувствам, напоминал ей, сколько труда мы затратили, чтобы открыть ей дорогу в жизнь. Кёко слушала очень внимательно, не сводя с него ласкового взгляда, и молчала. Молчала — и все. Ее невозможно было пронять, она захлопнулась, словно раковина.

— Ну, ладно! — С трудом сдерживая раздражение, Айда легонько стукнул ладонью по столу. — Больше не буду говорить о нашем исключительном праве. Мы и договор расторгнем, как только кончится выставка. Но, прошу тебя, уж ты постарайся, сделай это для нас. Всего пять дней. Джаз от тебя никуда не уйдет.

Он помолчал, потом выговорил едва слышно:

— Мне сейчас очень трудно. Сколько ты хочешь? Гонорар будет особый.

Айда скрестил руки, оперся локтями о стол. Понурясь, он ждал ответа. Сперва Кёко смотрела на него во все глаза. Потом, отбросив всякие колебания, вытащила из сумки блокнотик, написала какую-то цифру и тихонько придвинула блокнот к Айда. Тот глянул и гневно сверкнул глазами:

— Тебя подучили!

Словно почувствовав его боль, Кёко молча отвела глаза. Айда медленно разорвал блокнот, скомкал обрывки и бросил их на пол. Яркие лучи солнца падали на его дрожащие губы.

Я встал. Вышел на площадь, подышал воздухом. Вернулся, направился в туалет. Когда я мыл руки, за перегородкой послышался глубокий вздох. Выходя, я увидел Кёко. Она стояла, припав к умывальнику, почти касаясь зеркала лбом. Бледная, с закрытыми глазами. Видно было, что она близка к обмороку. На ее загрубевшей шее пролегли четкие линии — совсем взрослая женщина. Я прошел мимо, а Кёко все так и стояла, словно боясь шелохнуться.

…В этот день я не выходил из отдела. Бегать по городу было уже незачем. Все кончилось. Я сидел у окна и с усердием выполнял свою последнюю работу. Стол был завален грудой обломков: справочники и детские журналы, бесконечные фото — космический скафандр, карманная обезьянка, флаги всех стран мира над выставкой космонавтики. Я рвал и бросал газеты, снимки, таблицы — все, что попадалось под руку. Солнце палило вовсю, но ветерок был прохладный. В окно долетал запах горячей пыли. Но работать было можно, пот не заливал лица.

Стрелка часов переползла на цифру пять. Больше мне нечем было занять руки — все уже сделано. На площади шумел унылый прилив. Все те же самые люди. Бредут к остановке, усталые, проголодавшиеся, с трудом волоча ноги по раскаленному асфальту. Вдруг откуда-то появился человек в пластмассовом шлеме и вскарабкался на постамент в центре площади. Плохая скульптура, привычно подумалось мне. Никак не воздействует на окружающий пейзаж, не создает настроения. Толпа обтекала его, как обтекает море скалу на пустынном берегу. Он был ужасающе одинок среди зданий, машин и людей. Никто даже не взглянул на него. Когда совсем стемнело, человек сошел с постамента и растворился в ночи.

От непрестанного топота сотен ног сотрясались стены, звенели стекла. А машинка все крутится, сказал я себе. Крутится на груде развалин… Вот здесь, за рабочим столом, я лепил фигурки условных детей, чтобы Айда мог создавать иллюзии для живых ребятишек. И ради этого улыбалась девушка, стучал ротатор, размышляли ученые. Матери переживали горечь несбывшихся надежд, оптовики терпели банкротство, мелкие предприниматели кончали с собой. Кёко пошла, а карамель — нет. Я вглядывался во мрак, и мне чудилось — к сладкому духу карамели, пропитавшему всю страну, примешивается запах тлена. Тридцать миллионов иен и труд тысяч людей, работавших в дни распродажи сверх человеческих сил, — куда все это кануло? Неужели единственное, что нам удалось, — это оставить в детской памяти зыбкое расплывчатое видение?..

Меня подавило сознание чудовищной нелепости происходящего. Я облокотился о подоконник, закурил сигарету. Вскоре послышались шаги. Я обернулся. На пороге стоял Айда. Взглянув на меня, он слегка усмехнулся, но ничего не сказал. Вошел в комнату. Нет, он не был пьян и, как видно, даже не очень устал. Он бросил на стол полотняный пиджак, снял брюки и остался в трусах и рубашке. Потом открыл застекленный шкаф. В ярком свете лампы я увидел поблескивавший в его руках космический скафандр. Меня передернуло. А он уже натянул серебряные штаны и застегивал куртку с ярко-красной эмблемой «Самсона» на груди.

— Здорово, а? Как раз по мне!

Потом он надел на голову пластмассовый шлем.

— Вот так и буду ходить! — весело прогудел он из-под шлема. Щелкнул несколько раз по антенне и стал прохаживаться по комнате.

Я поднялся и вышел в коридор. Вслед мне летел громкий голос Айда: он звонил метеорологам, справлялся о завтрашней погоде. Когда я уже спускался по лестнице, до меня донесся его невеселый смех. Шагая по темной площади, я думал о том, что за последнее время моя нервная энергия сконцентрировалась до предела один только раз. Ну и пусть один только раз, хоть маленькая, но вершина. Это было в тот вечер, когда я увидел посреди мостовой расплющенную шляпу. Мне захотелось тогда броситься под колеса. Услышать свой собственный крик и хруст своего черепа…

Пройдя мимо умершей каменной глыбы, я смешался с толпой, плескавшейся в душном сумраке подгнивающей августовской ночи.