Онлайн чтение книги Иная терра
Вторая часть. II.I

Визг тормозов, музыка крыш –

Выбор смерти на свой страх и риск.

Пульс бился в висках гулко и настойчиво — как маятник старинных часов, только гораздо, гораздо быстрее. Стас резко остановился, заставил себя медленно вдохнуть, задержал дыхание на полминуты, и выдохнул.

— Нет, так дело не пойдет, — пробормотал он.

Первый суматошный порыв — броситься на помощь другу, несомненно, попавшему в беду — прошел, и к юноше вернулась способность размышлять логически.

Если он, спасая Алексея от пусть еще неведомых, но наверняка весьма зловредных неприятностей, вляпается в проблемы сам, это ничего, это не страшно. Но если он из-за своей поспешности не сумеет не только без потерь выбраться из этого сомнительного приключения, но и Лешке не поможет — то «спасательная операция» теряет всякий смысл. Следовательно, надо хоть как-то подготовиться.

Стас вытащил из чехла мобил, вывел на экран карту, на которой тревожным холодно-синим огоньком мигал пеленг Алексея, прикинул расстояние, и ругнулся — Парк Победы, другой конец города. До метро — далеко, да и ходят поезда в такое время редко. Такси — дорого, очень дорого, Стас даже не был уверен, что ему хватит имеющихся денег на поездку хотя бы в одну сторону.

Озарение пришло издевательски случайно. Ветровский мысленно обозвал себя идиотом, и выбрал в контактах мобила «Галль».

— Вить, привет. Прости, что звоню так поздно, не разбудил? Хорошо, что не разбудил… Вить, я к тебе с просьбой. Можно твой грав взять до утра? Очень надо, правда. Спасибо! Я сейчас к тебе поднимусь за картой…

Бегом преодолевая четыре лестничных пролета — ночью в общежитии не работала часть лифтов — Стас благодарил судьбу за то, что единственный в Ордене обладатель личного транспорта, Виктор Галль, живет здесь, а не где-нибудь в районе Банковского проспекта, к примеру.

— Что случилось? — гитарист дожидался приятеля, стоя в дверях своей комнаты. Электронный ключ-карту от гравицикла он держал в руках. — А впрочем… потом расскажешь, вижу, торопишься.

— Вить, спасибо тебе большое! — выпалил Стас, буквально выхватывая карту. — Я даже не знаю, как…

— Перестань, — неловко улыбнулся Виктор. — Мы — Орден, в конце концов. Удачи тебе.

Мощная и красивая машина послушно рванула с места. Ветровский с благодарностью вспомнил работу в курьерской компании «Гермес», где смог отточить зачатки навыков вождения, полученные еще в трущобах.

Огни ночного города сливались в рваную световую ленту по обе стороны дороги. Сумасшедший ветер бился в стеклопластиковое забрало шлема, трепал пижонскую бахрому на рукавах куртки, и в любой другой ситуации Стас был бы безмерно счастлив в такой гонке. Но не в этот раз. Сейчас все мысли юноши занимал Алексей. Что случилось, куда он вляпался, чего такого узнал, и почему это подействовало на него настолько… угнетающе? Голос Леши по телефону казался совершенно безжизненным, равнодушным, но не так, будто ему было все равно, как отреагирует собеседник, а будто бы ему вообще абсолютно все в мире стало совершенно безразлично.

За последний месяц друзья не продвинулись в своем расследовании смерти Кирилла ни на шаг: Стас начинал готовиться к скорым экзаменам, да и дела Ордена отнимали немало времени, Алексей же, совершенно не обращая внимания на надвигающуюся сессию, отдавал всего себя работе в детском доме, и как-то даже признался Стасу, что подумывает оставить свой институт и пойти на третий курс педагогического факультета все того же ВИПа. За всем этим расследование как-то отошло не то, что на второй, а вовсе на десятый план. И вдруг — этот звонок. Ветровский видел Лешу буквально два дня назад, тот выглядел уставшим, но довольным, и даже затаенная тоска о погибшем Кирилле, казалось, почти ушла из темных глаз Алексея. Ничто не говорило о том, что он продолжает поиски убийцы тайком от Стаса.

Огни сливались в полосу, ветер за пределами шлема кричал, словно бы пытаясь дозваться до юноши, мотор грава негромко гудел, цифры на спидометре ненавязчиво намекали на превышение скорости раза в полтора, но Стас игнорировал показатели. Чем быстрее сокращалось расстояние, отделявшее его от Парка Победы, тем сильнее иррациональный страх сжимал сердце, тем чаще накатывали приступы ужаса, спазматически сжимающие горло и мешающие дышать. Но странное дело — вместе с тем крепла и уверенность в правильности действий, и молодой человек все прибавлял и прибавлял скорость.

Московский проспект ровной лентой стелился перед ним.

До точки назначения оставались считанные минуты.

***

три часа назад

— Я слушаю.

Спокойный голос уверенного в себе человека. Сочетание интонации и тембра отчетливо рисовало образ некоего усредненного бизнесмена, слегка полноватого, но следящего за собой, одетого в дорогой, хоть и не «от кутюр» костюм, и обладающего приятным, располагающим и совершенно незапоминающимся лицом.

— Вы — учитель человека по прозвищу Велес?

Как ни старался Алексей унять собственное перевозбуждение, вызванное неожиданной удачей, пойманной за хвост, ему так и не удалось сдержать нервную дрожь в собственном голосе. На контрасте со спокойными и уверенными интонациями собеседника эта дрожь показалась ему какой-то… проигрышной, что ли? Точнее Леша не смог бы объяснить.

Тот, другой, некоторое время помолчал, словно бы тщательно обдумывая услышанное и выстраивая возможные схемы разговора. Хотя — кто знает, может, так оно и было? Во всяком случае, Леше показалось, что, несмотря на разделяющее их расстояние, собеседник изучал его пытливым взглядом, глядя в упор, проникая в самое сокровенное, и даже глубже.

— Допустим. С кем имею честь беседовать?

— Я… — Алексей замялся. Врать этому загадочному человеку, чей номер телефона удалось добыть совершенно случайно, казалось почти немыслимым. — Я знаю, что это вы убили Кирилла!

Собеседник рассмеялся — спокойно, как и разговаривал, совершенно необидно и как-то даже… сочувственно?

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите, молодой человек. Кроме того, вы так и не ответили на мой вопрос: с кем я разговариваю?

Слова не вязались с первой реакцией — смехом — настолько, что Леша замотал головой, пытаясь придти в себя. Мысли словно опутала толстая, липкая паутина.

— Меня зовут… Антон, — выдавил он, лишь в последнее мгновение сдержав едва не сорвавшееся с языка собственное имя.

— Полагаю, мое имя вам известно, — едва заметно усмехнувшись, ответил Дориан. — Итак, вы обвиняете меня в убийстве вашего… друга. Пожалуй, вы меня заинтриговали достаточно, чтобы я согласился с вами встретиться. Разумеется, на нейтральной территории. Фонтан в парке Победы вас устроит? — и тут же, не дожидаясь ответа: — Вот и хорошо. Я буду ждать вас там через час. До встречи… Антон.

Короткие гудки — разговор закончен.

Леша остолбенело уставился на трубку мобила. Набирая несколько минут назад номер онемевшими от возбуждения пальцами, он не очень-то задумывался, как поведет разговор. И уж тем более он предположить не мог, что все обернется так.

До встречи ровно час. Дом молодого человека находился буквально в десяти минутах ходьбы от метростанции, плюс еще столько же — от станции до парка. И в поезде минут пятнадцать — итого на дорогу чуть больше получаса. Леша заметался по комнате, судорожно собираясь — «байкерский» прикид из псевдокожи выглядел по-дурацки, но зато прочный материал способен был защитить от…

От чего? От непреодолимого приказа броситься под проезжающий автомобиль или на рельсы стремительно летящего метропоезда? От банальной пули или чуть менее банального плазмера? Даже от ножа не спасет, если быть совсем честным. Тем более, что первая из угроз в свете случившегося с Бекасовым казалась наиболее вероятной.

Но эти штаны и куртку Алексей покупал вместе с Кириллом, и парни тогда долго еще дурачились, «играя» в байкеров. Одежда напоминала о погибшем друге, и как бы это не казалось сентиментально — именно этот аргумент стал решающим.

Нож в карман — исключительно для собственного спокойствия. Конечно, Леша посещал секцию единоборств, но интуиция подсказывала ему, что все его не особо великие умения не помогут. Он сам не знал, на что рассчитывал, отправляясь на эту встречу. Но и не идти не мог.

Сев к компу, Алексей быстро написал короткую записку на электронную почту Стаса, поставил отправление с задержкой три часа — чтобы друг не ринулся спасать его раньше времени, и ненароком не попал в неприятности. В глубине души Леша понимал, что врет самому себе — на самом деле он просто эгоистично не хотел разделить свою месть даже со Стасом.

Он вышел из комнаты, бросив прощальный взгляд на погасший голоэкран компа. Неприятно сосало под ложечкой — юноше было страшно. Но сильнее страха пылала жажда отомстить, и Алексей аккуратно и тихо закрыл дверь — не разбудить бы родителей.

Уже у самой двери ему пришла в голову еще одна безумная идея. На цыпочках он прокрался в спальню родителей, бесшумно вытащил из тумбочки негромко похрапывавшего отца ключи и отпер дверь кабинета. Где он может держать это? Ящики стола? Нет, тут только бумаги… Может, в шкафу, за толстыми папками — отец доверял электронным носителям, но предпочитал всю важную информацию держать также и в твердой копии. Нет, тоже пусто…

Значит, сейф. Небольшой сейф, встроенный в стену, традиционно прикрытый фоторамкой с объемным снимком всей семьи, сделанным года два назад. Код должен быть простой, отец часто пользуется сейфом, он не стал бы устанавливать здесь длинную и сложную комбинацию.

Полминуты подумав, Леша уверенно набрал: два-ноль-пять-один-ноль-шесть-один-семь. Дата его рождения.

Тихо щелкнул замок, и тяжелая дверца медленно отошла в сторону. Просто и банально… казалось бы. Если не знать, что в документах юноши везде стояло девятнадцатое июля, а не семнадцатое — ошиблись при регистрации.

Алексей грустно улыбнулся — отец не изменял себе ни в чем, семья всегда была для него важнее всего. Жаль только, что свой долг перед женой и сыном он видел в первую очередь в финансовом обеспечении, и с раннего утра до позднего вечера пропадал на работе.

Стопка бумаг, несколько перехваченных старой резинкой пачек купюр — британские фунты стерлингов. Нет больше Британии, уже сто тридцать лет как нет, а самая дорогая до двадцатого года валюта таковой и осталась — самой дорогой и самой надежной. Ради ее сохранения французы даже отказались от родных франков при объединении с Англией.

А в дальнем углу неожиданно просторного сейфа — простой плазмер полицейского образца. Официально оформленный, с разрешением и всем прилагающимся. Отец занимал достаточно высокую должность в крупной корпорации, и имел все основания заботиться о собственной безопасности, равно как и о безопасности семьи.

Закрепив кобуру на поясе, Алексей тщательно запер сейф и вышел из кабинета, не забыв закрыть за собой дверь. Вернул ключи в тумбочку, бросил еще один взгляд на родителей и покинул спальню.

Спустя несколько минут он уже бежал к высившейся невдалеке станции — в запасе у него оставалось всего десять минут сверх положенных на дорогу получаса.

Поднявшись на платформу, Леша посмотрел на табло — поезд через пять минут. Вытащив мобил, он активировал связь с контактными аудиосенсорами, пролистал трек-листы, пытаясь подобрать что-нибудь, подходящее по настроению — но в голову ничего не шло. Чертыхнувшись, Леша закрыл глаза и наугад коснулся стилусом экрана.

Тихо заплакала скрипка.

Алексей скрипнул зубами — он плохо знал классику, хоть и слушал иногда, но это произведение Моцарта не узнать не мог. Слишком сильно врезалась мелодия в память на похоронах Кирилла.

Серебристая стрела метропоезда подлетела к платформе под аккомпанемент виолончелей.

Как ни странно, за те двенадцать с половиной минут, что поезд летел от Северного Парка до Парка Победы, Леша полностью успокоился. Он спокойно вышел на платформу, спустился на лифте вниз, и скорым ровным шагом направился к входу в парк и дальше, по аллее к фонтану. Сердце билось в такт ритму композиции «O Fortuna», куртка приятной и будто бы надежной тяжестью лежала на плечах, нож, зажатый в ладони — просто так, для уверенности — холодил кожу.

Не дойдя до фонтана полутора сотен метров, Алексей выключил музыку, взглянул на экран — до встречи оставалось семь минут.

Собеседник появился точно в назначенное время. Он оказался ровно таким, каким представлялся по голосу — слегка полноватый ухоженный мужчина лет сорока на вид, темноволосый, одет в дорогой, но не слишком броский костюм. А еще он прямо-таки излучал совершенную уверенность в себе. Казалось, он абсолютно точно знает, с кем он встретился, чем визави может ему угрожать, а главное — что на самом деле вышеозначенный визави не может ему угрожать ровным счетом ничем, даже если притащит с собой бета-версию аннигиляционной бомбы.

— Доброй ночи, Алексей, — он улыбнулся, и Леша только сейчас разглядел его глаза — невероятно светлые, цвета чайной розы, глаза, в которых затаилась улыбка пополам со смертельной опасностью. — Итак, о чем же вы хотели со мной поговорить?

— Мне показалось, это вы назначили мне встречу, — ровно проговорил молодой человек. Странное спокойствие, непонятным образом обретенное в поезде и только усилившееся за время краткой прогулки по парку, медленно, но верно уступало место прежнему страху. Но пока что Леша держался, причем без особых усилий.

— Встречу вам назначил я, — согласно кивнул Дориан. — Но обсудить на этой встрече я желал бы повод, по которому вы мне звонили. Прежде чем кидаться обвинениями, справедливыми или не очень, я попрошу вас для начала спокойно рассказать мне все.

Алексей отошел на пару шагов, опустился на бортик фонтана, закурил.

— Я с самого начала знал, что Кир не покончил с собой. Он просто не мог этого сделать. Я знал его лучше, чем кто-либо еще… за исключением, пожалуй, его загадочного учителя, которого он уважал и ценил безмерно. Кира любили все, и это не будет преувеличением — он не делал ничего специально для этого, просто он был такой, что его нельзя было не любить. У него не было врагов — может, несколько недоброжелателей из числа завистников, но никого, кто мог бы ненавидеть его настолько, чтобы даже пожелать ему смерти, не говоря уже о том, чтобы и в самом деле убить. Единственной фигурой в его окружении, о ком я не мог сказать наверняка ничего, оставался этот самый учитель. Я долго — практически с самых похорон — искал этого учителя. Я расспрашивал родителей Кира, его друзей, сокурсников — никто ничего не знал. Я перекопал все пятнадцать терабайт информации на диске его компа, вскрыл все запароленные папки — но не нашел ничего. Я отдал немалую сумму за пиратскую базу данных СПб-мобайл, и обманом выудил у них отчет по звонкам Кирилла в те дни, когда он разговаривал с учителем при мне. Меня ждало разочарование: в это время на номер чип-карты Кира не было ни одного входящего звонка, но ведь я точно помнил!

Сигарета обожгла пальцы. Леша вздрогнул, прерывая свой монолог, затряс головой.

— Продолжайте, мой друг, продолжайте, — мягко проговорил Дориан, глядя в расширившиеся от непонимания глаза собеседника.

Алексей хотел выхватить плазмер. Хотел прикусить губу и не проговорить более ни слова. Хотел вскочить и убежать как можно дальше.

Вместо этого он вновь начал говорить.

— В какой-то момент мои поиски окончательно зашли в тупик. Я не знал, что делать дальше. Помог мой друг, Стас. Он тоже был близко знаком с Киром. Стас пригласил меня в свою волонтерскую группу, занимающуюся помощью детскими домами, — мысли об Ордене Леша старательно гнал прочь, запрещая самому себе даже мысленно упоминать его. На это уходили все его силы, но почему-то он чувствовал, что поступает правильно. — На время я забылся, и даже не думал больше о поиске убийцы. А потом мне пришло письмо из СПб-мобайла: «вы давно не пользуетесь чип-картой номер такой-то, желаете ли вы ее заблокировать? Я вспомнил: давно, года два назад, Киру срочно потребовалась чип-карта, и я ее ему купил. Она была оформлена на мое имя. Я только сегодня до этого додумался. Когда сообразил — посмотрел по интерсети его модель мобила, и убедился: она поддерживает одновременное полноценное использование двух чип-карт. Дальше все было просто: я вполне легально запросил у СПб-мобайла списки вызовов. Номер, с которого звонили в те самые дни и часы, совпал с последним вызовом, сделанным за полтора часа до смерти Кира. Дальше я пробил по базе номер, и позвонил по нему. Позвонил вам. Не понимаю только, почему полиция не проверила последние вызовы, чип-карта-то должна была быть в мобиле…

— Я приказал Велесу выкинуть карту в Неву, — Дориан задумчиво изучал визави. — Сразу после нашей встречи.

Леша почувствовал, что липкий и тягучий, как патока, туман отпускает его разум. Тут же вспомнились последние желания — молчать, стрелять, бежать.

Молчать было поздно. Бежать — стыдно.

Он решил стрелять.

Прохладная рукоять плазмера удобно легла в ладонь. Алексей сидел очень удачно — левым боком к Дориану, и тот не мог видеть движения его руки.

Он никогда в жизни не стрелял из плазмера. Из пистолета и винтовки — было дело, отец несколько раз брал сына с собой в тир. С другой стороны — а чего тут может быть сложного? «Вскинул, прицелился, нажал на спуск — и никаких проблем. Я справлюсь».

В данный момент вопрос: «куда потом девать труп?» занимал его несравнимо больше.

Плазмер казался почему-то очень тяжелым, гораздо более тяжелым, чем в тот момент, когда молодой человек доставал его из отцовского сейфа. Леша чувствовал себя бабочкой, пытающейся поднять бревно — но выбора не было.

Рука выскользнула из кармана вяло и лениво, словно бы в замедленной съемке. Алексей повернулся к Дориану — тот не отводил от юноши насмешливого взгляда, в светлых глазах читалось: «я все знаю».

Леша тряхнул головой, и с силой вцепился зубами в щеку с внутренней стороны. Можно было бы прикусить губу, но слишком заметно.

Не то, чтобы очень сильная, но достаточно резкая, отрезвляющая боль словно отогнала оцепенение. Не колеблясь более ни секунды, он поднял руку, на ходу активируя лазерный прицел, поймал красным пятнышком голову Дориана и выстрелил.

И только теперь понял, насколько же быстро, оказывается, текло время в те секунды, когда он пытался вытащить оружие из кармана.

Ослепительно полыхнула белая вспышка — затянутая, долгая. Алексей видел комок раскаленной плазмы, стремительным, но все-таки слишком медленным росчерком преодолевающий разделявшее его и Дориана расстояние. Видел, как исказились черты лица визави, как расползлись в уже искренней, злой усмешке полноватые губы, как смертоносная плазма коснулась дорогой ткани пиджака — и…

Дориан исчез. Растворился. Пропал. Растаял, как туманный морок.

Теплая, мягкая, неожиданно сильная ладонь накрыла сжимавшие плазмер пальцы. Вторая рука легла на плечо, твердо разворачивая — и вот Дориан появился там, где и стоял все это время, прямо перед Лешей, уже без тени улыбки глядя ему в глаза.

Пальцы безвольно разжались, плазмер упал в подставленную ладонь. Дориан взмахнул рукой — оружие с тихим всплеском рухнуло в фонтан.

Алексей заворожено смотрел в светлые глаза, не в силах отвести взгляд или хотя бы зажмуриться.

— Это было лишним, мальчик мой. Совершенно лишним, понимаешь? Ты очень зря это сделал. Я хотел договориться по-хорошему, но по-хорошему ты понимать не желаешь. Что ж, придется по-плохому, хотя видит бог, я этого не хотел.

— Убийца, — неоригинально прошептал Алексей.

— Ну да, убийца, — спокойно согласился Дориан. — Ну и что с того? Каждый из нас убийца, мальчик мой. Каждый. Вот и ты сейчас станешь убийцей. Нет, не надо сопротивляться, так будет только хуже — для тебя, и тех, кто тебе дорог.

Леша медленно выдохнул — и сдался. В глубине души он кричал и вырывался из ледяных тисков воли Дориана, но что он мог противопоставить этому опытному патологоанатому человечьих душ? Конечно же, ничего.

— Сядь, успокойся, закури, — Дориан выпустил плечо молодого человека, с удовольствием полюбовался, как мгновенно и беспрекословно тот выполнил его приказ, и продолжил: — А теперь доставай свой мобил, и звони.

Алексей не стал спрашивать, кому.

Он и так знал, кто больше всего на свете в данный момент интересует его собеседника.

— Поговори с ним — неважно о чем, главное, чтобы он приехал. Можешь сказать, что я убью тебя, если он не приедет, или что здесь такой праздник жизни, что ты хочешь его здесь присутствия, или что тебя избили бандиты, или что ты поймал убийцу — все, что угодно, только бы он приехал. Ты меня понял?

— Да, Учитель… — еле слышно прошептал молодой человек.

Дориан нахмурился.

— Не стоит называть меня так, мой мальчик. Ты этого не заслужил, да и вряд ли когда-нибудь заслужишь. Впрочем, не думай об этом.

Леша кивнул, и уставился в экран мобила. Медленно прокрутил список контактов, ища нужный, коснулся сенсора…

— Стой, — он вздрогнул. Дориан приблизился, сжал пальцами подбородок юноши, вздернул, заставляя посмотреть себе в глаза. — Что ты собираешься ему сказать?

Алексей заметался, судорожно пытаясь скрыть свое существование, остаток собственного «я», то немногое, что еще могло противиться неодолимой воле собеседника, но тщетно. Тиски сжались сильнее, и последние искры сознания погасли.

— «Приезжай как можно скорее. Если ты не приедешь, меня убьют», — механически процитировал он.

— И как, по-твоему, он отреагирует на такие слова?

— В лучшем случае — не приедет. В худшем — хотя бы поймет, что это ловушка, и сумеет как-нибудь подготовиться.

— Все еще пытаешься сопротивляться, — с тихой, неподдельной грустью констатировал Дориан. — Пойми же, несносный мальчишка, сопротивляться мне — глупо, да и опасно к тому же. Звони своему другу. Говори все, что хочешь — но, во-первых, он не должен ничего заподозрить, а во-вторых — он обязан приехать. Если у тебя что-либо не получится — расплачиваться за это станет он, а не ты. Тебя я даже отпущу… хочешь?

Алексей содрогнулся.

— Нет, — вымолвили непослушные губы.

— Вот и правильно. Выполняй мои приказы, и все будет хорошо. Я даже никого не убью, если ты все сделаешь правильно. Понял?

— Да…

— Действуй.

Мобил в ладони еле заметно завибрировал, отзываясь на прикосновения к экрану.

— Привет. Я хотел тебе сказать… в общем, я подумал — наверное, мы оба ошибались. Кирилл и правда покончил с собой. Стас, запомни: Он сам принял это решение. Мои выводы из его предсмертного письма — ошибка. Твои — наши — умозаключения по поводу того, кто мог его заставить — еще более страшная ошибка. Забудь все, что я тебе говорил. Завтра я уезжаю из города, надо еще вещи собрать и дела некоторые закончить. Нет, я не вернусь. Никогда. Прощай.

— Вот и хорошо, — Дориан улыбнулся, забирая из рук Леши мобил. — Ты все сделал правильно.

II.II

Сегодня я снова пою, Пою для тех, кто свалился с Луны!

Холодный, промозглый вечер влажной пленкой оседал на обнаженной коже. Водная взвесь, заполонившая воздух, ложилась на перья, скатывалась в крохотные прозрачные бусинки, посверкивающие в свете фонарей. В стороне темнела непроглядная пропасть канала — неглубокого, но из-за непроницаемо-черной воды кажущегося бездонным.

Слишком холодно для конца весны. Вчера было жарко до умопомрачения, а сегодня наоборот — холодно и сыро. Впрочем, у OverTown случались и не такие ошибки.

Коста повел крыльями, чуть повернул голову, пытаясь определить, где он находится. Левее широкой лентой стелилась медлительная на вид Нева, с другой стороны чернел узкий канал, перечеркнутый горбатым мостиком. Крылатый давно здесь не был, но сумел определить: Каменный остров, ближе к Петроградской стороне.

А вот чего он понять не мог, так это того, как же он здесь оказался? Коста не помнил, чтобы он шел сюда, или летел, равно как не мог представить, зачем ему могло понадобиться в ранний еще вечер являться в достаточно людное место, где неизбежно приходилось тратить уйму энергии на сокрытие крыльев и отведение от себя чужого внимания.

Невдалеке светилась мерцающая вывеска крохотного, но очень и очень дорогого кафе. Крылатый присмотрелся — и уверенно направился в сторону светящихся огоньков, бегущих словно бы по воздуху. Он не знал и не понимал, почему именно туда, зачем, для чего? Зато чувствовал, что так надо.

Коста остановился, не дойдя нескольких метров до узких ступеней, покрытых каменным узором. Посмотрел на вывеску, внимательно ее запоминая. Бросил взгляд на часы — огромные, «под старину», в чугунной витой раме — половина двенадцатого. Значит, не вечер, значит, почти ночь. Каменный остров, кафе «Береговой узор», за полчаса до полуночи.

В следующее мгновение он открыл глаза, резко садясь на постели.

Ему никогда не снились сны. Ну, почти никогда. По крайней мере, в этой жизни, после того, как в его жизнь вошла синеглазая девочка, давшая изуродованной душе шанс если не искупить совершенное, то хотя бы спасти тех, кого можно было спасти от таких, каким был он сам. В той жизни — да, были и сны, и мечты во снах. Но с того дня, как Коста ощутил тяжесть крыльев за спиной, с того дня, как стальные кромки перьев впервые обагрила кровь насильника и убийцы, сны его не посещали. И тем более — столь яркие и отчетливые, запомнившиеся до последней мелочи. А сейчас крылатый запомнил все: водную взвесь в воздухе, капельки, осевшие на перьях, влажную пленку на коже, слабый ветерок с Невы, черно-бездонный провал канала. А еще — вывеску кафе и часы: половина двенадцатого.

Поднявшись с тахты, Коста подошел к компу. Коснулся сенсора, запуская машину, взглянул на мерцающие в нижнем углу голоэкрана цифры — двадцать один час и три минуты. Значит, время еще есть. Крылатый глубоко вдохнул, выдохнул и открыл первую папку с фотографиями. Этот ритуал он не нарушал никогда.

Он сам не знал, почему так легко поверил сну, который мог быть наслан кем угодно, мог оказаться ловушкой, а его, Косты, приход на встречу — последней ошибкой в жизни. Братство Повелителей ничего не забывает и не прощает, и крылатый прекрасно понимал: он жив лишь потому, что они не способны с ним справиться. Понимал — но все равно ни на секунду не усомнился в целесообразности и безопасности принятого решения.

Будь что будет — он пойдет на эту встречу.

Вечер был точно таким, каким Коста видел его во сне. Слишком холодным для конца мая, почти что морозным в сравнении со вчерашней жаркой духотой. Остров тоже был тем же, и Нева, и черный канал, и светящаяся невдалеке вывеска — «Береговой узор».

Подниматься по резным ступенькам было чуть страшновато, но крылатый, привычно погасив лишнюю эмоцию, толкнул дверь.

В кафе было на удивление пусто. Только бармен за стойкой, нервно полирующий бокал — причем создавалось ощущение, что конкретно этот бокал он терзал уже довольно давно. А в дальнем от входа углу сидел один-единственный посетитель. Коста с некоторым удивлением присмотрелся к нему.

Первая мысль была: нет, но каков пижон! Белоснежный плащ, неестественно светлые — не белые ли? — волосы, и непроглядно-черные, как вода в канале, очки. Перед посетителем стояла единственная чашка кофе, ничего больше.

Несколько секунд крылатый размышлял — стоит ли подойти, или он должен встретиться все же с кем-то другим? Его сомнения оборвал сам пижон.

— Ну что стоишь? — внезапно заговорил он. — Присаживайся, Коста.

«Откуда он меня знает?!» — замер на месте тот.

Однако быстро взял себя в руки и опустился на стул напротив. Посмотрев на неожиданного визави вблизи, Коста отметил его крайнюю необычность. Слишком белая для человека кожа, слишком белый для города плащ. И волосы — в самом деле, белоснежные. Единственной выделяющейся на фоне кромешной белизны деталью были узкие черные очки, стекла — да стекла ли? — которых напоминали кусочки непрозрачной черной слюды.

Довольно долго они сидели молча, а затем беловолосый едва слышно произнес:

— Я рад, что ты не пренебрег моим приглашением.

— Кто ты? — ровно спросил Коста.

— Таких, как я, обычно называют Палачами.

Коста вздрогнул. По коже пронеслась волна холода, на мгновение сердце захватил ужас — и тут же сменился ни с чем не сравнимым облегчением. Нет, нет, он точно знал, что мир еще не безнадежен, что его еще можно спасти — значит, Палач пришел за ним. Но разве… разве он уже искупил то, что сотворил в той, бескрылой жизни? Нет же…

— Ты ошибаешься, — мягко сказал Палач. — Я не за тобой. Я здесь для того, чтобы помочь юноше, отца которого ты убил.

В памяти Косты в тот же момент прозвучал крик осиротевшего, но еще не осознавшего потерю мальчишки, и его взгляд, полный боли и непонимания. Крылатый сглотнул образовавшийся в горле комок, привычно подавил полоснувшие по нервам эмоции: боль, стыд, ярость… ненависть к тому, в чьей руке был он, меч по имени Коста.

Нет, сейчас не время для эмоций. Совсем не время.

— Зачем тебе я? — хрипло спросил он.

— Вы с ним заняты одним делом.

— Поясни, — слегка приподнял бровь крылатый.

— Это становится очевидно, когда видишь всю картину целиком, — пожал плечами Палач. — Оцениваешь причины и их следствия. Знаешь, кто, какую, и когда сыграет роль. Одним словом, видишь всю мозаику, а не ее разрозненные кусочки.

— Покажи.

В сознании Косты вспыхнули тысячи образов-осколков, они переплетались, сливались, смешивались, постоянно изменялись, не давая понять, что они собой представляют. А затем осколки мозаики внезапно слились в единое целое, где всему было свое место и время, все было взаимосвязано. Коста неожиданно для себя понял, почему Теодор так отреагировал на известие о Кате Годзальской, почему Кейтаро приказал убить инженера Ветровского, осознал подоплеки тысяч непонятных ему до сих пор событий. А затем все закончилось, осколки мозаики рассыпались, и он снова стал самим собой.

— Я тебе не завидую… — глухо произнес Коста.

— А я — тебе, — дернулись в намеке на усмешку уголки губ Палача. — Кстати, меня зовут Эриком.

— Мое имя ты знаешь.

— Знаю.

Довольно долго они молчали, глядя в никуда и, наверное, думая — каждый о своем. А потом Коста едва слышно спросил, не сумев удержаться:

— У меня есть шанс когда-либо искупить?..

— Перед Создателем ты уже искупил, — чуть дрогнули губы Эрика. — А вот сумеешь ли искупить перед собой — зависит только от тебя.

— Искупил?

— После той ночи, которую ты провел с женщиной, ты не перестал быть. Это тебе ничего не помогло понять?

— Я запретил себе думать об этом.

— А зря. Пройдемся, зачем людей пугать… раньше времени, — лениво сказал Эрик.

Коста пожал плечами, встал и двинулся к выходу. Палач достал из кармана купюру, положил на стол и двинулся за ним.

Луна висела над островом, пронзая ветви и листья холодным белым светом. Двое шли по узкой тропинке к недалекому пруду, наполненному той же непрозрачной чернотой, что плескалась в канале и очках Палача.

— Ваш мир почти мертв, — неожиданно сказал Эрик.

— Да. Почему так считаешь ты? — внимательно посмотрел на него Коста.

— У вас даже музыки живой не осталось… На той Земле, где сейчас живу я, она есть. И она зовет к небу.

Он помолчал и продекламировал:

Пусть пророчит мне Ветер северный беду — Я пройду и через это, Но себе не изменю!

Ветер, бей сильней!

Раздувай огонь в крови!

Дух мятежный, непокорный, Дай мне знать, что впереди!

Чтобы жить вопреки!

— Да, у нас такого уже давно не поют… — впервые за весь разговор в голосе Косты появилась горечь.

Что он имел ввиду, говоря о другой Терре? Нет, крылатый и раньше допускал вероятность существования других миров, как полностью отличных от его родного, так и похожих на него до мелочей. Но как же странно было не допускать, не подозревать, а знать точно! Как же удивительно оказалось — ощущать настоящее, чувствовать мироустройство не так, как привычно, зашоренно, предвзято и стереотипно, а по-живому. Зная, что и почему происходит, к чему приводят те или иные события, чего надо избегать, а к чему — стремиться…

Нет, пожалуй, он все-таки завидовал Эрику. Но никогда бы в этом не признался. Да и предчувствовал — цена слишком велика для него. Возможно, она слишком велика даже для Эрика. Хотя тот, конечно, тоже ни за что не признался бы.

Они остановились возле пруда. Налетел легкий ветерок, приятно обвевая лицо. У противоположного берега крякали жирные утки, однако к стоявшим у самой воды собеседникам за подачками подплыть почему-то не осмелились.

— Почему ты все-таки здесь? — спросил крылатый. — Ведь время еще не настало?

— Не настало, — подтвердил Палач. — Я ощутил, что так надо. Ваш «закон» пока не перешел грань, но очень недалек от этого.

— Что такое «закон»?

— Это та тварь, которая отдает тебе приказы.

Мир рухнул. Обрушился в одно мгновение, как карточный домик под порывом ветра. То, что он всегда считал незыблемым и верным, надежным, как само Мироздание — оказалось миражом, мороком, прикрывающим то, борьбе с чем посвятил всю свою жизнь крылатый.

Нет, сейчас Эрик ничего не показывал ему. Но Коста учился быстро, очень быстро — и что-то успел перенять в те краткие мгновения, когда видел мозаику целиком. Сейчас оказалось достаточным всего лишь поменять плюс на минус, чтобы паззл сложился. Теперь все стало ясно. Хотя нет, не все, конечно — но основное он понял. Прочее же станет ясным позднее, когда он в спокойной обстановке все обдумает, проанализирует и сделает выводы. И кому-то эти выводы очень, очень не понравятся.

Пока же — надо узнать ответ на главный вопрос. Узнать у того единственного, кто может его дать.

— Как ее можно уничтожить? — совершенно безэмоционально поинтересовался Коста.

— Пока она еще нужна, — не менее спокойно ответил Эрик.

— Сдерживающий фактор? — уточнил крылатый.

— Именно, — кивнул Палач. — Устранить сейчас — случится апокалипсис.

— Оставить, как есть?

— Тоже не выход.

— Вода камень точит… — неожиданно усмехнулся Коста, поговорка в его устах звучала странно.

Эрик остановился и обернулся, крылатый ощутил на себе взгляд скрытых тьмой глаз и продолжил:

— Он говорил, что я меч в его руке. Бывает ли, что меч проворачивается в скользкой от крови ладони?..

— Бывает, — усмехнулся Палач.

Коста коротко кивнул.

— Пока, думаю, достаточно, — Эрик отступил на шаг. — Мы еще встретимся.

И растворился в воздухе.

Над горизонтом поднималось солнце, когда Коста глубоко вздохнул, выключил комп и откинулся назад, на спину, расправляя крылья и накрывая ими почти весь пол. Он давно понял, что аналитические программы несовершенны, но также подозревал, что всего не может дать и погружение в себя, медитация, собственный анализ. Понял давно — и, поняв, стал сочетать. Это всегда давало результат.

Так и сейчас.

Теперь он знал почти все. И в то же время понимал — открывать свое знание нельзя, он все еще принадлежит Закону, и Кейтаро-дону в любой миг может оборвать нить его жизни. И оборвет, едва поймет, что цепной убийца сорвался с крючка и больше не будет послушной марионеткой в руках кукловода. Была возможность открыться Теодору — но, хорошенько все обдумав, крылатый решил этого не делать. Он не сомневался, что немец на данный момент не представлял, чему служит, но не был уверен, что тот сумеет осознать. Признать факты — да, но Теодор слишком прямолинеен, а порой — чрезмерно самоуверен, с него станется найти каким-то чудом Кейтаро и спросить напрямую. А это погубит и самого Теодора, и Косту заодно.

Нет, пока раскрываться нельзя. Никто не должен знать, даже догадываться! Крылатый будет делать вид, что все по-прежнему. Пока он связан принадлежностью Закону — можно только готовиться. Но это только пока.

Коста знал: Эрик еще вернется. Слишком многое осталось несказанным, слишком многое повисло в воздухе, потому что еще не пришло время. Но время придет.

Время придет!

II.III

Мне бы антиударное сердце, Мне бы солнцезащитный взгляд, Мне бы ключик от этой дверцы…

Что такое интуиция? Энциклопедия даст простой и четкий ответ: способность чувствовать уже имеющиеся логические цепочки, и моментально делать вывод, не осмысляя отдельные звенья этих цепочек. Проще говоря — способность принимать правильные решения, минуя промежуточные результаты. Или же, в другом своем значении — получение верного ответа, минуя логические обоснования, основываясь только на собственном жизненном опыте, воображении и эмпатии. Так ответит энциклопедия.

А для живого человека, привыкшего мыслить и воспринимать действительность не энциклопедическими сложными формулировками, а на уровне собственных чувств и познаний, интуиция есть то, что на самом деле можно называть шестым чувством в мире, где девяносто девять процентов населения лишь скептически морщатся, услышав слова «экстрасенсорика», «телепатия» и тому подобное. Шестое чувство — интуиция — заставляет отказаться от перелета, остановившись у самого трапа самолета, которому суждено через двадцать пять минут рухнуть с двенадцатикилометровой высоты. Срабатывает шестое чувство — человек на секунду замирает, вместо того чтобы сделать шаг вперед — и сорвавшаяся с козырька крыши сосулька разбивается вдребезги в метре перед ним. Интуитивное предчувствие, смутное, неоформленное — и человек не торопится ехать на метро, предпочитая гораздо более медленный автобус, а тем временем на станции, где он должен был сесть в поезд, террористы взрывают бомбу.

А порой шестое чувство вынуждает совершать поступки и вовсе нелогичные и никоим образом объяснению не поддающиеся. Однако те люди, что успели убедиться в том, что интуиция, как правило, не подводит, предпочитают прислушиваться к ней.

Стас с полным правом относил себя к тем, кто доверяет своей интуиции. И когда буквально в полукилометре от цели он поймал себя на мысли, что ему очень хочется вот прямо сейчас, сию секунду, купить в ночном мини-маркете чего-нибудь попить — юноша решил потерять несколько драгоценных минут.

Гравицикл с тихим гудением замер у входа в парк. Правила запрещали перемещение по аллеям и дорожкам парковой территории на любом автотранспорте, делая исключение только для полиции и других городских служб, но сейчас Стасу было на это глубоко наплевать. Мгновение поколебавшись, он выключил двигатель, переставил настройки на бесшумное, но медленное передвижение, вновь запустил машину и медленно миновал главные ворота — со стороны станции старого, еще подземного метро, можно было проникнуть в парк через калитку для пешеходов.

Ветер негромко шелестел молодой листвой, теплая и еще темная майская ночь укрывала Стаса своими крыльями, под гравитационной подушкой еле слышно шуршал устилавший дорожку гравий.

Он увидел их издали: Лешку, сидевшего на бортике фонтана, обхватив руками колени и спрятав лицо, и — на противоположной стороне фонтанного бассейна — средних лет мужчину в костюме. Редкие фонари бросали бледные тени на лица, просвечивали мертвенно-стальным сиянием тонкие струи воды, взметывавшиеся на десятки метров и разлетающиеся ослепительными брызгами, но с той стороны, откуда подъехал Стас, света не было.

Стараясь даже не дышать, юноша неспешно подвел машину к границе освещенного круга, и коснулся пальцами ключ-карты грава.

Что теперь? Он ничего не планировал и даже предположить не мог, как действовать дальше. Да и смысл был бы планировать, если он даже не знал, что будет его ждать по прибытию на место?

Острое чувство опасности полоснуло по нервам, как неожиданно включенная в спокойствии ночной тишины полицейская сирена бьет по ушам. Стас нервно дернулся, грав шевельнулся, трогаясь с места и сдвинулся на полметра вперед, оказываясь в круге света.

Мужчина, стоявший у фонтана, поднял голову и улыбнулся. Несмотря на разделявшее их расстояние, Стас мог бы поклясться, что разглядел издевательскую улыбку на пухлых губах и безжалостный приговор в светлых глазах цвета чайной розы.

В следующее мгновение его словно ударили чем-то тупым по голове. Искрящиеся брызги фонтана закрутились в тошнотворном вальсе, слабо светящиеся цифры на табло грава смазались в мигающее, режущее глаза пятно, желудок комом подкатил к горлу, а в голову словно бы ворвались холодные, скользкие змеи…

А спустя один удар сердца все кончилось. Правда, Стас только потом понял, сколь кратковременным был этот кошмар — тогда ему казалось, что пытка длилась вечность.

Змеи, тошнота, ослепление — все прошло так же внезапно, как и началось. Юноша поднял голову, все еще не в состоянии сфокусировать зрение на противнике — и поймал его непонимающий взгляд.

Времени на раздумья не оставалось. Стас рванул чип-карту, выключая и тут же вновь заводя машину — при перезапуске автоматически включался стандартный режим двигателя — и бросил грав вперед, удерживая руль только правой рукой. Левой же он наугад выхватил из боковой сумки стеклянную бутылку с пивом и со всей силы швырнул ее во врага — а в том, что перед ним враг, Ветровский не сомневался ни секунды.

Времени на то, чтобы чему-либо удивляться, не было. Стас выжал из гравицикла всю возможную скорость.

Дориан ожидал чего угодно, но только не этого. Мальчишка каким-то образом сумел противостоять его вторжению! Ведь все шло по плану, все было как обычно — слабенькая природная защита, какая есть у любого человека, и которую не составляет ни малейшей сложности преодолеть — и все, чужой разум подчинен и подавлен! Но в последний миг, когда информация уже готова была открыться Дориану, когда он уже был уверен, что обладает секретом этого странного парня, что-то произошло. Словно острейший нож несгибаемой воли отсек его ментальные щупальца, буквально вышвырнув опытнейшего практика из чужого сознания.

Не без труда погасив начавшую подниматься злость, Дориан быстро подготовил новое вторжение, уже не пассивное, проникающее в разум медленно, плавно и осторожно, а атакующее, способное за минуту сделать человека идиотом, овощем. Он глубоко вдохнул, сосредоточился и открыл глаза — с визуальным контактом атаковать было проще.

Последним, что он увидел, прежде чем на несколько секунд потерять сознание, было ребристое донышко бутылки темно-коричневого стекла.

Но даже такого удачного и сильного удара было мало, чтобы вывести Повелителя из строя. Едва прошла навалившаяся на мгновение темнота перед глазами, Дориан быстрым движением стер заливающую глаза кровь из рассеченной брови и попытался найти взглядом несносного мальчишку…

…но не успел. Холодная вода с плеском расступилась, обволакивая его тело, тошнотворно громко хрустнувшие в момент второго удара ребра распространяли по нервам волны обжигающей боли, проникшая в легкие влага душила могущественного практика, почти что мага, как обычного, смертного человека!

Стас понятия не имел, почему поступил именно так. В какой-то момент ему казалось, что противнику хватит и неожиданно меткого удара бутылкой, но тот, хоть и пошатнулся, схватившись за лоб, но все же устоял на ногах. Дальше — как, впрочем, и до того — Стас действовал на чистой интуиции: разогнавшийся грав проносился в каких-то десятках сантиметров от врага, и Ветровский, рискуя свалиться с машины, резко толкнулся всем корпусом влево, ударив мужчину плечом в грудь, чуть выше и левее солнечного сплетения.

Сила удара оказалась достаточной, чтобы тот перелетел через бортик фонтанного бассейна и с оглушительным плеском рухнул в воду, обдав чудом удержавшего машину Стаса веером брызг. Чаша фонтана здесь была достаточно глубокой, чтобы при известном невезении даже утонуть, тем более, после таких ударов — Ветровский был уверен, что слышал хруст ломающихся ребер. Однако, учитывая странность незнакомца, рассчитывать на такое везение юноша не мог. Он отстраненно пожалел, что нет пистолета.

Негромкий даже не стон — жалобный щенячий скулеж — заставил Стаса забыть о недобитом враге.

Леша сидел прямо на земле, ритмично раскачивался из стороны в сторону и тихо подвывал на одной ноте. При виде его Ветровскому на миг захотелось все-таки выловить гадину из фонтана, и размозжить ему голову о бортик бассейна.

Алексей выглядел, как готовый пациент психиатрической лечебницы, отделение для буйных. Лицо бледное, как мел, глаза совершенно безумные, скрюченные пальцы впиваются в щеки, оставляя карминно-алые полосы на неестественно белой коже. Молодого человека трясло крупной дрожью, по щекам градом катились неправдоподобно крупные слезы.

— Лешка…. – прошептал Стас, с ужасом глядя на того. — Лешка, что с тобой? Лешка!

Тот не отзывался, больше того — вообще никак не реагировал на голос друга. Ветровский спрыгнул с грава, схватил Алексея за плечи — тот затрясся еще сильнее, в глазах появился дикий, панический страх.

— Отпусти, отпусти, отпусти, отпусти, отпусти… — как заведенный, повторял он, хотя попыток вырваться, к счастью, не предпринимал.

— Леша, послушай меня, — как можно спокойнее проговорил Стас, не отводя взгляда от лица друга. Одновременно с тем он представлял себе, как от него идет теплый поток надежности и чувства безопасности, мягко обволакивая несчастного защитным покровом. — Это я, Стас, ты узнаешь меня? Леша, приди в себя, пожалуйста. Не бойся меня, не надо бояться…

Благодаря словам ли, интонациям ли, а может — чем черт не шутит? — и импровизированной «эмпатии», Алексей и правда немного успокоился. Он продолжал тянуть свое «отпусти, отпусти», но уже гораздо тише, скрюченные пальцы разжались, и весь он как-то обмяк.

Продолжая говорить что-то совершенно бессмысленное, но успокаивающее, Стас заставил Лешу сесть позади него на пассажирское сиденье гравицикла, на всякий случай накинул на них обоих ремень, завел машину и погнал к выезду из парка, стремительно разгоняя грав.

То ли Ветровскому сегодня действительно везло, то ли просто совпадение, но до общежития он доехал без каких-либо приключений. Леша на пассажирском сиденье совсем затих, перестав даже бормотать непрерывное «отпусти, отпусти».

Подогнав грав к крыльцу корпуса, Стас позвонил Галлю. Виктор отозвался не сразу — еще бы, в пять часов утра в предсессионные дни нормальные студенты как раз уже ложатся спать, ведь к восьми уже надо идти на занятия — но все-таки трубку снял. Обложил приятеля в полтора этажа, что для интеллигентного гитариста было верхом сквернословия, но пообещал сейчас спуститься.

— Ты только не спрашивай ничего, хорошо? — умоляюще пробормотал Ветровский в ответ на полный изумления взгляд заспанного Галля.

— Ты среди ночи берешь у меня грав, куда-то срываешься на третьей космической скорости, через пару часов возвращаешься с невменяемым Лехой на руках и помятым крылом грава, и просишь ни о чем тебя не спрашивать, — задумчиво протянул Виктор. — Окей, командор, как скажешь. Давай-ка его сюда, машину я потом отгоню.

Что самое главное, в словах Галля не было ни грана иронии.

Вместе они подняли Алексея в комнату Стаса, где Витя уточнил, не нужна ли еще какая-нибудь помощь, а получив отрицательный ответ, пожелал спокойного сна и удалился — ставить гравицикл на место и ложиться спать. Ветровский отстраненно позавидовал его крепчайшим нервам и полному отсутствию неуместного любопытства — сам он так не смог бы.

Закрыв дверь за Галлем, Стас подошел к столу, открыл дверку и достал из дальнего угла бутылку недорогого коньяка, подаренную кем-то из приятелей на день рождения. Вытянул пробку, плеснул где-то до четверти в высокий стакан, прикурил сигарету, и залпом проглотил коньяк, тут же глубоко затянувшись. Пальцы юноши заметно тряслись.

Освободившееся от осмысления непосредственной необходимости — вести грав, нести Лешу, выпроводить, не обидев, Виктора — сознание начало наполняться всяческой неуместной и даже вредной сейчас ерундой, наподобие «что-это-было-и-как-такое-вообще-может-быть!?!». Стас с силой провел пальцами по лицу, отпил еще коньяка — прямо из горлышка. В три глубоких — чтобы в горле запершило — затяжки прикончил сигарету и повернулся к Алексею.

— Ну и что мне с тобой теперь делать? — тихо проговорил он.

Леша сидел на полу, обхватив колени руками — так же, как он сидел на бортике чаши фонтана, когда Стас только подъехал. Он уже не пытался раскачиваться из стороны в сторону и молчал, но вкупе со смертельной бледностью и безумными, притухшими глазами молчание производило еще более гнетущее впечатление, чем если бы он продолжал просить его отпустить.

Ветровский подошел, присел на корточки напротив друга.

— Леша, ты меня узнаешь? — тихо спросил он.

Алексей закрыл глаза. Спекшиеся губы неохотно разомкнулись, и Стас скорее угадал, чем услышал:

— Да.

— Ты осознаешь, что происходит? — в памяти Ветровского мгновенно всплыл его доклад, сданный два месяца назад: «Первичная адаптация людей, попавших в шоковые ситуации».

— Не знаю… не уверен… голова болит, — он неожиданно поднял голову, и посмотрел на друга. Взгляд молодого человека вновь стал осмысленным. — Стас, дай мне успокоительного посильнее, если есть. И снотворного хорошо бы… — он вновь уронил голову на грудь.

Спустя пятнадцать минут Алексей безмятежно спал, напичканный сильнодействующим успокоительным и стаканом все того же коньяка в качестве снотворного.

А вот Стасу сон в голову не шел. Он сидел за столом, разложив перед собой чистые листы бумаги и стремительно покрывал их совершенно бессмысленными на сторонний взгляд схемами, перечеркивал, замарывал, чертил заново….

Произошедшее не укладывалось в голове. Сознание категорически отказывалось принимать все случившееся, как факт. Разум предлагал все новые и новые варианты объяснения, не имеющие с реальностью ничего общего — от отравления неизвестным галлюциногеном до того, что на самом деле Стас сейчас спит, и все это ему приснилось.

Но в глубине души юноша прекрасно понимал, что все события сегодняшнего дня — не галлюцинации, не сон, не болезненный бред, а всего лишь новая грань реальности. Грань, уже однажды коснувшаяся его, но тогда ускользнувшая от понимания и осознания. Он однажды уже сталкивался с этим — в ту памятную ночь, когда крылатый убийца лишил жизни Вениамина Андреевича.

«Крылатый, убийство приемного отца, Катя Годзальская, Кирилл Бекасов и его самоубийство, странный человек со светлыми глазами, все события сегодняшней ночи — звенья одной цепи» — неожиданно отчетливо осознал Стас.

Дориан умел проигрывать. Правда, очень странно умел — только «в среднем». Ему никогда не доводилось проиграть в игре, где ставки действительно были высоки, а проигравший терял все, включая, зачастую, жизнь, не говоря уже о положении. В играх же среднего калибра он проигрывать умел, считая, что правильный, грамотный, хорошо продуманный проигрыш зачастую приносит больше, чем выигрыш. Но хуже всего у петербуржского практика обстояли дела с проигрышами в мелочах.

Несерьезные, вторичные провалы, ерундовые обломы, неудачи в малом — они выводили Дориана из себя. Обычно спокойный, сдержанный, обманчиво-мягкий, он мгновенно впадал в плохо контролируемую ярость, стоило сорваться какому-нибудь третьестепенному плану. Он способен был всерьез проклясть водителя автомобиля, слегка забрызгавшего его туфли, или наорать на случайно толкнувшего в толпе человека, да так наорать, что у бедняги начинался острый приступ мигрени, не снимаемый никакими препаратами, и проходящий лишь тогда, когда, когда успокаивался сам Дориан.

Эта взрывная особенность в целом уравновешенного характера немало мешала практику, однако поделать с ней он ничего не мог — естественная плата за дар влияния на чужой разум.

Сегодня же Дориан впервые не мог понять, как реагировать на происшедшее.

Выбравшись из фонтанного бассейна и убедившись, что обоих парней и след простыл, практик, удивляя самого себя безэмоциональностью и спокойствием, дошел до флаера и отправился домой. Стоя под тугими струями горячего душа — после «купания» он испытывал определенное отвращение к глубокой и просторной ванне-джакузи — Дориан пытался найти в себе хоть какие-то отголоски эмоций, какую-нибудь реакцию на случившееся. И не находил ровным счетом ничего, кроме слабого удивления и непонимания: как такое вообще могло произойти? Он ведь просчитал каждую вероятность! Все уже было предопределено, и неизбежные попытки мальчишек сопротивляться его воле не имели ни малейшего значения! По крайней мере, не должны были иметь…

Эмоции вернулись лишь тогда, когда Дориан, закутавшись после душа в тяжелый махровый халат, сидел в оранжерее и машинально скользил взглядом по сочной зелени листьев, отмечая девственно-тугие бутоны и уже раскрывшиеся, насыщенно-алые и лимонно-желтые цветки алтайских роз. Он протянул руку, осторожно, едва касаясь, погладил растение — и неожиданно для самого себя сжал пальцы, не обращая внимания на впивающиеся в мягкую ладонь шипы, не замечая жалобного хруста, с которым преломился жесткий темный стебель. Лицо исказила гримаса ярости, с губ сорвалось утробное, звериное рычание.

— Какого дьявола?!?

Чудовищным усилием воли практик заставил себя успокоиться. Бросил виноватый взгляд на сломленный бутон, осторожно, словно дитя, положил его на влажную, жирно-черную почву.

— С самого начала, — приказал он себе вслух. — Я должен разобраться с самого начала. Вот только где оно, это начало?

Где первая ошибка? Решение изменить политику Братства? Привлечение Велеса к работе или, может, его устранение? Или этот мальчишка, Стас, обладающий кошмарной защитой, которую Дориан не только не смог преодолеть, но даже и защититься от нее оказался не в состоянии? Блокирующая контратакующая защита — даже представить страшно! Кто мог поставить ее неопытному юнцу, даже не способному использовать все ее свойства? Уж явно не сам Стас — тогда бы он уже знал все планы Дориана, по крайней мере, относящиеся непосредственно к нему самому.

Да, если бы Ветровский узнал планы Повелителя, он бы нашел способ добить его, пока практик был не в состоянии оказать сопротивление.

Дориан лишился ученика, на которого возлагал достаточно большие надежды. Да, потеря Велеса не означала краха задуманного, петербуржец никогда не делал ставку на единственный план. Но если бы глупого упрямца, так некстати проявившего свои дурацкие принципы, удалось заменить Ветровским — надо заметить, обладающим значительно большим потенциалом, хоть и куда менее развитым на данный момент — то все обернулось бы к лучшему.

План родился в тот момент, когда Дориан услышал в динамике мобила голос этого паренька, Алексея. Он давно ждал звонка «расследователей», хотя рассчитывал, что позвонит ему Стас, а не Леша. Впрочем, так было даже лучше — осторожного Ветровского казалось проще вытащить на наживку. Дальнейшее представлялось делом техники: вторжение, изменение буквально нескольких мелочей — и уже возможен спокойный, почти доверительный разговор. А доверительный разговор — это прекрасный плацдарм для прощупывания противника, выяснения его слабых и сильных сторон, и последующей вербовки. Дориан не сомневался, что он сумеет перебороть чистоплюйство мальчишки, воззвав к тем его качествам, что помогли Стасу выжить в трущобах.

Да, практик хорошо подготовился к этой встрече. Собрал всю информацию о Ветровском, составил четкий психологический портрет, тщательно продумал разговор. Но весь план рухнул! Хуже того: Дориан не только потерял возможность заменить Велеса Стасом, Дориан еще и понес такое унижение, какого ему не приходилось испытывать со времен… с давних, в общем, времен. Его, Повелителя и члена Братства, какой-то мальчишка ударил бутылкой по голове и окунул в фонтан!

Бокал со звоном рассыпался мелкими осколками.

— Ничего, мы еще посмотрим, кто кого, — прошипел практик, как никогда мало похожий на человека в этот миг.

Станислав Ветровский и подумать не мог, что ему только что объявили войну. Причем не кто-нибудь, а, пожалуй, самый могущественный человек в Петербурге.

По крайней мере, Дориан Вертаск себя таковым считал.

II.IV

У нас нет имен, я не хочу отвечать, Нет сил брать и нет сил отдавать.

Как можно сделать из человека животное — в худшем значении этого понятия? Как из разумного, мыслящего, адекватного существа сделать зверя страшнее голодной гиены? Как свести на нет воспитание, моральные принципы, врожденное стремление к созиданию и познанию? Есть два способа: полная вседозволенность и наоборот — столь же полное лишение каких-либо свобод. Возвышение вплоть до осознания себя властителем жизней и душ, сравнимым с Богом, или же низведение до состояния предмета, лишенного воли, выбора, самой личности.

Некоторым представителям homo sapiens порой бывает необходимо превратить определенных людей — или, как вариант, определенное количество людей — в животных. Не зверей, не хищных волков или гиен-падальщиков, готовых рвать глотки за кусок уже тронутого гнилью мяса, а безропотно тянущих плуг лошадей и покорно идущих на скотобойню коров.

И как показывает практика, заключение в тюрьме образца две тысячи пятидесятых годов и позднее — один из лучших способов добиться желаемого результата.

Тотальная обезличенность: совершенно одинаковая одежда, типовая обстановка камер, день по распорядку от подъема до отбоя. Идентичные стрижки, порядковые номера — индивидуальные, используемые лишь в документации, и барачные, основные. Строго лимитированный и тщательно продуманный досуг, распланированный до последней секунды. Строем — на помывку, строем — на работу, строем — на просмотр одобренных руководством фильмов. Строем в столовую, строем в туалет, и на оправление нужды — отмеренные минуты. Провинился один — на наказание идет весь барак. Строем. Нормированный лексикон, за употребление запрещенных слов — наказание. Нормированная жестикуляция, за совершение запрещенных движений — наказание. Нормированное общение, за наличие запрещенных связей — наказание.

Разве что мысли нормировать пока что не научились, и отслеживать запрещенные — а не то тоже ходили бы на наказание. Строем.

А существующая система исполнения наказаний фактически обрекала на пожизненное заключение каждого, кто не мог отнести себя к состоятельным людям, и кому при том не повезло заработать срок от трех лет и более. Кто был осужден на год-два, еще ухитрялся лет через десять-двенадцать выйти на свободу — пусть со сломленной психикой, угнетенной личностью и полным отсутствием воли, но все же на свободу. Правда, большинство таких «освободившихся» в скорейшем времени либо спивались, либо кончали с собой, либо совершали какое-нибудь преступление — с целью попасть обратно. В заключении кормили, давали одежду и крышу над головой, раз в неделю работа заканчивалась на три часа раньше, и людей водили смотреть одобренные фильмы, а раз в месяц можно было целый день отдыхать, хоть и по расписанию. Чем не жизнь? На воле не было и этого.

Но, тем не менее, невзирая на весьма и весьма однозначную статистику, каждый, кто попадал в цепкие лапы правосудия, был на сто процентов уверен в себе. «Я выдержу». «Я буду хорошо себя вести, не стану нарушать правила, и меня выпустят в срок». «Я успешно пройду тестирование, обучусь, принесу компании пользу — меня освободят, и я останусь там работать уже как свободный человек».

Увы, статистика оказывалась сильнее. Условно-досрочно не выходил никто — не считая, конечно, тех, кого выкупали родственники. Те немногие, кто и впрямь умудрился никак себя не проявить — ни в хорошем, ни в плохом смысле — порой и правда выходили, отсидев пару-тройку своих сроков. Но их судьба складывалась по одному из трех вариантов: алкоголизм, самоубийство, возвращение в заключение. Те же, кто и в самом деле сумел успешно пройти тестирование и стать полезным компании-владельцу…

Игорь Галес, осужденный по статьям: один-четыре-шесть пункты «эй» и «си», два-два-один, пункт «би», и три-один-пять, пункты «эй» и «ди», не скрипел на суде зубами, не бил кулаком в стену одиночной камеры, шипя сквозь зубы: «Я выберусь!», и вообще — совершенно не планировал ни выходить когда-нибудь на свободу, ни даже просто выживать. Если уж на то пошло, он вообще не очень-то хотел жить — жалел только, что выкинутая сдуру пуля лишила его возможности умереть в тот же день, что и Юкка. Маленькая любимая Юкка, застреленная каким-то полицейским — хотелось верить, что тем самым, чью жизнь потом унес выстрел самого Игоря-Математика. Тот самый, последний.

Первую неделю после суда он провел в отделе тестирования осужденных, для начала — день в больничном крыле, где несколько деловитых медиков проверяли его здоровье. Потом — два дня молодого человека с утра до вечера гоняли на разнообразных тренажерах до полного изнеможения — замеряли его физические данные: силу, выносливость, гибкость, скорость, реакцию и многое другое. Затем последовали всевозможные тесты его знаний и непосредственных умений, после чего огласили распределение: инженерный отдел корпорации «Россия». Узнав об этом, Игорь равнодушно пожал плечами. Ему было совершенно все равно, где существовать и что при этом делать. Психологи, наблюдавшие все это время за состоянием новоиспеченного раба, только переглянулись.

На присвоение индивидуального номера, под которым он теперь будет фигурировать во всех официальных документах, кроме внутренней документации корпорации — два-ноль-семь-один-три-шесть-девять-четыре-восемь-восемь — Игорь отреагировал точно так же: безразлично кивнул.

К новому месту обитания Галес привык за один день. В тренированной памяти легко отложился распорядок дня, списки разрешенного и запрещенного, его непосредственные трудовые обязанности, расположение барака и порядковые номера сокамерников. Сам он теперь стал номером тридцать два-шестнадцать-восемь. Эти цифры расшифровывались следующим образом: тридцать два — номер отдела, к которому его приписали; шестнадцать — номер барака; восемь — личный номер раба в бараке. Номер решал для раба все: где жить, за каким столом есть, какого числа выходной, в какой день недели работа оканчивается на два часа раньше, с рабами из каких бараков можно общаться: категорически запрещалось общение между рабами из четных бараков, и, соответственно, между рабами из бараков нечетных. Только перекрестно.

С соседями Игорю повезло: двое неудачливых уличных грабителей, отсидевших по три и четыре года, пожилой инженер, заработавший десять лет за саботаж, избивший полицейского и севший на два года бывший боксер, преподаватель математики, загремевший за «кражу особо ценного перстня» из кабинета ректора, старенький карманник, недавно разменявший восьмой десяток, но сохранивший былую ловкость, и семнадцатилетний парень, севший незадолго до Галеса по обвинению в изнасиловании. Учитывая хрупкое телосложение паренька, изнасиловать он смог бы разве что бабочку, да и та, наверное, вырвалась бы, но… У кого деньги, тот и прав. Паренек тот, номер тридцать два-шестнадцать-семь — называть свои имена или звать кого-либо по имени рабам строго запрещали — как-то по секрету поделился своей историей. В него влюбилась дочка какого-то бизнесмена, но он предпочел ей свою девушку. Так отвергнутая девица, желая отомстить, пожаловалась на парня папеньке — мол, изнасиловал. Тридцать два-шестнадцать-семь даже глазом не успел моргнуть, как оказался в камере, потом в суде, на тестировании и, наконец, здесь. Игорь спокойно выслушал его, равнодушно покивал. Но у паренька сдавали нервы, ему требовалось выговориться и совершенно неважно, будут его при этом слушать, или нет.

Спустя три недели последовало и первое наказание — тридцать два-шестнадцать-семь все-таки сорвался. На утренней перекличке, когда назвали его номер, он сперва молчал, бледнея все сильнее и сильнее, а потом вдруг истерически засмеялся, размазывая хлынувшие слезы по щекам. Игорь хотел было его удержать, он знал, что бурные проявления эмоций запрещены, а отвечать за истерику тридцать два-шестнадцать-семь будет весь барак, но не успел — парнишка повалился на пол, исступленно колотя по нему руками и ногами, и в голос орал: «Антон, Антон, Антон, меня зовут Антон, я Антон, я не номер, я человек, я Антон, Антон, Антон!»

Подбежали врачи, тридцать два-шестнадцать-семь вкололи успокоительное и увели в медблок. А вечером, после окончания работ, по громкой связи объявили: «Отдел номер тридцать два, барак номер шестнадцать, немедленно направиться к девятому лифту». Старичок-карманник задрожал, боксер скрипнул зубами.

Выбор наказаний за провинности рабов департамент управление исполнения наказаний оставляло за приобревшей их корпорацией. Там, куда попал Галес, в почете были наказания телесные.

Рабам приказали встать в ряд лицом к стене, снять рубашки и поднять руки на уровень магнитной полосы. Когда все выполнили распоряжение, надзиратель активировал их наручники — плотно охватывающие запястья браслеты из специального сплава, снабженные датчиками и магнитными элементами, с щелчком прилипли к полосе. Игорь чуть повернул голову — за спинами рабов стоял исполнитель наказаний. В одной руке он держал планшетку, с которой как раз начал зачитывать проступок, совершившего его и положенное наказание, в другой — тонкий, отливающий металлом стек. Движение Галеса не укрылось от взгляда надзирателя, и первый удар получил он.

Даже предложи Игорю миллион евро и немедленное освобождение, он не сумел бы описать того, что ощутил. Но до этого момента он даже не подозревал, что может существовать такая боль. И, конечно же, не знал, что нейро-хлыст исполнителя наказаний не выставлен даже на четверть мощности, а так больно ему — всего лишь с непривычки.

После третьего удара в глазах потемнело, и Игорь потерял сознание. Ему вкололи какой-то препарат, мгновенно привевший молодого человека в себя, и приостановленная экзекуция продолжилась. После четвертого удара вдруг заорал боксер, обкладывая надзирателя, исполнителя наказаний, корпорацию, тридцать два-шестнадцать-семь и весь мир многоэтажным матом — исполнитель наказаний немедленно взмахнул хлыстом. Боксер замер, выпучив глаза и смешно вытянув губы трубочкой, а потом обвис. Подошел врач, коснулся шеи — и отрицательно помотал головой. Исполнитель наказаний зло выругался — стоимость погибшего раба, за вычетом того, что тот уже отработал, придется выплачивать ему.

Труп унесли, экзекуцию продолжили. По ее окончании рабов отправили на десять минут в душ — смыть пот, проступившую местами кровь, а кому-то — и результат недостаточной крепости сфинктеров. В душе преподаватель математики загнал тридцать два-шестнадцать-семь в угол и тихо сказал ему: «Еще раз подставишь — я тебя сам умножу на ноль».

Игорь равнодушно отвернулся.

Тюремщикам совершенно не было нужды его ломать — он сломался еще задолго до суда.

Во всяком случае, сам Игорь был в этом уверен.

II.V

А ты каждую ночь Мечешься в панцире стен, К потолку сведя свое небо…

Бывает иногда так, что есть все: желание действовать, знание — как именно действовать, понимание последствий своих действий, четкое осознание должной последовательности событий, конкретно поставленная цель и четко видимая дорога к ней. Нет только одного — сил действовать. Претворять в реальность планы, двигаться к цели, реализовывать задуманное. И четко знаешь: что, зачем, куда, для чего, как… Непонятно только, какими силами. В такие моменты кажется, что хуже ситуации просто не придумаешь.

На самом деле, есть нечто пострашнее. Все то же самое — только с точностью до наоборот. Сил хватит Тибетские горы на своих плечах в Сибирь перенести, энергия брызжет — хоть вместо электростанции обеспечивай пару-тройку мегаполисов, да и уверенности в себе достаточно, чтобы прямо сейчас развязать святую войну со всем миром. Вот только точки приложения нет. Хочется действовать, прямо сейчас — но непонятно, как действовать! Любая цель достижима — а дороги к ней нет, даже нехоженой тропинки не существует.

Стас оказался именно во второй ситуации. Казавшаяся до сих пор не решаемой, мозаика неожиданно начала складываться — пусть только по краешкам, пусть лишь образовав намек на рамку, но начала! Стала ясна связь Телепата, как окрестил Ветровский Дориана, и Крылатого, вспомнилась Катя Годзальская и ее неожиданное знакомство с убийцей, открылась тайна гибели Кирилла, и…

И на этом все встало. Стас был одержим жаждой деятельности, он словно бы лишился потребности спать или просто отдыхать, он ни секунды не мог провести в бездействии — а приложить эту энергию ему оказалось некуда.

Прошло три с лишним месяца с той ночи в Парке Победы. Алексей медленно, но верно шел на поправку — телепатический контакт не прошел даром для молодого человека. Первый месяц он не мог спать без лошадиной дозы снотворного — его мучили безостановочные кошмары, столь умело прикидывающиеся реальностью, что даже проснуться с криком не всегда удавалось. Да и наяву Лешу порой одолевали галлюцинации, несколько раз он бросался на людей, принимая их за Дориана, а однажды Стас буквально снимал его с крыши общежития — во время очередного приступа юноша решил всерьез вознамерился покончить с собой, но, к счастью, так и не решился сделать последний шаг. Потом кошмары сменились бессонницей, галлюцинации — постоянными головными болями, а периодические суицидальные желания — продолжительными апатиями. Но с этим бороться было уже проще: Стас почти силой вытащил Алексея в детский дом, на занятия к старшим классам, заранее предупредив ребят, что у друга сейчас «очень тяжелый жизненный период, ему пришлось перенести серьезную трагедию, и теперь уже ему нужна помощь, тепло, сочувствие и поддержка — только тссс, это очень большой секрет!». Понемногу юноша и впрямь начал приходить в себя, снова стал улыбаться и шутить, однако Стас видел: нынешний Алексей — лишь тень себя прежнего, который был до роковой ночи в Парке Победы. В конце июля Орден организовал для учеников старших и средних классов недельный выезд в Карелию — в поездке, казалось, Леша пришел в себя окончательно, но стоило приехать обратно в Питер, как все вернулось на круги своя… Тогда, в мае, Стас ухитрился заставить Алексея забрать документы из института и перевестись-таки на педагогический в ВИП, а также путем долгих переговоров и немалых трат выбил для него комнату в общежитии. Как Леша договаривался с родителями, Стас не знал, хоть и пережил три пренеприятнейших часа, дожидаясь друга у подъезда его дома.

Пожалуй, то время, когда приходилось одновременно выхаживать Лешу, решать его дела, готовиться к экзаменам и сдавать их, реализовывать проекты Ордена, проводить встречи, следить за работой в детском доме, распределять дежурства в больницах и параллельно еще зарабатывать на жизнь, оказалось для Стаса лучшим временем этого года. Потом кончилась сессия, Алексей более-менее пришел в себя, а часть орденцев разъехалась на каникулы по своим городам. Ветровский было вздохнул с облегчением — теперь будет время заняться расследованием. Но его ждало крупное разочарование.

Катя Годзальская уехала на лето в Испанию, и никакой возможности связаться с ней у Стаса не было. Да и если бы была — он не рискнул бы заводить такой разговор не в личном порядке. Попытки узнать что-либо о Дориане провалились — номер мобила в базах СПб-мобайла не значился, людей с таким именем в Петербурге оказалось семеро, и Стас проверил фотографии всех — ни один не был даже относительно похож на светлоглазого человека из парка. Других же зацепок у юноши не имелось.

Зато появилась возможность создать «филиал» Ордена в другом городе: Стасу написал парень из Москвы, знакомец Женьки Алфеева, студент-пятикурсник с юрфака МГУ. После долгой переписки и короткой личной встречи — Антон, как звали москвича, приезжал на день в Питер — пошел более откровенный и открытый разговор об Ордене. Идея сразу нашла отклик в душе Антона, он прочел отрывки из книги — Стас отсканировал несколько десятков страниц, рассудив, что картинку с запрещенным текстом отследить гораздо сложнее, чем сам текст — а прочитав, на неделю с лишним исчез из сети. Ветровский начал уже волноваться и подозревать неладное, когда Антон вернулся. И сходу заявил, что нашел еще троих единомышленников, и они готовы работать. С чего начинать?

Вслед за Москвой подтянулся Архангельск. Там оказалось сложнее — три человека, узнавшие об Ордене из разных источников, они никак не могли скоординироваться между собой, встретиться и определить, кто конкретно будет получать информацию из питерского отделения. Стас замучался раз за разом расписывать каждому одно и то же:

«Первым делом вам нужно минимальное финансирование, — писал он. — Если нет возможности скинуться и обеспечить его собственными силами, можно, к примеру, проводить творческие благотворительные вечера. Это не так сложно, как кажется! Сперва нужно согласовать программу, которая окажется интересна достаточно большому кругу потенциальных гостей и, желательно, будет содержать в себе нашу идею. Пусть это будет музыка — найдите талантливого гитариста с хорошим голосом, не такая большая редкость, или небольшой инструментальный ансамбль, например, скрипка, флейта и синтезатор. Еще — чтение стихов со сцены, но нужно очень тщательно подбирать как чтеца, так и репертуар! Зрители не должны заскучать, пусть в программе будут юмористические стихи, но юмор в них должен быть добрым, не пошлым, пусть это будут лирические баллады о любви, природе, красоте — только хорошо написанные, ну и обязательно — смысловая нагрузка: стихи о душе, о силе духа… У нас большой успех имеют выступления молодого фокусника — казалось бы, ничего сложного, репертуар простейший, любой человек, потренировавшись пару месяцев, сможет показывать такие трюки, главное правильно их обставить. Еще можно привлечь ребят с театрального — костюмированные сцены, особенно с фехтованием, очень хороши. Главное — не забывать об идеологической составляющей, в остальном вы ограничены лишь своей фантазией!

Когда у вас будет примерная программа и возможные исполнители, ищите зал. Лучший вариант — это актовый зал института: во-первых, бесплатно, в худшем случае — за очень символическую плату, во-вторых, гарантирует хотя бы минимум публики. Если не получится с актовым в институте, можно попробовать арендовать за, опять же, небольшие деньги школьный спортзал — но там встанет вопрос с оборудованием, спортзалы, как правило, не оснащены звуковыми системами, колонками и всем прочим, не говоря уже о стульях и сцене. Также можно попробовать обратиться в общие столовые — они могут предоставить зал на один день, как под банкет, но это выйдет не очень дешево. Еще можно связаться с небольшими клубами — в дневное время они могут сдать в аренду зал очень и очень недорого.

Дальше все просто: намечен зал — начинаете репетиции. Когда чувствуете, что готовы — согласовываете дату, печатаете рекламные объявления, распространяете их в вузах, школах, студенческих и молодежных объединениях, на работе, словом, везде. К самому выступлению можно — и очень желательно — сделать сувениры, которые вы будете продавать: значки, ручки, тому подобные вещи. Макеты можно получить, связавшись с нами на сайте «аарн» в русской зоне. Еще стоит напечатать сборники рассказов и стихов, репродукции рисунков — в общем, всячески оправдывать ту часть нашего объединения, которая «творческая».

Я не буду говорить, что все очень просто. Все не просто. Реализация одного только этого проекта стоит сил, времени и денег. Не рассчитывайте, что вам с первого раза удастся даже отбить затраченные на вечер средства — но вероятность есть. На второй вечер людей придет больше. Не бойтесь экспериментировать, не бойтесь действия! Если вы действительно хотите построить в нашем мире Орден, если вы действительно хотите сделать этот мир лучше — дерзайте! Это в наших — и ваших — силах! Нужно только желание и готовность работать. Поверьте личному опыту, если эти две составляющие присутствуют — то вероятность успеха более чем высока».

Закончив набирать очередное письмо, прогнав его через шифровальную программу и отправив, Стас устало откидывался на спинку стула и на несколько минут замирал, не шевелясь и почти не дыша. Идеи Ордена захватывали его с головой, рождались все новые и новые проекты, к сожалению — пока что не реализуемые в силу нехватки финансирования, но ведь рождались же! С начала учебного года Ветровский планировал организовать для своих — тех, кому доверял полностью — занятия в школе единоборств: на эту мысль его натолкнула история с Аликом Гонориным, которого избили двое старшекурсников, когда он во всеуслышание объявил, что один их приятель украл у него мобил. Вора с позором вышвырнули из института, перед этим заставив купить Алику новый мобил взамен украденного и уже проданного — ректор Витценко старательно блюл репутацию своего учебного заведения — но дружки «пострадавшего» решили отомстить «стукачу». Тогда-то Стас и задумался: аарн в большинстве своем не отличались особыми боевыми навыками, и все, как один — за исключением, пожалуй, самого Стаса — были полностью лишены хамоватой наглости, которая порой действует на задиристых, но трусливых хулиганов почище реальной угрозы. Обдумав все, Ветровский решил организовать для всех желающих занятия. В идеале он хотел бы снимать зал и индивидуально заниматься с тренером из «своих», но в силу отсутствия тренера, идеал пока что оставался недостижим.

Завтра начинался сентябрь. Первый день второго учебного года. Стас ждал начала занятий с напряженным предвкушением — наконец-то! Будет чем занимать себя почти полные сутки, оставляя на сон необходимые четыре-шесть часов! А главное — завтра он увидит Годзальскую и, если повезет, даже сможет с ней поговорить. Если же повезет совсем серьезно — то, быть может, даже узнает что-нибудь о крылатом убийце.

II.VI

Со стороны — игра, и кажется, как будто Две стороны совсем вошли во вкус.

Есть такие дни, которые заранее, вне зависимости от событий, погоды, настроения и морального состояния, наполнены особенным, только своим предвкушением, эмоциональным фоном и энергией. Новый год, например — даже если не отмечать его, все равно, выйдешь на улицу, и чувствуешь запах елок, пробивающийся, невзирая на мороз, видишь ряженых Дедов Морозов со Снегурочками, и пусть совсем чуть-чуть, но ощущаешь атмосферу праздника. Или восьмое марта с его бесконечными охапками мерзнущих мимоз и женщинами в вечернем метро, что везут букеты — преимущественно, все те же мимозы. Конечно же, первое сентября, первоклассники с гладиолусами в половину их роста и выражениями лиц: «я обязательно выживу», и снова вечером в метро — учительницы с такими охапками цветов, что кажется почти жестокостью подарить еще хотя бы один! А еще, скажем, двенадцатое мая, праздник Мира, день окончания Мировой Войны, всюду черно-желтые георгиевские ленточки, и ветераны в орденах, и молодые идиотки и идиоты, которым хочется надавать по мордам за то, что ленточки эти георгиевские, символ Победы, гордости, славы повязывают едва ли не на трусы.

Впрочем, двенадцатое мая — это уже далекое и хорошо позабытое прошлое, оставшееся навсегда там, в другом мире, мире, где еще не было чудовищного катаклизма две тысячи двадцатого года, когда доведенная до грани гибели планета обрушила на головы старательно уничтожающего ее человечества такие стихийные бедствия, каких не могли измыслить даже самые изощренные режиссеры и сценаристы фильмов-катастроф. Многое, очень многое осталось там. Двенадцатое мая — в том числе.

А вот первое сентября осталось. Гладиолусы, выращиваемые заботливыми бабушками на дачных участках, сменились яркими оранжерейными розами и герберами — у тех, чьи родители могли себе позволить себе покупать живые цветы, конечно же. Сменили вид школы, облекшись красивой отделкой и обзаведясь пришкольными территориями — просторными, убранными. Изменились классы, теперь полностью оборудованные компами. Стали совсем другими учителя: теперь это были строгие профессионалы, для которых ученики являлись не больше и не меньше, чем инструментом отрабатывания заработной платы. Хотя справедливости ради надо признать: деньги свои новые преподаватели отрабатывали честно.

Прежними остались только дети. Да и то — лишь на первых порах. Дети быстро начинали понимать, что главная ценность в этом мире — деньги. Девочка-ботанка, в первых классах принципиально не подсказывавшая никому, всенепременно давала списать на контрольной — разумеется, не бесплатно. Шестиклассник — золотые руки выполнял на уроках труда задание за себя и еще одного парня, с которым даже не разговаривал — за деньги. Дружили — по выгоде: либо с одноклассниками своего круга, либо с теми, кто мог быть чем-то полезен.

Самым же удивительным явлением во всем этом кошмаре оказывались студенты. Эти самые вчерашние дети, уже к пятому классу не мыслящие дружбы без выгоды, почему-то отбрасывали всяческие «сословные различия», веселой гурьбой вливаясь в огромные вестибюли alma mater. Разбивались на группки и парочки, плавно перетекающие одна в другую, делились новостями, обменивались впечатлениями, оставшимися от летних каникул, присматривались к новичкам-первокурсникам…

Студенты были точно такие же, как в страшно далеком прошлом, оставшемся за гранью двадцатого года.

Олег чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Нет, он вовсе не был одинок и неприкаян, к нему то и дело подходили знакомые, приятели, однокурсники и ребята из «Мира», как пафосно обозвал их организацию Савелий Кашемиров, еще недоучившийся, но уже весьма грамотный и способный пиар-менеджер. Олег мог присоединиться к очень многим компаниям, перекинуться парой слов с несколькими преподавателями и поздороваться за руку с ректором, зайдя к нему в кабинет.

Вот только все это было неправдой. Этот Олег Черканов, спокойный, милый юноша, отличник, душа компании, никогда не отказывавший в помощи — он был фальшивым от гладкой, «прилизанной» макушки и до самых пяток — такой, каким его знали большинство студентов ВИПа. Был и другой Олег Черканов: холодный, сдержанный, жесткий и в чем-то даже жестокий, прекрасно умеющий использовать все окружающее и всех окружающих, без особых сложностей играющий чувствами людей, незримо вынуждая их действовать так, как было выгодно ему — словом, такой, каким его знали преклоняющиеся пред своим предводителем ребята из «внутреннего круга» организации «Мир».

Проблема заключалась в том, что этот второй Черканов с настоящим Олегом имел общего ничуть не больше, нежели первый. И каждый дружелюбный взгляд, каждое похлопывание по плечу, каждое рукопожатие и уважительный наклон головы, все это, даже в самом искреннем проявлении, все равно оставалось ложью.

Вторую половину августа Олег провел в области, полностью арендовав маленький двухместный домик в захиревшем лесном отеле «Сосновая роща» на берегу озера. Кроме него, постояльцев в доживающей свои последние дни «Роще» не оказалось, и молодой человек две недели провел в полном одиночестве. Домик был оборудован всем, что необходимо для жизни: маленький холодильник, загодя набитый продуктами, плитка, шкаф с минимумом посуды и даже старенький комп с плазменным экраном, подключенный к телевидению и имеющий возможность настройки выхода в инфосеть. Впрочем, комп Олег так ни разу и не включил. Все эти дни он читал, гулял в одиночестве по лесу, иногда — купался в озере, благо, август выдался на удивление теплым. Мобил Черканов отключать не стал, но сменил чип-карту, оставив новый номер только самым близким соратникам на случай форс-мажорных обстоятельств.

А еще Олег думал. Много и усиленно. Его давно не покидало ощущение, что он где-то ошибается, упускает из виду что-то очень важное, не учитывает некий основополагающий фактор. Молодой человек был уверен: если он найдет это неучтенное нечто, то все изменится. Что именно есть это «все», и в какую сторону оно должно или может измениться, он не мог себе представить, но чувствовал — хуже не будет.

За две недели такого добровольного отшельничества Черканов привык к окружающим его звукам: шелесту листвы, щебету птиц, редкому басовитому гавканью гигантского черного ньюфаундленда, обладавшего одновременно пугающей внешностью и поразительно добродушным характером. Шелест страниц — Олег взял с собой несколько старых бумажных книг из библиотеки института. Бульканье старинного железного чайника на плите, запах крепко заваренного черного чая, мешающийся с ароматом свежескошенной хозяином «Сосновой Рощи» и ньюфаундленда травы. Белые простыни, пропахшие смолой и солнцем, плеск обнаглевшей в отсутствие рыболовов плотвы в озере, барабанящий порой по тонкой крыше веранды дождь, басовитое гудение шмеля, укрывшегося от льющейся с неба воды…

Олегу казалось, он попал в другой мир, где не было высотных зданий из стекла и пластибетона, бесконечных лабиринтов серых улиц, кричащих неоновых реклам, шумного и суетливого рабочего люда, блестящих флаеров, дорого одетых бизнесменов, важных чиновников, крикливых студентов и бесконечных скучных лекций, на которых сам Олег мог бы немало рассказать преподавателям о том, чему они пытались учить. В этом мире было только небо, озеро, лес, книги, покосившийся домик и вечно удирающий от ньюфа толстенный рыжий кот, завевший привычку сворачиваться девятикилограммовым клубком на коленях единственного постояльца и своим громоподобным урчанием перекрывать шум дождя и лай в очередной раз обманутого пса. Кот был совершенно замечательный: да, наглый, толстый, прожорливый, но зато с ним можно было просто помолчать. Или поговорить, зная, что тебе ничего не ответят, зная, что никто не заподозрит в безволии, никто не обвинит в малодушии, никто не посмеется над страхами. Кот только мурчал, вне зависимости от того, говорил Олег, просто молча гладил рыжие бока и чесал за порванным давным-давно ухом, или же читал, иногда рассеянно проводя ладонью по блестящей кошачьей шерсти.

Тем сложнее оказалось возвращаться в мир стекла, бетона, флаеров и реклам. Черканов уже успел пожалеть, что дал себе этот двухнедельный отдых от всего, четырнадцать дней возможности побыть собой. Такие знакомые чужие лица, понимающее непонимание в каждом правдиво-лживом взгляде, режущая слух речь, обрывки неинтересных разговоров, автоматически воспринимаемые и тут же отбрасываемые… Они злили Олега, раздражали его своим присутствием, самим фактом существования. Не придумав ничего лучшего, молодой человек мстительно сравнил их с роящимися мухами, слетевшимися на известно что.

Он был почти рад увидеть Ветровского. Несмотря на всю свою ненависть, злость, обиду, в глубине души он понимал, что его заклятый враг, по крайней мере, всегда был искренен.

Эта мысль, нежеланная и непрошенная, разозлила Черканова даже сильнее, чем опостылевший за первые же минуты возвращения в него «цивилизованный мир». Кляня себя за краткое проявление безволия, Олег отошел в сторону от основной массы студентов, прислонился к изукрашенной кованым орнаментом ограде. Сжав кулаки, он проводил Стаса взглядом, убедился, что тот скрылся в дверях главного корпуса и не станет в ближайшее время мозолить глаза, и на мгновение зажмурился, заставляя себя восстановить самоконтроль.

— Они совсем как мухи, слетевшиеся на кусок, гм, дерьма, — прозвучал рядом незнакомый голос.

Олег мгновенно открыл глаза, поворачиваясь к неожиданному собеседнику. А ведь буквально секунду назад здесь никого не было, Черканов мог бы в этом поклясться!

Как бы то ни было, сейчас перед ним стоял человек лет тридцати пяти. Хорошо одетый, слегка полноватый, с мягким, располагающим лицом и неправдоподобно светлыми глазами. Дориан Вертаск, одним словом, хотя Олег этого пока что не знал.

— Читаете мысли? — насмешливо осведомился Черканов, цепко оглядев незнакомца и сделав все выводы, какие только можно было сделать из его вида.

Ответ собеседника, предсказуемый донельзя, тем не менее, оказался чертовски неожиданным.

— Да, — коротко отозвался Дориан.

И Олег отчего-то моментально ему поверил. Тут же подобрался, освобождая разум от ненужных, вредных и попросту опасных сейчас мыслей, успев коротко порадоваться тому, что не брезговал теми немногочисленными психоэнергетическими практиками, что казались более-менее правдоподобными.

— Защищать свой разум вы умеете, Олег Андреевич, — спокойно отозвался Дориан, в свою очередь изучая молодого человека. В его глазах смешались легкая насмешка сильнейшего, слабая тень покровительственности более опытного и неприкрытая заинтересованность подобного. — Но почему-то пренебрегаете этим умением в повседневной жизни. Опытный телепат уже выпотрошил бы ваше сознание, на свой выбор оставив вас либо идиотом — в исключительно медицинском смысле этого слова — или же не позволив вам заметить, что внутри вас кто-то основательно покопался.

— А вы — недостаточно опытный телепат? — Олег был напряжен до предела, он чувствовал в собеседнике одновременно и опасного противника, и полезного союзника, и понимал, что только от него зависит, станет ли светлоглазый первым или вторым.

— Нет, я просто не настроен по отношению к вам враждебно, Олег Андреевич, — улыбнулся Вертаск. Черканов смотрел прямо в светлые глаза и никак не мог понять — ошиблось его чутье, и перед ним просто хороший — первоклассный! — психолог, способный действительно предугадать мысли по выражению лица и позе, или же визави и правда тот, кого обычно называют экстрасенсом. Впрочем, проверить было несложно — Олег выпустил на поверхность несколько не особенно важных мыслей, и едва заметно улыбнулся, не отводя взгляда. В глубине светлых глаз промелькнула и скрылась насмешка, Дориан продолжил: — Простите, не знал, что вам так неприятно, когда вас называют по имени-отчеству, Олег. Нет, я действительно читаю ваши мысли. А экстрасенс… это понятие слишком замарано бесчисленными шарлатанами от психиатрии. Я предпочитаю зваться практиком. Мое имя — Дориан. Дориан Вертаск. Нет, я не умею материализовывать предметы и создавать иллюзии, хотя могу заставить вас увидеть то, чего нет. И — да, мне надоело доказывать вам, что я действительно телепат. Вы же не хотите, чтобы я развернулся и ушел?

Сраженный, Олег поднял руки в шутливом жесте, спешно натягивая маску «свой парень».

— Все, все, убедили. Я вам верю, — улыбнулся он.

Дориан покачал головой.

— Этот образ вам не идет.

Черканов мысленно выругался. Потом мгновение подумал — и выругался уже вслух.

— А какая разница? — пояснил он удивленно приподнявшему бровь Повелителю. — Все равно услышите.

— Не преуменьшайте достоинства своей защиты, — покачал головой тот. — Я, конечно, могу сломать ее, и достаточно легко, но вряд ли — незаметно для вас.

Олег сделал вид, что поверил.

Дориан сделал вид, что не заметил.

— И какой же образ мне, по-вашему, идет? — успешно подавив нервозность, осведомился Черканов.

— Смотря с кем, — Дориан ответил, не задумываясь. — С толпой — один, с избранной частью толпы — другой, с теми немногими, кто к толпе относится только тогда, когда ему это выгодно — третий. Ну а с тем, кто вас понимает, лучше и вовсе обойтись без образа — в таком случае сильно уменьшается вероятность неверной или даже превратной трактовки слов, да и просто в целом способствует увеличению понимания.

Наверное, случись этот разговор год назад, Олег бежал бы от странного практика со всех ног. Да и полгода назад тоже едва ли стал заводить разговор с опасным сумасшедшим, какие бы аргументы в пользе реальности своего телепатического умения тот не приводил. Но после визитов Арийца, сиречь, Теодора, верить в нечто паранормальное стало как-то легче.

— Что ж, как скажете, — теперь он смотрел на Дориана серьезно и без тени насмешки. — Тогда перейдем сразу к делу. Чем я вас заинтересовал, что вы от меня хотите и что можете предложить взамен. Или же наоборот — что есть у вас такого, что нужно мне и чего вы хотите в качестве благодарности?

— Какая четкая позиция, — практик тоже перестал улыбаться. — Обозначить приоритеты, выяснить интересы, уточнить выгоду, договориться о стоимости. Удобно, точно, конкретно. В большинстве случаев я бы согласился остановиться на этом, но не сейчас. И мне от вас, и вам от меня нужно гораздо больше, чем то, что можно решить за один-два разговора. Помимо того, мои планы простираются довольно далеко и достаточно во многом совпадают с вашими, чтобы можно было говорить о каком-либо планомерном сотрудничестве. Нет-нет, я вас не тороплю.

Олег почувствовал, что голова начинает раскалываться. Слишком, слишком много всего одновременно! И именно тогда, когда он еще не оправился от резкой смены обстановки, от неожиданного выпадения в шумную реальность цивилизованного мира, к которому не успел морально подготовиться!

Вертаск же тем временем продолжал:

— Для начала можно поговорить об одном деле, в котором наши интересы совпадают.

— И что же это за дело?

— Знаете, как говорили в древности? «Враг моего врага — мой друг». Это одно из тех крылатых выражений, что с годами не утратили актуальности. Исходя из него, я могу утверждать, что вы мне друг, как и я вам.

— И кто же наш общий враг? — осторожно уточнил Олег, все еще не решаясь поверить в свое везение.

На губах Дориана появилось хищное подобие улыбки, больше похожее на оскал.

— Станислав Ветровский, разумеется.

II. VII

Темную, темную ночь нельзя обмануть Спрятав огонь ладонью руки.

Счастливы те, кто могут заснуть…

Довольно часто в разговоре о природе и ее явлениях можно услышать такой вопрос: какое время года вы любите больше всего? Каждый раз, слыша этот вопрос, Стас недоуменно пожимал плечами, не понимая, как вообще на него можно ответить? Как можно любить какое-то время года полностью? Нет, наверняка есть люди, которым по душе ледяная промозглость и гнилые листья конца осени — не календарной, а реальной, есть те, кому нравятся лютые холода до минус тридцати пяти градусов и завывающие за окном метели, есть поклонники холодной мартовской слякоти и липкого снега с дождем, найдутся и любители июльского пекла при полном отсутствии ветра. Но, наверное, их все-таки не так много. В свою очередь, мало кто не оценит ароматное тепло и густо-индиговое небо в августе, усеянное россыпью звезд, сложно не признать прелести мягкого, пушистого снега, укрывающего город фантастическим белым покрывалом. А многих ли оставят равнодушными трогательные листочки, лохматыми пучками вылезающие из лопнувших почек, мать-и-мачеха, золотыми солнышками пятнающая железнодорожные насыпи, неуверенно обступающая ноздреватые посеревшие останки сугробов майская трава?..

Вот разве что осень — даже золотую, воспетую Пушкиным — любят немногие, невзирая на всю ее красоту.

А Стас не понимал, как можно ее не любить. Он упивался поздним сентябрем, до последней капли вбирая в себя желтые листья с зелеными каемками по краям, резную хрупкость златобагряных кленов, шелест палой листвы под ногами на дальних, оставленных нетрудолюбивыми дворниками в первозданной запущенности аллеях. Он любил бродить по лужайкам и газонам между деревьями, нарочито шаркая ногами и при каждом шаге подбрасывая в воздух осенние ворохи, любил медленно идти между кленов, иногда наклоняясь и поднимая особенно красивый лист. А порой Стас просто прислонялся к ровному стволу, перебирая пальцами ало-золотую охапку, и закрывал глаза, слушая медленный и печальный полет осколков осени — и это времяпрепровождение было ему куда приятнее, а главное — полезнее, чем пустая трата времени в аудитории.

Первого сентября он радовался началу занятий, но достаточно быстро заскучал: из всех предметов по-прежнему представляли интерес лекции и практики от силы четырех педагогов. Все прочее вызывало выворачивающую челюсть зевоту и острое сожаление о потерянном времени. Уже через две недели Стас решительно взялся за изменение своего институтского расписания, безжалостно повычеркивав половину лекций и примерно треть практических занятий. К счастью, ему было, у кого скопировать конспекты, узнать темы лабораторных работ и даты внутрисеместровых зачетов, все остальное же проще было выучить самому. Практически, Ветровский перевел себя на вечерне-заочную форму обучения, продолжая при том числиться на дневном.

Зато у него появилось время на такие вот прогулки, дающие возможность спокойно, без суеты подумать о делах Ордена… да и своих личных тоже. Например, о том, как найти хоть какие-нибудь следы существования загадочного Дориана, или как встретиться с Годзальской, до сих пор избегавшей встречи с ним — Стас видел ее пару раз, но девушке всегда удавалось в последний момент ускользнуть. Катя определенно не хотела с ним разговаривать — что, впрочем, и не удивительно.

Время шло, золотая осень сменилась промозглым октябрем, зарядили дожди — мелкие, но не прекращающиеся целыми неделями. Мокрый город замерзал под порывами налетающего с моря ледяного ветра, в общежитии включили отопление на две недели раньше, чем обычно. Деревья, еще недавно стоявшие в хоть и поредевших, но все еще ярких кронах, облетели за считанные дни, а багряные, алые, золотые, пестрые листья, размокнув в лужах, укрыли пожухшую траву грязным темно-коричневым ковром.

Зато прочие аспекты жизни словно бы пытались компенсировать мерзкую погоду. Учеба давалась Стасу легко, дела Ордена шли в гору — шестнадцатого сентября были завершены переговоры с еще одним детским домом, и уже близился к окончанию ремонт, функционировала театральная студия, два дня в неделю проводились индивидуальные дополнительные занятия по школьной программе, а первого ноября должен был состояться большой праздник для всех воспитанников — аналогичный праздник для детей из детдома номер три прошел первого октября. Сейчас Стас вынашивал план совмещения таких мероприятий, что дало бы детям возможность познакомиться со сверстниками из других домов. Также он обдумывал, с какой стороны подступиться к третьему детскому дому, хотя и понимал, что сейчас Орден это не потянет. Работало московское отделение — они уже провели один благотворительный вечер, правда, не окупили даже своих расходов, но, тем не менее, не отчаивались и готовились ко второму вечеру, заодно собирая информацию по детдомам. Кроме того, питерская группа — не все, только те, кому Стас действительно доверял — начали заниматься в секции самообороны, что хоть и не дало пока что результатов в области непосредственно боевых навыков, но зато еще больше сплотило команду. А вот в области эзотерических изысканий никаких успехов добиться пока что не удалось. Групповые медитации, изучение бесконечных практик — все это было, но максимум, чего удалось достичь — это с закрытыми глазами, по одному эмоциональному фону опознавать, кто из соорденцев стоит рядом, да и то, получалось не у всех. Самое обидное, что опознавать по эмоциональному фону худо-бедно, но некоторые научились, а вот считывать этот фон — увы. Даже Ветровский больше не наблюдал собственных стихийных вспышек эмпатии с того дня, когда считал женщину возле крематория.

Вот только, несмотря на то, что свободного времени оставалось немало, Стас постоянно чувствовал себя уставшим. Утром, когда шел в детдом, проспав ночью не меньше восьми часов, днем, гуляя по парку и вороша ковер листьев, вечером, откидываясь на спинку стула и закрывая глаза — он ощущал гнетущую усталость, тяжелым грузом лежащую на душе. Чем только молодой человек не пытался объяснить самому себе это чувство! Вот только ни одна версия не выдерживала проверки. Он грешил на накопленную усталость, и на неделю вовсе устранился от всех дел, не ходил на занятия, переложил свою работу в детском доме на других, сославшись на необходимость отдохнуть — но ничто не изменилось ни во время отдыха, ни после него. Смена деятельности помогла ничуть не больше. В конце концов Ветровский и вовсе додумался до каких-то кармических намеков за неотомщенного отца и заброшенные поиски Дориана, представлявшего безусловную угрозу Ордену, но вскоре отринул эту мысль, как бесперспективную. Он все еще хотел найти убийц — и светлоглазого, и крылатого — но желание это было каким-то вялым, вплоть до того, что он раза три имел возможность поговорить с Годзальской, и все три раза этой возможностью не воспользовался.

А главное — последние несколько месяцев Стаса не оставляло смутное ощущение не то нависшей над Орденом даже не опасности — ее неясной тени, не то некоей глобальной неправильности, ошибочности выбранного им для Ордена пути. Или если не ошибочности, то как минимум — недостаточности. Вот только он даже примерно не представлял, что можно изменить, чем дополнить деятельность «инициативной группы», а главное — в какой области.

Иногда же Стас ловил себя на мысли, что готов обрадоваться чему угодно, лишь бы был гром среди ясного неба. Лишь бы случилось нечто внезапное, к чему он не готов, чего он не ожидает, на что не знает, как реагировать. Нечто новое, что заставит встряхнуться, сбросить опостылевшую незаинтересованность жизнью, вдохнуть по-новому, как уже давно не было.

Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих дней, недель, месяцев. С вечера небо затянуло непроглядными свинцовыми облаками, зарядил бесконечный осенний дождик — серый и мелкий, а с моря раз за разом налетали порывы шквального ветра, взметывающего в воздух отяжелевшие от постоянной сырости листья.

Стас медленно брел по мокрому, хлюпающему под ногами ковру, полуосознанно избегая аллей и дорожек. Настроение было обычным — никаким. Не хотелось ничего, и даже утреннее письмо из Москвы, где координатор отделения Ордена рассказывал об успехе второго благотворительного концерта, ничуть не подняло настроения.

Очередной порыв ветра сорвал капюшон куртки, растрепав волосы. Ветровский поморщился, натягивая скользкую от воды ткань, заправил отросшую светлую прядь за ухо, потянулся было за сигаретами, но тут же передумал — при такой погоде как ни прикрывай ладонью, а все равно покурить не получится. Можно было бы пойти в общагу, поработать над проектом, ответить на письма, закончить дизайн сайта для компании, продающей плееры — но не хотелось. Говоря по честному, вообще ничего не хотелось, даже курить — потому Стас и отправился бесцельно шататься по мокрому, больному парку, намокая и простужаясь под таким же мокрым и больным дождем.

Зато сейчас здесь никого не было. Молодой человек был один на один с природой и городом одновременно. Руки в карманах, пальцы правой медленно скользят вдоль кнопок управления плеером — тем самым, которых полно на недоделанном сайте — но на музыку настроения тоже нет. Вполне достаточно еле уловимого шороха дождя, пружинящих мокрых листьев и собственных мыслей.

Конечно же, он ее не заметил. Он вообще никого не замечал.

А когда заметил, было уже поздно — потому что она тоже его заметила.

— Привет, — пробормотал Стас, не придумав ничего умнее. И попытался улыбнуться. Просто так, из вежливости, а не потому, что был рад долгожданной встрече.

— Привет… — отозвалась Катя. Но улыбаться не стала.

— Чего мокнешь? — грубее, чем хотел, спросил Ветровский.

— Могу спросить о том же, — она чуть обиженно отвернулась.

— Извини. Не хотел тебя задеть, — коротко отозвался молодой человек. — Но и правда не ожидал тебя здесь увидеть.

Что-то еле заметно коснулось сознания, что-то очень непривычное… да нет же привычное! Просто очень хорошо забытое.

Усталость от необходимости так долго держать в себе столь многое, что рвется наружу, хочет быть высказанным, требует свободы и крика о себе на весь мир, всю вселенную, все Мироздание!

Нет, это была даже не короткая эмпатическая вспышка — просто во взгляде, на миг пересекшемся с его собственным, Стас явственно прочел такие знакомые чувства — знакомые, и в то же время ему, каким-то чудом в свои семнадцать ни разу не влюблявшемуся, чуждые.

Пусть чуждые. Но просто сказать несколько ни к чему не обязывающих фраз и пойти дальше он уже не мог. Просто не мог.

— Давай поговорим, — Ветровский спокойно встретил немного испуганный взгляд серых глаз, и снова улыбнулся — еле заметно, но уже искренне. — Я тебе не враг, честно.

— Мне — может, и не враг, — Катя отступила на шаг, прижавшись спиной к корявому стволу тополя.

— Я вообще никому не враг, — твердо произнес Стас.

— Я помню наш прошлый разговор, — доверия в голосе девушки не прибавилось ни на йоту, но, по крайней мере, она не стремилась сама оборвать разговор и уйти. Это вселяло надежду.

— Я тоже помню. Но с тех пор многое изменилось.

— Например?

— Например, я сам. И мое отношение. Можно, я буду откровенным? — разумом он понимал, что «гонит лошадей», и любым неосторожным словом может разрушить то немногое, чего удалось добиться и еще одной попытки уже не будет. Но в то же время интуитивно чувствовал: лучшая тактика в этом разговоре — предельная откровенность и искренность, никак иначе. И Стас начал говорить — быстро, сбивчиво, не дожидаясь ответов, которые не были нужны. — Я помню все, что сказал тебе тогда. И с тех пор не изменилось ничего, кроме меня самого. Я вижу, что ты веришь этому… крылатому. Я не знаю тебя, но ты не производишь впечатления дуры, равно как и не кажешься человеком подлым или способным легко оправдывать подлость. Ты вообще его не оправдываешь, ты просто не веришь, что он мог сделать то, что он сделал… по моему мнению, сделал. Значит, у тебя есть повод не верить. Я не знаю, что тебя с ним связывает, но вижу, что ты его знаешь. Я его — не ненавижу. Сейчас — не ненавижу. Я изменился и многое узнал. В том числе — что иногда человек не то, чем он кажется, как и его поступки. Я хочу знать правду. Хочу знать, что произошло там. Кто убил моего отца, если не крылатый, а если это был все-таки крылатый — то почему он это сделал. Я хочу знать правду. Мне нужна эта правда!

Стас замолчал. Глубоко вдохнул, и полез-таки за сигаретами. Пальцы слегка дрожали.

Катя тоже молчала, и сейчас молодой человек ни по взгляду, ни по выражению лица не смог бы даже предположить, о чем она думает.

Сигарета истлела до середины, когда девушка наконец заговорила.

— Я сказала тебе в прошлый раз, и сейчас повторю: я не знаю, кто он, где его найти, как с ним связаться. Не знаю. Если бы знала — давно бы уже… Но если я его когда-нибудь увижу — я передам твои слова. Это все, что я могу сделать. А сейчас мне пора, извини. Удачи.

Она поправила ремень сумки на плече и, не глядя на собеседника, направилась к аллее, осторожно ступая по размокшим листьям.

Стас долго смотрел ей вслед, пока тоненькая фигурка не скрылась в туманной пелене дождя. На душе было муторно. Да, он добился своего, поговорил с Катей, узнал, что она действительно не знает, как найти крылатого, но Ветровского не оставляло ощущение неправильности. Словно он походя сделал что-то… нет, не очень плохое — скорее, позволил плохому случиться.

Гулять больше не хотелось. Стас с отвращением посмотрел на сигарету, отсыревшую и погасшую, и направился к аллее. Проходя мимо урны, щелчком отправил в пасть мусоросборника мокрый окурок — но не попал. На секунду молодой человек приостановился, но нежелание лезть пальцами в жидкую грязь победило, и он пошел к общежитию.

Недокуренная сигарета размокала под осенним дождем.

И, быть может, именно она и оказалась одной из тех ошибок, что «способны сбить с пути даже просветленного Дао»…

***

23.10.2072 «Здравствуй!

Антон, я понимаю, что ты очень расстроен. Я тоже прошел через это — больше того, я потерял больше половины состава Ордена на тот момент. Тогда было больно и обидно, сейчас же я рад. Рад тому, что они отсеялись на том этапе, когда еще не стали по-настоящему частью семьи, частью Ордена. Пусть это эгоистично, но я и правда рад. Ты тоже это скоро поймешь. А пока что — просто держись. К нам еще придут. Пока же — в двух словах о детдоме.

Когда я впервые пришел в пресловутый детдом номер три, я ошизел. Честно, много всего повидал, но чтобы так?!? Ну, я тебе рассказывал — голые стены, никакого постельного белья, а то и одеял нет. В столовой — помои, которые даже трущобные наркоманы жрать не станут. Дети голодные, больные, запаршивевшие. Это было страшно. По-настоящему страшно. Даже страшнее, чем новенький флаер завучихи Анны Ивановны.

У вас в Москве наверняка есть не один такой же детдом. Возьми кого-нибудь, у кого хорошо подвешен язык, и обойдите несколько адресов. Посмотрите, где что творится. На самом деле, наиболее сложная часть — выбрать, кому именно помогать. Плохо — везде. И меня до сих пор совесть ест за те приюты, которым мы предпочли третий. Это почти всегда так — если выбираешь, кому помочь, то это автоматически означает, что ты одновременно с тем выбираешь и кому не помочь…

Определитесь с адресом — покупайте вещи. Ни в коем случае не новые — руководство детдома перепродаст. И сразу уточняю — нет, вам не повезет нарваться на приют, в котором приличное руководство. Все по той же причине: такому приюту вы помогать не станете. Там хоть как-то, но справляются сами. Я понимаю, что им тоже нужна помощь, и искренне восхищаюсь теми, кто не ворует, имея власть и возможность — в наше время это, увы, такая редкость, что приходится восхищаться, хотя по идее — оно должно быть в норме вещей. Так вот, вещи покупайте — в хорошем состоянии, но не новые. Технику, к примеру, можно брать: во-первых, несколько устаревшую, во-вторых — с не очень значительными внешними дефектами. Дальше: обязательно проверьте столовую. Там смотрите по обстоятельствам. Если все очень плохо — пусть кто-нибудь пойдет работать туда поваром вместо имеющегося. Неофициально, конечно, и бесплатно. Вряд ли в этом руководство откажет.

Не стесняйтесь казаться идиотами, но идиотами внимательными. Пусть местные Анны Ивановны не считают вас опасными. Надо будет дать взятку — дайте. В случае чего мы поможем финансово, но сразу скажу — много дать не сможем, у нашего отделения сейчас третий детдом на очереди на ремонт. Но если что совсем критичное — пиши, я что-нибудь придумаю.

Дальше. Ремонт. Ну, тут сам понимаешь — все, что можно, надо делать своими руками. Но на те же энергокабели, если среди вас нет специалиста по ним, лучше позвать профессионала. В общем, экономьте, но не перестарайтесь.

Если будет возможность, постарайтесь проводить с детьми занятия, общайтесь с ними. Им не хватает любви и простой человеческой заботы. Все, подробнее напишу потом — извини, мне нужно бежать! Есть вопросы — спрашивай. А пока что — ищите детдом. Неба, Ветра, Звезд и Крыльев! Стас»

***

25.11.2072 «Привет, Шурик!

Рад твоему письму, рад, что в Архангельске тоже идет работа. Поздравляю с удачным концертом! Провести первый же вечер так удачно — огромное везение, но я понимаю, что в большей степени это результат проведенной тобой и твоей группой работы.

Что касается второй части твоего письма. К сожалению, это закономерно: когда группа людей трудится, не покладая рук, над одним сложным проектом, потом реализует его, но сил и возможности повторить нечто подобное в ближайшем времени нет, зачастую случается упадок интереса. Но справиться с этим довольно просто: совместный досуг. Сделай так, чтобы максимум свободного времени члены группы проводили вместе. В идеале — еще и с пользой: я, к примеру, свое отделение почти полным составом загнал на тренировки. И общую форму поддерживаем-улучшаем, и навыки самообороны приобретаем. Подумай над этим. Я не предлагаю конкретно тренировки — смотри сам по своим ребятам, что лучше сделать.

Главное — чтобы были вместе и чтобы всем было интересно. И, конечно же, времяпровождение должно быть завязано на личные взаимоотношения — пойти играть всей компанией виртуал-центр, к примеру, можно, но играть только командой. Не допускай соперничества внутри команды — кроме здорового, естественно. В общем, сплачивай команду. Будут вопросы — пиши, я проверяю почту каждый день. Стас. P.S. Кстати, перед Новым годом имеет смысл провести еще один вечер. Неба, Ветра, Звезд и Крыльев! Стас»

***

16.12.2072 «Антон, доброго времени суток!

Ты уверен, что стоит проводить праздник в таких масштабах? Сейчас важнее закончить ремонт. Нет, праздник, разумеется, обязательно надо провести, но скромнее. Сделай упор не на роскошество стола — и, кстати, не забывай, как питались эти дети до вашего появления, не стоит перекармливать жирным, сладким и прочим вредным. Организуйте с ребятами что-то вроде того же вечера, только с новогодними мотивами и ориентированное на детей. Радости, поверь, будет больше. Жду ответного письма. Неба, Ветра, Звезд и Крыльев! Стас»

***

28.12.2072 «Виктор, приветствую! Рад присоединению Нижнего Новгорода.

В присоединенных файлах — общая информация. Пожалуйста, прочитай, обдумай и напиши мне, что ты по этому поводу думаешь и чем готов заниматься. Ну и о своей команде расскажи! С наступающим Новым Годом! Неба, Ветра… Стас»

***

«Шурик, привет!..» «Антон, держитесь там. Я завтра переведу деньги…» «Виктор, вы молодцы!..»

«Шурик, ты не прав. Уход троих еще ничего не значит, даже если это была половина твоей группы. Давай так: я приеду на выходных — только на один день, но приеду — и мы поговорим…» «Антон, здравствуй! Поздравляю с успехом! Но не стоит торопиться…»

Иногда Стасу казалось, что большая часть Ордена — это его электронная почта. «Инициативная творческая группа» набирала популярность, со страшной скоростью распространяясь по всей территории России. Ежедневно Стасу приходили десятки, сотни писем — ему писали координаторы отделений, члены этих самых отделений, просто заинтересованные и не очень люди. Давно уже речь не шла о книге и идеологии Ордена. Люди называли себя — «аарн», даже примерно не представляя себе, о чем идет речь. Но Стасу верили, верили фанатично. Любое его слово воспринималось, как закон, каждое высказывание становилось аксиомой. И Стаса это пугало.

Но была и хорошая сторона. Ведь по большому счету, не так уж важно, работали с детскими домами и школами, больницами и богадельнями, приютами, отдельными многодетными семьями и одинокими стариками Крылатые Аарн или же просто добрые люди, готовые тратить свое время, силы, деньги на помощь тем, кто в этой помощи нуждался, и не получать взамен ничего, кроме чудовищной усталости, истрепанных нервов и настоящего душевного удовлетворения от доставленного обездоленным счастья. Главное, что они делали. Даже если не мечтали о Крыльях и Небе. Они — делали.

И это в любом случае было правильно.

Вот только ощущение ошибки с каждым днем становилось сильнее, несмотря на то, что жизнь стремительно летела вперед, хорошея с каждым днем. Стас прекрасно сдал зимнюю сессию, удивив половину преподавателей и г-на ректора, уже собиравшегося готовить отчисление злостного прогульщика. Питерская — она же основная — часть Ордена за прошедшие год с лишним успела стать семьей — сказалось то, что почти все свободное время ребята проводили вместе, отдыхая ли, работая ли, учась ли. По России функционировало еще четыре отделения — в Москве, Нижнем Новгороде, Архангельске и Калуге, еще в нескольких городах собирались группы.

Алексей полностью оправился от пережитого, и ему уже не снились кошмары. И он, пожалуй, был единственным, кроме Стаса, кто тоже ощущал, что что-то не так. Правда, у Лешки эти ощущения приняли другой вид — ему периодически казалось, что на него смотрит кто-то, смотрит недобро и многообещающе.

В остальном же все было хорошо. Хорошо настолько, что Стас иногда просыпался ночью в холодном поту, всей кожей ощущая нависшую беду.

Однако время шло, а жизнь летела и хорошела. И постепенно Ветровский перестал обращать внимание на это гнетущее чувство близящегося краха.

А зря.