Онлайн чтение книги Иная терра
Пятая часть. V.I.

Безразличные грезы, прощаясь одна за другой,

Улетают, навечно покинув еще одного.

Что такое ад? Каждый представляет себе его по-своему. Кому-то видятся котлы с кипящим маслом, где черти варят грешников, кому-то – ледяные пустыни и острые пики, на которые нанизаны изнывающие от холода и боли люди, кто-то думает о терзании голодом и жаждой на манер Тантала, когда в изобилии есть вода и пища, но стоит к ним потянуться, и они исчезают. Кто-то более оригинален, и переносит в ад то, что ненавистно в жизни – бюрократию, вопиющую безвкусицу, недвижимые часами дорожные пробки или даже собственного непосредственного начальника. Стас об устройстве ада никогда не задумывался. До сегодняшнего дня. Теперь, когда приговор был оглашен, в голову полезли непрошенные воспоминания о рассказах старых знакомых, еще трущобных. Парни, кому удалось выбраться, бледнели при упоминании заключения, хоть не боялись ни бога, ни черта, ни полиции. Помещение отдела тестирования осужденных – ОТО – находилось все в том же здании следственного изолятора. Сразу после суда молодого человека перевели в ведение ОТО. – Имя, фамилия, статьи, срок заключения? – безразлично поинтересовался толстый усатый мужик в сержантских погонах, сидевший за большим монитором. – Станислав Ветровский, шесть-три-один, пункт «би», и семь-два-ноль, пункт «си», пять лет. Сержант удивленно поднял взгляд. – Я смотрю, тебя по полной закрыли, парень, – почти с сочувствием сказал он. – Ладно, что теперь… Профессия, навыки вождения, особые умения? – Обучался на психолога, почти окончил второй курс. Вожу гравицикл по правам, умею водить автомобиль, но прав нет. Особые умения – влипать в неприятности, – максимально равнодушно проговорил Стас. Он понимал, что нарываться не стоило, но интуиция подсказывала, что этот человек сам по себе ему зла не желает, и даже чуть жалеет. – Ты особо не зубоскаль тут, а то и без зубов остаться можно, – сержант даже не улыбнулся. – Здесь у меня почти все такие… с особым умением влипать в неприятности. Одна ошибка – ты не влип, ты вляпался по самую макушку. И от того, как ты себя здесь поведешь и покажешь, зависит то, в каких условиях ты проведешь остаток жизни. А ты молодой, сильный, лет тридцать выдержишь, поприносишь пользу… государству. – Я приговорен к пяти годам, – поправил Стас. – Ага, именно. А за год набираешь взысканий примерно на год. Вот и считай: год сидишь – год добавляется, год сидишь – год прибавляется. Так что… – Но ведь выходят некоторые! – А если хочешь выйти, и вовсе слушайся меня больше, чем отца родного! – Я сирота. – Мне какое дело? Короче, слушай сюда. Мне тебя, честно скажу, жаль. Потому на тестах распоряжусь гонять, как проклятого. Авось, получишь приличное распределение. А сейчас… так, куда бы тебя… ну, пусть будет второй сектор. Эй, вы, там! Конвой! Второй сектор, четырнадцатая камера. На добряке-сержанте все мало-мальски приятное – насколько вообще может быть что-либо в заключении приятным – закончилось. Но обещание свое он сдержал, хоть Стас и не был уверен, стоит ли этому радоваться: тесты вымотали его до такой степени, что хотелось сдохнуть сию секунду, не сходя с этого места, и пусть мир катится ко всем чертям. Физподготовка молодого человека поставила крест на любых работах, связанных с тяжелым физическим трудом, его недополученная профессия новоиспеченному «рабу» нужна не была совершенно, равно как и навыки вождения – никто не станет заморачиваться с оформлением прав на вождение автомобиля, не говоря уже о том, что такая работа для заключенного считалась большим везением. Оставались результаты тестов. И Ветровский сильно удивился, узнав о том, что у него, оказывается, имеются способности, достаточные для распределения в инженерный отдел корпорации «Россия». Об этом ему сообщил лично усатый сержант. – Ну что, парень… Не повезло тебе, но это от меня уже не зависело. Хотя ты, может, и выпутаешься, если получится. Только мой тебе совет – не пытайся особо показывать свои способности, держись на среднем уровне. – Почему? – Ну ты дурак совсем, – покачал головой сержант. – Если ты покажешь себя хорошо, какой им смысл тебя отпускать? Придерутся к чему-нибудь или попросту подставят, и останешься там на всю жизнь. А так, если постараешься, лет через пятнадцать можешь и выйти… если еще захочешь, конечно. – С чего бы мне не хотеть? – не понял Стас. – Да с того, что после пятнадцати лет ты вообще ничего хотеть не будешь. Была бы постель, жратва, визор да бабы по выходным, и достаточно. Я таких насмотрелся в свое время. Животные, и только. Ветровский напрягся. – А на воле разве иначе? То же самое. Работа, дом, жратва, визор, постель. А завтра заново. Разве нет? Сержант помолчал, раскачиваясь с пятки на носок. – Да и на воле так же… совсем люд оскотинился. Дальше корыта никто смотреть не хочет. – А вы? – решился Стас. – А что я? Думаешь, тут платят хорошо? Да черта с два. Я сам почти такой же, как и все, но именно, что почти, – неожиданно мирно ответил усач. – Только тут то и дело такие, как ты, появляются. Знаешь, как живется в других ОТО? Не знаешь, вот и твое счастье. Считай, ты у меня на курорте отдохнул. Тут часто такие, как ты, попадаются. Дураки наивные, по глупости своей попавшиеся или дорогу кому не тому перешедшие. Помогаю по мере сил. – Я не забуду, – тихо сказал Ветровский. – Забудешь, – жестко оборвал его сержант. – Все забывают, и ты забудь. Нечего тебе… нечего, в общем. Понял? – Я не «все». Я не забуду. – Посмотрим. Ладно, давай вставай. Пора ехать на новое место работы. Но перед этим… Значит, отныне ты никакой не Ветровский, и вообще ФИО не имеешь никаких. Запомни накрепко: ты теперь – номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять. Десять цифр – твое имя. В корпорации дадут новый, внутренний номер – его тоже запомни. Твое имя – номер, и никак иначе. Про себя думать можешь все, что угодно, но вокруг пусть видят, что ты покорен и подчинен. Только не перегибай… психолог доморощенный. И не рыпайся, не бунтарствуй – ничего не добьешься этим. Может, если будешь паинькой, и выберешься лет через пятнадцать в самом деле. А то и, чем черт не шутит, раньше. В общем, бывай. Удачи тебе. Пригодится. При загрузке в клетку тюремного грузовика Стас впервые увидел других заключенных. Их было тридцать человек: двадцать один мужчина и девять женщин. Разного возраста, роста, сложения, даже национальности, они были похожи друг на друга, как близнецы – обреченность и глухая тоска на лицах роднила даже самых непохожих, стирая прочие различия. Стаса, как и всех, приковали к стене за поднятые над головой руки, закрепили широкими ремнями из псевдокожи ноги на уровне щиколоток, бедра, грудь на уровне подмышек. Проверили в очередной раз всех по списку, выдали кому-то пару зуботычин, посоветовав лишний раз не дергаться, и закрыли с обратной стороны мощные двери кузова. Через минуту грузовик плавно тронулся с места. Первые минут десять пути прошли в молчании. Потом мужчина лет сорока пяти, стоявший у самой двери, не выдержал. – Куда едем-то? – с просящей интонацией сказал он. – Да кто куда, – ответил похожий на боксера мужик, закрепленный прямо напротив Стаса. – Я в «Россию», она – на контрольке работать, метеоролог, мля, – он кивнул на соседку, худую и высокую женщину с короткой стрижкой. – Я тоже в «Россию», – зачем-то сказал Стас. – Сочувствую, ребята, – проговорил удивительно обаятельный длинноволосый парень лет тридцати, сосед первого заговорившего. – Рашка – это п…ц. Оттуда, говорят, не выходят по факту. И общие условия у них… бррр! Я там был, на полгода всего влип. Мне было шестнадцать, когда сел, а вышел только в двадцать семь. А тут… Эх, отметил тридцатник, ничего не скажешь. Сдуру морду кому-то набил, а он важной шишкой оказался. Теперь опять еду… – Туда же или в другую? – поинтересовалась еще одна женщина, полноватая блондинка. – Туда же, так что мне еще повезло. Я тамошние порядки знаю, в базе местной я есть, так что поднимусь быстро. А там срок растяну лет на десять, и все в шоколаде будет. – Зачем срок растягивать? – удивился боксер. – А там такое правило, что если у тебя срок меньше десятки, то ты выше простого рабочего не поднимешься. Мне терять нечего, мне семерку впаяли, так что по факту не выйду. Зато поднимусь до какого-нибудь мелкого руководителя или смотрителя, там и условия более чем хорошие, и даже, говорят, можно о выходных договариваться – настоящих, на воле. Да вообще, чем больше у тебя срок, тем интереснее ты для корпорации. Там еще от многого зависит, но здоровый и неглупый человек, осужденный лет на пять и более, имеет хорошие перспективы в корпе. Свобода уже все одно не светит, так хоть там устроиться можно. Стас заметил интерес в глазах боксера, да и другие слушали парня с любопытством. Он присмотрелся к рассказчику внимательнее. Что-то в повествовании парня не сходилось с тем, как он выглядел. – Слушай, а там коротко стригут? – спросил он, тут же заработав несколько недоуменных взглядов. – А то хаер жалко… я все же надеюсь выйти. – Конечно, коротко. Кому надо там тебе вшей выводить? – Сильно коротко? – Под полсантиметра, раз в месяц. – Жестоко, – покачал головой Стас. – Тебе, небось, тоже за хайры обидно. Или это неродные, нарощенные? – Родные, свои, – с гордостью сказал тот. – Ни фига себе! – присвистнул Стас. – Это ты в три года отрастил гриву, какую девушки по восемь лет растят? Первым понял боксер. – Вот гнида, – прошипел он сквозь зубы. – А я было поверил. – Это провокатор от корпорации, – пояснил Ветровский своей соседке, миниатюрной женщине за сорок. – Он бы тут наговорил, и многие начали бы старательно набирать срок до десяти лет. А тогда выйти шансов вообще не остается. Грузовик остановился. Открыли двери кузова, забрали двенадцать человек, в том числе – провокатора. Он что-то сказал конвоиру, тот пожал плечами, снял с него наручники. Длинноволосый запрыгнул обратно в кузов, подошел к Стасу, посмотрел на него несколько секунд – а потом резко и жестко ударил в солнечное сплетение. Подождал, пока Ветровский начнет распрямляться, и добавил – в живот, еще раз под дых, и снова пару раз в живот и по печени. Что-то хрустнуло – похоже, парень промазал, задел ребро. – В следующий раз держи язык за зубами, тварь, – процедил он. – Это тебе за плохое поведение. А это – за болтливость! Провокатор со всей силы врезал Стасу коленом между ног. В глазах потемнело от дикой боли, а он даже не мог скорчиться, сжаться в комок – только обвис, насколько позволяли крепления. – Еще увидимся – язык вырву, – пообещал подонок, снова ударил и направился к выходу из кузова. На следующей остановке забрали всего троих, в том числе – соседку боксера. Все остальные ехали в «Россию». – А зачем этой корпорации так много работников? – спросил кто-то из дальнего угла. – Потому что дохнут там, – зло ответила брюнетка, последняя оставшаяся в грузовике женщина. – Моей двоюродной сестры подруга там была, на втором месяце заключения умерла. Официально – сердечный приступ, а на самом деле… кто его знает? – Я слышал, там практикуют физические наказания, – с дрожью в голосе проговорил все тот же человек, что спрашивал о количестве заключенных. – Может, ее забили насмерть? – Вполне возможно. Грузовик снова вздрогнул, останавливаясь. Двери в очередной раз распахнулись. – Все, приехали. Их выводили по одному. Отстегивали от стены, тут же надевали знакомые по КПЗ электроошейники, сковывали руки за спиной и выводили из кузова в небольшой закрытый двор, со всех четырех сторон окруженный гладкими, без окон, стенами, где строили в шеренгу. Когда вывели последнего, грузовик тут же отъехал к воротам, но выезжать не стал. Открылась одна из двух дверей, выводящих во двор, вышли три человека: двое охранников с плазмерами наготове и высокий худой мужчина с блестящей лысиной. – Добро пожаловать в северо-западный филиал корпорации «Россия», – неприятно улыбаясь, сказал он. – Сейчас вы по очереди будете мне представляться, называя также отдел, которому вы принадлежите, и первичный срок вашей здесь, гм, работы. Начнем, пожалуй, с вас, молодой человек. Стас не сразу сообразил, что тонкий и длинный палец указывает на него. Потом только заметил и взгляд худого – злой и радостный одновременно – и пульт управления ошейниками у него в руке. Поняв, что это значит, быстро шагнул вперед. – Станис… – договорить он не успел. – Юноша, свои бредни оставьте в прошлой жизни, когда вы имели какие-либо права. Здесь у вас нет прав. Вообще. Запомните это как следует, и попробуйте еще раз мне представиться. Ветровский с трудом поднялся на ноги, в голове шумело. – Номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, инженерный отдел, пять лет, – язык заплетался после электрошока, но Стас заставил себя произнести десять цифр его «нового имени» без запинки. Кому-то это не удалось, и лысый с нескрываемым наслаждением щелкнул пультом. Как выяснилось, этот лысый теперь был для них всех «царем и богом». Звали его Аркадий Венедиктович, и он занимал должность «ответственного за государственных работников», попросту говоря, был главным над рабами. Всласть поиздевавшись, Аркадий Бенедиктович отдал приказ конвоирам, и те повели «новое приобретение» корпорации на регистрацию, распределение и санацию. – Кто, куда, сколько? – Номер четыре-шесть-два-два-ноль-восемь-один-три-один-пять, инженерный отдел, пять лет, – без запинки протараторил Стас. – Так… тридцать второй отдел, шестнадцатый барак, – быстро пролистав таблицу на экране, сказала регистратор. – Разве в шестнадцатом не полный комплект? – поинтересовалась сидевшая рядом с ней девушка – похоже, практикантка. – Там как раз одного перевели в другой отдел, – ответила регистратор и вновь повернулась к Стасу. – Внутренний номер: тридцать два-шестнадцать-семь. Запомни и повтори. – Номер тридцать два-шестнадцать-семь, – послушно повторил Ветровский. – Этот номер будто проклят, – заметила практикантка. – Уже шестеро погибших за последние два года. – Значит, тому, кого перевели, повезло, а этому – нет, – регистратор равнодушно пожала плечами. – Следующий! Дальше следовала санация: рабов обрили наголо и загнали в душ. Мыться под прицелом плазмеров было крайне неуютно, и Стас пытался справиться как можно скорее. Кожу головы, непривычно голую, пекло от небрежного и быстрого бритья, болело сломанное ребро, от пара кружилась голова… и каменный пол под ногами вдруг стал очень скользким. Падая, Стас разбил бровь и сильно ушиб локоть. Его быстро вздернули на ноги. – Почему упал? – коротко спросил охранник. – Ребро сломано, неловко дернулся, не удержался на ногах. – Почему ребро сломано? – Сломали, – он пожал плечами, и тут же получил рукоятью плазмера по щеке – не столько больно, сколько неприятно и унизительно. – Не острить. На вопросы отвечать прямо. Как сломал ребро? Ветровский посмотрел ему в глаза. – Упал. Охранник выдержал взгляд. – Не лгать. Как сломал ребро? – Упал. – Последняя попытка. Потом будет разряд, – спокойно и безэмоционально сообщил охранник. – Его провокатор ваш избил! – не выдержал наблюдавший сцену боксер. – Молчать. Тебя не спрашивали, – отрезал охранник, и вновь повернулся к Ветровскому: – Это правда? Стас прикусил губу. Сказать «нет» – подставить вступившегося за него человека. Сказать «да» – подставить себя. М-да.. невелик выбор. – Да. – Зачем лгал? – Все равно не смогу доказать, так смысл жаловаться? – Правильный ответ. На будущее запомни: если тебя спрашивают – отвечай правду, если тебе не запретили ее говорить. После санации их разделили и развели по отделам. В тридцать второй вместе со Стасом отправилась трое, в том числе – боксер. По дороге охранник зачитывал внутренние правила. Нельзя громко разговаривать, как-либо бурно проявлять эмоции, упоминать где-либо прежнее имя. Обращаться друг к другу только по номерам. Имя – вообще одно из главных табу. Нельзя употреблять определенные слова и жесты – их список есть в бараках. Нельзя сидеть, если стоит кто-то из настоящих работников, исключение – рабочий процесс. Категорически запрещено любое нарушение режима: через полминуты после отбоя не будешь в койке – наказание. Нельзя читать, смотреть, слушать книги, фильмы, музыку, кроме тех, что одобрены администрацией и предлагаются к ознакомлению в выходные и сокращенные дни. Запрещено недоносительство – если по какой-то причине рабу становится известно о нарушении, о котором неизвестно охране, он обязан о нем доложить. Категорически запрещены любые сексуальные действия как между рабами, вне зависимости от пола, так и мастурбация. И еще многое, многое запрещено… Наказания – увеличение времени работы на корпорацию на срок от недели до месяца, в зависимости от проступка, плюс телесное наказание, в зависимости от проступка. Телесное наказание распространяется на весь барак, увеличение времени работы – только на провинившихся. За некоторые проступки – карцер. Раз в неделю – укороченный день, двенадцать часов работы вместо обычных четырнадцати, разрешен просмотр фильмов, прослушивание музыки и чтение книг. Раз в две недели – выходной день, разрешены фильмы, книги, музыка, компьютерные игры. Раз в месяц – доступ к специально нанятой проститутке на час. Слушая все это, Стас все отчетливее понимал, что у него нет ни единого шанса. Даже пять лет в таких условиях лишат способности думать, а учитывая то, что срок еще увеличится, и не раз… И в то же время, чем ясней становилось, что выжить и выйти отсюда – невозможно, тем больше крепла уверенность Стаса в том, что он – выживет и выйдет. Вне зависимости от чего бы то ни было. Барак оказался помещением общей площадью около двадцати квадратных метров. Вдоль стен стояли двухэтажные койки – две справа и три слева, между ними оставался проход чуть меньше метра шириной. Справа от двери – шкаф. Больше в бараке не было ничего – и никого. – Рабочий день закончится через час. Оставайся здесь. Завтра пойдешь на завтрак со своим бараком, после завтрака – с ними же на работу. Подойдешь к старшему смены, назовешься, он определит твою работу. Вопросы есть? – Да, – ответил Стас, уныло обозревая обстановку. – Разрешите спросить? – Спрашивай. – Рабочий день – пятнадцать часов. Завтрак, обед, ужин – суммарно полтора часа. На всякое прочее – еще полчаса. Сон – шесть часов. Остается еще два часа. Что разрешено в них делать? – Чего ты хочешь? – спокойствие и вежливость охранника насторожили бы кого-то другого, но Ветровский ощущал – тот вполне искренен. Ему почему-то все еще везло. – Учиться. Я осужден на пять лет. Значит – не выйду отсюда. Тогда почему бы не добиться чего-то лучшего, чем это? – он красноречиво обвел рукой серый барак. Охранник почему-то помрачнел, отстранился. – Завтра возьмешь у старшего смены бумагу, напишешь заявление на имя Аркадия Венедиктовича. Он решит, – сухо сказал он. – Еще вопросы есть? – Да. Выходные и укороченные дни – их обязательно проводить со всеми или можно тратить на учебу? – Если разрешат учебу – можно. Кроме того, если хорошо себя покажешь – два часа в день вместо работы можешь учиться. Учти – проверять будут строго. Узнают, что отлыниваешь – можешь не пережить наказание. – Спасибо, – искренне сказал Ветровский. Охранник вышел, замок камеры тихо щелкнул. Стас остался один. Сегодня выдался на редкость тяжелый день. Уже к ужину тридцать два-шестнадцать-восемь чувствовал себя так, будто отпахал без отдыха часов двадцать. В четвертом бараке, вместе с которым работал его десяток, не хватало двух номеров, в его собственном шестнадцатом не хватало одного, а работы на них взвалили, будто трудились не два увечных десятка, а три полных. Тридцать два-шестнадцать-восемь бросил взгляд на большие часы, висевшие над дверями зала – без пяти одиннадцать. Еще пять минут – и все. Пойти в барак, занять свою койку и лечь спать. Послезавтра – укороченный день, можно будет посмотреть фильм – тридцать два-шестнадцать-два, у него укороченный был вчера, говорил, что в фильмотеке появился новый классный детективный боевик германского производства. Или просто пойти поспать? – Восьмой, ты о чем думаешь? – рявкнул тридцать два-шестнадцать-четыре, старший их барака. Восьмой поморщился. – Полминуты до конца, – он указал на часы. – Вот и работай до последней секунды! – громко сказал Четвертый, косясь в сторону. Восьмой проследил за его взглядом и увидел начальника смены. Понятно, просто выслуживается. Скорей бы уже с ним что-нибудь случилось! Четвертый со своим желанием получить повышение достал весь шестнадцатый барак, а когда поступивший месяц назад новенький, немолодой мужчина тридцать два-шестнадцать-семь, оступился и упал, скинув на пол блок питания компа, за что все получили наказание, Четвертый его уже в бараке избил до потери сознания. На следующий день Седьмого забрали, и десяток опять оказался в урезанном составе. – Все, окончание рабочего дня. Выключайте компы, и на выход. Конвой ждал за дверями. Восьмой привычно сомкнул за спиной руки, ощутил, как прижались друг к другу магнитные наручники. Девять «рабов» под прицелом дистанционных парализаторов – во внутренних помещениях корпорации запрещалось использование плазменного оружия – быстрым шагом двинулись в сторону своего «дома». Восьмой шагал сразу за Четвертым, смотрел ему в спину и думал о том, что он всерьез желает Четвертому удачи – ведь тогда тот уйдет на повышение, и главным по бараку станет кто-то другой. Возможно, даже сам Восьмой. Впрочем, он не слишком-то хотел становиться старшим – слишком большая ответственность. Но избавиться от Четвертого хотелось всерьез. Перед дверью барака конвоир предупредил: – У вас новенький. Ты, – он ткнул пальцем в Восьмого. – Объясни ему правила. Завтра пойдет с вами, покажешь ему старшего смены. Пусть распределит. Понял? – Да, – ответил Восьмой. Черт. Вот и накрылся отдых из-за очередного придурка. Он уже не помнил, что буквально десять минут назад жалел о ненаполненности барака. Новенький оказался совсем молодым парнем, едва ли лет восемнадцати. Кареглазый, светлокожий, худощавый, но на вид вполне здоровый, хоть и явно изможденный после КПЗ, тестирования и всей сопутствующей тягомотины. Держится скованно, но не боится… странно, здесь все боятся, а он – почему-то нет. – Тридцать два-шестнадцать-семь, – не спросил – утвердил Восьмой. – Да. А ты… – Восьмой. Ты – седьмой. Чтобы не выговаривать, – короткими, рубленными фразами объяснил он. – Ясно? – Да. Охранник сказал, ты объяснишь, как здесь… – он скривился. – Живут. Здесь живут. И работают. И ты будешь работать. Проступок – накажут всех. Потом все – накажут тебя. Понятно? – Вполне. – Вопросы есть? – Какая койка свободна? – Эта, – Восьмой указал на верхнюю полку у двери. Сам он жил на следующей. – Спасибо, – сказал Седьмой. Подошел к ярусу, скривился. – Вот черт… – Что такое? – У меня ребро сломано. – Почему? – Провокатор в машине избил. Я его раскрыл. – Ну и дурак. Тебе какое дело было? Раскрыл, значит, не поддался бы, – с удивлением заметил Девятый, немолодой уже инженер. – Кто-нибудь мог поверить, вляпался бы, – пожал плечами Седьмой. – Мне несложно было предупредить. И я не думал, что его так открыто выпустят и позволят меня избить. – А если бы знал? – с интересом уточнил Третий, бывший преподаватель математики. Седьмой на несколько секунд задумался. – Все равно предупредил бы. – Глупо, – усмехнулся Девятый. – Нельзя никому помогать, только сделаешь себе хуже. – Ну вот такой я дурак, – невесело усмехнулся Седьмой. – Привычка такая – помогать, если есть возможность. – Ложись пока на мою койку, – неожиданно сказал Третий. – Через неделю, как заживешь, махнемся обратно. Он встал, ловко свернул постель. Через минуту обернулся – почти все смотрели так, будто у него вторая пара рук выросла. – Ну что вы пялитесь? – недовольно проворчал он. – Меня на провокатора поймали. Я себе за две недели год набрал, пока не объяснили, что к чему. Третий поменял местами постели и удивительно ловко для своего возраста забрался на второй ярус. – Спасибо, – неловко улыбнулся Седьмой. – Я думал, здесь будет хуже. – Мы все зависим друг от друга, – заговорил Восьмой. – Кто-то ошибется – отвечать всем. Стараемся поддерживать – так проще. – Выгоднее? – Седьмой посмотрел на него в упор своими необычно карими при такой светлокожести глазами, и Восьмому стало почему-то неуютно. – Выгодно, – не очень уверенно подтвердил он. – Вот ведь ирония судьбы: исключительно ради выгоды – взаимопомощь, – задумчиво проговорил Седьмой. – Ради выгоды. Убиться… – Это естественно. Разве нет? – Здесь – не знаю… Восьмой натянул одеяло на голову. Новенький был странный… какой-то не такой, как обычные, нормальные рабы. Что-то в нем было чуждое и неправильное. Настолько чуждое и неправильное, что Восьмой был бы, наверное, даже рад, если бы с новеньким традиционно для седьмого номера что-нибудь случилось бы.