Онлайн чтение книги История Генри Эсмонда
Глава XII. Я командую ротой в кампанию 1706 года

В троицын день, в памятное воскресенье 23 мая 1706 года, моему юному господину впервые пришлось побывать под огнем неприятеля; последний, ожидая нас, расположился в боевом порядке, растянув свои ряды мили на три или более по высокому берегу реки Геесты, так что влево от него приходилась деревушка Андеркирк, или Autre-Eglise, а вправо — Рамильи, селение, давшее имя одной из самых славных и самых кровопролитных битв, когда-либо отмеченных историей.

Наш герцог встретился здесь снова со своим старым бленгеймским противником, курфюрстом Баварским, а также с маршалом Виллеруа, над которым принц Савойский одержал столь славную победу при Киари. Какой англичанин, какой француз не помнит, как закончился этот великий день! Имея преимущество в выборе места, располагая численным превосходством, поддерживаемая, кроме отличных испанских и баварских полков, всем корпусом Maison du Roy — лучшей конницей в мире, — могущественная армия Виллеруа (невзирая на удивительную отвагу всадников Королевского дома, которые атаковали наш центр и сумели прорвать его) всего за один час была наголову разбита солдатами, вступившими в бой прямо с двенадцатичасового марша под командой) искусного и неустрашимого полководца, который перед лицом неприятеля казался олицетворенным гением победы.

Мне думается, что скорее искреннее убеждение, нежели расчет (хотя, без сомнения, это был бы очень мудрый расчет), побуждало великого герцога говорить о своих победах с необычайною скромностью, как будто он не столько был обязан ими собственному замечательному таланту и мужеству, сколько воле провидения, судившего гибель врагу и его избравшего своим грозным орудием. Он шел в бой не иначе как после торжественного молебствия и непоколебимо верил, что с нами благословение господне и что победа наша предрешена. Все письма, писанные им после сражений, исполнены скорей благоговения, нежели торжества; и славу подвигов, о которых всякий капрал и рядовой рассказывал с простительной похвальбою, он приписывал отнюдь не собственной доблести или дару полководца, но лишь высокому покровительству неба, которое, видимо, считал нашим постоянным союзником. И вся наша армия думала так же, и даже противник проникся этим убеждением, ибо мы всегда шли в бой с твердой уверенностью в своей победе; французы же, после Бленгейма и нашего примечательного успеха при Рамильи, всегда заранее считали игру проигранной и верили, что сама судьба за нашего генерала. В этом бою, как и при Бленгейме, лошадь под герцогом пала от вражеской пули, и какое-то мгновение казалось, будто и сам он убит. Когда герцогу подвели другую лошадь, Бинфилд, его шталмейстер, опустился на одно колено, чтобы поддержать его светлости стремя, и в это самое мгновение ему оторвало голову пушечным ядром. Один пленный французский дворянин из Королевского дома рассказывал автору этих строк, что, когда во время атаки их конница смешалась с нашей, некий офицер ирландец узнал принца-герцога и с криком: "Мальборо! Мальборо!" — выстрелил в него из пистолета a bout portant [73]В упор (франц.)., и тотчас же вслед ему грянуло еще десятка два пистолетных и ружейных выстрелов. Но ни одна пуля его не задела; со шпагою в руке, здоровый и невредимый, он проскакал, улыбаясь, сквозь ряды французских кирасир, заставил вновь сплотиться немецкую конницу, дрогнувшую под натиском неприятеля, и повел ее, вместе с двадцатью батальонами Оркни, в стремительный контрудар, тем заставив французов отступить назад, за речку, и полностью отразив единственное серьезное наступление, предпринятое неприятелем за этот день.

Генерал-майор Уэбб командовал на левом фланге, и здесь, под началом любимого своего командира, сражались солдаты его полка. Полк и полководец оправдали и на этот раз свою боевую славу; но все помыслы Эсмонда были с тревогою устремлены к его дорогому юному господину, которого за весь день он видел один лишь раз, когда тот привез мистеру Уэббу приказ генералиссимуса. После того как у Оверкирка наша конница, ударив на неприятеля в обход с правого фланга, внесла смятение в его ряды, был дан приказ наступать всем частям, и наши пехотинцы, переправившись через речку и прилегавшую к ней топь, с криками "ура!" стали взбираться по крутому откосу к месту расположения французов, которые тотчас же дрогнули и побежали. Во всем этом деле больше было блеску, нежели опасности, так как французская пехота не дожидалась случая обменяться с нами ударами пики или штыка, а канониры бросали орудия, и они оставались у нас в тылу, когда наши продолжали подвигаться вперед, преследуя отступающего врага.

Сначала войска отступали в порядке, но потом все смешалось, и возникшая сумятица обратилась в подлинное избиение французов; шестидесятитысячная армия была полностью рассеяна и разбита в течение каких-нибудь двух или трех часов. Точно внезапный шквал налетел на многочисленный и сплоченный флот, помял его, разметал во все стороны, потопил и уничтожил: afflavit Deus, et dissipati sunt [74]Дунул Господь, и они были рассеяны (лат.).. Фландрской армии французов не существовало более; ее артиллерия, ее знамена, ее казна, провиант и снаряжение — все было брошено на дороге; бедняги в бегстве не захватили даже походных кухонь, а ведь походная кухня — это палладиум солдата, будь то французский пехотинец или турецкий янычар; вокруг своей походной кухни они готовы сплотиться дружнее, чем вокруг своего знамени.

Погоня и страшная резня, за нею последовавшая (ибо всякое сражение, каким бы славным оно ни было, оставляет после себя мутный осадок грабежей, жестокостей и пьяных бесчинств), продолжались далеко за пределами Рамильи. Честный Локвуд, Эсмондов слуга, должно быть, также не прочь был примкнуть к мародерам и получить свою долю добычи, ибо когда войска после боя воротились в лагерь для ночлега и капитан приказал Локвуду подать ему лошадь, тот с вытянувшимся лицом спросил, должен ли он сопровождать его честь; но его честь разрешил ему отправляться по своим надобностям, и обрадованный Джек вприпрыжку пустился в путь, лишь только господин его вскочил в седло. Эсмонд, не без препятствий и трудностей, достиг главной квартиры его светлости и там весьма быстро разузнал, где поместились адъютанты, — им была отведена одна из надворных построек на близлежащей ферме. Несколько молодых джентльменов как раз сидели там в это время за ужином, распевая песни и попивая вино. Если и были у Эсмонда какие-нибудь опасения, касавшиеся его милого мальчика, они тотчас же рассеялись. Один из джентльменов пел песенку на мотив, который мистер Фаркуэр и мистер Гэй не раз вводили в свои комедии и который был весьма в ходу среди армейцев той поры; а за песенкой последовал хор "Далеко, далеко за горами", и Эсмонд услышал свежий голос Фрэнка, выделявшийся из общего хора, голос, которому всегда присуща была какая-то бесхитростная, подкупающая задушевность, и при звуке этого голоса глаза Эсмонда наполнились слезами благодарности к всевышнему за то, что мальчик невредим и жив по-прежнему для песен и веселья.

Когда песня окончилась, Эсмонд вошел в комнату и застал там целую компанию, среди которой оказалось немало знакомых ему джентльменов; здесь же за бутылкою вина сидел юный лорд, без кирасы, в расстегнутом жилете, с пылающим лицом, с рассыпавшимися по плечам длинными светлыми волосами, самый молодой, самый веселый и самый красивый из всех. Едва завидел он Эсмонда, как тотчас же бросил свой стакан, подбежал к старому другу, обнял его и крепко расцеловал. У того голос дрожал от радости, когда он приветствовал юношу; только что, стоя во дворе, освещенном яркими лучами луны, он думал: "Великий боже! Какие сцены убийства и насилия разыгрываются сейчас в какой-нибудь миле отсюда; сколько сотен и тысяч встречали ныне смерть лицом к лицу, а здесь эти дети поют и веселятся за чашей вина; и та же самая луна, что взошла над страшным полем боя, светит, верно, и в Уолкоте, где моя госпожа сидит и думает о своем мальчике, ушедшем на войну". И, заключив в объятия своего юного питомца, Эсмонд взирал на него с почти отеческой радостью и с чувством глубокой благодарности к богу.

На шее у юноши, на полосатой ленте, висела звезда из мелких бриллиантов, которой цена была не менее сотни крон.

— Взгляни, — сказал он, — верно, славный будет подарок для матушки?

— Кто же дал тебе этот орден? — спросил Гарри, поклонившись прочим джентльменам. — Или ты добыл его в бою?

— Я добыл его своей шпагой и копьем! — вскричал молодой лорд. — Он висел на шее у одного мушкетера, огромный такой был мушкетер, чуть не с генерала Уэбба ростом. Я крикнул ему: "Сдавайся!" — и пообещал пощадить его; он назвал меня petit polisson [75]Плутишка (франц.). и выстрелил в меня из пистолета, а потом выругался и швырнул пистолет мне в голову. Тогда я подскакал к нему, сэр, и вонзил шпагу прямо под мышку негодяю, так что клинок сломался, войдя в его тело. У него в кобуре я нашел кошелек с шестьюдесятью луидорами, связку любовных писем и флягу с венгерским. Vive la guerre! [76]Да здравствует война! (франц.). Вот тебе десять монет, которыми ты меня ссудил. Хорошо, если бы сражения бывали каждый день! — Он подкрутил свои крохотные усики и приказал слуге подать капитану Эсмонду ужин.

Гарри с отменным аппетитом принялся за еду; у него ничего во рту не было целых двадцать часов, с утренней зари. Внук мой, читатель этих строк, не ищете ли вы в них, сударь, историю битв и осад? Если так, обратитесь к другим, более подходящим книгам; эта же есть лишь повесть о жизни вашего деда и его семьи. А для него куда радостней, чем весть о победе, — хоть и о ней он теперь может сказать: meminisse juvat [77]Вспоминать радостно (лат.)., - было сознание, что бой окончен и юный Каслвуд остался невредим.

А если вам, молодой джентльмен, угодно узнать, отчего это степенный холостой пехотный капитан двадцати восьми или девяти лет от роду, любитель книг и нелюдим, всегда чуждавшийся забав и утех своих однополчан и ни разу не терявший сердца в каком-либо гарнизонном городке, — если вам угодно узнать, как могло случиться, что подобного склада человек столько пылкой нежности и ласковых забот уделял восемнадцатилетнему юнцу, повремени, дружок мой, покуда ты влюбишься в сестру твоего школьного товарища, и тогда увидишь, какой нежностью ты вдруг воспылаешь к нему самому.

Известно было, что командир Эсмонда и его светлость принц-герцог не в ладах меж собой; и тот, кто пользовался дружеским расположением Уэбба, едва ли мог рассчитывать, что одобрительный отзыв последнего о его заслугах будет способствовать его повышению; скорее напротив, по общему мнению, это могло повредить молодому офицеру в глазах старшего начальника. Однако же мистер Эсмонд удостоился весьма лестного упоминания в письме, которым генерал-лейтенант Уэбб доносил об исходе сражения; а так как майор его полка и два капитана пали при Рамильи, Эсмонд, в ту пору еще поручик, был произведен в капитаны, и следующий поход имел счастье проделать, уже командуя ротой.

Зимою милорд отправился на родину, но Эсмонд не решался ехать вместе с ним. От своей дорогой госпожи он не раз получал письма, в которых она благодарила его, как только матери умеют благодарить, за заботы и попечение об ее мальчике и превозносила до небес боевые заслуги Эсмонда, который лишь исполнял свой долг, как и всякий другой офицер; в этих же письмах упоминалось порой, хоть очень сдержанно и осторожно, и о Беатрисе. Молва приносила вести по меньшей мере о полдюжине блестящих партий, представлявшихся прекрасной фрейлине. Она была обручена с неким графом, рассказывали джентльмены из придворных кругов, но отказала ему ради герцога, который, однако, сам подал в отставку. Но графу ли, герцогу ли суждено было стать обладателем этой Елены, — одно Эсмонд знал твердо: женою бедного капитана она никогда не согласится стать. Мать о ней почти не писала, из чего можно было заключить, что ей не по душе подобное поведение, а может быть, добрая леди почитала за благо молчать и предоставить всеисцеляющему времени сделать свое дело. Так или иначе, для Гарри лучше всего было находиться вдали от предмета злосчастной любви, причинившей ему столько горя; а потому он не стал испрашивать отпуска и оставался со своим полком, расквартированным в Брюсселе, который перешел в наши руки, после того, как поражение при Рамилья изгнало французов за пределы Фландрии.