Онлайн чтение книги Избранные стихи из всех книг
Пять стихотворении из книги «Межвременье»

Что стоит мир культуры всей,

Все светлые умы,

Перед бессмыслицей вещей,

Что видим нынче мы?

Зачем картина, проза, стих,

Когда в недобрый час.

Природа в меру сил своих

Уничтожает нас?

Нет, не жратва, и не питье,

Не заповедь на досках,

А творческая мысль! —

Ее Родили боль и страх.

С того и начался людей

Богоподобный род:

Рука длинней да зуб острей,

И кто кого возьмет!

Нет, не жратва и не питье —

Велели боль и страх

Пращу придумать и копье

В дрожащих сжать руках!

Бессильны стали нож и зуб

Против копья, но вдруг

Какой-то тип (зело не глуп!)

Зачем-то сделал лук.

Броню со страху и со зла

Как не изобретешь?

Никчёмны камень и стрела,

Как прежде зуб и нож —

Лафа, кто панцирь укупил,

И горе беднякам,

Но некто совестливый был,

И порох сделал нам!

И лук и панцирь тут исчез,

И меч и шлем пропал,

Всех, кто в доспехах или без,

Дым пушек уравнял.

Когда ж за психов-королей,

Людей погибли тьмы,

Тогда устали от вещей.

И устрашились мы.

Диктату времени пора

Зов древний подчинить:

Лук-панцирь как-нибудь с утра

И пушку отменить!

Не то любой тиран готов

(Толпа любая — тож!)

Враз все плоды людских трудов

Угробить ни за грош!

Ведь человек, собой же сбит

С естественных путей,

И протестует, и дрожит

От ярости вещей.

Бог с вами, мирные джентльмены! Страха вам не понять.

Оставьте на минутку спорт, чтоб мертвых не нарожать!

Мертвые армии и города, без счета и забот…

А там, беспечные господа, а что потом вас ждет?

Споем, что ли!

Землю вскопай для усталых солдат:

Нет ведь у них земли!

Отдайте им все, что они хотят!

Но кто будет следующим, господа,

За теми, что в ямы легли?

Бог с вами, мирные джентльмены! Нам только дорогу открой —

Пойдем копать народам могилы с Англию величиной!

История, слава, гордость и честь, волны семи морей —

Все, что сверкало триста лет [117] Все, что сверкало триста лет — в 1913 году царская Россия отмечала трехсотлетие дома Романовых, царствовавших до февраля 1917 года., сгинет за триста дней [118] Триста дней — похоже на период между февральской революцией и октябрьским переворотом.!

Споем, что ли?

Замерзшие толпы бензином польем,

Пусть хоть в последнем сне

Немного погреется бедный народ…

А кто будет следующим, господа,

Гореть в погребальном огне?

Бог с вами, мудрые джентльмены! Да будет легок ваш сон!

Ни звука, ни вздоха, ни тени не оставим для новых времен!

Разве что отзвуки плача, разве что вздохи огней,

Разве что бледные тени втоптанных в грязь людей!

Споем, что ли!

Хлеба, хлеба голодным,

Тем., кто в бою падет!

Дайте им корм вместе с ярмом!

А кто же следующий, господа,

За похлебку в рабство пойдет?

Бог с вами, резвые джентльмены! Веселитесь в своем углу,

Когда превратится и ваша держава [119] Когда превратится и ваша держава… — Р. Киплинг тут обращается как бы от имени России не только к английским «верхам», но и к правительствам всего цивилизованного мира. в мусор, кровь и золу:

Ни оружия, ни надежды, ни жратвы, ни зимы, ни весны —

Останется разве что имя канувшей в Лету страны!

Споем, что ли?

Головы, руки, ноги

Зароем, и пусть лежат!

Вот так мы хороним свой бывший народ…

А кто канет следующим, господа,

С вашей доброй помощью в ад?

Мир вам, мирные джентльмены, всех благ вам в конце концов!

Но бросьте ваши затеи — довольно плодить мертвецов!

Вылегли мертвые села, мертвые города…

Мир вам, мирные джентльмены, какая вам в том беда?

Заступ в землю по самый край — конец для страды людской!

Они не нашли на земле земли…

А кто еще на покой, господа,

В глубокий ров — на покой?

Мир вам, милые джентльмены, но ступайте-ка стороной!

Мы роем народу могилу с Англию величиной.

Была у него держава, и сила, и слава над ней…

Империя строилась триста лет и рухнула в триста дней!

Брызни бензином на смертный сруб —

О жизни покончен спор!

Пусть тронет тела дыханье тепла…

А кто еще на костер, господа,

На тот похоронный костер?

Мир вам, мудрые джентльмены, да будет ясен ваш день!

Пускай вам о нас не напомнят ни звук, ни след, ни тень,

Но только звук рыданий, и только пожаров след,

И только тень народа, которого больше нет!

Крошку хлеба в голодный рот

В канун больших похорон!

Пусть терпят хлеб, как терпели гнет…

А кто еще на поклон, господа,

Еще на такой поклон?

Мир вам, добрые джентльмены, и удачи во всех делах!

Какая держава так быстро превращалась в пепел и прах?

Меж севом и урожаем — все дни и часы сочтены —

Ни куска, ни крова, ни веры, ни имени, ни страны!

Накинь рядно, опускай на дно,

Заровняй могилу дерном!

Не пытай судьбу, чей народ в гробу, —

А кто еще на слом, господа,

Кто следующий — на слом?

Когда похоронный отряд уйдет

И коршуны улетят,

Приходит у мертвых взять отчет

Мудрых гиен отряд.

За что он умер и как он жил —

Это им все равно.

Добраться до мяса, костей и жил

Им надо, пока темно.

Война приготовила пир для них,

Где можно жрать без помех.

Из всех беззащитных тварей земных

Мертвец беззащитней всех.

Козел бодает, воняет тля,

Ребенок дает пинки.

Но бедный мертвый солдат короля

Не может поднять руки.

Гиены вонзают в песок клыки,

И чавкают, и рычат.

И вот уж солдатские башмаки

Навстречу луне торчат,

Вот он и вышел на свет, солдат,

Ни друзей вокруг, никого.

Одни гиеньи глаза глядят

В пустые зрачки его.

Гиены и трусов, и храбрецов

Сожрут без лишних затей,

Но они не пятнают имен мертвецов:

Это — дело людей.

Засидевшись за выпивкой в «Русалке» [120] «Русалка» — лондонская таверна.,

Он рассказывал Бену Громовержцу [121] Бен Громовержец — драматург Бен Джонсон (1573–1637)

(Если это вино в нем говорило —

Вакху спасибо!)

И о том, как под Челси он в трактире

Настоящую встретил Клеопатру,

Опьяневшую от безумной страсти

К меднику Дику;

И о том, как, скрываясь от лесничих [122] Скрываясь от лесничих — в молодости Шекспир занимался браконьерством.

В темном рву, от росы насквозь промокший

Он подслушал цыганскую Джульетту,

Клявшую утро;

И о том, как малыш дрожал, не смея

Трех котят утопить, а вот сестрица,

Леди Макбет семи годков, их мрачно

Бросила в Темзу;

И о том, как в субботу приунывший

Стратфорд в Эвоне выловить пытался

Ту Офелию, что еще девчонкой

Знали повсюду,

Так Шекспир раскрывал в беседе сердце,

Обручая на столике мизинцем

Каплю с каплей вина, пока послушать

Солнце не встало.

Вместе с Лондоном он тогда, очнувшись

Вновь помчался гоняться за тенями;

А что это пустое, может, дело,

Сам понимал он.

Никогда не любил ты тех глаз голубых,

Так зачем же ты лжешь о любви к ним?

Ведь сам ты бежал от верности их,

Чтоб навсегда отвыкнуть!

Никогда ее голоса ты не любил,

Что ж ты вздрагиваешь от него?

Ты весь ее мир изгнал, отделил,

Чтоб не знать о ней ничего.

Никогда не любил ты волос ее шелк,

Задыхался и рвался прочь,

Их завеса — чтоб ты от тревог ушел —

Создавала беспечную ночь!

— Да знаю, сам знаю… Сердце разбить —

Тут мне не нужно совета.

— Так что же ты хочешь? —

А разбередить Старую рану эту!