Онлайн чтение книги Вождь окасов Le Grand chef des Aucas
ГЛАВА LX. Предложения

Темнота скоро спустилась на землю и окутала все предметы. Мрак был чрезвычайно густ. Тучи тяжело проплывали в небе и скрывали бледный лик луны. Мертвое молчание тяготело над долиной. Иногда оно прерывалось зловещими криками лютых зверей или свистом ветра между ветвями деревьев.

Напрасно дон Тадео и его товарищи, укрывшиеся на скале, утомляли глаза, стараясь различить предметы: вокруг них все было темно. Время от времени какие-то неизвестные звуки доходили до площадки, на которой они находились, и еще более увеличивали их беспокойство.

Вынужденные наблюдать внимательно, чтобы избавиться от неожиданного нападения, все они ни минуты не отдохнули.

Дон Тадео заметил днем, что скалы, на вершине которых они укрывались, были высоки, но гора, находившаяся напротив них, была гораздо выше, так что, несмотря на довольно значительное расстояние, ловкие стрелки, поставленные на некоторой высоте, легко могли бы перестрелять их всех.

Он сообщил своим товарищам это наблюдение, и они признали его справедливым. Со стороны долины они были совершенно вне опасности: взобраться на скалы было невозможно; кроме того, прячась за камнями, друзья наши могли результативно стрелять в тех, которые задумали бы напасть на них. Поэтому, воспользовавшись темнотою, они занялись укреплением противоположной стороны.

Они соорудили род стены, навалив камни один на другой высотой в восемь футов. Так как в этой стране роса чрезвычайно обильна, они устроили себе палатку, разложив свои плащи на двух копьях, воткнутых в землю.

Под этой палаткой разостлали они одеяло и попоны лошадей и таким образом не только обеспечили себя от всякого нападения со стороны горы, но и сделали себе убежище, которое было очень полезно от ночного холода и от дневного жара и в котором они могли удобно поместиться, если бы им пришлось долго оставаться на скале. В палатку положили они также провизию и боеприпасы, которые вода и солнце легко могли бы испортить.

Труды заняли большую часть ночи. К трем часам утра мрак начал рассеиваться, на краях неба появились опаловые оттенки, обыкновенно предшествующие в этой стране восходу солнца. Курумилла подошел к своим двум товарищам, которые напрасно боролись с усталостью и сном, изнурявшими их.

– Пусть мои братья заснут на два часа, – сказал он им, – Курумилла будет настороже.

– А вы, вождь... – отвечал ему дон Тадео, – приняв такое благородное участие в нашем деле, вы должны иметь такую же необходимость в отдыхе, как и мы. Спите, мы будем караулить вместо вас.

– Курумилла – вождь, – отвечал ульмен, – он не спит на тропинке войны.

Дон Тадео и Луи слишком хорошо знали своего друга, чтобы делать ему бесполезные замечания; обрадовавшись в глубине сердца этому отказу, который позволял им восстановить силы, они бросились на попоны и почти тотчас же заснули.

Когда Курумилла удостоверился, что товарищи его погружены в сон, он ползком добрался до подошвы крепости. Мы уже говорили, что гора была покрыта высокой травой и что посреди этой травы изредка возвышались группы деревьев. Курумилла спрятался в кустах и начал прислушиваться. Ничто не возмущало тишины. Все спало или казалось спящим на горе и в долине. Ульмен снял свой плащ и растянулся на земле, стараясь как можно более скрыть свое присутствие. Потом, прикрывшись плащом, он высек огня, не опасаясь по милости своих мелочных предосторожностей, чтобы искры были примечены в темноте.

Раздув огонь, он набрал сухих листьев и начал сыпать их на костер понемножку, стараясь, чтобы дым несколько сгустился. Когда огонь довольно усилился, индеец опять пополз на вершину скалы, не будучи примечен многочисленными часовыми, которые по всей вероятности тщательно наблюдали за движениями авантюристов. Товарищи его все спали.

«Теперь нам нечего бояться, – сказал сам себе Курумилла, – что стрелки могли спрятаться над нами между деревьями».

Он пристально устремил глава на оставленное им место. Скоро красноватый свет осветил темноту; свет этот увеличивался мало-помалу и превратился наконец в столб пламени, который поднялся к небу мятежным вихрем, разбрасывая вокруг себя тысячи искр. Пламя быстро распространялось, так что вся вершина горы немедленно очутилась в огне.

Послышались неистовые крики и при блеске пожара можно было видеть индейцев, которые покидали свои наблюдательные посты; черные их силуэты мрачно отделялись от яркого пламени.

Но Корковадо не весь был покрыт лесом; поэтому пожар не мог распространиться далеко. Цель Курумиллы была достигнута. Места, которые час тому назад представляли превосходные убежища, теперь были совершенно открыты.

При криках индейцев дон Тадео и граф пробудились и, думая что это атака, поспешили к Курумилле. Он радостно смотрел на пожар и с улыбкой потирал себе руки.

– Э! – сказал дон Тадео. – Кто это зажег?

– Я! – отвечал Курумилла. – ппосмотрите, как эти разбойники бегут полуобгоревшие.

Граф и дон Тадео искренно разделили его веселость.

– Право! – заметил Луи. – Вам пришла счастливая мысль, вождь! Теперь мы, кажется, отделались от своих неприятных соседей.

По недостатку пищи пожар угас так же быстро, как и разгорелся; авантюристы устремили взор на долину и вскрикнули от удивления.

При первых лучах восходящего солнца, смешивающегося с исчезающим блеском пожара, они увидели индейский лагерь, окруженный широким рвом и укрепленный по всем ароканским правилам. Внутри этого лагеря, который был довольно большим, возвышалось множество хижин из бычьих кож, натянутых на колья, вбитые в землю.

Очевидно было, что дону Тадео и его товарищам предстояло выдержать правильную осаду.

– Гм! – сказал граф. – Право не знаю, как мы выберемся отсюда.

– Но, – заметил дон Тадео, – они кажется хотят вести с нами переговоры?

– Да, – сказал Курумилла, взводя курок своего ружья, – выстрелить?

– Остерегитесь, вождь, – вскричал дон Тадео, – прежде узнаем, чего они хотят; может быть, их предложения будут для нас довольно выгодны...

– Сомневаюсь, – отвечал граф, – однако, как мне кажется, мы все-таки должны их выслушать.

Курумилла спокойно опустил ружье и небрежно облокотился на него.

Несколько человек вышли из лагеря. Они были безоружны. Один из них махал над головою ароканским знаменем. На двоих был чилийский костюм. Дойдя до подошвы импровизованной цитадели, они остановились. Вышина скалы была довольно значительна, и потому слова парламентера слабо достигали ушей осажденных.

– Пусть один из вас сойдет, – закричал голос, в котором дон Тадео тотчас узнал голос Бустаменте, – чтобы мы могли предложить вам наши условия.

Дон Тадео хотел было отвечать, но граф с живостью оттолкнул его назад.

– Вы с ума сошли, любезный друг, – сказал он резко, – враги еще не знают кто здесь; к чему же вам показываться... Позвольте мне объясниться с ними.

И, наклонившись на край платформы, Луи закричал:

– Хорошо! Один из нас сойдет, но не помешаете ли вы ему вернуться к своим товарищам, если ваши предложения не будут им приняты?

– Нет! – отвечал генерал, – Даю вам честное слово солдата, что парламентеру ничего не сделают; он будет иметь право вернуться к своим товарищам, когда ему заблагорассудится.

Луи взглянул на дона Тадео.

– Ступайте, – с благородством сказал ему тот, – я враг Бустаменте, но полагаюсь на его слово.

Молодой человек снова наклонился с платформы и закричал:

– Я иду.

Оставив оружие, граф тотчас с проворством начал перепрыгивать со скалы на скалу; через пять минут он был уже лицом к лицу с неприятельскими вождями.

Их было трое: Антинагюэль, Черный Олень и Бустаменте. С ними находился также и сенатор дон Рамон Сандиас. Один сенатор не был ранен. Бустаменте же и Антинагюэль имели раны на голове и на груди; у Черного Оленя рука висела на шарфе.

Подойдя к ним, он поклонился с чрезвычайной вежливостью и, скрестив руки на груди, ждал, чтобы они заговорили.

– Кабальеро, – сказал дон Панчо с принужденной улыбкой, – здесь очень жарко, а вы видите, что я ранен; не угодно ли вам следовать за нами, в лагерь и сейчас? Вам нечего бояться.

– Милостивый государь, – надменно отвечал молодой человек, – я ничего не боюсь; мой теперешний поступок может служить вам доказательством... я пойду за вами куда Вам угодно.

Бустаменте наклонился в знак благодарности.

– Пойдемте, – сказал он.

– Идите, я следую за вами.

Луи и его спутники направились тогда к лагерю, куда их впускали одного за другим по доске, переброшенной через ров.

«Гм! – подумал француз, – у этих людей прескверные лица; мне кажется, что я добровольно влез в волчью пасть».

Бустаменте, в эту минуту смотревший на молодого человека, казалось, угадал его мысль, потому что остановился в ту минуту, как поставил ногу на доску, и сказал ему:

– Милостивый государь, если вы боитесь, вы можете вернуться назад.

Молодой человек задрожал; лоб его покрылся краской стыда и гнева.

– Генерал, – отвечал он надменно, – вы дали мне ваше слово; притом, вы верно не знаете еще одного?

– Что же это такое?

– А то, что я француз.

– Это значит?..

– Это значит, что я никогда не трушу; итак, не угодно ли вам пройти, чтобы я мог пройти после вас; или пропустите меня, если предпочитаете.

Бустаменте взглянул на Луи с удивлением, почти с восторгом, потом вдруг сказал:

– Вашу руку – вы храбрец; не я буду виноват, клянусь вам, если вы вернетесь, не будучи довольны нашим свиданием.

– Это ваше дело, – отвечал молодой человек, вкладывая свою белую, тонкую и аристократическую руку в руку Бустаменте.

Оба индейца бесстрастно ждали конца этого разговора. Ароканы хорошие судьи в мужестве; для них это качество первое из всех, поэтому они уважают его даже и у неприятеля.

Луи и его провожатые, молча, шли несколько минут по лагерю и наконец подошли к хижине, которая была значительно больше других. При входе в нее был воткнут в землю пучок длинных копий с красными значками: он показывал, что это была хижина вождя.

В ней совершенно не было никакой мебели: бычьи черепа, разбросанные там и сям, служили стульями. В углу, на груде сухих листьев, покрытых попонами и плащами, лежала женщина, голова которой была обернута компрессами.

Эта женщина была донна Мария. Она, казалось, спала. Однако ж, при шуме шагов вошедших вождей взор ее заблестел в полумраке хижины и показал, что она не спит.

Все сели. Бустаменте размышлял с минуту, потом поднял глаза на графа и сказал резким голосом:

– На каких условиях желаете вы сдаться?

– Извините, – отвечал молодой человек, – мы не соглашаемся сдаться ни на каких условиях; вы должны сделать нам благородные предложения, а это другое дело; я жду, чтобы вы изложили их.

Глубокое молчание последовало за этими словами.