Онлайн чтение книги Вождь окасов Le Grand chef des Aucas
ГЛАВА LXXXIII. Рысь

В течение нескольких дней в Арокании случились происшествия, о которых мы должны рассказать читателю.

Политика Фуэнтеса имела превосходные результаты. Вожди, которым возвращена была свобода, приехав в свои селения, сильно уговаривали своих воинов заключить окончательный мир с Чили. Эти убеждения повсюду были приняты с поспешностью и вот почему.

В приморской области живут гуйличесы, племена, возделывающие землю, разводящие скот и ведущие большую меновую торговлю со своими соседями, чилийскими фермерами. Война происходила на морском берегу и во всех долинах, до первых склонов Кордильерских гор. Гуйличесы видели с отчаянием, что посевы их уничтожены, селения сожжены, а скот перебит или уведен. Словом, война совершенно их разорила; они боялись, что и остатки их собственности, которые с огромными затруднениями успели они спасти, будут уничтожены, если они не поторопятся заключить мир.

Эти важные причины заставили гуйличесов призадуматься, а они составляют большинство ароканского народа. Вожди дружественных племен и ульмены, которых чилийцы привлекли на свою сторону, искусно воспользовавшись этим расположением, чтобы показать им в самых мрачных красках неисчислимые бедствия, которые непременно должны их постигнуть, если они захотят продолжать войну. Гуйличесы, желая кончить войну и приняться опять за свои мирные труды, легко приняли эти доводы и поспешно согласились на условия, предложенные им ульменами.

Великий совет был торжественно созван на берегах Карампаньи, и вследствие этого совета шесть депутатов, выбранных между самыми мудрыми и самыми уважаемыми вождями, которыми предводительствовал апо-ульмен, прозванный Рысью, в сопровождении тысячи всадников, хорошо вооруженных, были отправлены к Антинапоэлю затем, чтобы сообщить ему решение совета и просить его согласия.

Посланные скоро приехали в лагерь Антинагюэля, который беспрестанно переменял место своего лагеря, не очень однако ж удаляясь от того места, где он назначил собраться разным ароканским племенам, чтобы с новыми силами возобновить войну. Когда он увидел вдали это многочисленное войско, поднимавшее на пути своем вихри пыли, он вздохнул с облегчением, думая, что к нему едет подкрепление для набега, который он хотел предпринять на чилийскую землю.

Мы должны объяснить одно обстоятельство относительно этого набега.

Антинагюэль поклялся умертвить дона Тадео на том самом месте, где его первый предок, токи Кадегуаль, был изувечен испанцами; а это место находилось в окрестностях Талки, то есть в Чилийской провинции. Вот по какой причине до сих пор токи как будто позабыл о своей ненависти к своему пленнику: он дожидался, пока у него соберется довольно войска, чтобы обеспечить его мщение и принести в жертву последнего потомка рода, которого он ненавидел, на том самом месте, где пал его предок.

Индейцы очень любят утончать свое мщение; для них дело состоит не только в том, чтобы враг их был умерщвлен, но чтобы казнь его могла произвести сильное впечатление на тех, которые присутствуют на ней.

Между тем войско, замеченное Антинагюэлем, приближалось. Скоро токи узнал с тайным неудовольствием, что им предводительствует Рысь, один из апо-ульменов, имевших наиболее влияния на народ и всегда тайно ему сопротивлявшийся. На расстоянии нескольких шагов от лагеря Рысь знаком велел своим всадникам остановиться. К Антинагюэлю и к его ульменам, которые соединились в группу, чтобы принять его, подъехал герольд. Он остановился перед вождями и почтительно им поклонился.

– Токи четырех уталь-мапусов, – сказал он громким голосом, – и вы, ульмены, слушающие меня! Рысь, уважаемый апо-ульмен Ароко в сопровождении шести ульменов, не менее его знаменитых, присланы к вам с приказанием повиноваться повелениям великого совета, собравшегося два дня тому назад на берегах Карампаньи возле того места, где в него впадает Красная река, перед лицом солнца. Огонь совета будет зажжен вне вашего лагеря, совет повелевает вам отправиться туда.

Говоря таким образом, герольд сделал почтительный поклон и удалился. Антинагюэль и его ульмены переглянулись с удивлением; они ничего не понимали. Один токи внутренне подозревал измену, замышляемую против него; но лицо его оставалось бесстрастно, и он уговорил ульменов сопровождать его к огню совета, который действительно был зажжен вне лагеря по распоряжению Рыси.

Способ приглашения на совет как будто показывал враждебные намерения, но для токи не осталось никакого сомнения относительно намерений приехавших, когда он увидал, что семь депутатов одни сошли на землю, а воины остались на лошадях. Вожди церемонно поклонились друг другу и заняли места вокруг огня. Через минуту Рысь встал, сделал два шага вперед и заговорил таким образом:

– Великий ароканский совет именем народа посылает поклон всем, кто находится во главе воинов. В уверенности, что все наши соотечественники сохраняют веру Пиллиана, мы желаем им мира, так как в нем одном заключается истинное благо и святое спокойствие. Вот что решил совет: война неожиданно разразилась над нашими богатыми полями и превратила их в пустыни; посевы наши растоптали лошади, скот наш перебит или уведен неприятелем; урожай погиб, жилища наши сожжены, жены и дети исчезли в буре. Мы не хотим более войны, мир должен быть немедленно заключен с бледнолицыми. Рысь и шесть ульменов сообщат нашу волю великому токи. Я сказал. Хорошо ли я говорил, могущественные люди?

Глубокое безмолвие последовало за этой речью; ульмены Антинагюэля с беспокойством глядели на своего вождя. На губах токи блуждала сардоническая улыбка.

– А на каких условиях великий совет решил заключить мир? – спросил он сухим тоном.

– Условия вот какие, – бесстрастно отвечал Рысь, – Антинагюэль тотчас возвратит белых пленных, которые находятся в его руках; он распустит войско, которое вернется в свои селения; ароканы пригонят бледнолицым две тысячи баранов, пятьсот вигоней и восемьсот быков, и топор войны будет зарыт под крестом Бога инков.

– О! О! – сказал токи с горькой улыбкой. – Эти условия жестоки; верно братья мои очень испугались, когда решились принять их! А что будет, если я откажусь заключить этот постыдный мир?

– Отец мой наверно не откажется, – отвечал Рысь сладким голосом.

– А если откажусь? – возразил Антинагюэль с твердостью.

– В таком случае пусть отец мой обдумает то, что говорит... невозможно, чтобы это было его последнее слово.

Антинагюэль, выведенный из себя этой притворной кротостью, как ни был хитер, не догадался о расставленных ему сетях и попал в них.

– Повторяю вам, Рысь, – сказал он громким голосом, дрожащим от бешенства, – и всем вождям, окружающим меня, что я отказываюсь от этих бесславных условий! Я никогда не соглашусь подкрепить моим именем позор моей страны! Итак теперь, когда вы получили мой ответ, вы можете удалиться.

– Нет еще, – воскликнул Рысь в свою очередь резким голосом, – я не кончил...

– Что вы имеете еще сказать мне?

– Совет, составленный из мудрых людей всех племен, предвидел отказ моего отца.

– А! – вскричал Антинагюэль с иронией. – В самом деле? Его члены исполнены прозорливости! Что же они решили?

– Вот что: топор токи отнимается у моего отца; все ароканские воины освобождаются от клятвы в верности, он объявлен изменником отечеству, так же как и те, которые не будут повиноваться и останутся с ним. Ароканская нация не хочет более служить игрушкой и быть жертвой необузданного честолюбия человека недостойного повелевать ею; я сказал.

Во время этой страшной речи Антинагюэль оставался неподвижен, скрестив руки на груди, высоко подняв голову и с насмешливой улыбкой на губах.

– Кончили вы наконец? – спросил он.

– Кончил, – отвечал Рысь, – теперь герольд провозгласит в вашем лагере то, что я сказал вам в совете.

– Хорошо, пусть он идет, – отвечал Антинагюэль, пожимая плечами. – А! Вы можете отнять у меня топор токи; какое мне дело до этого пустого звания! Вы можете объявить меня изменником отечеству; за меня моя совесть; но вы не получите того, чего вам хочется; отнять у меня это не в вашей власти: это мои пленники, я оставлю их у себя и замучу самой ужасной пыткой! Прощайте!

И такими твердыми шагами, что как будто ничего с ним не случилось, Антинагюэль возвратился в лагерь; там ожидало его большое горе. По зову герольда все воины оставляли его, одни с радостью, другие с печалью; тот, кто пять минут назад насчитывал под своей командой более восьмисот воинов, видел как число их уменьшалось так быстро, что скоро у него осталось не более тридцати человек. Те, которые остались ему верны, были или его родственники, или воины, издавна служившие его семье.

Рысь бросил ему издали ироническое прощание и удалился галопом со всем своим войском. Тогда Антинагюэль пересчитал как мало друзей осталось у него, и неизмеримое горе сжало его сердце; он упал у подножия дерева, закрыл лицо полою своего плаща и заплакал.

Между тем, благодаря способам, которые Красавица доставила дону Тадео, он мог сблизиться с донной Розарио. Присутствие человека, воспитавшего ее, служило великим утешением для молодой девушки; а когда дон Тадео, который, не имея уже причины хранить тайну, признался ей, что он ее отец, неизъяснимая радость овладела ею. Она думала, что теперь ей уже нечего опасаться и что если отец с нею, ей будет легко избавиться от ненавистной любви Антинагюэля.

Красавица, которой дон Тадео из сострадания позволял оставаться возле него, с детской радостью смотрела как отец и дочь разговаривали между собою, держась за руки и расточая друг другу ласки, которых она была лишена, но которые однако ж делали ее счастливою. Донна Мария была в полном смысле любящая мать, обладавшая всею преданностью, всем самоотвержением, которые свойственны женщине. Она жила только для дочери, и если та улыбалась, луч счастья входил в ее увядшую душу.

Пока происходили события, описанные нами выше, дон Тадео и донна Розарио сидели под деревом, погруженные в приятный разговор, и ничего не видели и не слышали. Поодаль Красавица любовалась ими с наслаждением, не смея вмешаться в их беседу. Когда утихла первая горесть Антинагюэля, он встал, гордый и неумолимый как прежде. Он поднял глаза, и взор его машинально упал на его пленников, радость которых как будто дразнила его. Вдруг безумная ярость овладела им. Уже несколько дней он подозревал, что Красавица ему изменяет.

Несмотря на предосторожности, которыми донна Мария окружила себя, она не могла скрыть в глубине сердца тайну перемены своего обращения с донной Розарио до такой степени, чтобы ее движения или слова ни в чем не изменяли ей. Антинагюэль, внимание которого возбудилось, начал старательно наблюдать за ними и скоро приобрел нравственное доказательство заговора, затеянного против него бывшей сообщницей. Индеец был слишком хитер для того, чтобы позволить угадать что происходило в нем; он только начал остерегаться, обещая себе при первом удобном случае удостовериться в своих подозрениях.

Теперь он только приказал своим воинам крепко привязать каждого пленника к дереву. Это приказание было немедленно выполнено. При этом зрелище Красавица забыла всякую осторожность; она бросилась с поднятым кинжалом на вождя, упрекала его в низости его недостойного поведения и хотела воспротивиться всеми силами варварскому обращению с ее мужем и дочерью.

Антинагюэль не удостоил отвечать на ее упреки, вырвал у нее кинжал, поверг ее на землю и велел привязать к огромному бревну, лицом к солнцу.

– Если сестра моя так любит пленников, – сказал он ей с насмешкой, – справедливость требует, чтобы она разделила их участь.

– Подлец! – отвечала Мария, изгибаясь в веревках, которые врезались в ее тело.

Вождь презрительно повернулся к ней спиной. Потом он понял, что ему надо вознаградить верность воинов, не оставивших его, и дал им несколько мехов с напитками, которые те поспешили опорожнить.

После этой-то оргии нашел их граф, благодаря чутью своей собаки.