Онлайн чтение книги Не только Холмс. Детектив времен Конан Дойла (Антология викторианской детективной новеллы).
ЭРНЕСТ БРАМА

1868–1942

ИГРА ВСЛЕПУЮ

Перевод и вступление Олеси Пиуновской

Эрнест Брама родился в Англии, его полное имя — Эрнест Брама Смит. По словам современников, ни один писатель столь ревностно не охранял границы своей частной жизни, как Э. Брама, и ему это удавалось отлично. За ним прочно закрепилась слава отшельника, он наотрез отказывался давать интервью и категорически не желал фотографироваться. Однако некоторые моменты его жизни все-таки стали достоянием общественности.

В возрасте 16 лет Э. Брама Смит окончил школу в Манчестере, будучи одним из самых отстающих учеников, и систематического образования не получил. Тем большее восхищение вызывает тот факт, что в конце жизни этот человек был автором 21 книги, а также разного рода сочинений и газетных статей, в которых обнаруживалось его глубокое знание химии, физики, юриспруденции, философии, античной культуры, литературы, оккультных наук, артиллерийского дела. Кроме того, Э. Брама обладал недюжинными познаниями в нумизматике, считался экспертом международного класса. В 1929 году увидела свет его работа по исследованию английских медных монет.

Самостоятельный жизненный путь Э. Брама начал с изучения фермерского дела и, не преуспев на этом поприще, написал свою первую книгу об этом печальном опыте (1894 г.). Неудивительно, что желающих купить сей шедевр почти не оказалось, и в конце концов весь тираж пустили на макулатуру. К счастью, неудача не обескуражила начинающего писателя, и в 1900 году увидел свет рассказ о китайском путешествующем мудреце «Бумажник Кай Луна», который принес автору признание широкой читательской аудитории. Впоследствии Брама написал еще много рассказов с тем же героем, его называли создателем «мандаринского диалекта английского языка»; некоторые «особо проникшиеся» почитатели его таланта даже создали свой клуб и писали друг другу письма на «мандаринском».

Несмотря на несомненную популярность цикла о Кай Луне, в 1914 году Э. Брама решает попробовать себя в новом амплуа, теперь он — автор детективных историй. Первый сборник про слепого детектива назывался «Макс Каррадос», второй — «Глаза Макса Каррадоса». Во вступлении ко второй книге Э. Брама исторически обосновывает возможность существования такого героя, как Каррадос, описывая реальный опыт людей, которые, будучи слепыми, достигли не меньших успехов, чем придуманный им детектив-любитель. Рассказы о Карра-досе появлялись на страницах журнала «Стрэнд» рядом с произведениями Конан Дойла и пользовались порой не меньшим успехом, хотя из испытания временем Каррадос не вышел победителем.

В настоящую антологию вошли фактически два рассказа, объединенные общим сюжетом, — «Монета Дионисия» и «Игра вслепую», впервые напечатанные в 1913 году в журнале «Ньюс оф де уорлд».

Ernest Bramah. The Coin ofDionysius. The Game Played in the Dark. — The News of the World 1913.

ЭРНЕСТ БРАМА

ИГРА ВСЛЕПУЮ

МОНЕТА ДИОНИСИЯ

Было восемь часов вечера, шел дождь, и лавка нумизмата едва ли могла рассчитывать на наплыв посетителей, однако свет продолжал гореть в окне, над которым красовалось имя Бакстера, и сам владелец восседал в маленькой комнате позади магазина, читая свежий выпуск «Пэлл-Мэлл». Его терпение, казалось, было вознаграждено: прозвенел звонок, и, отшвырнув газету, Бакстер вскочил. По тому, как он направился к прилавку, можно было безошибочно судить, что ожидается важный посетитель. Однако ему хватило одного взгляда на вошедшего, чтобы избыток учтивости испарился и осталась лишь сдержанная любезность, предназначенная обычному покупателю.

— Мистер Бакстер, я полагаю? — произнес посетитель. Он отложил свой мокрый зонтик и принялся расстегивать пальто и пиджак, чтобы до браться до внутреннего кармана.

— Я думаю, вы вряд ли меня пом ните. Мое имя Карлайл, два года на зад я занимался вашим делом…

— Ну конечно: мистер Карлайл, частный детектив.

— Сотрудник агентства расследований, — уточнил Карлайл.

— Хорошо, — улыбнулся Бакстер, в таком случае я — продавец редких монет, а отнюдь не антиквар или нумизмат. Так что же, теперь вам понадобились мои профессиональные услуги?

Продавец моментально оценил монету взглядом.

— Да, — ответил посетитель, — настала моя очередь просить вашего совета. — Он достал из внутреннего кармана маленький замшевый мешочек и принялся что-то аккуратно разворачивать на прилавке. — Что вы можете сказать об этом?

Продавец моментально оценил монету взглядом.

— На сей счет у меня нет никаких сомнений: это сицилийская тетрадрахма времен Дионисия[113]Тетрадрахма — серебряная греческая монета весом 16–17 граммов. Дионисий Великий — тиран, правивший Сиракузами в 406–367 гг. до н. э..

— Да, знаю, это было написано на витрине, где хранился экспонат. Более того, могу вам сообщить, что предположительно это та самая монета, за которую на торгах в Брайсе в девяносто четвертом году[114]Имеется в виду 1894 г. лорд Систок выложил двести пятьдесят фунтов.

— Сдается мне, что вы знаете об этом гораздо больше моего, — заметил Бакстер. — Так что же на самом деле вы хотели выяснить?

— Мне нужно узнать, — ответил Карлайл, — настоящая она или нет.

— А есть какие-то основания для сомнений?

— Определенные обстоятельства вызвали подозрения — вот все, что я могу сказать.

Нумизмат еще раз осмотрел тетрадрахму через увеличительное стекло, аккуратно держа ее кончиками пальцев за края, как истый эксперт. Затем покачал головой, признавая свою беспомощность:

— Я, конечно, могу высказать предположение…

— Не нужно, — оборвал его Карлайл. — От ответа зависит, арестуем ли мы подозреваемого, мне нужна полная уверенность.

— Вот оно что. — Интерес Бакстера явно возрастал. — Ну, чтобы быть до конца откровенным: этот вопрос не совсем в моей компетенции. Если бы, к примеру, речь шла о редком англосаксонском пенни[115]Пенни — серебряная монета англосаксонских королевств (до 1066 г.), вес равнялся 24 гранам. или сомнительной подлинности нобле[116]Нобль — высокопробная золотая британская монета, выпускалась с 1344 г. при Эдуарде Третьем., то моя репутация послужила бы достаточным основанием для экспертного заключения, но с античными монетами я работал очень мало.

Карлайл даже не пытался скрыть разочарования, засовывая монету в мешочек и возвращая его во внутренний карман.

— Я так на вас рассчитывал, — ворчливо упрекнул он собеседника. — И куда ж мне теперь?

— Всегда остается Британский музей.

— Ну да, конечно, спасибо. Но, может, все-таки посоветуете кого-то, кто мог бы мне помочь прямо сейчас?

— Сейчас? Да бог с вами! Попытайтесь завтра с утра.

— Но мне необходимо это выяснить сегодня! — воскликнул посетитель, снова впадая в отчаяние. — Завтра будет уже слишком поздно!

Бакстер мало чем мог его приободрить в сложившейся ситуации.

— Вряд ли вы можете надеяться застать сейчас хоть кого-нибудь на рабочем месте. Я бы и сам ушел еще два часа назад, не случись мне договориться о встрече с одним американским миллионером, который назначил столь позднее время. — Правым глазом Бакстер изобразил нечто, похожее на подмигивание. — Оффмун-сон его фамилия, и некий способный юноша блистательно сумел проследить его родословное древо до самого Оффы, короля Мерсии. А потому совершенно естественно, что наследник пожелал приобрести коллекцию монет Оффы, чтоб придать весу своей родословной.

— Очень интересно, — пробурчал мистер Карлайл, теребя в пальцах часы, — с удовольствием поболтаю с вами о ваших богатеньких клиентах, но как-нибудь в другой раз. А сейчас — подумайте-ка, Бакстер, может, вы направите меня к специалисту, знающему толк в таких монетах; главное — чтоб он жил здесь, в городе. Вы ведь наверняка знакомы не с одной дюжиной экспертов!

— Бог мой, да с чего вы взяли? — удивился Бакстер. — Я общаюсь с этими людьми только по работе. Они могут жить где угодно, от Парк-лейн[117]Парк-лейн — улица в центральной части Лондона, имеет статус престижной и роскошной. до Петтикоут-лейн[118]Петтикоут-лейн — дословно «улочка юбок» (см. примечание к стр. 299).. И потом, экспертов не так много, как вы, по-видимому, вообразили. К тому же двое лучших наверняка не сойдутся во мнениях — вам ведь нужны показания эксперта в суде, так я понимаю?

— В показаниях нужды нет. Все, чего я хочу, — это услышать достойное доверия заключение авторитетного специалиста, согласно которому я смогу действовать. Неужели никто мне не скажет с уверенностью, подлинная эта штука или нет?

Продолжая разглядывать своего посетителя из-за прилавка, Бакстер многозначительно помалкивал, и молчание его принимало циничный оттенок. Затем он смягчился:

— Постойте-ка: есть один человек — он любитель, — припоминаю, что не так давно я слышал о нем восторженные отзывы. Говорят, он настоящий знаток.

— Ну наконец-то! — воскликнул Карлайл, переводя дух. — Ведь кто-то должен был найтись! Кто он такой?

— У него забавное имя, вроде бы Винн, впрочем, не помню, имя это или фамилия. — Бакстер вытянул шею, пытаясь разглядеть роскошный автомобиль, подъезжающий к обочине как раз напротив окна. — Винн Каррадос! А теперь, мистер Карлайл, прошу меня извинить. Кажется, это мистер Оффмунсон.

Карлайл поспешно нацарапал имя на манжете.

— Винн Каррадос, отлично. И где он живет?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил Бакстер, вынося на строгий суд настенного зеркала внешний вид своего галстука. — Лично я этого человека никогда не видел. Простите, но больше ничем не могу вам помочь. Если не возражаете…

Карлайл не стал притворяться, будто не понимает намека. Ему выпала честь придержать дверцу покидающему автомобиль заокеанскому потомку короля Оффы, после чего он отправился по грязным улицам прямиком в свою контору. Существовал один-единственный способ отыскать частное лицо, обладая столь скудной информацией, — проштудировать адресную книгу, так что Карлайл не слишком высоко оценивал свои шансы на успех. Однако фортуна благоволила ему. Весьма скоро он нашел Винна Каррадоса, проживающего в Ричмонде, и более того, в результате дальнейших поисков иных Каррадо-сов обнаружено не было. Таким образом выяснилось, что в окрестностях Лондона проживает лишь один человек с означенным именем. Наскоро записав его адрес, Карлайл отправился в Ричмонд.

Оказалось, что дом находится в некотором отдалении от станции, и Карлайл взял такси. Доехав до ворот, он отпустил машину. Он гордился своей наблюдательностью и точностью выводов — важнейшая составляющая его ремесла! «Я просто умею смотреть и складывать два и два — вот и все», — скромно заявлял Карлайл, когда у него не было охоты похваляться своими успехами. Дойдя до входной двери особняка «Башни», он уже составил себе определенное мнение о положении и вкусах людей, живущих здесь.

Встретившему его слуге Карлайл передал свою визитную карточку с просьбой поговорить с мистером Каррадосом, обещая занять последнего не более чем на десять минут. Удача все еще сопутствовала ему: Каррадос был дома и мог принять его незамедлительно. Слуга, холл, который они пересекли, комната, в которую его ввели, — все давало пищу спокойно-наблюдательному уму детектива, и он почти машинально делал соответствующие выводы.

— Мистер Карлайл, — доложил слуга.

Комната была не то библиотекой, не то рабочим кабинетом. Единственный находящийся в ней человек, примерно одних лет с Карлайлом, печатал на машинке, пока гость не вошел. Теперь же он повернулся и встал, лицо его приняло отстраненно-вежливое выражение.

— Очень любезно с вашей стороны было принять меня в такой час, — извиняющимся тоном проговорил Карлайл.

Выражение светского приличия на лице Каррадоса слегка изменилось.

— Должно быть, мой человек неправильно расслышал ваше имя, — сказал он. — Разве вы не Луис Коллинг?

Карлайл запнулся, и вместо приятной улыбки на его лице мелькнуло выражение не то гнева, не то досады.

— Нет, сэр, — жестко ответил он. — Мое имя написано на карточке, что перед вами.

— Прошу прощения, — доброжелательно улыбнулся Каррадос, — я ее не видел. Зато много лет назад мне довелось учиться с неким Коллингом в колледже Святого Михаила.

— В колледже! — Выражение лица Карлайла вновь претерпело изменение, ничуть не менее стремительное, чем до того. — Винн Каррадос? Боже милостивый, да это же Макс Винн, наш Винн-Виночерпий!

— Слегка постаревший и растолстевший, но это я. И к тому же сменивший фамилию.

— Подобного рода встречи поистине поразительны, — сказал посетитель, опускаясь в кресло и впиваясь взглядом в Каррадоса. — Я-то сменил не только фамилию. Как ты узнал меня?

— По голосу, — ответил Каррадос, — он заставил меня вспомнить твою маленькую прокуренную каморку на чердаке, где мы собирались…

— Боже мой! — с горечью воскликнул Карлайл. — Не напоминай мне о том, какие планы мы все строили в те годы! — Он обвел взглядом красивую, со вкусом обставленную комнату, припомнил и другие знаки богатства, что успел заметить. — Ну уж ты-то, Винн, устроился с комфортом.

— Я попеременно удостаиваюсь то зависти, то жалости, — ответил Каррадос тоном человека, смирившегося с обстоятельствами, — казалось, это смирение стало для него привычным. — Но ты верно подметил, я и правда неплохо устроился.

— Причины для зависти очевидны, а для жалости?

— Я слеп, — последовал спокойный ответ.

— Слеп?! — воскликнул Карлайл, глядя во все глаза. — Ты хочешь сказать, что действительно ослеп, буквально?

— Буквально… Дело было лет двенадцать назад, я ехал верхом по лесной тропинке вслед за другом. Он задел ветку дерева, и она спружинила прямо мне в лицо, такое может случиться с каждым. Удар ветки пришелся прямо по глазам — вот и вся история.

— И из-за этого ты ослеп?

— Да, абсолютно. Врачи называют это амавроз.

— Непостижимо! Ты так уверенно держишься. Твои глаза по-прежнему выразительны, разве что чуточку спокойней, чем были когда-то. И ведь ты печатал перед тем, как я вошел… Послушай, ты меня не разыгрываешь?

— Тебе не хватает собаки и палки? — усмехнулся Каррадос. — Нет, это не шутка.

— Но как же тяжело тебе должно быть, Макс. Ты всегда был таким импульсивным, непоседливым — постоянно в движении. И почему именно тебе достался такой жестокий удел?

— Кто-нибудь еще кроме меня тебя узнал? — спросил Каррадос спокойно.

— Ты же объяснил, что по голосу… — ответил Карлайл.

— Да, но другие тоже слышали твой голос. И только у меня не оказалось глаз, доверчивых и глупых, которые так легко ввести в заблуждение.

— Какой своеобразный подход! А могу я поинтересоваться: твои уши тоже невозможно обмануть?

— Уже нет. А также мои пальцы. Да и вообще все остальные органы чувств, которым самим приходится за собой присматривать.

— Ну да, конечно, — протянул Карлайл, чье сочувствие было столь явно отвергнуто. — Я рад, что ты так спокойно это воспринимаешь. Естественно, старик, если, по-твоему, слепота — это преимущество, тогда… — Тут он замолк и покраснел. — Я прошу прощения, — закончил он натянуто.

— Возможно, это и не преимущество, — сказал Каррадос. — Но у слепоты есть свои положительные стороны, о чем зрячие вряд ли подозревают. Я имею в виду исследование нового мира, получение нового опыта, в тебе просыпаются неведомые силы и неизведанные ощущения — это жизнь в четвертом измерении. Но почему ты просишь прощения, Луис?

— Я — бывший поверенный, юрист, лишенный права практики в связи с фальсификацией счета, который находился у меня в управлении. Вот так, мистер Каррадос, — ответил Карлайл, поднимаясь.

— Сядь, Луис, — мягко произнес Каррадос, чье лицо и удивительно живые глаза излучали доброту и понимание. — Кресло, на которое ты сейчас сядешь, крыша над твоей головой, да и вообще вся уютная обстановка, которую ты не преминул заметить, — конечный итог истории с фальсификацией одного доверительного счета. И что, разве я называю тебя «мистер Карлайл»? Ну о чем ты говоришь, Луис!

— Я не подделывал этот счет! — яростно выкрикнул Карлайл. Однако же уселся и добавил уже спокойнее: — И зачем я тебе все это рассказываю? Я никому об этом не говорил.

— Слепым больше доверяют, — ответил Каррадос. — Мы не участвуем в марафоне, в обычном соперничестве между людьми. Кроме того, почему бы тебе не быть со мной откровенным, ведь в моем случае счет был подделан.

— Что ж, Макс, спасибо тебе на добром слове.

— Практически все, чем я владею, перешло ко мне по наследству от американского кузена при условии, что я возьму фамилию Каррадос. Свое состояние он сколотил путем гениальной махинации: ему удалось подделать отчеты об урожае и выйти сухим из воды. Я хочу обратить твое внимание на тот факт, что унаследовать краденое добро столь же предосудительно, как самому его украсть.

— Но куда безопасней. Мне немало известно об этом, Макс… Ты имеешь хоть какое-нибудь представление о том, чем я занимаюсь?

— Расскажи, — попросил Каррадос.

— Я возглавляю частное агентство расследований. Когда меня лишили лицензии, пришлось задуматься, как жить дальше. И вот что я сделал: сменив имя и внешность, открыл контору. Мне досконально известна правовая сторона бизнеса, а «наружной» работой занимается бывший сотрудник Скотленд-Ярда.

— Замечательно! — воскликнул Каррадос. — И многих убийц ты уже изловил?

— Да нет, — честно признался Карлайл, — мы занимаемся все больше разводами да растратами.

— А жаль, — заметил Каррадос. — Знаешь, Луис, я втайне всегда мечтал стать детективом. Эта мечта до сих пор меня не покинула, я думаю, что смог бы совершить кое-что полезное на этой ниве, представься только случай. Ты улыбаешься?

— Ну что ж, в этом что-то есть…

— Да-да, слепой детектив… слепой идет по следу…

— Наверное, ты прав, есть определенные преимущества, — поспешил деликатно добавить Карлайл, — но если серьезно, я не могу себе представить другую профессию, кроме разве что художника или скульптора, в которой зрение играло бы такую важную роль.

Каким бы ни было на сей счет мнение Каррадоса, он держал его при себе, на его дружелюбном лице не отразилось и тени несогласия. В течение целой минуты он курил, словно наслаждаясь видом голубоватых струек дыма, витающих и постепенно растворяющихся в воздухе. Хозяин поставил перед своим гостем коробку с сигарами той марки, которую Карлайл ценил чрезвычайно, но считал для себя непозволительной роскошью, и то, с какой деловитой уверенностью и легкостью слепой человек принес и поставил перед ним эту коробку, вызвало у Карлайла легкое замешательство.

— Когда-то и ты, Луис, был ценителем искусства, — заметил Каррадос, помолчав. — Что ты скажешь о моем последнем приобретении: взгляни вон на того бронзового льва на витрине. — Карлайл начал оглядываться, и он быстро добавил: — Я имел в виду другую витрину, ту, что слева.

Карлайл бросил взгляд на своего собеседника, — лицо его выражало лишь кротость и благодушие. Они подошли к скульптуре, и гость принялся внимательно ее осматривать.

— Хороша, — признал он. — Кто-то из поздних фламандцев, не так ли?

— Нет, это копия работы Видаля[119]Луи Видаль (1831–1892) — французский скульптор, известный под именем Наватель, ослеп в юности, многие свои работы подписывал «Видаль слепой». Особенно известны его бронзовые изображения животных и портретные бюсты. «Рычащий лев».

— Видаль?

— Да, французский скульптор, — тон Каррадоса сделался неестественно ровным, — он, по несчастью, был слеп — как и я.

— Макс, старый притворщик! — возопил Карлайл. — Признайся, последние пять минут ты обдумывал этот ход! — Чувствуя себя одураченным, он закусил губу и повернулся спиной к хозяину дома.

— А помнишь, как мы гурьбой наваливались на этого самодовольного осла Сандерса, а потом хохотали над ним? — спросил Каррадос, не обращая внимания на недовольство Карлайла.

— Помню. Ну хорошо, — сказал он, имея в виду бронзового льва, — и как он это делал?

— Руками.

— Само собой. Мейя интересует, как он изучал свою модель?

— Тоже руками, он называл это «ближайшим рассмотрением».

— Он что, и льва ощупывал?

— В этом случае он прибегнул к услугам дрессировщика: тот привел к нему льва и держал его, покуда Видаль изучал животное… Так ты согласен пустить меня по следу тайны, Луис?

Расценив этот вопрос не иначе как очередную выходку из неиссякаемого арсенала старого приятеля, Карлайл принялся изобретать достойный ответ. Но тут внезапная мысль заставила его хитро улыбнуться. Вообще-то к этому моменту цель визита совершенно улетучилась у него из головы. Теперь же, вспомнив сомнительной подлинности тетрадрахму и рекомендации Бакстера, он понял, что имела место какая-то ошибка: или Макс был не тем Каррадосом, или нумизмата ввели в заблуждение, и хотя хозяин дома для человека в его ситуации, несомненно, обладал редкими талантами, вряд ли он смог бы определить фальшивку, не имея возможности взглянуть на монету. Кажется, подворачивалась отличная возможность разоблачить Каррадоса!

— Что ж, Макс, — ответил Карлайл, взвешивая каждое слово, — я не против. Вот это — возможный ключ к разгадке одной грандиозной аферы. — Он пересек комнату и опустил тетрадрахму в ладонь Макса. — Что скажешь?

В течение нескольких секунд слепой ощупывал монету, легонько касаясь ее кончиками пальцев — Карлайл взирал на это с самодовольной усмешкой, — затем, сохраняя серьезность, он взвесил тетрадрахму на ладони и в заключение лизнул ее языком.

— Итак? — требовательно спросил гость.

— Мне недостает информации, чтобы быть уверенным. И если бы ты открыл мне немного больше из того, что тебе известно, быть может, я пришел бы к совсем иным выводам…

— Само собой, — с радостной ухмылкой вставил Карлайл.

— Что ж, тогда я советую тебе арестовать горничную, Нину Брен, связаться с полицией Падуи, ознакомиться с некоторыми подробностями карьеры Элены Брунези и предложить лорду Систоку вернуться в Лондон, чтоб выяснить, что еще пропало из его коллекции.

Карлайл нащупал стул и бессильно на него опустился. Он ни на секунду не мог отвести глаз от банального, в сущности, зрелища — благодушного лица Каррадоса, его же собственное лицо еще сохраняло следы недавнего самодовольства, теперь уже выцветшего и поблекшего.

— Боже милостивый! — наконец выговорил он. — Да как ты узнал?

— Разве не этого ты от меня хотел? — учтиво поинтересовался Каррадос.

— Перестань дурачиться, Макс, — сурово сказал Карлайл, — это не шутки.

Внезапно перед лицом этой загадки его охватила безотчетная тревога и неуверенность в собственных силах.

— Как тебе удалось узнать о Нине Брен и лорде Систоке?

— Ты же детектив, Луис, — ответил Каррадос. — Это делается просто. Чтобы что-то узнать, надо просто уметь смотреть и складывать два и два.

Карлайл застонал и в раздражении махнул рукой:

— Это все розыгрыш, да, Макс? И на самом деле ты прекрасно видишь?.. Впрочем, это тоже ничего не объясняет…

— Я действительно прекрасно вижу — как и Видаль. Но только в пределах ближайшего окружения, — ответил Каррадос, легко пробежав пальцем по надписи на монете, — а для дальних расстояний я держу вторую пару глаз. Хочешь проверить, как они работают?

Нельзя сказать, чтобы Карлайл с охотой дал согласие, сделал он это с весьма угрюмым видом. Карлайл чувствовал, что потерпел поражение на своем поле, и это его мучило чрезвычайно, но при этом он испытывал любопытство.

— Звонок как раз позади тебя, если не возражаешь, — сказал хозяин. — Войдет Паркинсон. Приглядись к нему повнимательней.

Паркинсон оказался тем самым человеком, что встретил Карлайла.

— Паркинсон, этот джентльмен — мистер Карлайл, — объяснил Каррадос вошедшему. — Ты запомнишь его на будущее?

Паркинсон охватил взглядом Карлайла с ног до головы, словно извиняясь, но сделал это так легко и быстро, что тому почудилось, будто с него проворно смахнули пыль.

— Сделаю все от меня зависящее, сэр, — ответил Паркинсон, вновь поворачиваясь к хозяину.

— Когда бы мистер Карлайл ни пришел, для него я всегда дома. Это все.

— Очень хорошо, сэр.

— Итак, Луис, — оживленно заговорил Каррадос, когда дверь вновь закрылась, — у тебя была прекрасная возможность изучить Паркинсона, Что ты о нем скажешь?

— В каком смысле?

— Попробуй описать его. Я слепой человек, целых двенадцать лет не видел своего слугу и хочу составить о нем мнение. Я ведь просил тебя приглядеться.

— Это я помню, да только твой Паркинсон из разряда тех людей, о которых и сказать толком нечего. Воплощенная заурядность. Среднего роста…

— Пять футов девять дюймов, — как бы про себя сказал Каррадос, — это повыше среднего роста.

— Такое трудно определить на глаз. Чисто выбрит. Волосы темно-русые. Никаких особых примет. Карие глаза. Хорошие зубы.

— И совсем как настоящие, — улыбнулся Каррадос, — я имею в виду зубы.

— Что ж, я не зубной врач, — отозвался Карлайл, — и не имел возможности детально осмотреть ротовую полость Паркинсона. Не понимаю, к чему ты это все затеял?

— Ну а его одежда?

— Одет как обычный камердинер.

— То есть во внешности Паркинсона ты не обнаружил ничего примечательного, что могло бы помочь его опознать?

— Еще он носит необычное золотое кольцо на мизинце левой руки, очень толстое.

— Кольцо можно снять. И все-таки в лице Паркинсона есть одна приметная особенность — это родинка на подбородке, хотя, готов признать, она весьма невелика. Эх, Луис, а еще сыщик!

— Как бы там ни было, — парировал Карлайл, слегка поежившись от этого упрека, хотя в нем явственно сквозила веселая дружеская ирония, — как бы там ни было, осмелюсь предположить, что Паркинсон не смог бы описать меня лучше, чем я его.

— А вот это мы сейчас и проверим! Позвони еще раз.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Сравним мои глаза с твоими, и если Паркинсон не даст тебе сто очков вперед, обещаю навсегда отступиться от своих детективных амбиций.

— Это разные вещи, — возразил Карлайл, но в звонок позвонил.

— Заходи и прикрой дверь, Паркинсон, — сказал Каррадос вошедшему слуге. — Будь любезен, не смотри больше на мистера Карлайла, пожалуй, тебе лучше всего повернуться к нему спиной — он не возражает. А теперь опиши мне этого джентльмена таким, каким ты его запомнил.

Паркинсон начал описание чрезвычайно почтительным тоном, словно принося таким образом мистеру Карлайлу свои извинения за столь вольное поведение, к которому его вынуждали обстоятельства.

— Мистер Карлайл обут в ботинки из лакированной кожи, сэр, примерно седьмого размера и весьма мало поношенные. На каждом по пять пуговиц, но на левом ботинке одна пуговица — третья по счету — отсутствует, и на ее месте торчат нитки, а не обычная металлическая заклепка. Брюки мистера Карлайла, сэр, сшиты из темной материи: серые полоски шириной примерно четверть дюйма на более темном фоне. Снизу брюки подшиты и, прошу прощения, в данный момент несколько запачканы.

— Очень запачканы, — искренне признался гость — Ненастный выдался вечер, Паркинсон.

— Да, сэр, очень неприятная погода. Если позволите, сэр, я почищу вашу одежду в холле. Я заметил, что грязь уже высохла. Далее, сэр, — продолжал перечислять Паркинсон, — темно-зеленые кашемировые чулки, в левый карман брюк уходит цепочка для ключей, выполненная в технике панцирного плетения.

Покончив с описанием нижней части гардероба гостя, Паркинсон прибег к услугам своей фотографической памяти для описания верхней части. Со все возрастающим изумлением Карлайл ознакомился с полным перечнем всего, что было надето на нем в тот вечер. Его толстая часовая цепь из золота и платины была описана в мельчайших подробностях, за ней последовал синий аскотский галстук[120]См. Глоссарий, 3. в крапинку и жемчужная булавка, которой он был заколот; не ускользнул от внимания Паркинсона и тот факт, что бутоньерка на левом отвороте визитки уже не первой свежести. Паркинсон описывал все, что видел, не делая никаких выводов. Носовой платок, заткнутый за манжету правого рукава, был для него платком как таковым, но отнюдь не показателем того, что Карлайл на самом деле был левшой.

Теперь оставалось выполнить самую деликатную часть задания. Готовность приступить к ней Паркинсон ознаменовал двойным покашливанием.

— Что касается внешности самого мистера Карлайла, сэр…

— Все, хватит! — торопливо вскричал объект описания. — Я более чем удовлетворен. У вас острый глаз, Паркинсон.

— Я много тренировался, чтоб быть полезным хозяину, сэр, — ответил тот. Он посмотрел на Каррадоса, дождался кивка и удалился.

Карлайл заговорил первым:

— Твой слуга мог бы зарабатывать у меня пять фунтов в неделю, Макс, — заметил он задумчиво. — Хотя, конечно…

— Не думаю, что он бы на это согласился, — отозвался Каррадос бесстрастно. — Он подходит мне как нельзя лучше. Но у тебя есть шанс воспользоваться его услугами — через меня.

— Так ты и вправду хочешь… Неужели ты всерьез?..

— Я замечаю в тебе, Луис, хроническое нежелание воспринимать меня всерьез. А ведь это довольно обидно во всяком случае для англичанина Неужели ты усматриваешь нечто комичное во мне или в моем доме?

— Нет, друг мой, — ответил Карлайл, — но я замечаю признаки богатства и процветания. Вот отчего твое желание кажется несерьезным Так чем же оно вызвано?

— Можешь считать это просто моей причудой, хотя это и не так, — ответил Каррадос. — Отчасти оно продиктовано тщеславием, отчасти — ennui[121]Апатия, томление, скука (франц.)., отчасти, — и теперь в его голосе звучали отнюдь не ироничные, но трагичные нотки, — отчасти — надеждой.

Карлайлу хватило такта не продолжать тему.

— Все три причины вполне приемлемы, — сдался он. — Макс, я сделаю то, о чем ты просишь, но при одном условии.

— Согласен. И каково оно?

— Ты расскажешь мне, каким образом тебе удалось так много узнать об этом деле. — Он постучал пальцем по серебряной монете, лежащей на столе перед ними. — Не так-то легко поразить мое воображение, — добавил он.

— Ты не поверишь, если я скажу, что и объяснять-то нечего, что это было просто… шестое чувство?

— Нет, — поджал губы Карлайл, — не поверю.

— И правильно сделаешь. А ведь все очень просто.

— Конечно просто. Когда поймешь, в чем дело, — словно самому себе растолковал Карлайл, — а до тех пор — чертовски сложно.

— Ну так слушай. В Падуе — к которой, кажется, возвращается прежняя слава города, торгующего поддельными древностями, — жил-был один искусный мастер по имени Пьетро Стелли. И простой этот малый, который талантом может сравниться с самим Кавино[122]Джованни Кавино (1500–1570) — один из «крестных отцов» ремесла копирования особо редких и чрезвычайно привлекательных для коллекционеров монет и медалей. Среди нумизматов не считается фальшивомонетчиком, так как его копии античных монет подтверждают искусство гравировщиков. К тому же из его мастерской выходили и многочисленные «авторские» медали. Античные монеты, изготовленные Кавино, позднее стали известными как «падуанские» и считаются подлинными медалями эпохи Возрождения. в его лучшую пору, годами набивал руку, совершенствуясь в весьма прибыльном деле — он подделывал редкие греческие и римские монеты. Я, как коллекционер и знаток монет греческих колоний, а также специалист по фальшивкам, нередко сталкивался с изделиями Стелли. А недавно он, кажется, стал работать на некоего международного афериста, который в настоящее время называет себя Домпьером, и тот сумел поставить дело на широкую ногу. Элена Брунези — узкому кругу она известна как жена Домпьера, что, скорее всего, соответствует истине, — с готовностью приняла участие в этом предприятии.

— Именно так, — кивнул Карлайл, когда хозяин сделал паузу.

— Теперь тебе понятно, что они задумали.

— Не совсем. Нужны детали, — признался Карлайл.

— Замысел Домпьера заключался в том, чтобы получить доступ к некоторым из наиболее прославленных частных коллекций Европы и заменить настоящие монеты подделками Стелли.

Таким образом должно было собраться немалое количество редких монет, сбыть которые не так-то легко, но я уверен, что мошенники тщательно продумали свой план. Элена, под личиной Нины Брен, горничной-француженки (эта роль ей удавалась превосходно), должна была делать восковые слепки с наиболее ценных монет и позже заменять их полученными фальшивками. Действуя таким образом, аферисты могли рассчитывать, что их не разоблачат до того момента, как подлинные монеты будут проданы; думаю, что Элена успешно справилась с работой в большинстве намеченных домов. Итак, под впечатлением от блестящих рекомендаций и выдающихся способностей Нины Брен, моя экономка наняла ее, и спустя некоторое время та приступила к своим обязанностям в «Башнях». Им чертовски не повезло, что я слеп: со мной этот номер не сработал. Мне говорили, что ангельское личико Элены просто не способно вызвать подозрений, но я-то не мог им полюбоваться, и столь прекрасный материал пропал зря. И вот в одно прекрасное утро мои зоркие пальцы — которым тоже было неведомо ангельское очарование новой горничной, — прикоснувшись к моему любимому Евклидию[123]Имеется в виду сиракузская тетрадрахма мастера Евклида — одного из самых известных сиракузских резчиков штемпелей, примерно конца V в. (при тиране Дионисии Старшем)., почувствовали нечто непривычное; на взгляд определить, в чем проблема, было бы невозможно, но мое обостренное обоняние подсказало мне, что совсем недавно монету погружали в воск. Исподволь я начал расследование, а мои шкафчики с экспонатами тем временем переехали в местный банк для пущей сохранности. Элена сделала ответный ход: вскоре она получила телеграмму из Анжера, призывающую ее к смертному одру престарелой матери. Престарелая мать скончалась, и долг велел дочери остаться с неутешным стариком-отцом. А «Башни» преступный синдикат просто списал со счетов.

— Весьма интересно, — признал Карлайл, — но, рискуя показаться не очень сообразительным, — он стал тщательно подбирать слова, — должен признаться, что я не уловил явной связи между Ниной Брен и нашей фальшивкой — если это вообще фальшивка.

— Можешь быть уверен, — отозвался Каррадос. — Это фальшивка, и очень высокого качества, — такую мог изготовить один только Пьетро Стелли — вот тебе прямая связь. И потом, весь антураж: частному детективу приспичило повидать меня среди ночи, а в кармане у него — знаменитая тетрадрахма, которую он объявляет важной уликой по делу о грандиозном мошенничестве. Луис, разве нужно быть слепым, чтобы увидеть, в чем тут дело?

— А лорд Систок? Как ты узнал, что Нина Брен побывала и у него?

— Ну что ты, я ничего не знал наверняка, иначе сразу сообщил бы ему. О существовании банды мне стало известно совсем недавно. По правде говоря, последнюю информацию о лорде Систоке я получил из вчерашней «Морнинг пост», там было написано, что он все еще в Каире. Но многие подобные вещи… — Он почти любовно погладил пальцем реверс монеты, где состязались в беге древние колесницы, и оборвал реплику на полуслове. — Тебе следовало бы серьезно запяться нумизматикой, Луис. Ты даже не представляешь, как это может тебе пригодиться однажды.

— Еще бы, — мрачно ответил Карлайл. — Насколько мне известно, оригинал стоит двести пятьдесят фунтов.

— Бери выше! Сейчас в Нью-Йорке за нее дадут пятьсот. Как я уже говорил, многие монеты поистине уникальны. Вот этот шедевр — работы Кимона[124]Кимон — известный сиракузский мастер, вырезавший штемпели для монет; жил примерно в одно время с Евклидом., видишь его подпись? Подписи удаются Пьетро особенно хорошо. И поскольку года два назад я имел возможность подержать в руках настоящую тетрадрахму, когда лорд Систок выставил ее во время встречи нашего общества на Альбемарл-стрит, то нет ничего удивительного в том, что мне удалось разгадать твою тайну. Вероятно, мне следует извиниться, что все оказалось так просто.

— Думаю, — ответил Карлайл, критически оглядывая нитки, торчащие из левого ботинка, — извиняться скорее должен я.

ИГРА ВСЛЕПУЮ

Странное дело, сэр, — задумчиво произнес инспектор Бидл, обращаясь к Каррадосу тем уважительным тоном, каким он всегда обращался к слепому сыщику, — странное дело: кажется, следы любого преступления, совершаемого за границей, ведут нынче в Лондон, если повнимательней присмотреться.

— Только нужно знать, где смотреть, — добавил Каррадос.

— Что ж, согласен, но поскольку никто не знает, где смотреть, да и не особенно смотрит, то в девяти случаях из десяти эти следы остаются незамеченными. Я говорю не о банальных убийствах или кражах со взломом, о нет, — нотки профессиональной гордости выдавали в нем истинного энтузиаста, — речь идет о преступлениях «высшего разряда».

— Пятипроцентные облигационные купоны? — предположил Каррадос.

— О, вы правы, мистер Каррадос. — Бидл печально покачал головой, как будто ситуация, о которой шла речь, сложилась исключительно в результате недосмотра. — У человека случается припадок в справочном бюро «Эджент дженерал» в Британской Экватории[125]Британская Экватория — южная провинция Британского Египта, нынешний Судан., и в результате мы имеем поддельные ценные бумаги в Мексике на сумму двести пятьдесят тысяч фунтов. Или взять случай с нефритовой свастикой: этот амулет был заложен за шиллинг три пенса в Бейсине, а как он мог бы прояснить дело о харьковских «ритуальных убийствах»!

— А вспомните загадочную потерю памяти в Вест-Хэмпстеде, ведь если бы кто-нибудь заметил связь между этим фактом и заговором барипурских бомбистов, он мог бы быть раскрыт.

— Истинная правда, сэр. Или трое детишек этого чикагского миллионера — Сайруса Бантинга, кажется, — они похищены средь бела дня напротив нью-йоркского музыкального театра, а три недели спустя на Чаринг-кросс находят немую девочку, которая разрисовывает мелом стену. Припоминаю, что недавно читал статью в одной финансовой газете: там писали, что от каждого слитка иностранного золота тянется нить на Треднидл-стрит[126]Треднидл-стрит — улица, на которой находится Банк Англии.. Конечно, сэр, это всего лишь образное выражение, но оно очень верно передает суть происходящего. Сдается мне, что каждое громкое преступление, совершенное за границей, оставляет отпечатки пальцев у нас в Лондоне — если только, как вы точно подметили, знать, куда смотреть.

— И притом нужно выбрать правильный момент. Время — прямо сейчас, место — прямо у нас под носом, а мы делаем неверный шаг и навсегда упускаем шанс.

Инспектор кивнул и со значением хмыкнул, выражая абсолютное согласие. Даже самого непримечательного человека, занятого скучным ежедневным трудом, охватывает порой чувство гордости за свою профессию, и тогда он расписывает ее в самом романтическом свете.

— Нет, пожалуй, в одном случае из тысячи шанс может быть упущен не безвозвратно, — поразмыслив, уточнил слепой детектив. — Иногда Закон и Преступность, эти вечные соперники, представляются мне игроками в крикет. Итак: Закон на поле, Преступность — у калитки. Если Закон совершит ошибку, например слабо пошлет мяч или упустит подачу, Преступность наберет несколько очков, ну или просто воспрянет духом. Если же она ошибется: пропустит прямой мяч, например, или сделает слабую подачу, — все, для нее игра будет окончена. Любой неверный шаг Преступности фатален, в то время как ошибки Закона можно исправить.

— Великолепно, сэр, — сказал инспектор Бидл, поднимаясь. Разговор происходил в рабочем кабинете Каррадоса, в его особняке «Башни». — Удачное сравнение. Я его запомню. Очень надеюсь, что команда этого Гвидо-Бритвы будет посылать нам только легкие мячи.

Местоимением «этого» инспектор Бидл изящно выразил свое безотчетное презрение к Гвидо. Однако тот был мастером своего дела, и с ним нельзя было не считаться, поэтому инспектор на правах старой дружбы решил посоветоваться с Каррадосом. Гвидо был иностранцем, хуже того — итальянцем; инспектор мог противопоставить хитроумию и изворотливости преступника всего лишь косные, раз навсегда устоявшиеся методы британской полиции, которые поражают стороннего наблюдателя тяжеловесностью и консерватизмом, но при том, нельзя не признать, почему-то оказываются действенными.

Преступление, которое заставило Скотленд-Ярд заинтересоваться личностью il Rasoio [127]Бритва (итал.). и его шайки, было из разряда тех историй, на которые туманно намекают репортеры в колонке светской хроники, вызывая вежливое недоверие проницательного читателя, а поколение спустя эту историю, во всех ее неприглядных подробностях, обстоятельно изложит в своих мемуарах какая-нибудь аристократическая особа. Вот главные составляющие сюжета: королевская свадьба, которая должна в скором времени состояться в Вене, ревнивая «графиня Икс» (под этим именем вывел ее благоразумный репортер) и кое-какие документы, с помощью которых можно сыграть злую шутку, расстроив в пух и прах намечающееся бракосочетание (высокородная мемуаристка не утаит ни одной детали). Чтобы заполучить эти бумаги, графиня и прибегла к услугам Гвидо, решив, что лишь этому прославленному негодяю она сможет доверить столь важную миссию. С первой частью задания — кражей документов — Гвидо справился превосходно, но тут же обнаружил за собой погоню. В ситуации, когда мошенник выполняет грязную работу, есть определенные неудобства: если графиня имела некоторое моральное право на документы, то сообщник ее не имел права даже находиться на свободе. Гвидо было предъявлено не менее полудюжины обвинений, по каждому из которых его могли арестовать, покажись он в любой европейской столице. Из Вены ему удалось ускользнуть по Северной железной дороге[128]Имеется в виду Северная дорога кайзера Фердинанда, функционировала во времена Австро-Венгерской монархии. Основная линия — от Вены до соляных копей близ Кракова; на станции Освенцим соединялась с Прусской железной дорогой., и так как пункт назначения поезда был известен полиции, Гвидо весьма изобретательно остановил экспресс близ Часлау и дальше поехал через Хрудим. К тому моменту за ходом «игры» наблюдало множество внимательных глаз, и они-то знали, «куда смотреть». Дипломатия и правосудие объединили свои усилия, и началась лисья охота: лишь только Гвидо забивался в нору, его вытаскивали оттуда, и он вынужден был искать другое укрытие. Из Пардубице он бежал в Глац, оттуда в Бреслау, затем в Штеттин. Поскольку графиня заплатила весьма щедро, у Гвидо было достаточно денег, чтобы продолжать путешествие; как только выпадала возможность, он встречался со своими сообщниками, а затем вновь с ними расставался. Неделя такой гонки, и Гвидо очутился в Копенгагене, все еще не имея ни минуты, чтобы отдышаться, поскольку и в этом городе он не достиг своей цели. Он добрался до Мальме на пароме, там сел на ночной поезд до Стокгольма и утром уже плыл по Соленому морю. Для отвода глаз Гвидо заскочил в Або, намереваясь попасть оттуда в Ревель и таким образом вернуться обратно в Центральную Европу наименее проторенным путем. Но и здесь удача ему не улыбнулась, однако его вовремя предупредили, и, оберегаемый некоей таинственной силой, он ухитрился пересесть с парохода на лодку и, проплыв извилистым путем меж бесчисленных островов и шхер архипелага, добрался до Гельсингфорса. Через двое суток он оказался во Фрихауне[129]Глац — бывшее графство в Силезии, юго-восточная часть Бреславского округа; Бреслау — ныне Вроцлав; Штеттин — ныне Щецин; Соленое море — залив в Балтийском море; Або — шведское название финского города Турку; Ревель — так назывался Таллин до 1917 г.; Архипелаг — имеются в виду острова между Ботническим и Финским заливами Балтийского моря; Гельсингфорс — шведское название столицы Финляндии Хельсинки; Фрихаун — внешняя часть Копенгагенского порта, где крупные суда стояли в доках перед отплытием на Восток., оторвавшись от погони и получив кратковременную передышку.

Для того чтобы понять смысл этих метаний, необходимо вспомнить, чего ради все было затеяно. Гвидо колесил по Европе отнюдь не из желания полюбоваться достопримечательностями и, уж конечно, не из любви к приключениям. Ведь каждый шаг для него был жизненно важен, каждый бросок вперед или отход назад напрямую подчинен его постоянно меняющимся планам. В кармане у этого человека лежали бумаги, ради которых он подвергал себя смертельному риску. Цену за свои услуги он назначал более чем высокую — игра стоила свеч! Однако, чтобы считать сделку завершенной, необходимо было передать бумаги в руки особы, его нанявшей. А на другом конце Европы эта особа ждала, едва сохраняя спокойствие, поскольку сама находилась под постоянным наблюдением. Графиня Икс занимала достаточно высокое положение в обществе, чтобы пребывать вне пределов досягаемости для секретных служб своей страны, но все подступы к ней надежно охранялись. Теперь задачей Гвидо было получить достаточно долгую передышку для того, чтобы уведомить графиню о своем положении, после чего она могла бы отправить к нему доверенное лицо. Вся эта сложно составленная интрига готова была рассыпаться в прах, и хотя до сих пор Гвидо удавалось скрываться от правосудия, но время уже поджимало.

— Его след потеряли после Хутолы, — сообщил Бидл, объясняя положение дел Максу Каррадосу. — Через три дня выяснили, что он вернулся обратно в Копенгаген, но к тому времени ему уже удалось скрыться. И теперь у них нет ни одной зацепки, кроме сообщений от некоего Флердоранжа в колонке срочных объявлений в «Таймс». А графиня спешно отбыла в Париж, и Лафайяр думает, что следы ведут в Лондон.

— Полагаю, Министерство иностранных дел горит желанием помочь?

— Как будто бы так, сэр, — согласился Бидл. — Но в моих инструкциях, конечно, не указано, куда именно следует «посмотреть». Что волнует нас, так это получить очко в свою пользу.

Ребята из Ярда до сих пор точат на нас зуб из-за Ганса Дудочника.

— Так оно и есть, — признал Каррадос. — Что ж, подумаю, что я смогу для вас сделать, если представится случай. Ставьте меня в известность обо всем происходящем, а если сами до чего-нибудь додумаетесь — приходите ко мне, обсудим, скажем, в… Сегодня у нас среда? Думаю, удобно будет в пятницу вечером.

Не будучи педантом, в такого рода вопросах Каррадос старался быть пунктуальным. Есть люди, которые считают, что обещания надо выполнять во что бы то ни стало: они опоздают к смертному одру родного дяди, лишь бы сдержать слово, данное последнему бродяге. Слепой детектив придерживался куда более приземленных взглядов. «Мое слово, — случалось ему заметить, — как и я сам, подчиняется обстоятельствам. Если я дал обещание, то оно имеет силу при условии, что не произойдет ничего более важного, что воспрепятствует исполнению оного. Людям здраво мыслящим это совершенно понятно». И надо же такому случиться, что в этот раз действительно произошло нечто непредвиденное.

Как раз в пятницу вечером, перед ужином, Каррадоса вызвали к телефону для личного разговора. Грейто-риг, его секретарь, вошел и доложил, что он принял звонок, но кроме своего имени — Бребнер — позвонивший ничего ему не сказал. Имя было Каррадосу незнакомо, но в этом факте не было ничего необычного, и он подошел к телефону.

— Макс Каррадос у телефона. Я слушаю вас.

— Это в самом деле вы, сэр? Мистер Бриквилл велел мне связаться с вами лично.

— Что ж, вы на верном пути. Бриквилл, говорите? Вы из Британского музея?

— Да. Я Бребнер из Отдела искусства Передней Азии. У нас тут страшный переполох. Мы только что узнали, что некто сумел пробраться во Второй внутренний Греческий зал и похитить содержимое нескольких витрин. Все ломают головы, как это ему удалось.

— Что пропало? — спросил Каррадос.

— На данный момент с уверенностью можно сказать, что украдено шесть ящиков с греческими монетами, от тысячи до тысячи двадцати, по приблизительным подсчетам.

— Ценные?

В трубке послышался отрывистый смешок, исполненный горечи.

— О да! Похоже, негодяй хорошо знал свое дело. Все сохранные образцы лучшего периода. Сиракузы, Мессина, Кротон, Амфиполь. Евмен, Евенет, Кимон. Шеф места себе не находит.

Каррадос зарычал. Его пальцы наизусть помнили каждую монету.

— Скажите, что вы предприняли? — потребовал он.

— Мистер Бриквилл уже побывал в Скотленд-Ярде, и там ему посоветовали пока не поднимать шума. Мы бы очень не хотели, чтоб слухи о происшедшем вышли за пределы музея. Думаю, вы понимаете.

— Насчет меня можете не беспокоиться.

— Вот почему мне было поручено переговорить с вами лично. Мы уже оповестили всех крупных торговцев монетами и коллекционеров, которым преступники могут предложить монеты, если полагают, что мы еще не обнаружили пропажу. Судя по выбору монет, работали профессионалы, и мы не думаем, что они сдадут добычу в ломбард или торговцам ценными металлами: риск невелик, поэтому нам и не хочется заявлять о пропаже во всеуслышание.

— Да, наверное, так и следует поступить, — согласился Каррадос. — Есть ли у мистера Бриквилла просьба ко мне лично?

— Да, сэр: если вам предложат купить подозрительные греческие монеты или вы что-то услышите о них, не могли бы вы присмотреться… я имею в виду, вдруг это наши монеты. И если вы их узнаете, сразу же свяжитесь с нами и со Скотленд-Ярдом.

— Конечно, — ответил слепой. — Скажите мистеру Бриквиллу, что если я нападу на след, тут же дам знать. Передайте мои соболезнования и скажите, что я переживаю эту потерю как личную… Кажется, мы раньше не встречались, мистер Бребнер?

— Нет, сэр, — робко произнес голос, — но я счел бы за честь… Возможно, благодаря этому прискорбному обстоятельству наше знакомство наконец состоится.

— Вы очень добры, — отозвался Каррадос. — Я к вашим услугам… Должен признаться, что монеты — моя слабость, и я провел множество часов наедине с вашей восхитительной коллекцией. Вот почему это дело стало для меня личным. Всего доброго.

Пропажа монет серьезно обеспокоила Каррадоса, хотя он и утешал себя мыслью, что в конечном итоге скиталицам суждено вернуться обратно в музей. То, что за возврат сокровища могут потребовать выкуп в несколько тысяч фунтов, в сложившейся ситуации ему казалось наименьшим злом. Он буквально содрогался от ужаса, воображая, как добыча грабителей, под давлением обстоятельств или просто по незнанию, отправляется прямиком в плавильный котел. От этой навязчивой мысли у слепого энтузиаста совершенно пропал аппетит. Он ожидал инспектора Бидла, который был озабочен расследованием своего дела, но из головы никак не шло то, что сказал ему Бребнер. Каррадоса угнетала малейшая вероятность того, что монеты могут уничтожить, поэтому он рассеянно слушал Грейторига, который как раз беседовал с ним, когда вошел Паркинсон. Ужин закончился, но Каррадос задержался дольше обычного, в полном молчании покуривая легкую турецкую сигарету.

— Какая-то леди желает видеть вас, сэр. Она сказала, что имя ее вам вряд ли знакомо, но ее дело вас заинтересует.

Довольно необычная форма сообщения привлекла внимание обоих мужчин.

— Скажите, Паркинсон, ведь вы с ней не знакомы, верно? — поинтересовался хозяин. На секунду безупречно вышколенный Паркинсон, казалось, лишился языка, а затем высказался в своей самой напыщенной манере:

— С прискорбием вынужден сообщить, что до сих пор был лишен такой чести.

— Позвольте, лучше я займусь ею, сэр, — произнес Грейториг несколько самоуверенно. — Это, наверное, собирательница пожертвований.

Каррадос улыбнулся и покачал головой. Затем повернулся к слуге:

— Я буду в кабинете, Паркинсон. Через три минуты приведите ее туда. А вы, Грейториг, останьтесь и выкурите еще сигаретку. К этому времени она либо уже уйдет, либо и вправду заинтересует меня.

По прошествии трех минут Паркинсон отворил дверь в кабинет.

— К вам леди, сэр, — объявил он. Если бы Каррадос был зрячим, он увидел бы молодую женщину, чрезвычайно просто, почти безвкусно одетую, пышнотелую и полногрудую. На ней была тонкая вуаль, которая, однако, не могла скрыть непривлекательности ее лица. Лицо это было смуглым, а над верхней губой темнела довольно густая поросль, отличающая брюнеток южного типа. Но хуже всего выглядела кожа незнакомки, сплошь покрытая какой-то отвратительной сыпью. Войдя, она окинула комнату и ее хозяина беглым, но цепким взором.

— Прошу вас, мадам, присаживайтесь. Вы желали видеть меня?

Мимолетная усмешка мелькнула в уголках ее рта и тотчас исчезла, и в это мгновение лицо посетительницы могло показаться не столь уж неприятным. Усевшись, она задержала взгляд на застекленном ящике, что стоял на столе, и глаза ее ярко блеснули.

— Ведь вы же синьор Каррадос, своей персоной? — спросила она.

Улыбнувшись, Каррадос признал правоту гостьи. Он немного повернул голову, вероятно для того, чтоб лучше слышать ее необычный голос, высокий и резкий.

— Знаменитый коллекционер древностей?

— Я действительно кое-что коллекционирую, — сдержанно признал Каррадос.

— Вы меня простите, синьор, если я не очень правильно говорю. Когда я жила в Неаполь, моя мать и я, мы держали пансион, у нас жили много англичаны и американы. Я набралась слов, но с тех пор, как женилась и поселилась в Калабрия, мой английский я упустила… нет-нет, не так, правильно сказать — совсем запустила.

— Ну что вы, все просто отлично. Уверен, мы с вами прекрасно поймем друг друга.

Леди бросила пронзительный взгляд на Каррадоса, но лицо слепого джентльмена хранило учтивое выражение, и она продолжила:

— Мой муж по имени Феррайя. Микеле Феррайя. Мы имеем виноградник и немного собственность возле Форенцана. — Она сделала паузу и осмотрела кончики своих затянутых в перчатки пальцев, прежде чем перейти к самому важному. — Синьор, — выпалила она наконец, — законы в моя страна совсем не хорошие!

— Судя по тому, что я слышу, — сказал Каррадос, — ваша страна — совсем не исключение.

— Есть бедный работник в Форенцана, Джанни Верде по имени, — без запинки продолжала свою речь посетительница. — Он один раз копает в виноградник у мой муж и стукает своя лопата об преграда. «Ага, — говорит Джанни, — что такое тут есть?» И он опускается на колена, чтобы посмотреть. И видит кувшин для масло, кувшин из красная глина, синьор, какие пользовались давно раньше. И он полный серебряные монеты! Джанни бедный, но он мудрый. Он разве сообщает власти? Нет-нет, он понимает, что там все нечестные. Что нашел, он несет к мой муж, как знает его за очень честный человек. Мой муж тоже решает быстро, долго думать не стал: «Джанни, — он говорит, — держи свой рот на замок, это для твоя пущая польза». Джанни понимает, ведь он доверяет мой муж. Он делает знак согласен. Потом он снова берет лопата и идет копать. Мой муж немного понимает в эти вещи, но не совсем. Мы смотрим коллекции в Мессина и Неаполь, и даже Рим, мы видим другие серебряные монеты, похожие, мы узнаем, что они очень ценные. Они есть разные размеры, но большинство — как одна лира, а толщиной — как две лира. На одна сторона изображает большая голова языческий бог, а на другая — о, но так много всего я не могу запоминать! — Жестом полного отчаяния гостья изобразила безнадежное разнообразие вариантов.

— Колесница, запряженная парой или четверкой мулов? — предположил Каррадос. — Орел, несущий зайца? Летящая фигура в венке? Военные трофеи? Что-нибудь из перечисленного подходит?

— Si, si, benel[130]Да, да, много! (итал.) — вскричала мадам Феррайя. — Вы меня понимаете, я это ощущаю! Мы очень осторожные, потому что с любой сторона могут грабить, и закон несправедливый. Подумать: это запрещено даже забирать монеты из страна, но если мы пробовать распоряжаться их у себя дома, то монеты будут конфисковать, а нас наказывать, как они есть tesoro trovato, или драгоценный клад по-вашему, и принадлежат к государство — эти монеты, которые трудолюбивый Джанни находил, которые так давно клали в земля, где имеется виноградник у мой муж!

— Итак, вы привезли их в Англию?

— Si, синьор. Говорят, ваша страна справедливая, есть богатые знатные люди, которые могут купить наши монеты за высокая цена. Также я умею говорить немножко на ваш язык, это нам помогает.

— Полагаю, монеты сейчас находятся в вашем распоряжении? Можете вы мне их показать?

— Мой муж их сохраняет. Я вас туда веду, но вы как английский синьор сначала даете parola d'onore[131]Честное слово (итал.). не предать нас или не рассказать об этом для другие люди.

Каррадос предвидел такой поворот событий и решил согласиться.

Ему еще предстояло поразмыслить, стоит ли держать слово, данное людям, якобы нашедшим драгоценный клад, ведь они могли оказаться теми самыми мошенниками, что ограбили Британский музей. Но здравый смысл требовал немедленно принять предложение и не придираться к условиям, выдвинутым мадам Феррайя, иначе все могло закончиться плачевно. Если монеты стали добычей грабителей, что казалось несомненным, скромный выкуп был бы самым безопасным способом вернуть бесценные сокровища, и в этом случае Каррадос мог бы выступить в роли посредника.

— Я согласен на ваши условия, мадам, — объявил он.

— Этого достаточно. Теперь я веду вас в то место. Нужно, чтоб вы один меня провожаете, потому что мой муж совсем сумасшедший в эта страна, где не может понимать ни одно слово, что говорят вокруг. Его бедный ум кричит: «Караул, окружают!» — когда он видит, как два иностранца идут к наш дом. Мой муж, он стал очень ужасный из-за свое беспокойство. Только представите, он держит на огонь котелок с расплавленный свинец и тут же бросит туда клад и расплавит его совсем, если будет решать, что опасность пришел.

«Что ж, — подумал Каррадос, — вполне естественная мера предосторожности для простого виноградаря из Калабрии!»

— Очень хорошо, — продолжал он уже вслух, — я пойду с вами совсем один. Но где же это место?

Мадам Феррайя порылась в древнем кошельке, который она извлекла из своей порыжевшей сумочки, и предъявила клочок бумаги.

— Иногда люди не понимают, как я говорю это название, — объяснила она. — Sette[132]Семь (итал.). , Херрингбон…

— Вы позволите? — сказал Каррадос, протягивая руку. Он взял бумагу и кончиками пальцев коснулся написанного. — Ну конечно, Херонсборн-плейс, семь. Это на краю Херонсборн-парк, не так ли? — Говоря это, он небрежно положил бумажку на край стола и поднялся. — На чем вы приехали, мадам Феррайя?

Мадам следила за действиями Каррадоса с затаенной усмешкой, которая, однако, не прозвучала в ее голосе.

— На автобус — сначала один, потом другой, на каждый поворот спрашиваю, и так без конца! — вздохнула она.

— Сегодня вечером я уже отпустил шофера, так как не собирался никуда выезжать, но сейчас вызову такси, и машина уже будет у ворот, когда мы выйдем. — Быстро справившись с этим делом, Каррадос позвонил Грей-торигу по домашнему телефону.

— Я собираюсь наведаться в Херон-сборн-парк, — объяснил он. — Вы меня, пожалуйста, не ждите, но если кто-нибудь придет с визитом, передайте, что я уехал не более чем на час.

Паркинсон беспокойно кружил по холлу. С совершенно несвойственной ему навязчивостью он пытался предложить своему хозяину то одну вещь, то другую, в чем Каррадос абсолютно не нуждался. На этого, обычно столь любезного и почтительного человека непривлекательная внешность мадам Феррайя, кажется, действовала чарующе: эта леди то и дело обнаруживала, что ее пристально разглядывают, и всякий раз Паркинсон виновато отводил взгляд. Но никакие странности поведения слуги не могли задержать хозяина больше, чем на пару минут.

— Разве я не еду с вами, сэр? — В этом вопросе прозвучал недвусмысленный намек на то, что будет гораздо лучше, если хозяин отправится не один.

— На сей раз нет, Паркинсон.

— Как скажете, сэр. Может быть, вы оставите номер, по которому можно будет позвонить в случае необходимости?

— Я отдал все необходимые распоряжения мистеру Грейторигу.

Исчерпав все ресурсы, Паркинсон отступил. Идя с Каррадосом по подъездной аллее, мадам Феррайя захихикала с издевкой:

— Ваш слуга думает, что я могу вас кушать, синьор, — игриво заявила она.

Каррадос, прекрасно понимавший, почему Паркинсону изменила его обычная выдержка, — ведь сам он узнал в мадам Феррайя прелестную Нину Брен, участницу истории с сицилийской тетрадрахмой, лишь только та открыла рот, — по достоинству оценил дерзкую шутку. Но прошло целых полчаса, пока то же открытие совершил Паркинсон. Недавно приехавший инспектор Бидл как раз беседовал с Грейторигом, когда преданный камердинер ворвался к ним и, в состоянии глубочайшего отчаяния (каковым его до сих пор видеть никому не приходилось), выпалил в качестве предисловия:

— Ее уши, сэр! Я узнал ее по ушам! — А затем поведал, как, оставшись в одиночестве, он заставил свою память работать на полную мощность и как подозрения его сменились сначала уверенностью, а затем — страхом.

Тем временем объект его беспокойства вместе со своей спутницей как раз садились в такси.

— Херонсборн-плейс, семь, — сказал шоферу Каррадос.

— Нет-нет, — вмешалась дама, словно приняв какое-то решение, — пусть он останавливается в начало улица. Идти недалеко. Вдруг мой муж помутится в разум: темно, он будет думать, что это полиция пришла его арестовать, лучше не надо.

— Брекедж-роуд — на пересечении с Херонсборн-плейс, — назвал Каррадос новый адрес.

Среди знающих людей Херонсборн-плейс пользовалась репутацией самого заброшенного уголка в радиусе четырех миль. Стоит ли объяснять, что это был глухой тупик. Одной стороной улица граничила с Херонсборн-парком, однако же он ниоткуда не просматривался. По обеим сторонам — то поодиночке, то парами — выстроились неприметные домишки, зато таких обширных тенистых садов, как здесь, не встречалось в округе. Агенты по продаже недвижимости расхваливали их «очаровательную старомодность» или же «наличие современных удобств» — в зависимости от предпочтений своих клиентов.

Такси отпустили на углу, и мадам Феррайя повела своего спутника по тихой пустынной улочке. Ее болтовня стала еще более оживленной, она говорила без умолку, лишь укрепив подозрения Каррадоса, что ведут его не туда.

— Мадам Феррайя, боюсь, как бы, приглядывая за мной, вы не пропустили нужный дом. Номер семь, не так ли? — прервал он ее излияния.

— Не пропущу, — быстро ответила она. — Он немного дальше. Номера идут с другого конца. Но мы уже пришли. Ессо! [133]Вот! (итал.)

Она остановилась у ворот и, отперев их, провела Каррадоса внутрь. Они вошли в сад, влажный и напоенный сладкими ароматами росистого вечера. Когда женщина повернулась, чтобы закрыть ворота на засов, благовоспитанный джентльмен попытался опередить ее, при этом с его головы слетела шляпа.

— О, простите мою неуклюжесть, — извинился он, нащупывая шляпу на ступеньках. — Мои прежние порывы и моя нынешняя беспомощность… Увы, мадам Феррайя.

— На ошибках учатся, — важно проговорила мадам. Вряд ли она подозревала, бедняжка, что как раз в тот момент, когда она изрекала эту избитую истину, Каррадос, под покровом темноты и шляпы, загубил золотой перстень с печаткой, нацарапав им семерку на ступеньке сада, чтобы можно было опознать это место, если понадобится. Очень уж подозрительна улица, нумерация домов которой начинается с глухого конца.

— Крайне редко, — заметил Каррадос. — Ошибившись раз, люди не перестают рисковать. Итак, мы на месте?

Мадам Феррайя открыла входную дверь и пропустила Каррадоса в узкую прихожую. Щелкнул замок. Комната, в которую его привели, находилась в задней части дома и, стало быть, окнами выходила в парк. И вновь в двери повернулся ключ.

— Прославленный мистер Каррадос! — объявила мадам Феррайя с ноткой триумфа в голосе. Она сделала жест рукой в направлении поджарого черноволосого мужчины, стоявшего возле двери, в которую они вошли. — Мой муж.

— В нашем скромном жилище, без всяких церемоний, — в том же духе откликнулся тот, — это прекрасно!

— Еще более прославленный месье Домпьер, если не ошибаюсь? — парировал Каррадос. — Рад личному знакомству.

— Так вы знали! — воскликнул собеседник (оказавшийся не кем иным, как Домпьером). — Стокер, вы были совершенно правы, я должен вам сотню лир. Кто же узнал тебя, Нина?

— Понятия не имею, — сердито отозвалась мадам Домпьер безо всякого акцента. — Может, наш слепой гость сам и догадался.

— Неужели вы считаете, что вашу несравненную супругу можно забыть так скоро? Эх вы, Домпьер, а еще француз!

— Вы все знали, месье Каррадос, — повторил Домпьер, — и все-таки отважились сюда прийти. Вы или дурак, или герой.

— Он энтузиаст — это еще хуже, — пояснила Нина. — Я ведь тебе говорила: совершенно не важно, узнает он меня или нет.

— Без сомнения, месье Домпьер, вы сгущаете краски, — проговорил Каррадос. — Однако не могу не отдать должного вашему усердию. И хотя обстоятельства нашей встречи достойны сожаления, я попробую извлечь из нее максимум пользы. Позвольте мне взглянуть на то, о чем вела речь мадам, и мы обсудим, сколько это может стоить. Я уполномочен вести переговоры.

Немедленного ответа не последовало. Со стороны Домпьера донеслось угрюмое фырканье, а со стороны мадам Домпьер — хихиканье (которое к тому же сопровождалось гримаской). Настал один из редчайших моментов в жизни Каррадоса: он совершенно потерял нить происходящего. Инстинктивно он обернулся к тому, кого Домпьер называл Стокером, — человек этот, должно быть, стоял где-то возле окна.

— Что ж, наше знакомство действительно состоялось благодаря этому прискорбному обстоятельству.

На одно ужасное мгновение Земля словно перестала вращаться. А затем в голове Каррадоса будто вспыхнул ослепительный свет: наконец-то он понял все. Со скрипом и скрежетом все части гигантской головоломки встали на место, и он увидел истинную картину преступления. Из Британского музея ничего не похищали! Эта столь правдоподобная история была такой же выдумкой, как и рассказ о драгоценном кладе, в который верилось с трудом. Теперь Каррадосу было ясно, что только в таком виде этот план мог сработать, две истории столь умело дополнили друг друга, что он просто не мог не ввязаться в это дело! Но даже страдая от осознания того, в каком глупом положении он сейчас находится, Каррадос восхищался гениальностью замысла: как они точно рассчитали каждый ход! По-настоящему опасную ловушку замаскировали до смешного неумело расставленными силками, и, хотя уловка была стара как мир, Каррадос попался.

— А это, — продолжал знакомый голос, — Макс Каррадос. Тот самый Каррадос, благодаря проницательности которого правительство — будем справедливы, только нынешнее правительство — надеется перехитрить этих ужасных иностранцев! О, бедная моя страна!

— Это и вправду месье Каррадос? — саркастически поинтересовался Домпьер. — Нина, ты уверена, что не привела вместо него человека из Скотленд-Ярда?

— Basta![134]Хватит! (итал.) Вот он, перед вами — чего вам еще надо? Перестаньте издеваться над бедным слепым джентльменом! — ответила мадам Домпьер с деланым сочувствием.

— Я как раз хотел поинтересоваться, — спокойно сказал Каррадос, — вот я, перед вами — и что теперь? Может, вы скажете, мистер Стокер?

— Прошу прощения, но Стокер[135]Стокер (stoker) — кочегар (англ.). — всего лишь дружеское прозвище, которое я получил в результате одного пустячного случая, когда плыл на рейсовом пароходе, а в нем обнаружилась неисправность. Это наименование демонстрирует поистине младенческую беспомощность представителей криминального сообщества в искусстве давать клички вкупе с прискорбной скудостью фантазии. Мое настоящее имя Монморанси, мистер Каррадос. Юстас Монморанси.

— Благодарю вас, мистер Монморанси, — серьезно сказал Каррадос. — Сейчас мы по разные стороны баррикад, но я почел бы за честь оказаться с вами в кочегарке «Бенвенуто».

— Там было приключение, — проворчал англичанин, — а тут — дело.

— Именно так, — согласился Каррадос. — Поэтому я не то чтобы жалуюсь… Но, полагаю, сейчас самое время объяснить — вы ведь не откажете мне, верно? — с какой целью меня сюда заманили и зачем все это было затеяно?

Монморанси обратился к своему сообщнику:

— Домпьер, — голос его прозвучал резко, — какого черта мистеру Кар-

радосу до сих пор не предложили сесть?

— Ах, боже мой! — вздохнула мадам Домпьер с трагической обреченностью и откинулась на спинку дивана.

— Scusi[136]Прошу прощения (итал.). , — ухмыльнулся ее супруг и с преувеличенной любезностью пододвинул гостю стул.

— Ваше любопытство вполне естественно, — продолжал Монморанси, холодно взглянув на кривляющегося Домпьера. — Хотя мне кажется, что к этому времени вы должны были бы догадаться, в чем дело. Да я и не сомневаюсь, что вы уже все прекрасно поняли, мистер Каррадос, и пытаетесь выиграть время. Просто чтоб убедить вас, что нам нечего бояться, я не откажу вам в такой любезности.

— Давай поживее, — недовольно пробурчал Домпьер.

— Спасибо, Билл! — с дружеской фамильярностью воскликнул англичанин. — Не премину сообщить Бритве о вашем образцовом поведении. Да, мистер Каррадос, как вы уже догадались, ваше пребывание здесь связано с делом графини Икс. Уверен, вы сумеете оценить причину вашего временного заключения как комплимент в свой адрес. Когда обстоятельства наконец-то сложились удачно и мы поняли, что именно Лондон станет местом встречи, вы, и только вы, стояли у нас на пути. Мы догадывались, что у вас будут просить помощи, и, признаюсь, опасались, что вы смешаете нам карты. Так и случилось: нам известно, что инспектор Бидл приходил к вам, а он сейчас ведет только это дело. Потребовалось срочно вывести вас из игры хотя бы на три дня. И вот вы здесь.

— Понимаю, — кивнул Каррадос. — Завлечь меня сюда вам удалось, а как вы собираетесь меня удержать?

— Безусловно, эту проблему можно решить по-разному. Знайте, что домик, в котором мы находимся, снят как раз с этой целью. Итак, перед нами три пути. Первый путь легок и приятен, он зиждется на мирном сотрудничестве. Второй путь более тернист, на него нам придется ступить в случае вашей несговорчивости. Есть и третий, но право же, мистер Каррадос, я надеюсь, что вы не вынудите меня даже упоминать эту возможность! Понимаете, мне противна сама мысль о том, что двоим сильным здоровым мужчинам придется причинить хоть какой-то физический ущерб беспомощному слепому человеку. Надеюсь, вы будете благоразумны и покоритесь неизбежному.

— Неизбежное — единственное, чему я покоряюсь без возражений, — ответил Каррадос. — И что же дальше?

— Вы напишете своему секретарю записку, в которой будет сказано, что в доме номер семь на Херонсборн-плейс вы узнали нечто такое, что потребовало вашего немедленного отъезда за границу на несколько дней. Между прочим, мистер Каррадос, хотя мы действительно находимся на Херонсборн-плейс, однако номер дома другой.

— Увы мне, увы! — вздохнул пленник. — Похоже, вы обошли меня на всех поворотах, мистер Монморанси!

— Разумная предосторожность. Однако мы не рискнули пойти дальше и неверно назвать вам улицу, так как вы могли бы заподозрить неладное. Продолжим: для большей убедительности вы велите своему слуге Паркинсону сесть завтра на первый же бот-трейн[137]Бот-трейн — поезд, расписание которого согласовано с движением пароходов (см. Глоссарий, 40). , пусть возьмет все необходимое и остановится, как обычно, у Маскота, где и будет дожидаться вашего прибытия.

— Весьма убедительно, — признал Каррадос. — А где я буду на самом деле?

— В одном милом, но весьма уединенном месте: бунгало на южном побережье. Мы постараемся учесть все ваши пожелания. Там будет лодка — вы сможете покататься или порыбачить. Туда вас отвезут на машине, а потом доставят обратно, прямо до ворот вашего дома. В этом местечке действительно приятно провести несколько дней. Я и сам там иногда отдыхаю.

— Ваши слова звучат веско. Ну а предположим — так, ради смеха, — что я буду несговорчив?

— Все равно окажетесь там же, но обращаться с вами будут сообразно вашему поведению. Машина за вами уже приехала и стоит в укромном уголке на той стороне парка. Мы выйдем в сад черным ходом, пройдем через парк и усадим вас в машину — в любом случае.

— А если я буду сопротивляться? Человек, которому было угодно назвать себя Юстасом Монморанси, пожал плечами.

— Не будьте глупцом, — невозмутимо сказал он, — вы прекрасно знаете, с кем имеете дело. Знаете, чем мы рискуем. Если вы попробуете позвать на помощь или иным образом подвергнете нас опасности, мы быстро вас обезвредим.

Слепой детектив знал, что это не пустая угроза. И хотя в происходящем можно было усмотреть нечто забавное и даже захватывающее, не следовало забывать, что он находился в руках людей хладнокровных и способных на все. Окна были занавешены и закрыты ставнями, так что не проникал ни шум, ни свет, все двери были заперты. Возможно, в этот момент на него был наставлен револьвер: наверняка злоумышленники не преминут пустить оружие в ход.

— Скажите мне, что нужно написать, — вздохнул Каррадос.

Домпьер одобрительно кивнул головой и подкрутил усы. Мадам с облегчением рассмеялась со своего места на диване, раскрыла какую-то книжку и принялась наблюдать поверх нее за Монморанси. Тот был весьма доволен, но постарался это скрыть, занявшись делом, и принялся раскладывать на столе перед Карра-досом письменные принадлежности.

— Я уже изложил вам суть письма, просто передайте то, что я говорил, своими словами.

— Возможно, будет лучше, если я напишу записку на листке из своего блокнота. Я всегда пишу только в нем — так будет гораздо естественнее.

— Вы так хотите, чтобы все выглядело естественно? — настороженно поинтересовался Монморанси.

— Если результат провала вашей аферы может выйти мне боком — да, хочу.

— Вот и отлично! — радостно закудахтал Домпьер и, пытаясь укрыться от ледяного взгляда Монморанси, подошел к слепому сыщику и включил ему настольную лампу. Мадам Домпьер залилась пронзительным смехом.

— Благодарю вас, месье, — сказал Каррадос, — вы все сделали правильно. То, что для вас свет, для меня — тепло: оно придает мне сил. А теперь — за дело. — Он достал блокнот, о котором говорил, и не торопясь раскрыл его на столе перед собой. Каррадос так спокойно и уверенно обежал взглядом комнату, что было невозможно представить, будто он отгорожен от мира пеленой непроницаемой тьмы. На пару секунд его взор задержался на мужчинах, стоящих по ту сторону стола, затем обратился на мадам Домпьер, лениво раскинувшуюся на диване справа от него, потом смерил длинную узкую комнату. Казалось, он заметил и окно, и дверь напротив него, не обошел вниманием и одинокую висячую лампу, которая до сих пор была единственным источником света.

— Предпочитаете карандаш? — спросил Монморанси.

— Обычно я пишу им. Однако, — добавил Каррадос, с сомнением потрогав кончик карандаша, — этот никуда не годится.

Злоумышленники напряженно следили за каждым движением своего пленника: вот он достал из кармана крошечный ножик и принялся очинять карандаш. Неужели в его голове родилась мысль использовать эту игрушку как оружие? Домпьер придал лицу свирепое выражение и потрогал рукоять своего собственного ножа. Монморанси немного понаблюдал за Каррадосом, а затем повернулся спиной к столу и двинулся к окну, тихонько насвистывая себе под нос и стараясь не замечать пристального взгляда мадам Нины.

А затем случилось то, чего никто не ожидал, и произошло это ошеломительно быстро. Каррадос уже заканчивал очинять карандаш, он оттачивал грифель, низко склонившись над столом. Он не сделал ни одного резкого движения, действия его оставались плавными и размеренными, так что никто даже не насторожился. Просто мало-помалу крошечное лезвие придвигалось к лежащему на столе электрическому шнуру… и вдруг комната разом погрузилась во мрак.

— К двери, Дом! — закричал Монморанси в ярости. — Я у окна! Не дай ему уйти!

— Я уже тут, — ответил Домпьер от двери.

— А он и не собирается уходить, — послышался спокойный голос Каррадоса из противоположного угла комнаты. — Вы все сейчас находитесь как раз там, где мне нужно. И вы у меня под прицелом. Если кто сдвинется хоть на дюйм — выстрелю. Имейте в виду, что стреляю я на звук.

— Ч-черт, да что это з-значит? — выдавил Монморанси под горестные причитания мадам Домпьер.

— А значит это, что мы теперь в равных условиях — трое слепцов в темной комнате. Ваше численное превосходство уравновешивается тем фактом, что я сейчас нахожусь в своей стихии, а вы — нет.

— Дом, — прошептал Монморанси во тьму, — зажги спичку, у меня кончились.

— На вашем месте, Домпьер, я бы не стал, — посоветовал Каррадос с коротким смешком. — Это может быть опасно. — Внезапно в его голосе зазвучал гнев: — Бросьте коробок! Вы стоите на краю собственной могилы, глупец! Бросьте, говорю, и так, чтоб я услышал, как он упадет.

На раздумья потребовалось не больше секунды, затем послышался звук падающего предмета — Домпьер сдался. Оба преступника затаили дыхание.

— Вот так, — спокойно сказал Каррадос, и стало окончательно ясно, кто хозяин положения. — Всегда можно договориться по-хорошему. Ненавижу, когда меня вынуждают стрелять, но вы, по-моему, до сих пор не понимаете, что происходит. Не забывайте: я-то ничем не рискую. А еще не забывайте, мистер Монморанси, что даже самый отлаженный курок при взведении слегка щелкает. Я напоминаю вам об этом для вашей же пользы, потому что если вы опрометчиво попытаетесь перехитрить меня под покровом темноты, производимый вами шум даст мне фору в пятую долю секунды. Не знаете ли вы, случайно, заведение Дзинги на Мерсер-стрит?

— Тир? — хмуро поинтересовался Монморанси.

— Именно. Если вам доведется выбраться отсюда живыми, не откажите себе в удовольствии, попросите Дзинги показать вам мишень, сделанную специально для меня. Она оснащена четырьмя часами, которые тикают не так громко, как ваши; так вот, с двадцати ярдов я попадаю в нее семь раз из семи. Он сохранил ее для забавы.

— Но у меня нет часов, — вслух подумал Домпьер.

— Нет, месье Домпьер, зато есть сердце, и, пока оно не ушло в пятки, я слышу его стук так же хорошо, как тиканье часов месье Монморанси. И к тому же оно в центре — в такую мишень гораздо легче попасть. Все хорошо, дышите, не стесняйтесь, — бедняга Домпьер от ужаса не мог вздохнуть, — мне совершенно все равно, а вам так и задохнуться недолго.

— Месье, — горячо заявил Домпьер, — клянусь, вам не собирались причинить никакого вреда. Этот англичанин просто пытался запугать вас. В крайнем случае вас бы связали и заткнули рот. Будьте осторожны: убийство — игра опасная.

— Для вас, но не для меня, — ласково возразил Каррадос. — Если вы меня убьете — вас повесят. Если же я вас убью — меня не просто оправдают, а еще и героем объявят. Представьте себе сцену: суд настроен сочувственно, зачитывают историю ваших злодейств, рассказывают, как вы меня мучили. А затем, спотыкаясь, нащупывая руками опору, появляется беспомощный слепой человек, его просят дать показания… Сенсация! Ну успокойтесь, я просто представил, как это может быть. Видите, я совершенно спокойно могу убить вас обоих и сослаться на волю Провидения. Пожалуйста, не вертитесь, месье Домпьер. Хоть я и знаю, что вы не собираетесь трогаться с места, но всякое может случиться…

— Прежде чем умереть, — сказал Монморанси с деланым смехом, — я хотел бы узнать, месье Каррадос, что случилось со светом. Не уверен, что это работа Провидения.

— Буду великодушен — не стану подозревать вас в том, что вы просто пытаетесь выиграть время. Вам бы, конечно, уже следовало догадаться, как все произошло. Но в подтверждение того, что мне бояться нечего, я не прочь занять вас разговором. У меня в руке был острый нож — вы справедливо заключили, что как оружие он бесполезен, — а прямо под носом — электрический шнур от лампы. Устроить короткое замыкание было проще простого. Перегорели все предохранители — загляните в распределительный щит, что в прихожей, и вы в этом убедитесь. Но лучше обратитесь к месье Домпьеру, у него большой опыт работы с металлами, и наверняка он сможет в доступной форме изложить вам законы электричества.

— Как вы могли понять, что это распределительный щит в прихожей? — негодующе поинтересовался Домпьер.

— Мой дорогой Домпьер, к чему бесплодно сотрясать воздух? — ответил Макс Каррадос. — Какая разница? С таким же успехом могли бы установить его в подвале.

— Действительно, — подал голос Монморанси, — единственное, что нам сейчас нужно…

— Но он находится в прихожей! На высоте девяти футов! — злобно ворчал Домпьер. — Как этот слепой крот ухитрился…

— Единственное, что должно нас сейчас волновать, — продолжил англичанин, подчеркнуто игнорируя сообщника, — так это то, как мистер Каррадос собирается поступить в конечном итоге.

— Конец предсказать не так легко. Однако же я всецело за поддержание статус-кво. Застанет ли первый проблеск наступающего утра нас в том же тягостном положении? Вряд ли, потому что совместными усилиями мы погрузили эту комнату в вечный мрак. Возможно, ближе к утру Домпьера сразит сон, а когда во сне он перекатится к двери, я, ошибочно приняв его движение за попытку к бегству, пошлю ему пулю прямо в… Пардон, мадам, я не подумал — но, заклинаю вас, не двигайтесь!

— Я протестую, месье!

— Не надо протестовать, просто сидите тихо. В конце концов, вполне вероятно, что первым заснет мистер Монморанси.

— Думаю, мы преувеличиваем трудности, — отозвался тот, видимо осененный какой-то идеей. — Сыграем последнюю партию в открытую, если угодно. Нина, мистер Каррадос не причинит тебе никакого вреда, что бы ни случилось, уж будь уверена. Когда я скажу, ты встанешь…

— Есть одно «но», — решительно прервал его речь Каррадос. — Моя позиция весьма ненадежна, и рисковать мне неохота. Вы верно заметили, что я не смогу причинить вреда мадам Домпьер, так что вы двое — залог ее хорошего поведения. Если она встанет с дивана, вы, Домпьер, упадете. Если сделает шаг — мистер Монморанси последует за вами.

— Умоляю, carissima[138]Превосх. степень от итал. сага — любимая., не делай этого! — с пылкой заботой убеждал Нину муж. — Ведь вместо меня он по ошибке может попасть в тебя. Мы придумаем что-нибудь получше.

— Вы не осмелитесь, мистер Каррадос! — взорвался Монморанси, впервые проявив признаки слабости в этом поединке характеров. — Он не осмелится, Домпьер. Хладнокровно, без всякого повода — да никакой суд присяжных вас не оправдает!

— И этот отказывается отдать должное вашей красоте, мадам Нина, — с шутливой галантностью сказал слепой детектив. — Мой поступок, должно быть, признают несколько своевольным, но когда вы, изящно одетая, в своем настоящем облике, займете свидетельское место и я скажу: «Господа присяжные! В чем моя вина? В том, что я сделал мадам Домпьер вдовой?» — меня оправдают из одной лишь признательности. Мадам, отнюдь не все мои соотечественники слепцы или монахи.

Домпьер дышал спокойно до тех пор, пока с дивана не донеслись приглушенные звуки, однако трудно было с уверенностью сказать, какова их природа: захлебывается ли мадам Нина рыданиями или заходится от смеха.

Прошло, должно быть, около часа с того момента, как мадам Домпьер с торжествующим видом представила своим сообщникам Каррадоса и захлопнула дверь ловушки за слепым детективом. Минута шла за минутой, но положение оставалось неизменным, хотя как минимум двое находящихся в комнате уже пришли в отчаяние, пытаясь найти выход. Их сковывал ужас перед слепым противником, всеведущим в темноте и стреляющим без промаха. Но у мошенников в рукаве был припрятан туз, и вот настал наконец тот момент, когда они вновь воспряли духом. В прихожей послышался звук шагов, впрочем, этому обстоятельству Каррадос, казалось, не придал значения; хотя Монморанси старался говорить погромче, чтоб отсрочить решающий момент. И вот наконец шаги стали явственно слышны, и для сообщников это могло означать только одно. Монморанси отреагировал мгновенно:

— Ложись, Дом! — крикнул он. — На пол! Давай, Гвидо! Ломай дверь! Мы под прицелом!

В ответ послышались глухие удары, и дверь с треском распахнулась. Но на пороге вновь прибывшие — их было человек пять — резко затормозили и на какое-то время замерли в изумлении, разглядывая невероятную сцену, освещенную светом из прихожей и их собственными фонарями. Домпьер и Монморанси распластались — один под окном, другой под дверью, — чтоб представлять наименее удобную мишень для Каррадоса. А на диване мадам Домпьер в ужасе зарылась головой в подушки. Каррадос… Каррадос оставался неподвижен, его руки покоились на столе, пальцы сплелись в замок, он кротко взирал на ворвавшихся в комнату людей и улыбался. И, глядя на эту картину, можно было подумать, что тут происходила какая-то языческая церемония: служители некоего нового культа поклонялись своему доброму божеству. Голос Каррадоса нарушил молчание:

— Вижу, инспектор, вы меня все-таки не дождались.