Онлайн чтение книги НЕМОТА
5

Отправив перед сном Владе обещанные фото, я намеревался провалиться в сон, несмотря на атакующее смятение и визгливый смех Максовской малолетки за стенкой, но куда там. Блядский всё-таки был рот у этой шестнадцатилетней студентки, с меланхолично-отрешённым видом исполнявшей на Невском хиты «Cranberries» и «Roxette». Лёжа с наушниками в ушах, понимал, что в соседней комнате намечается продолжительный секс, и знание этого, как всякий раз, отозвалось в мышцах раздражительной спаянностью.

Переехав в квартиру, мы с Максом сошлись на том, что хочешь трахаться – трахайся, но делай это тихо. Мой последний секс остался в событиях прошлогодней зимы, задолго до выселения из общаги, поэтому договор касался исключительно Макса. И первые полгода он вполне себе его соблюдал: потратился на новый диван, при возможности ночевал у своих подруг, а если те приходили, мы не пересекались и практически друг друга не слышали. В случае же с поющей Яной правил не существовало. Когда квартира заполнялась её приторно сладкими запахами, выводящими из равновесия не менее оргазмических воплей, я видел себя фетишистом, тайно перебиравшим интимные подробности чужой жизни.

Неоднократно бросал Максу упрёк в том, что не высыпаюсь, – он извинялся, обещая подкорректировать поведение громкоголосой гостьи, однако тише её визиты не становились. «Ну, сорян, чувак. Пересмотрела девочка порнухи, говорит, что секс молча не делается, – виновато смеялся он. – Чего уж?». В самом деле: чего уж? Спустя время, я смирился, но замечая в прихожей её белые мартинсы и дутый фиолетовый пуховик, знал, что нормально поспать не удастся, а прозеваешь с утра очередь в ванную – будешь ждать минут сорок, пока она намоется, высушится, нарисует жирные стрелки и замажет тоналкой подростковые высыпания. Похуизм – фишка подобных самок.

Поворочавшись под «Shortparis», часам к двум я-таки вырубился. Снились гнилые яблоки, вода, струившаяся в комнату из оконного отверстия, блёстки, облупившийся на девичьих руках розовый лак, дребезжащий автобус – в общем, не связанная логикой жуть. Я предпочитал не видеть снов. Спать в полной изоляции, оторванный от переживаний, но периодически те сквозь поросшие бурьяном потёмки бессознательного своевольно просачивались, оставляя мокрое першение в горле. То, что открылось той ночью, першением не назвать. Проснувшись на дряблом матрасе ущербной питерской квартиры, я словил всепроникающий, леденящий инсайт.

Вспомнилось лето 2009-го года. Июнь? Июль? Должно быть, июль. Матери дали с работы путёвку в оздоровительный детский лагерь, куда я не особенно рвался, но дома делать было нечего. Лучший друг чилил на даче, учитель по музыке свалил в отпуск, с одноклассниками видеться не хотелось. Как следствие, идея потусить за городом показалась не самым проигрышным вариантом. Взял гитару, пару «Каламбуров», mp-3шник, накачав альтернативы, и поехал, ожидая посредственно убить время.

Мне было четырнадцать. С незначительными успехами я отращивал волосы, пробовал писать рифмованные тексты, удачно и не очень мастурбировать, въедливо подмечая маломальское изменение в физиологии несуразного, резко вытянувшегося тела – так сказать, неторопливые осмысленные шажки в слегка пугающем отрочестве. За день до начала лагерной смены купили с матерью пару футболок рокерской тематики, арафатку и желанные красные конверсы. Гарантия их подлинности невелика, но воодушевлённый обновками, в автобусе до точки назначения я пил «Миринду» вприкуску с жареным арахисом, не догадываясь, что через неделю эмоции от обладания священными кедами покажутся пресной жвачкой на фоне фатальных событий, танком протаранивших мой сахарный мелкодонный мирок.

Лагерь открылся примерно таким, как представлялся: корпуса, сравнимые со школой, скудные четырёхместные комнаты, спортивные эстафеты, викторины, квесты. Ранний подъём, ранний отбой, варёные яйца с кашей и какао на завтрак, неудобные душевые кабины и, по стандарту, вечерние дискачи с неумелыми медляками. Несколько дней я держался напряжённо. Потратить три недели каникул на существование по жёсткому регламенту – чего уж тут радужного? Не хватало утренних бутеров с колбасой и расплавленным сыром, ванны, компа, личного пространства. С чуваками из отряда поладил, но в свободные часы уединялся в комнате послушать музыку или без энтузиазма побренчать на гитаре, пока остальные в лучших шмотках стекались в парадное фойе смотреть на танцующих девочек. Меня это не прельщало (так принципиально хотелось думать), поэтому по приезду я драматично мнил себя отрешённым изгоем. Самодостаточной одиночкой, не ведущейся за ригидным стадом. Этакий бархатистый лотос среди липкой трясины. Льстил себе. Льстил, капризничал и комплексовал, нацепив маску недотроги.

Ситуация стала меняться день на третий с новости о пресловутом конкурсе талантов, куда, не спрашивая согласия, меня вписали в колонку участников.

– Ксюша Малькова поёт, – пояснила плоскогрудая вожатая, стриженная под Твигги, – так что выберите несложную песню, и начнём репетировать.

Ксюша Малькова была из числа тех дотошных, пуритански воспитанных отличниц, с которыми невольно чувствуешь себя ничтожной омежкой. Номер с ней, казалось, заведомо обречён на провал, да и я не славился опытом выступлений. Чего уж, играл-то меньше года. Сказалось, однако, тщеславное желание выебнуться с гитарой на сцене, дабы продемонстрировать наконец непризнанный музыкальный талант. Когда после ужина на выходе из душной столовки, пропитанной запахом варёной свёклы, меня догнала Ксюша с вопросом: «Ну что, участвуем?», я покорно кивнул, спросив, что она может спеть.

–  Три полоски «Animal ДжаZ».

Окей. Сошлись на  Трёх полосках . Моё отношение к «Animal ДжaZ» было нейтральным, как в целом к русскоязычным музыкантам, не считая Глеба и Вадима Самойловых, поэтому что «Animal ДжaZ», что «БИ-2», что «Сплин» – по барабану. В библиотеке я распечатал аккорды и со следующего вечера стал в составе отряда ежедневно зависать после полдника на репах. В процессе выяснилось, что поёт Ксюша так себе и  Три полоски  – не самый удачный для неё выбор. Она не тянула ни «Смысловые галлюцинации», ни «Танцы минус». Компромиссом стала Сид и Ненси «Lumen», предложенная вожатой.

Незаметно для себя я сблизился с народом. Да так плотно и стремительно, что приноровился с пацанами гонять мяч на спортплощадке, ходить на дискотеки, против которых бастовал, перестал сычевать. Произошло это не на пустом месте. Имелась кое-какая подоплёка, подобная острой прослойке корицы в свежеиспечённом бисквите.

А утро седьмого дня выдалось суматошным. После завтрака часть из нас ломанулась гладиться, часть – собирать декорации, остальные под руководством вожатых – прогонять номера. Мы с чуваками из комнаты занимались конспирацией банок «яги», доставленных до лагеря старшим братом Костяна. Риск быть рассекреченными одновременно пугал и будоражил, породив недюжинный выброс адреналина.

– А если спалят? – спросил Кучерявый, стоя на шухере. – Предкам стуканут?

– Да забей. Сегодня все после концерта набухаются. Ты чё, первый раз здесь что ли? – бросил Костян -смуглокожий, длинный, как я, знаток лагерных дел. Отменно рисовал граффити, кстати.

Одолев обеденные тефтели с тушёной капустой, мы с Мальковой минут на пятнадцать застряли в актовом зале, откуда я прямиком направился гладить белую футболку с черепом, намывать запылившиеся кеды – причипуриваться, в общем. Заранее сунул в карман медиатор, настроил гитару. Хотелось верить, что я не налажаю, не обоссусь от волнения, а моя певичка не забудет текст. Может, накатить перед выступлением? А стоит? Вдохнув терпкий, бьющий в ноздри запах спирта из нагретой одеялом банки, побоялся раньше времени надраться, подставив Костяна или завалив выступление, потому воздержался, но пацанам для крутости сказал, что сделал пару глотков, забив запах освежающими леденцами. Прокатило, вроде.

Концерт начался в пять и продолжался часа три. Естественно, большую часть времени я сидел на гвоздях. Переживал – дебютный публичный выход как-никак. Да ещё и с человеком, который не вызывал доверия. Но при всём том не удавалось абстрагироваться от навязчивых мыслей, фривольно блуждающих по закоулкам сознания при взгляде на сидевшего через два кресла человека.

– Глеб, готов? – прилетело со стороны. – Номер с постановкой первого отряда срывается, так что следующие – вы.

Я вздрогнул. Токсичный страх прошиб до волос на затылке, а башку защекотали сомнения: «Если опозорюсь, завтра же поеду домой. Пофиг».

Плохо, хорошо ли – я не опозорился и домой не засобирался. Мы ничего не выиграли, но выступление прошло без эксцессов, народ даже попросил меня сольно исполнить на бис Три пути «Lumen», которую я учил во время подготовки. А за кулисами Саша – вожатая, которую за глаза называли просто Саньком, по-братски потрепала мою белёсую макушку, заверив близстоящих людей в том, что однажды девичий табун потопчет мои поля. Я польщённо рассмеялся – сказано-то было от симпатичной девушки. Никакие табуны, разумеется, в моей жизни не промелькнули. Ни тогда, ни многими годами позднее. А вот сам я тем вечером и последовавшей за ним ночью, вполне был не прочь стать частью стада, вкусив сочной травы с заветного поля. Звёздная трёхминутка настолько сорвала тормоза, что когда после дискача ребята из отряда предложили дождаться отбоя и после проверки тихо свалить к реке, продолжив тусич, примкнул к числу активистов, не колеблясь, поддержав авантюрную затею.

Так как кучно бежать палевно, решили поделиться на два-три человека и по очереди покинуть корпус через окно в комнате девчонок. Проблемы с комендой не страшили. Все знали: после полуночной проверки она отключается и даёт в своей каморке знатного храпака.

Сунув в рюкзак оставшийся запас алкоголя и пачку чипсов, мы с Костяном и Кучерявым миновали железное ограждение, выйдя к исхоженной асфальтированной дорожке, по какой днём ранее вожатые, как детсадовских, водили нас к воде поплескаться. Кучерявый трусился, то и дело причитал из-за порванного рукава олимпийки, нудя, что, если до его родителей дойдёт информация об этой ночи – не видать ему нового компа к учебному году, а дискотеки сменятся на огород. Мы с Костяном безудержно ржали, слушая его нытьё, но думаю, если б не выпитая бутылка дешёвого пойла и подскочивший уровень дофамина, подобное бесстрашие я бы вряд ли демонстрировал, пробираясь сквозь темень фиг знает куда и зачем. Хотя нет, я знал зачем.

Добравшись полными песка конверсами до места, откуда открывался выход к стеклянной глади чёрной реки, моментально принялся в толпе из десяти – пятнадцати человек выискивать глазами ту, ради которой пришёл.

– Пацаны, курить будете? – с ухмылкой произнёс длинноносый Дятел с первого отряда, повсеместно расхаживающий в жёлто-фиолетовой рэперской бейсболке. Не думал, что старшаки тоже явятся.

Костян без раздумий кивнул, принявшись ответным жестом извлекать из рюкзака алкашку, Кучерявый отказался, а я замешкался, видя, что, непринужденно пуская дым, она с любопытством в зелёных глазах, густо подведённых карандашом, смотрит с недвижимых качелей в нашу сторону. Как тут сказать: «Нет»? Надо быть охуительно тупым дебилом.

Взяв из холодных рук рэпера пачку сигарет и зажигалку, я неумело прикурил, надеясь не закашлять, но куда там. То была моя первая непрезентабельная проба, в ходе которой я не без гордости прихренел: «И это то, от чего люди отказаться не могут? Фигня какая-то». При этом собой остался доволен – как иначе! Самая топовая тёлочка отряда засвидетельствовала, что я не слюнявая мамкина рохля, а классный парень, ничем не хуже дымящих старшаков в рэперских кепках. Наивный.

Пока одна кучка курила, другая передавала по кругу вино и пивас. Вместе с тем завсегдатаи заводилы травили шутки, охмелевшие смеялись по поводу и без, а в качестве музыкального сопровождения звучали девчачьи повизгивания. Приземлившись на холодный песок, я вдыхал ртом речной воздух, не переставая таращиться на Настю. Сняв кроссовки и подвернув до колен синие шаровары (тем летом иметь такие было весомым признаком стилёвости среди девчонок), она органично пританцовывала в центре собравшихся под заигравшую на телефоне Poker Face , затем глотнула вина и, вынув изо рта дятла сигарету, манерно затянулась. Пряди медных волос падали на лицо, из-под чёрной майки выглядывала лямка голубого бюстгальтера. Меня коробило. Угар ушёл, оставив тошноту и растерянность. Я влюбился. Влюбился в девчонку, по которой сохло пол-лагеря. Хоть в течение недели мы мало-помалу общались, такими прыщавыми мальками, как я, Настя не интересовалась. Рядом с ней крутились парни постарше, опытные, самовитые, и гитара в таких делах – как пистолет, заряженный детскими пульками. Бесполезна. Бичуя себя за нелепые надежды, я хотел окликнуть Кучерявого и, не дожидаясь окончания веселья, вернуться в лагерь, но не тут-то было.

– Народ, допили вино? Как насчёт того, чтоб бутылку покрутить? – предложил коренастый друг Дятла с оттопыренными, как у фенека, ушами.

– В смысле? Сыграть на поцелуи, что ли?

– Ну не на раздевание же, – сально рассмеялся он. – Кто «за»?

Как ни странно, противящихся не было. Малькова, тоже прилипшая к походу, сначала ломалась, выдвигая свои условия, но видя, что всем насрать, будет она играть или нет, смиренно умолкла и, накинув на покатые плечи серую толстовку, молча заняла пространство в круге.

– Правила все знают? Первый попадос – рукопожатие, второй – объятие, потом поцелуй в щёчку, поцелуй в губы и засос.

– Прям сосаться что ли? С языками?

– С языками, Ксюша, с языками. По-французски. Не устраивает – не играй.

– Да поняла я. С языками, так с языками.

Мы с Кучерявым недоумевающе переглянулись. Не зашкварно ли играть в бутылку, не умея целоваться? Может, и зашкварно, но трусливо сбегать было ещё зашкварнее. Сидя напротив Костяна, который, судя по развязному настрою, не впервые оказался в столь щепетильной ситуации, я жалел, что не взял «Холлс». Изо рта разило противной смесью «яги», чипсов и табака, будто предварительно тухлых яиц наелся. Что может быть хуже тухлых яиц? Ничего, кроме перспективы целоваться с таким скверным привкусом во рту.

Рукопожатия, обнимашки, чмоканья в щёчку сопровождались весёленькими смешками, стёбом – об этом и рассказывать нет смысла. Первоклашки на выгуле. Но когда дело дошло до прикосновений губами, тут-то гормоны защебетали. Склизкая энергетическая аура озабоченных подростков упрямо повисла в воздухе. Парадоксально, но вертя бутылку, я с мольбами отметал вероятность, что та остановится горлом у ног Насти. И да, она не остановилась, предательски выбрав в качестве объекта для первого поцелуя обожаемую мной Малькову. Подъёб засчитан. С сомкнутыми губами сделать это было нетрудно, но когда при последующей манипуляции бутылка снова указала на жеманистую певичку, я оторопел. Внутренний шарик, застрявший в животе, сдулся. Народ загудел.

– Засос, мелкие! – в нетерпении брякнул Дятел. – Давайте. Хорош мяться.

Ксюша сконфуженно смотрела по сторонам, будто ранее не соображала, что мы тут не пазлы сели пособирать. Помню, как клокотало внутри сердце, помню отталкивающий вздёрнутый нос Мальковой. Поцелуй вышел дерьмовый. Коснувшись плотно сжатого рта малосимпатичной девчонки, пытаясь настойчиво сквозь него просунуть оробевший язык, я чувствовал лишь корки на её обветренных губах и оборонительно выстроенный ряд неровных зубов – так, словно сырой нечищеный картофель мусолил.

А на пути к лагерю молчал. Большинство отряда эмоционально обсуждало тот факт, что Кучерявый-то, как оказалось, не птенец в любовных делах, в чём все были железобетонно убеждены, и при показной скромности задал недурной такой мастер-класс, засосав около половины девчонок. Мне же было невесело. А чему радоваться? Первый поцелуй в жизни случился с Мальковой. С неприглядной, вредной Мальковой. Должно быть, бутылка издевательски угарнула над моей соломенной душонкой. Зато я видел, как Настю целовал Дятел, Костян и Лёха из первого отряда. Выглядело это как в фильмах. По-взрослому. «Завтра же поеду домой, – пронеслось в голове. – Пофиг».

Но эта мысль снова потерпела фиаско. Домой я не уехал по той причине, что утром молниеносно разлетелась информация о нашем ночном загуле, и вместо зарядки отряд во главе с помятыми от похмелья вожатыми вызвали на разговор к руководителю лагеря. Выяснить, кто конкретно участвовал в заговоре, ему не удалось, но после получасового чтения морали обзвонили родителей, доложив о непотребном поведении нерадивых детишек. Моя мама бывала подростком в детских лагерях, поэтому отнеслась демократично: ни нравоучениями, ни расспросами грузить не стала, подытожив телефонный разговор мудро: «Ты не маленький, Глеб, но имей голову на плечах, ладно?». Проситься после этого домой было смешно. Да и утренний кипиш так взбудоражил, что уезжать расхотелось.