У прибрежных буйков

Онлайн чтение книги Повесть о Гэндзи
У прибрежных буйков




Основные персонажи

Дайнагон, министр Двора (Гэндзи), 28-29 лет

Государь (имп. Судзаку) - сын имп. Кирицубо и Кокидэн

Государыня-мать (Кокидэн) - мать имп. Судзаку

Найси-но ками (Обородзукиё) - придворная дама имп. Судзаку, тайная возлюбленная Гэндзи

Принц Весенних покоев (будущий имп. Рэйдзэй), 10-11 лет,- сын Фудзицубо

Вступившая на Путь Государыня (Фудзицубо), 33-34 года,- супруга имп. Кирицубо, мать имп. Рэйдзэй

Великий министр, Высочайший попечитель, бывший Вышедший в отставку министр (Левый министр), 62-63 года,- бывший тесть Гэндзи

Сайсё но тюдзё, Гон-тюнагон (То-но тюдзё) - брат Аои, первой жены Гэндзи

Госпожа из Западного флигеля (Мурасаки), 20-21 год,- супруга Гэндзи

Госпожа Акаси, 19-20 лет,- дочь Вступившего на Путь из Акаси, возлюбленная Гэндзи

Особа из Сада, где опадают цветы (Ханатирусато), - возлюбленная Гэндзи, сестра нёго Рэйкэйдэн

Принц Хёбукё (Сикибукё) - отец Мурасаки

Носитель колчана, Югэи (Укон-но дзо-но куродо) - приближенный Гэндзи, сын Иё-но сукэ

Ёсикиё - приближенный Гэндзи

Корэмицу - приближенный Гэндзи


После того как Гэндзи столь ясно увидел во сне ушедшего Государя, беспокойство не покидало его, он помышлял лишь о том, как облегчить бремя, отягощающее душу отца. А потому, вернувшись в столицу, незамедлительно приступил к подготовке Восьмичастных чтений. Решено было провести их на Десятую луну.

Теперь люди склонялись перед Гэндзи совершенно так же, как в прежние времена. Лишь Государыня-мать, страдавшая от тяжкой болезни была неутомима в своем недоброжелательстве. «Жаль, что не удалось от него избавиться»,- думала она, но Государь оставался верным завету отца. Все эти годы не оставляла его мысль о возмездии, и, только восстановив Гэндзи в правах, он почувствовал некоторое облегчение. Глазная болезнь, которая прежде доставляла ему столько мучений, тоже не возобновлялась, но, терзаемый мрачными предчувствиями, он думал лишь о том, что жизненный срок его близится к концу и недолго осталось ему быть государем. Он часто призывал Гэндзи и доверительно беседовал с ним о делах этого мира, а поскольку вершились они теперь в полном соответствии с его желаниями, люди безмерно радовались и восхваляли его.

Близился день, намеченный Государем для отречения, и, глядя на Найси-но ками, которая целыми днями предавалась унылым размышлениям о будущем, он чувствовал, как от мучительной тревоги сжимается его сердце.

- Ваш отец покинул уже этот мир. Состояние великой Государыни день ото дня становится все безнадежнее, да и мне, наверное, совсем недолго осталось жить. Как это ни прискорбно, но скорее всего в вашей, жизни произойдут весьма значительные перемены. Я знаю, что вы всегда предпочитали мне другого, но мое сердце принадлежало вам одной, и единственное, что меня теперь беспокоит,- это ваша судьба. Легко может статься, что ваше давнее желание будет наконец удовлетворено и этот столь превосходящий меня человек станет заботиться о вас. Но даже если это произойдет, я не верю, что он когда-нибудь будет любить вас так же сильно, как я. О, если б вы знали, как больно мне думать об этом! - как-то сказал он ей и заплакал.

Лицо Найси-но ками залилось ярким румянцем, на глазах выступили слезы. Так хороша была она в тот миг, что Государь не мог оторвать от нее умиленного взгляда. И, разумеется, все прегрешения ее были забыты.

- Как жаль, что у вас нет детей! Досадно, если они появятся позже, как свидетельство вашей связанности с тем человеком. Его возможности ограниченны, и дети его будут простыми подданными,- говорил Государь, простирая свои заботы о ней в далекое будущее, что и смущало и трогало Найси-но ками.

Государь был чрезвычайно хорош собой, к тому же за эти годы она успела удостовериться в его беспредельной любви к ней, а Гэндзи, как ни велики были его достоинства, все-таки никогда не испытывал к ней глубокого чувства. Постепенно начиная это понимать, она мучилась запоздалым раскаянием. «О, для чего, потворствуя желаниям своего юного, неопытного сердца, я позволила себе стать причиной всех этих волнений? Ведь пострадало не только мое доброе имя, но и он…» И в самом деле, разве не печальна ее участь?

На Вторую луну следующего года принцу Весенних покоев «покрыли главу». Ему исполнилось одиннадцать, но, не по годам рослый, он казался старше, был очень хорош собой и как две капли воды походил лицом на Гэндзи-дайнагона. Ослепительный свет их красоты озарял мир, вызывающее восхищение, и только мать принца с тревогой прислушивалась к расточаемым им похвалам, напрасно терзая свое сердце.

Отдавая справедливую дань необычайным достоинствам принца, Государь в одной из доверительных бесед сообщил ему о намерении передать мир в его руки. По прошествии Двадцатого дня той же луны он, к великой досаде Государыни-матери, объявил о своем отречении.

- Разумеется, мое положение будет теперь незначительным, но зато я смогу видеться с вами столько, сколько захочу,- говорил он, утешая ее.

Наследным принцем был назначен сын нёго из дворца Дзёкёдэн.

Пришли новые времена, и жизнь снова стала ярче и радостнее.

Гэндзи-дайнагон получил звание министра Двора. Было решено ввести его в Государственный совет именно таким образом, ибо при строго установленном числе министров в составе совета все места уже оказались занятыми. В этом качестве должен был он вершить дела правления, но, заявив: «Я вряд ли сумею справиться», стал просить Вышедшего в отставку министра принять на себя обязанности Высочайшего попечителя.

- Я отказался от своего звания по причине болезни. Да и дряхлею с каждым годом все больше, поэтому вряд ли смогу оказаться полезным,- возразил министр, не решаясь принять предложение Гэндзи.

Однако, учитывая то обстоятельство, что и в чужих землях истинными мудрецами почитались те люди, которые в годы смут и неустройства скрывались в горной глуши, а как только в Поднебесной воцарялся порядок, возвращались в столицу[1] …истинными мудрецами почитались те люди… - В «Исторических записках», к примеру, говорится о том, что сановники Дун Юаньгун, Чжоу Ли, Ци Лицзи, Ся Хуангун, когда в конце династии Цинь в стране начались смуты, удалились в горы Шаншань, но после прихода к власти первого императора династии Хань, Гао-цзу (206 г. до н. э.), вернулись и снова стали служить государю и, не стыдясь седин своих, служили стране, все единодушно сошлись на том, что теперь, когда в мире произошли столь благоприятные перемены, ничто не может помешать вернуться к своим обязанностям человеку, который ранее отказался от них по причине нездоровья. Поскольку история знала немало подобных примеров, министр, не настаивая более на своем отказе, встал во главе Государственного совета. А было ему уже шестьдесят три года. В свое время он удалился от дел отчасти из-за болезни, но главным образом потому, что был недоволен происшедшими в мире переменами. Теперь же возродилось его прежнее влияние, и его сыновья, погрузившиеся было в пучину безвестности, снова всплыли на поверхность.

Особых отличий удостоился Сайсё-но тюдзё, ставший гон-тюнагоном. Его дочь, рожденная четвертой дочерью Правого министра, достигла двенадцати лет, и он, намереваясь отдать девочку во Дворец, уделял особое внимание ее воспитанию. На того отрока, что пел когда-то «Высокие Дюны», тоже надели шапку придворного, и он вполне оправдывал возлагавшиеся на него ожидания. У Сайсё-но тюдзё было много детей от разных жен, в его доме всегда было шумно, и министр Гэндзи завидовал ему.

Сын ушедшей дочери Великого министра, многих превосходя миловидностью, прислуживал Государю и принцу Весенних покоев[2] …прислуживал Государю и принцу Весенних покоев… - Мальчиков из знатных семейств с малолетства водили во Дворец, чтобы они, выполняя мелкие поручения, привыкали к придворной службе. Глядя на внука, министр и супруга его снова и снова оплакивали свою утрату. Вместе с тем вряд ли когда-нибудь судьба была благосклоннее к этому достойному семейству. Гэндзи и теперь осенял его своим покровительством, и ничто не напоминало домочадцам министра о прежних невзгодах.

Доверенность Гэндзи к бывшему тестю не умалилась, он часто бывал в его доме и пользовался любой возможностью, дабы выразить свою признательность кормилицам юного господина и прочим прислужницам, которые все эти годы оставались преданными семейству министра. Должно быть многие из них имели основания чувствовать себя счастливыми. Точно так же он вел себя по отношению к обитательницам дома на Второй линии. Особо выделяя вниманием Тюдзё, Накацукаса и прочих дам, сумевших дождаться его возвращения, он старался вознаградить их за долгие годы уныния и разными средствами изъявлял им свое благоволение. Досуга у него почти не оставалось, и больше он никуда не выезжал.

По распоряжению Гэндзи была великолепно перестроена доставшаяся ему по наследству от ушедшего Государя небольшая усадьба к востоку от дома на Второй линии. Она предназначалась для его бывших возлюбленных на случай, если кто-нибудь из них, вроде той особы из Сада, где опадают цветы, окажется вдруг в бедственном положении.

Да, вот еще что: все это время Гэндзи ни на миг не забывал той, что осталась в Акаси. Состояние ее не могло не тревожить его, однако, поглощенный разнообразными делами, и государственными и личными, он не успел снестись с ней так быстро, как предполагал. С начала Третьей луны, рассчитав, что подошел срок, он не находил себе места от беспокойства и наконец отправил в Акаси гонца. Вернувшись довольно быстро, гонец доложил:

- На Шестнадцатый день госпожа благополучно разрешилась от бремени младенцем женского пола.

Дочерей у Гэндзи не было, и эта весть радостно взволновала его. «О, для чего я не перевез ее в столицу, ведь девочка могла родиться и здесь!» - досадовал он.

Таким образом, сбывалось давнее предсказание гадальщиков, гласившее: «У вас будет трое детей. Вслед за Государем родится Государыня. Одному из ваших сыновей уготовано звание Великого министра - низшее по сравнению с другими детьми, но высшее из тех, на какие может рассчитывать простой подданный. Младенца женского пола родит женщина самого низкого ранга».

Многие мудрые прорицатели-физиономисты предрекали когда-то, что Гэндзи поднимется на высоту, выше которой никому не дано подняться, и станет вершить дела правления. С тех пор прошло немало лет, тяжкие испытания выпали на долю Гэндзи, и предсказания эти успели изгладиться из его памяти. Только теперь, когда власть над миром перешла в руки принца Весенних покоев, он вспомнил о них и обрадовался, увидев, что начинают сбываться самые сокровенные его желания.

Гэндзи всегда знал, что не вправе рассчитывать на высочайшее положение. «Я был любимым сыном Государя, и тем не менее он сделал меня простым подданным. Это определило мою судьбу, заранее ограничив пределы моих притязаний. Но назначение нового Государя - свидетельство того. что гадальщики не ошиблись, хотя никому и не дано узнать…» - думал он, храня эти мысли глубоко в сердце. Размышляя о будущем, Гэндзи впервые понял, сколь многим обязан богу Сумиёси. «Женщине из Акаси и в самом деле предназначена непростая судьба. Недаром ее чудак-отец предавался несбыточным на первый взгляд мечтаниям. Но если это действительно так, можно ли было допускать, чтобы девочка, которой уготована столь высокая участь, родилась в такой глуши? Необходимо как можно быстрее перевезти ее в столицу». И он распорядился, чтобы поспешили с постройкой Восточной усадьбы.

Гэндзи был весьма обеспокоен, понимая, что в Акаси нелегко найти надежную кормилицу, но вовремя вспомнил о горестной судьбе дочери Сэндзи[3] Сэндзи - женская придворная должность. В обязанности сэндзи входила передача повелений государя кому-нибудь из куродо. Сама Сэндзи служила еще при покойном Государе, а отцом девушки был человек, скончавшийся в звании кунайкё-но сайсё. Не так давно она лишилась матери и с той поры влачила жалкое существование, к тому же после случайной и непродолжительной связи с кем-то у нее родился ребенок. Призвав к себе человека, от которого он и узнал обо всех этих обстоятельствах, Гэндзи объяснил ему, в чем дело, и они сговорились.

Дочь Сэндзи, женщина совсем еще молодая и простодушная, жила одна в заброшенном, всеми забытом доме и изнывала от тоски, а потому, не долго думая, согласилась на предложение Гэндзи, почтя за великую удачу приблизиться к нему. И как ни жаль было Гэндзи эту юную особу, он решил отправить ее в Акаси.

Однажды, воспользовавшись случаем, он тайно навестил ее, и если раньше, несмотря на данное уже согласие, она колебалась, страшась неведомого будущего, то знак столь исключительного благоволения с его стороны окончательно рассеял все ее сомнения.

- Я всецело к вашим услугам,- заверила она Гэндзи.

А поскольку день выдался как раз благоприятный, он велел ей готовиться в путь.

- Вероятно моя просьба покажется вам чрезмерной, но, поверьте, у меня есть особые основания… Постарайтесь примириться с мыслью, что вам придется прожить некоторое время в столь непривычном окружении. Думайте о том, что и я в течение долгих лун и лет изнывал там от тоски. Может быть, это послужит вам утешением,- сказал Гэндзи и разъяснил женщине ее новые обязанности.

Ему и раньше случалось видеть дочь Сэндзи во Дворце, ибо она часто прислуживала в высочайших покоях, поэтому он не мог не заметить, как сильно она исхудала за последнее время.

В доме же ее царило поистине неописуемое запустение. Он был довольно велик, и разросшиеся купы деревьев придавали ему угрюмый вид. Неподходящее жилище для молодой женщины! К тому же она оказалась такой прелестной, что Гэндзи долго не мог оторвать от нее глаз.

- Боюсь, что я готов передумать. Как вы к этому отнесетесь? - шутит он.

А она глядит на него, думая: «Если уж идти к кому-то в услужение, то я предпочла бы прислуживать ему самому. Думаю, что тогда бы мне удалось очень быстро забыть свои горести».

- Знаю, я никогда

Неразрывными узами не был

Связан с тобой.

Но мысль о скорой разлуке

В сердце рождает тоску.

А что, если я последую за вами? - спрашивает Гэндзи, и женщина, улыбнувшись, привычно отвечает:

- Так тяжела

Мысль о внезапной разлуке

Не потому ли,

Что сердце твое стремится

В те края, куда путь мой лежит?

«Неплохо!» - думает он.

Дочь Сэндзи выехала из столицы в карете. Гэндзи поручил самым верным своим приближенным сопровождать ее, потребовав от них соблюдения строжайшей тайны. Он послал с ними охранительный меч, великое множество других приличествующих случаю даров, и не было такой мелочи, о которой он не позаботился бы. Да и сама кормилица окружена была поистине необыкновенным вниманием.

Гэндзи то улыбался, представляя себе, как нежно заботится о внучке Вступивший на Путь, то вздыхал, охваченный смутной тревогой,- словом, девочка занимала все его думы, и не потому ли, что уже теперь он неясно любил ее? Госпоже Акаси он написал отдельное письмо, в котором настоятельно просил ее отнестись с должным вниманием к воспитанию дочери, указав при этом на необходимость обращаться с ней как с особой самого высокого происхождения.

«День настанет, тебя

Я своим рукавом укрою.

Да будет твой век

Так же долог, как век утеса,

На который спускается дева… [4] Да будет твой век так же долог, как век утеса, на который спускается дева… - обычное пожелание долголетия. «Живите столько лет, сколько будет стоять утес, который задевает своим платьем из птичьих перьев Небесная дева, раз в три года спускаясь на землю» (см. «Приложение», Свод пятистиший, 147). Одно из определений «кальпы» в буддизме: «Время, необходимое для того, чтобы разрушился огромный монолит от прикосновения рукава Небесной девы, раз в три года спускающейся на землю» (147)».

Кормилица и спутники ее весьма быстро добрались до Акаси. До провинции Сэтцу они плыли в ладье, далее ехали на лошадях. Радость Вступившего на Путь, равно как и признательность его, истинно не ведала пределов. Он низко поклонился, оборотившись в сторону столицы, и, преисполненный благоговейного трепета, обратил на внучку все свои попечения. Девочка же была так прелестна, что у всякого, кто взглядывал на нее, невольно сжималось сердце.

«И в самом деле, не зря господин изволил побеспокоиться о ее воспитании»,- думала кормилица, глядя на свою питомицу, и сомнения, мучившие ее перед отъездом из столицы, окончательно рассеялись. Тронутая прелестью и милым нравом девочки, она окружила ее нежными заботами. Мать же, которая все эти луны пребывала в глубоком унынии, казалось, утратила последний остаток сил, и не было у нее желания жить долее. Однако же столь явный знак внимания со стороны Гэндзи придал ей бодрости, и, впервые за долгое время оторвав голову от изголовья, она сама позаботилась о том, чтобы гостям был оказан любезный прием.

- Мы должны немедленно отправляться обратно,- заявил гонец. Видно было, что любое промедление для него мучительно, поэтому, написав совсем короткое письмо, госпожа Акаси заключила его такой песней:

«Слишком узки

Мои рукава и не смогут

Защитою стать

Этим цветам, ожидающим,

Чтоб над ними прикрыли небо» (148).

Гэндзи беспрестанно помышлял о дочери, и желание увидеть ее росло с каждым днем. Он долго не говорил ничего госпоже, но, опасаясь, что она узнает новость от других…

- Вот так обстоят дела, - сказал он в заключение. - Непостижимы превратности судьбы. Ну можно ли было ожидать, что именно там… Досадно, право. К тому же это девочка… Конечно, я мог бы пренебречь ею, но, должен признаться, у меня недостает сил… Я хотел бы привезти ее сюда и показать вам. Надеюсь, вы не станете мучиться ревностью?

Вспыхнув, госпожа ответила сердито:

- Можно подумать, что у меня на редкость дурной нрав. Вы так часто напоминаете мне об этом, что я и сама начинаю относиться к себе с неприязнью. Помилуйте, да разве есть у меня причины для ревности?

Гэндзи добродушно улыбнулся:

- Разумеется, нет, здесь вы совершенно правы. Меня удивляет ваше поведение. Вы подозреваете меня в том, чего у меня и в мыслях не было, и сердитесь. Ну не печально ли? - И на глазах его показались слезы.

Вспомнив, как стремились сердца их друг к другу все эти годы, какими нежными письмами они обменивались, госпожа подумала, что все его увлечения - мимолетные прихоти - не более, и успокоилась.

- Поверьте, у меня есть особые причины заботиться о той женщине и часто сообщаться с ней. Но сейчас рано о том говорить, боюсь, что вы снова истолкуете мои слова в дурную сторону. Возможно, в другом месте она и не привлекла бы моего внимания, но там, среди диких скал…

И Гэндзи рассказал ей обо всем, что сохранилось в его памяти: о том печальном вечере, когда стлался по берегу дымок от костров, о словах, сказанных госпожой Акаси, о ночи, когда он впервые увидел ее лицо, и, разумеется, о том, как чудесно звучало в ее руках кото… А госпожа, слушая его, думала: «Пока я изнывала здесь от тоски, он дарил свою нежность другой, и пусть это только случайная прихоть, но все же…» Горькая обида пронзила ее сердце, и она отвернулась, постаравшись принять самый независимый вид.

- А ведь все так прекрасно начиналось, - прошептала она, ни к кому не обращаясь, и вздохнула.

- Я хотела бы первой

Струйкой дыма подняться к небу,

Пусть даже тот дым

Устремится совсем не туда,

Куда думы влюбленных стремятся… (108)

- О, не говорите так, это слишком жестоко…

Ради кого

Я терпел все невзгоды, скитаясь

По горам и морям?

Ради кого тонул я

В бесконечном потоке слез?

Сумею ли я убедить вас? Жизнь ведь не всегда бывает так длинна, как этого хочется… Разве не ради вас старался я не навлекать на себя ничьей ненависти?

Придвинув к себе кото «со», Гэндзи настроил его и предложил госпоже сыграть, но она даже не дотронулась до струн, очевидно недовольная тем что та особа из Акаси оказалась искусней ее.

Госпожа обладала на редкость кротким, миролюбивым нравом, и такие внезапные вспышки ревности отнюдь не умаляли ее привлекательности, скорее наоборот.

Гэндзи, подсчитав украдкой, что на Пятый день Пятой луны девочке должно исполниться пятьдесят дней[5] …должно исполниться пятьдесят дней… - Пятидесятый день со дня рождения ребенка обычно пышно отмечался. Во время особого обряда в рот ребенка вкладывали кусочек специально для этого случая приготовленной лепешки-мотии (см. «Приложение», с. 72), умилялся, представляя себе ее невинное личико. «Ах, как жаль, что нельзя ее увидеть!» - вздыхал он, отправляя в Акаси гонца.

- Смотри не перепутай, ты должен появиться там именно на Пятый день, не позже и не раньше,- предупредил Гэндзи, и гонец прибыл в Акаси точно к сроку.

Дары, приготовленные Гэндзи, поражали великолепием, к тому же со свойственной ему предусмотрительностью он позаботился о самом насущном, без чего в Акаси не обойтись.

«Никаких перемен

Не ведая, травы морские

Растут среди скал.

И вряд ли знают они

Об аире, расцветшем сегодня.

Вы не можете вообразить, какая тоска… Так жить дальше невозможно. Решайтесь же. Обещаю, что Вам не о чем будет сожалеть»,- писал Гэндзи.

Увидев его письмо, Вступивший на Путь по обыкновению своему заплакал от радости. Но ради таких мгновений и стоит жить, так что никто не удивлялся, глядя на его опухшее лицо.

Надобно ли говорить о том, что Вступивший на Путь превзошел самого себя, готовясь к этому дню, и тем не менее он показался бы ему чернее ночи, когда б не гонец из столицы.

Кормилица между тем успела привязаться к госпоже, найдя в ее лице вполне достойную собеседницу, и это несколько скрашивало ее существование. Молодой госпоже в основном прислуживали дамы, которых некогда, используя давние семейные связи, подобрали для нее родители. По происхождению они не уступали новой кормилице, ибо в большинстве своем это были дворцовые прислужницы, обедневшие и уже немолодые, прибившиеся к дому Вступившего на Путь в надежде обрести среди здешних утесов убежище от мирских печалей (109). Кормилица отличалась от них весьма для себя выгодно: свежесть юности сочеталась в ней с удивительным благородством. Она без конца рассказывала госпоже обо всем, что по женскому ее разумению казалось ей достойным внимания,- о том, как живет господин министр Двора, сколь велико его влияние в мире, как все его почитают, и постепенно госпожа Акаси начала понимать, какая счастливая судьба выпала ей на долю, ведь памятный дар, который оставил ей Гэндзи, никогда не позволит ему пренебречь ею.

Письмо они тоже читали вместе, и кормилица все время вздыхала украдкой: «Ах, как же повезло госпоже! А мне, несчастной, достались одни невзгоды…» Но господин министр осведомлялся заботливо: «А как здоровье кормилицы?» - и эта редкостная милость заставила ее забыть все свои горести. Вот какой ответ написала госпожа Акаси:

«Юный журавль

Кричит, укрывшись под сенью

Неприметной скалы.

Даже сегодня никто

Проведать его не придет…

Право, вряд ли моя жизнь окажется продолжительной, слишком многое печалит меня, а поддерживают лишь редкие вести от Вас. О, когда б Вы и в самом деле позаботились о ней…»

Самые сокровенные свои мысли вложила она в это письмо, и Гэндзи долго читал его и перечитывал. Потом, тяжело вздохнув, прошептал словно про себя:

- Ах, бедняжка!

А госпожа из Западного флигеля, искоса взглянув на него, проговорила тихонько, тоже словно ни к кому не обращаясь:

- «Далеко уплывает ладья…» (149)

- Неужели вы до сих пор сомневаетесь во мне? Можно ли придавать столь преувеличенное значение случайно сорвавшимся с губ словам? Трудно забыть прошедшее, и я испытываю естественное волнение при любом напоминании о том побережье. Вы же ловите каждый мой вздох,- попенял ей Гэндзи, показав только обертку от письма.

Увидев, сколь благороден почерк госпожи Акаси - право, ему позавидовала бы любая знатная дама,- госпожа Мурасаки невольно подумала: «Вот потому-то он и…»

В последнее время, стараясь во всем угождать госпоже, Гэндзи почти никуда не выезжал. Не бывал он и в Саду, где опадают цветы, ибо, как ни жаль ему было его обитательницу, многочисленные обязанности, сопряженные с новым званием, совершенно не оставляли ему досуга, не говоря уже о том, что теперь он был еще менее свободен в своих передвижениях, чем прежде. Впрочем, никаких тревожных вестей от нее не поступало, и Гэндзи был спокоен.

Но вот в какой-то из дней Пятой луны, когда шли нескончаемые, унылые дожди и в делах, как государственных, так и личных, наступило некоторое затишье, он неожиданно вспомнил о ней и решил ее навестить.

Держась в отдалении, Гэндзи тем не менее постоянно следил за тем, чтобы женщина ни в чем не испытывала нужды, и она жила исключительно его милостями, а поскольку у нее не было весьма распространенной среди нынешних жеманниц привычки встречать его укоризненными взглядами исподлобья, он никогда не тяготился встречами с ней.

За последние годы дом пришел в запустение, на всем лежал отпечаток уныния. Сначала Гэндзи навестил госпожу нёго и долго беседовал с ней, а когда опустилась ночь, сквозь боковую дверь прошел в западные покои.

Трудно представить себе что-нибудь более прекрасное, чем фигура Гэндзи, освещенная проникавшим в дом тусклым лунным светом. Взволнованная его появлением, женщина тем не менее не двинулась с места и осталась сидеть у порога, откуда любовалась луной. Светлое спокойствие, дышавшее в ее чертах, сообщало ей особую привлекательность. Где-то рядом застучали клювами пастушки-куина, и вот, мило робея, она сказала:

- Когда б стуком своим

Этой ночью меня не поднял

Пастушок-куина,

Разве б успела в свой бедный дом

Лунный свет я впустить?

«Так, у каждой женщины - свои достоинства,- подумал Гэндзи.- К примеру, эта мила уже потому, что от нее никогда не услышишь ни слова упрека».

- Если каждый раз

Станешь ты откликаться на стук

Пастушка-куина,

Слишком часто в твой дом проникать

Будет этот изменчивый свет.

Право же, вы поселили тревогу в моей душе… - попенял он ей, но, разумеется, его слова вовсе не значили, что он сомневается в ее верности. Она ждала его все эти долгие годы, и хотя бы поэтому Гэндзи не мог оставить ее.

Напомнив ему о той ночи, когда он просил: «А пока на темное небо…», женщина сказала:

- О, для чего так кручинилась я тогда, думая: «Нет большего горя!» Разве теперь не о чем мне печалиться?

Голос ее звучал мягко и нежно, и Гэндзи - где только он слова такие находил - принялся утешать ее со свойственной ему пылкостью.

Даже в те дни Гэндзи не забывал Цукуси-но Госэти, его не оставляло желание снова увидеть ее, но теперь ему было куда труднее, чем прежде, тайно выезжать из дома. Она тоже не переставала думать о нем и отвергала все предложения отца, желавшего обеспечить ей приличное будущее.

«Вот построю светлый и прекрасный дом,- думал Гэндзи,- и поселю там женщин, подобных ей. Они окажутся очень полезными, если появится дитя, которого воспитанием я буду заниматься сам».

А надо сказать, что дом, строительство которого велось к востоку от его нынешнего жилища, отвечал всем самым современным требованиям и был едва ли не роскошнее дома на Второй линии. Ведение разного рода строительных работ было поручено наместникам, издавна связанным с семейством Минамото.

Гэндзи часто вспоминал Найси-но ками и, «горький опыт забыв» (35). был, судя по всему, не прочь возобновить прежние отношения. Однако Найси-но ками, из памяти которой до сих пор не изгладились мучительные воспоминания, не могла и помыслить…

Словом, теперь Гэндзи имел еще меньше возможностей для удовлетворения своих желаний, а потому перемены, в его жизни происшедшие, скорее печалили его, нежели радовали.

Ушедший на покой Государь предавался всевозможным тихим удовольствиям, в его доме часто собирались придворные и услаждали слух свои прекрасной музыкой.

Все нёго и кои остались с ним. Лишь мать нынешнего наследного принца, нёго из дворца Дзёкёдэн, радуясь счастливому повороту своей судьбы, покинула его дом и переселилась в Весенние покои. Впрочем, Государь никогда не благоволил к ней, ибо сердце его безраздельно принадлежало Найси-но ками.

Министр Двора Гэндзи по-прежнему занимал во Дворце покои Светлых пейзажей, Сигэйса. По соседству, в Грушевом павильоне, жил наследный принц, и министр, не упуская случая наведаться к нему, старался входить во все его нужды.

Поскольку нельзя было вернуть прежнее звание Вступившей на Путь Государыне[6] …нельзя было вернуть прежнее звание… - Приняв постриг, Фудзицубо не могла считаться «государыней-матерью», ее положение приравняли к положению отрекшегося властителя Поднебесной, пожаловав обширными владениями и соответствующим штатом прислуги, так что ее значение в мире было достаточно велико. Жизнь ее, как и прежде, проходила в ревностном служении Будде, и множилось число благочестивых деяний ее. В последние годы неблагоприятное стечение обстоятельств не позволяло ей часто бывать во Дворце, и, к ее величайшему огорчению, она почти не виделась с сыном, поэтому теперь, получив наконец возможность в любое время посещать высочайшие покои, чувствовала себя счастливой. Для Великой же Государыни настала пора сетовать на судьбу. Она испытывала немалое смущение, видя, что господин министр Двора не упускает случая услужить ей. Вместе с тем любые знаки внимания с его стороны не только не смягчали ее сердца, но, напротив, еще более ожесточали его, и многие порицали ее за это.

Принц Хёбукё в тяжелые для Гэндзи времена, заботясь лишь о том, как бы самому не попасть в немилость, проявил неожиданное равнодушие к его судьбе, и, помня об этом, Гэндзи не стал возобновлять с ним прежних дружеских отношений. Простирая благосклонность свою на весь мир, с принцем он держался довольно холодно, немало огорчая этим Вступившую на Путь Государыню.

Все дела по управлению миром были поделены пополам, и оба министра, Великий и министр Двора, ведали ими по своему усмотрению. Дочь Гон-тюнагона на Восьмую луну была представлена ко двору. Ее влиятельный дед не пожалел сил для того, чтобы церемония прошла с подобающей пышностью. Известно было, что и принц Хёбукё прочит во Дворец свою среднюю дочь: во всяком случае, ее воспитанию уделялось особое внимание. В мире об этой девице отзывались весьма благосклонно, но, кажется, министр Двора не считал ее достойной столь высокого положения. И вряд ли принц мог надеяться…

Осенью Гэндзи, сопутствуемый пышной свитой, выехал в Сумиёси, Дабы отблагодарить богов за то, что вняли его молитвам. В мире только и говорили что об этом событии. Юноши из знатнейших столичных семейств, придворные оспаривали друг у друга честь сопровождать его.

Случилось так, что примерно в то же время в Сумиёси выехала госпожа Акаси. Имея обыкновение посещать святилище ежегодно, она по разного причинам не смогла поехать туда ни в прошлом, ни в нынешнем году и потому желала, помимо всего прочего, получить прощение за невольное небрежение.

Она добиралась до Сумиёси морем, и, когда ладья пристала к берегу, внимание ее привлекло необычное скопление народа: шумные толпы паломников устремлялись к святилищу с богатыми дарами в руках. Тут же она заметила десятерых роскошно одетых танцоров[7] …заметила десятерых роскошно одетых танцоров… - Имеются в виду танцоры, исполнявшие перед храмом ритуальные «пляски Адзума» («Адзума асоби»), а потом принимавшие участие в скачках, затмевающих один другого миловидностью лиц и стройностью станов.

- Кто это? - спросили ее спутники.

- Неужели в мире есть люди, не слыхавшие о благодарственном паломничестве господина министра Двора? - ответил кто-то из приближенных Гэндзи, и все, даже самые низкие слуги, громко засмеялись, весьма довольные произведенным впечатлением.

В самом деле, могла ли она ожидать?.. Посмотреть на него издалека?. Не для того ли, чтобы лишний раз убедиться в том, сколь неодолима разделяющая их преграда? И все же она была связана с ним нерасторжимыми узами… Так почему же ей нельзя было даже приблизиться к нему, тогда как все эти люди, в большинстве своем весьма невысокого звания, радостно суетились вокруг, почитая за честь находиться рядом? «Сколь тяжкими преступлениями должно быть обременено мое прошлое! Иначе разве случилось бы так, чтобы я, отдающая ему все свои помыслы, тоскующая в разлуке с ним, ничего не знала об этом паломничестве? О, я никогда не приехала бы сюда…» - беспрестанно думала женщина и плакала тайком.

Невозможно было сосчитать всех участников этой блестящей процессии: светлые и темные платья казались весенними цветами и алыми осенними листьями, разбросанными по темной зелени соснового бора. Среди чиновников Шестого ранга выделялись куродо, облаченные в зеленые одеяния, а тот Укон-но дзо-но куродо, который некогда пенял за жестокость богам из святилища Камо, успел сделаться «носителем колчана», югэи, и имел собственных телохранителей, производящих весьма внушительное впечатление.

Ёсикиё, судя по всему, получил звание эмон-но сукэ, лицо его выражало крайнюю степень довольства, он был просто великолепен в своем ярко-алом наряде.

Многие старые знакомцы возникали перед ее взором, почти неузнаваемые в своих новых роскошных одеяниях.

Всем видом своим говоря: «А о чем нам печалиться?», благородные юноши и придворные старались затмить друг друга. Изысканнейшие наряды, празднично украшенная сбруя - право, для деревенских жителей это было редкостное, поистине незабываемое зрелище.

Когда взор госпожи Акаси обращался к стоящей поодаль карете Гэндзи, сердце ее трепетало, и она невольно опускала глаза, даже не пытаясь уловить дорогие черты.

Вспомнив о министре из Кавара[8] Министр из Кавара. - Речь идет о Минамото Тоору (822-895), сыне императора Сага (786-842, был на престоле в 809-823 гг.), который при имп. Уда стал Левым министром и построил себе великолепный дворец в Кавара неподалеку от Шестой линии. Считается одним из прообразов Гэндзи. Очевидно, Мурасаки имеет в виду какой-то конкретный случай, когда в свиту Минамото Тоору были включены мальчики-телохранители, что считалось особой милостью, ибо обычно мальчики-телохранители сопровождали только самых высоких сановников. Впрочем, японские комментаторы указывают, что никаких документальных свидетельств этого факта нет, Государь прислал Гэндзи десятерых мальчиков-телохранителей, и эти миловидные отроки одинакового роста и сложения, в прелестных одеяниях, с волосами, закрученными жгутами у висков и изящно перевязанными лиловыми шнурами, цвет которых сгущался к концам, сообщали процессии невиданное великолепие.

Люди склонялись почтительно перед молодым господином из дома Великого министра. Он ехал верхом в сопровождении одинаково одетых мальчиков-телохранителей. Свита его сразу же бросалась в глаза, вызывая всеобщее восхищение.

Госпоже Акаси показалось, что, нечаянно проникнув взором в недоступные глубины далеких небес, она узрела скрытую там красоту. Сердце ее мучительно сжалось при мысли о дочери, и еще усерднее стала она взывать к богу Сумиёси.

Тем временем прибыл правитель здешних земель и воздал Гэндзи такие почести, которых не удостоился бы ни один другой министр. Госпожа Акаси почувствовала, что не может больше оставаться здесь.

«Стоит ли мне, ничтожной, появляться теперь со своими малыми дарами? Ведь боги и не заметят их. Впрочем, возвращаться ни с чем тоже неразумно… Пожалуй, лучше всего пристать пока в Нанива, где можно будет хотя бы принять очищение». И она отправилась в Нанива.

А Гэндзи, о том не ведая, всю ночь разными средствами изъявлял свою благодарность богам. Он не упустил из виду ничего, что могло бы их порадовать, и сделал даже больше, чем некогда обещал. До самого рассвета у святилища не смолкала музыка.

Корэмицу и некоторые другие приближенные Гэндзи, растроганные до слез, превозносили чудесное могущество богов. Дождавшись, когда Гэндзи ненадолго вышел наружу, Корэмицу приблизился к нему и произнес:

- Здесь, в Сумиёси,

На сосны смотрю с тоскою:

Вспоминаются мне

Давние дни, осененные

Милостями богов…

«Да, это так»,- подумал Гэндзи, вспомнив прошлое, и ответил:

- Средь бушующих волн

Мы блуждали, и бог Сумиёси

К нам на помощь пришел.

Разве мы сможем когда-нибудь

Об этом забыть?

‘Да, явили нам боги свое могущество…

Как же он был прекрасен, когда произносил эти слова!

Корэмицу сообщил, что видел ладью госпожи Акаси, которая, не задерживаясь, проплыла дальше; очевидно, женщина была слишком напугана шумными толпами паломников на берегу. «А я ведь и не знал ничего…» - с сожалением подумал Гэндзи. Право, он не мог пренебречь ею уже потому, что сам бог Сумиёси привел его к ней. «О, когда б я мог утешить ее хотя бы несколькими строками! Она, должно быть, жалеет, что приехала сюда…»

Покинув святилище, Гэндзи отправился обратно, осмотрев по дороге все близлежащие достопримечательности. В Нанива он принял очищение в семи протоках[9] …очищение в семи протоках… - Что в данном случае имеется в виду - не совсем понятно. Так называемое «очищение в семи протоках» (нанасэ-но хараэ) проводилось раз в месяц (в чрезвычайных обстоятельствах и чаще) в устье реки Кидзу, чуть южнее столицы. Семерых гонцов посылали в семь разных мест, чтобы они пустили по реке бумажных кукол, с которыми, по представлению древних японцев, уходило все нечистое, все напасти, грозящие императору. Когда взору Гэндзи представились окрестности канала Хориэ[10] Хориэ - канал в Нанива (совр. Осака), вырытый, по преданию, во времена имп. Нинтоку (?-399), у него вырвалось невольно: «И не все ли теперь мне едино?..» (150)

Находившийся неподалеку Корэмицу, услыхав эти слова, вытащил короткую кисть, которую, хорошо зная привычки своего господина, всегда носил за пазухой - так, на всякий случай,- и, когда карета остановилась, поднес ему. А Гэндзи: «Весьма понятлив!» - подумав, на сложенном листке бумаги написал:

«Я стремился к тебе

Всей душою, и встретились мы

У прибрежных буйков.

Видно, наши судьбы всегда

Меж собою связаны были…»

Письмо он отдал Корэмицу, а тот отправил его с человеком, которому были известны все обстоятельства.

Госпожа Акаси между тем, замирая от волнения, глядела на всадников рядами тянувшихся мимо, и даже столь незначительное проявление благосклонности растрогало ее до слез:

«Мне, ничтожной, увы,

Не стоило и стремиться

К прибрежным буйкам.

Я спешила напрасно, к чему

Тешить сердце пустыми надеждами…»

Она привязала письмо к пучку священных волокон, приготовленных для омовения на острове Тамино[11]Остров Тамино (о-в Плаща) - одно из мест, где, по всей видимости, проводились священные омовения. Точное местонахождение не установлено, предположительно где-то в районе Осака.

День клонился к вечеру. Начался прилив, над морем раздавались пронзительные крики журавлей… Так прекрасны были сумерки, что Гэндзи невольно подумал: а что, если, пренебрегши приличиями, встретиться с ней?..

Снова роса,

Как в те далекие дни,

На платье ложится…

Вот и остров Плаща, но и здесь

Убежища мне не найти (151).

На обратном пути Гэндзи часто останавливался, любовался живописнейшими пейзажами, услаждал слух свой музыкой, но мысль о госпоже Акаси ни на миг не покидала его.

Собралось много веселых женщин, и молодые сластолюбцы, которых оказалось немало среди высшей знати, разглядывали их с превеликим любопытством. Однако Гэндзи с негодованием отвратил свой взор от этих особ, разнообразными ухищрениями старавшихся привлечь к себе его внимание. «Слишком многое в жизни определяется тем, какой человек находится рядом с тобой,- думал он.- Откроется ли тебе красота предметов или явлений, проникнешь ли ты в их сокровенный смысл - все это в значительной степени зависит от душевных качеств близкого тебе человека. Потому-то даже в шутку я не мог бы увлечься этими ветреными жеманницами».

Гэндзи со своей свитой проехал мимо, а на следующий день, который тоже оказался благоприятным, госпожа Акаси поднесла богу Сумиёси приготовленные ею дары, выполнив, таким образом, и свои весьма скромные, сообразные ее званию обеты. Однако, возвратившись домой, она не только не почувствовала облегчения, а, напротив, затосковала еще сильнее. Денно и нощно грустила она и печалилась, сетуя на судьбу. И что же? Не прошло и тех дней, за которые, по ее предположению, Гэндзи должен был добраться до столицы, как от него пришел гонец. Гэндзи писал о своем намерении как можно быстрее перевезти ее в столицу. Его слова внушали госпоже Акаси уверенность в будущем, позволяя надеяться на самое достойное положение в его доме, но она все не могла решиться: «Ужели должна я покинуть это побережье? И что ждет меня впереди? Если и благополучие, то весьма шаткое, скорее же всего - одиночество…»

Вступившего на Путь тоже одолевали сомнения. Разумеется, ему очень не хотелось расставаться с дочерью и внучкой, но мысль о том, что им придется схоронить себя в этой глуши, была нестерпима и теперь - более чем когда бы то ни было. В конце концов госпожа Акаси сообщила Гэндзи, что не может прийти к определенному решению, ибо слишком многое смущает ее.

Да, вот еще что: за это время назначили новую жрицу Исэ, и миясудокоро вернулась в столицу. Гэндзи по-прежнему принимал живое участие во всем, что ее касалось, однако она старалась держаться в отдалении: «Ужели забуду старые обиды? О нет, лучше вовсе не видеть его, чем снова оказаться обманутой». Окажись Гэндзи настойчивее, он, вероятно, сумел бы смягчить ее сердце, но, увы, ему и самому трудно было предугадать… К тому же нынешнее его положение почти исключало возможность тайных сношений с кем бы то ни было. Вместе с тем он часто вспоминал жрицу: «Она, должно быть, очень переменилась за эти годы».

Миясудокоро жила все там же, на Шестой линии, ее старый дом был обновлен и приведен в порядок, покои сверкали роскошным убранством. Судя по всему, она не изменила своим утонченным привычкам: в ее доме прислуживали дамы, происходившие из стариннейших столичных семейств - там собирались самые изящные придворные, и, хотя ей иногда и бывало тоскливо, в целом жизнь ее текла вполне благополучно. Но вот совершенно неожиданно занемогла она тяжкой болезнью и, чувствуя, что слабеет с каждым днем, приняла постриг - видно, опасалась, что слишком тяжким бременем легли на ее душу годы, проведенные в заповедных пределах[12] …опасалась, что слишком тяжким бременем легли на ее душу годы, проведенные в заповедных пределах. - Пребывание в синтоистском святилище исключало молитвы Будде и чтение сутр.

Узнав об этом, Гэндзи был огорчен немало: хотя давно уже не связывали его с миясудокоро любовные узы, он всегда считал ее прекрасной собеседницей и дорожил общением с ней. Пораженный неожиданной вестью, министр сразу же отправился в дом на Шестой линии и обратился к новопостриженной монахине со словами, полными искреннего участия.

Сиденье для гостя устроили неподалеку от изголовья. Отвечая ему, миясудокоро полулежала, облокотившись на скамеечку-подлокотник. Она была так слаба, что Гэндзи, подумав: «Ах, верно, мне уже не удастся ей доказать…», горько заплакал. Его участие тронуло сердце миясудокоро. Почти сразу же она заговорила с ним о судьбе жрицы:

- Она остается совсем одна, без всякой опоры, поэтому, прошу вас, при случае позаботьтесь о ней. Мне больше не на кого надеяться. Она так беспомощна… Ах, право, вряд ли к кому-нибудь еще судьба была более неблагосклонна. Как ни ничтожны мои собственные возможности, я думала, что задержусь в этом мире хотя бы до тех пор, пока она сама не проникнет в душу вещей, но, увы…

И миясудокоро плачет, да так горько, словно дыхание ее вот-вот прервется.

- Даже если бы не ваша просьба, разве мог бы я оставить ее? А теперь тем более… Не беспокойтесь, я сделаю все, что в моих силах, - заверяет ее Гэндзи.

- Но все это так сложно! Право, девушке трудно жить без матери, если есть у нее вполне надежный отец, который готов принять на себя заботы о ней. А что говорить о жрице? Ей придется нелегко, если кому-то покажется вдруг, что вы питаете к ней слишком нежные чувства, люди злы и даже наилучшие намерения отравляют своими подозрениями. Может быть, нехорошо говорить об этом заранее, но мне не хотелось бы, чтобы ваши попечения выходили за рамки чисто отеческих. По своему горькому опыту я знаю, сколь превратна судьба женщины и сколь много печалей выпадает на ее долю. Я надеялась, что хотя бы дочь мне удастся уберечь от слишком близкого знакомства с этой стороной жизни, - говорит миясудокоро, а Гэндзи, подумав про себя: «Не слишком ли?», отвечает:

- Мне многое открылось за эти годы, обидно, что вы видите во мне прежнего легкомысленного юнца. Но я верю, когда-нибудь и вы…

Снаружи темно, а изнутри сквозь ширму просачивается слабый свет. «Может быть, повезет?» - И Гэндзи украдкой приникает к прорезям занавеса: дрожащий огонь светильника озаряет женщину с густыми, красиво подстриженными волосами. Она полулежит, облокотившись на скамеечку-подлокотник, и таким трогательным очарованием дышит весь ее облик, что хочется, взяв кисть, запечатлеть ее на бумаге.

Еще одна женская фигура видна с восточной стороны полога, вероятно, это и есть жрица. Занавес, стоящий перед ней, небрежно сдвинут в сторону, и можно разглядеть, что девушка лежит, подперев рукой щеку, погруженная в глубокую задумчивость. Смутные очертания ее фигуры позволяют предположить, что она весьма хороша собой. Все в ней: и небрежный наклон головы, и рассыпавшиеся по плечам волосы - показывает изнеженность и благородство натуры. В ее чертах есть что-то гордое, величавое и вместе с тем пленительно-милое.

Сердце Гэндзи трепещет, но тут же вспоминаются ему слова миясудокоро.

- Мне становится хуже. Простите мне невольную неучтивость, но я вынуждена просить вас удалиться, - говорит между тем больная, и дамы укладывают ее.

- Как жаль, что мой приход не оказал на вас благотворного действия… Мне больно смотреть на ваши страдания. Но что, собственно, мучает вас?

Заметив, что он готов заглянуть за занавеси, миясудокоро говорит:

- Ах, вы ужаснулись бы, меня увидев. Вы изволили прийти как раз в тот миг, когда страдания мои достигли предела, и в этом видится мне знак истинной связанности наших судеб. Я рада, что мне удалось излить перед вами хоть малую часть того, что терзало и мучило мою душу. Теперь, что бы ни случилось, я во всем полагаюсь на вас.

- Я тронут, что именно мне вы доверили свое прощальное слово. У ушедшего Государя было много сыновей, но я почти ни с кем из них не был близок, а поскольку жрицу он любил не меньше родных дочерей своих, я могу заботиться о ней, как о сестре. Я достиг вполне зрелого возраста, но, к сожалению, в моем доме нет детей, которые могли бы стать предметом моих попечений. - С этими словами Гэндзи уходит.

После этого разговора он чаще прежнего посылал справиться о ее здоровье. Но прошло семь или восемь дней, и миясудокоро не стало. Эта неожиданная утрата вновь обратила Гэндзи к мысли о тщетности мирских упований, и он погрузился в глубокое уныние. Не появляясь даже во Дворце, он лично следил за подготовкой и проведением всех обрядов. Кроме него, не нашлось никого, кто мог бы взять это на себя. Старые слуги жрицы остались при ней и кое-как со всем справились. Гэндзи лично явился в дом на Шестой линии с соболезнованиями. Когда жрице доложили о его приходе, она выслала к нему свою главную прислужницу, которой было поручено сказать, что, мол, поскольку госпожа еще не успела прийти в себя…

- Передайте вашей госпоже, что существует уговор, который мы заключили с ее почтенной матушкой, и я бы не хотел, чтобы в этом доме меня считали чужим,- сказал Гэндзи и, вызвав слуг, поручил им подготовить все необходимое для поминальных обрядов.

Казалось, что нынешней заботливостью он стремится восполнить прежнюю холодность. Все положенные церемонии прошли с приличной случаю торжественностью, для участия в них Гэндзи призвал великое множество своих домочадцев.

Сам он, глубоко опечаленный, заключился в своем доме, соблюдал строгое воздержание и, не поднимая занавесей, творил молитвы. Часто он посылал жрице письма с соболезнованиями. Немного оправившись, девушка стала отвечать ему. Поначалу она очень робела, но кормилица и прочие дамы сумели убедить ее, что в данном случае прибегать к помощи посредника недопустимо.

Однажды, когда дул сильный ветер и в воздухе кружился мокрый снег, Гэндзи, представив себе, как одиноко и тоскливо должно быть теперь жрице, отправил к ней гонца.

«Что думаете Вы, глядя на небо?

Падает снег,

В тучах не видно просвета,

Где-то над домом витает душа ушедшей [13] …где-то над домом витает душа ушедшей… - Считалось, что после смерти человека душа его в течение сорока девяти дней находится рядом с домом, где он жил.

Печально в старом жилище…» -

написал он на лазурной, в сероватых разводах бумаге.

Письмо его, явно рассчитанное на то, чтобы поразить воображение этой юной особы, отличалось необыкновенным изяществом. Девушка долго не решалась ответить сама, но наконец, вняв увещеваниям дам, полагавших, что участие посредника в подобном случае невозможно, написала на пропитанной благовониями зеленовато-серой, скрадывающей неровности почерка бумаге:

«Не растает никак

Этот снег, и влекутся томительно

Печальные дни.

Свет меркнет в глазах, и порой -

«Кто я? Где я?» - сама не пойму».

Видно было, что она робела, однако в знаках, не очень искусно, но довольно изящно начертанных ее рукой, чувствовалось несомненное благородство.

Пока жрица находилась в Исэ, Гэндзи беспрестанно помышлял о ней и сетовал на судьбу, поставившую ее в столь исключительное положение. Теперь же, когда, казалось бы, не было никаких преград его чувству, он, как это часто с ним бывало, предпочитал держаться в отдалении. «Миясудокоро тревожилась недаром,- думал он,- мое участие в судьбе жрицы уже теперь возбуждает в столице толки. Будет лучше, если я стану заботиться о ней совершенно бескорыстно, разрушив, таким образом, ожидания недоброжелателей. Когда Государь достигнет зрелого возраста, можно будет отдать ее во Дворец. Детей у меня немного, и заботы о ней скрасят мое существование».

Придя к такому решению, Гэндзи обратил на жрицу свои попечения и любезно вникая во все ее нужды, посещал дом на Шестой линии, когда того требовали обстоятельства.

- Моя просьба может показаться вам дерзкой, и тем не менее прощу вас видеть во мне замену ушедшей. Будьте со мной откровенны во всем, большего я не желаю,- говорил Гэндзи, но девушка, болезненно застенчивая по натуре, робела, думая: «Решусь ли я хотя бы шепотом ответить ему? Не будет ли уже это нарушением приличий?» Не сумев убедить ее, дамы только сетовали на ее несговорчивость.

Среди прислужниц бывшей жрицы было немало весьма утонченных особ, многие из них занимали довольно высокое положение при дворе, имея звания нёбэтто, найси и тому подобные. Другие, принадлежа к высочайшему семейству, были связаны со своей госпожой родственными узами. «Если мне удастся осуществить свой тайный замысел и жрица станет прислуживать в высочайших покоях, она вряд ли окажется хуже других. Хотелось бы только разглядеть ее получше»,- думал Гэндзи, и вряд ли его любопытство было обусловлено только отцовскими чувствами. Понимая, что со временем его решимость может поколебаться, он предпочитал никому не открывать своих намерений. С особым вниманием отнесся Гэндзи к проведению обрядов, имевших целью почтить память покойной миясудокоро, чем заслужил горячую признательность домочадцев жрицы.

Унылой, однообразной чередой тянулись дни и луны, дом на Шестой линии постепенно приходил в запустение. Прислужницы жрицы одна за другой покинули ее, а поскольку дом находился в весьма безлюдном месте у столичного предела, сюда долетал на закате звон колоколов из горных храмов (152), и, внимая ему, девушка тихонько плакала.

Их отношения с матерью были гораздо более близкими, чем это обычно бывает, они не расставались никогда: даже отправляясь в Исэ, жрица упросила миясудокоро сопровождать ее - случай поистине беспримерный. Но в этот последний путь она не смогла отправиться вместе с матерью, и теперь горевала так, что рукава ее ни на миг не высыхали.

Многие мужи - и высокого и низкого рангов - пытались, заручившись поддержкой живущих в доме на Шестой линии дам, возбудить нежные чувства в сердце жрицы, однако министр Гэндзи, проявив отеческую заботливость, призвал к себе ее кормилицу и прочих прислужниц и предупредил их, что суровое наказание ждет каждую, ежели вознамерится она распорядиться участью госпожи по собственному разумению. И они, не желая навлекать на себя гнев столь важной особы, безжалостно отклоняли все домогательства.

Ушедший на покой Государь часто вспоминал тот торжественный день, когда жрицу привезли во дворец Дайгоку, откуда она должна была отправиться в Исэ. Пораженный красотой девушки, он не раз предлагал миясудокоро переехать во Дворец, где ее дочь заняла бы такое же положение, как бывшая жрица Камо и другие принцессы, но миясудокоро все не могла решиться: «Ведь во Дворце много дам самого безупречного происхождения, а у нее нет даже надежного опекуна…» Немалые опасения внушало ей и слабое здоровье Государя, она боялась, что участь дочери окажется столь же горестной, как и ее собственная. После кончины миясудокоро дамы начали было сетовать: «Теперь еще труднее будет найти покровителя…», но ушедший на покой Государь изволил повторить свое любезное предложение. Узнав о том, министр Двора подумал: «Коли Государь возымел такое желание, недостойно противопоставлять его воле свою». Однако жрица была так прелестна, что он не мог примириться с мыслью о ее потере, а потому решил посоветоваться с Вступившей на Путь Государыней, открыв ей свои тайные побуждения:

- Мать жрицы, миясудокоро, была женщиной с незаурядным умом и истинно чувствительным сердцем. Из-за моего непростительного легкомыслия пострадало ее доброе имя, и этого она мне так никогда и не простила. До конца своих дней таила она в душе эту обиду, и только когда стало ясно, что жизнь ее подошла к концу, призвала меня к себе и поручила мне заботиться о жрице. Не знаю, что послужило тому причиной - то ли она давно уже не слышала обо мне ничего дурного, то ли сама успела убедиться в моей надежности… Ее доверие растрогало меня безмерно. Впрочем, я все равно не смог бы не принять участие в судьбе жрицы. Я сделаю для нее все, что в моих силах, и надеюсь, что миясудокоро простит меня хоть теперь, находясь в ином мире. Государь только кажется взрослым, на самом деле он совсем еще дитя, и мне представляется уместным присутствие рядом с ним особы, достаточно осведомленной в житейских делах. Впрочем, я целиком полагаюсь на ваше решение.

- Ваша предусмотрительность весьма похвальна. Бесспорно, предложение ушедшего на покой Государя - большая честь для жрицы, и пренебречь им нелегко. Тем не менее вы могли бы, сделав вид, будто вам ничего не известно, представить ее ко двору под тем предлогом, что такова была последняя воля миясудокоро. Я склонна полагать, что ушедшего на покой Государя сейчас не слишком занимают дела подобного рода, он предпочитает отдавать свое время служению Будде, и, если вы ему все объясните, он вряд ли почувствует себя обиженным.

- Что ж, если вы согласны предоставить жрице соответствующее место в высочайших покоях, мне остается только сообщить ей о вашем решении. Я долго размышлял о ее судьбе, обдумывая все возможности, и ничего более подходящего не придумал. Единственное, что тревожит меня,- это неизбежные пересуды.

Разговор с Государыней окончательно убедил Гэндзи в том, что он должен как можно скорее перевезти жрицу в дом на Второй линии, притворившись, будто ничего не знает о намерении ушедшего на покой государя. Он поспешил известить о том госпожу из Западного флигеля.

- Вы получите прекрасную собеседницу, я уверен, что вы понравитесь друг другу,- сказал он, и, обрадовавшись, она принялась готовить все необходимое для переезда жрицы.

Вступившая на Путь Государыня не могла не знать, что принц сосредоточил все усилия на том, чтобы его дочь была представлена ко двору в ближайшее время. Между тем отношения принца с Гэндзи оставались натянутыми, и можно было лишь гадать…

Дочь Гон-тюнагона получила прозвание нёго из дворца Кокидэн. Ее попечителем стал сам Великий министр, нежно о ней заботившийся. Сделавшись в непродолжительном времени любимой подругой Государя, она принимала участие во всех его забавах.

«Средняя дочь принца Хёбукё тоже ровесница Государю, и кроме того, что они вместе будут играть в куклы… Конечно, лучше, если рядом с ним будет кто-нибудь постарше»,- подумала Вступившая на Путь Государыня и постаралась внушить эту мысль самому Государю.

Что касается министра Гэндзи, то, с величайшим вниманием относясь ко всем без исключения нуждам двора, он не только принимал ревностное участие в делах правления, но, проявляя поистине трогательную заботливость, входил во все мелочи, связанные с повседневной жизнью Государя, чем успел заслужить полную доверенность Вступившей на Путь Государыни. Сама же она все чаще болела и, даже находясь во Дворце, не имела возможности бывать с Государем столько, сколько ей хотелось, поэтому было совершенно необходимо подыскать достаточно взрослую особу, которая могла бы заботиться о нем.




Читать далее

1 том. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. (Гэндзи-моногатари)
От переводчика 13.04.13
Павильон Павлоний 13.04.13
Дерево-метла 13.04.13
Пустая скорлупка цикады 13.04.13
Вечерний лик 13.04.13
Юная Мурасаки 13.04.13
Шафран 13.04.13
Праздник алых листьев 13.04.13
Праздник цветов 13.04.13
Мальвы 13.04.13
Священное дерево сакаки 13.04.13
Сад, где опадают цветы 13.04.13
Сума 13.04.13
Акаси 13.04.13
У прибрежных буйков 13.04.13
В зарослях полыни 13.04.13
2 том. Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи. (Гэндзи-моногатари)
У заставы 01.04.15
Сопоставление картин 01.04.15
Ветер в соснах 01.04.15
Тающее облако 01.04.15
Утренний лик 01.04.15
Юная дева 01.04.15
Драгоценная нить 01.04.15
Первая песня 01.04.15
Бабочки 01.04.15
Светлячки 01.04.15
Вечное лето 01.04.15
Ночные огни 01.04.15
Пронизывающий поля 01.04.15
Высочайший выезд 01.04.15
«Лиловые шаровары» 01.04.15
Кипарисовый столб 01.04.15
Ветка сливы 01.04.15
Листья глициний 01.04.15
3 том
Первая зелень 1 01.04.15
Первая зелень 2 01.04.15
Дуб 01.04.15
Флейта 01.04.15
Сверчок-колокольчик 01.04.15
Вечерний туман 01.04.15
Великий закон 01.04.15
Кудесник-даос 01.04.15
Принц Благоуханный 01.04.15
Красная слива 01.04.15
Бамбуковая река 01.04.15
Девы у моста 01.04.15
Под деревом сии 01.04.15
4 том
Тройной узел 01.04.15
Побеги папоротника 01.04.15
Плющ 01.04.15
Беседка 01.04.15
Ладья в волнах 01.04.15
Поденки 01.04.15
Упражняясь в каллиграфии… 01.04.15
Плавучий мост сновидений 01.04.15
Приложение с комментариями для лучшего понимания происходящего, описание событий, свод пятистиший
Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Приложение 01.04.15
Содержание 01.04.15
«ПОВЕСТЬ О ГЭНДЗИ», ЭПОХА, АВТОР 01.04.15
ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЦОВЫЙ КОМПЛЕКС 01.04.15
АРИСТОКРАТИЧЕСКАЯ УСАДЬБА В ЭПОХУ ХЭЙАН 01.04.15
Государственный совет (Дайдзёкан) (табл. 1) 01.04.15
Восемь ведомств (табл. 2) 01.04.15
Шесть служб сторожевой охраны (табл. 3) 01.04.15
Императорский архив (Курододокоро, табл. 4) 01.04.15
Императорские мастерские (Сурисики, табл. 5) 01.04.15
Задние (женские) покои дворца (Кокю, табл. 6) 01.04.15
Местные власти 01.04.15
5 - 13 01.04.15
Обряды, связанные с рождением 01.04.15
Совершеннолетие 01.04.15
Заключение брака 01.04.15
ПРОЧИЕ ОБРЯДЫ 01.04.15
Погребальные и поминальные обряды 01.04.15
Первая луна 01.04.15
Вторая луна 01.04.15
Третья луна 01.04.15
Четвертая луна 01.04.15
Пятая луна 01.04.15
Шестая луна 01.04.15
Седьмая луна 01.04.15
Восьмая луна 01.04.15
Девятая луна 01.04.15
Десятая луна 01.04.15
Одиннадцатая луна 01.04.15
Двенадцатая луна 01.04.15
ОСНОВНЫЕ ТАНЦЫ И МУЗЫКАЛЬНЫЕ ПЬЕСЫ, ИСПОЛНЯВШИЕСЯ ВО ВРЕМЯ ДВОРЦОВЫХ ПРАЗДНЕСТВ И ЦЕРЕМОНИЙ 01.04.15
НАРОДНЫЕ ПЕСНИ 01.04.15
Драгоценный кувшинчик (Тамадарэ) 01.04.15
Наш дом (Ваиэ) 01.04.15
Горячие ключи Иё (Иё-но югэта) 01.04.15
Кадзураки 01.04.15
Ворота моей любимой (Имо-га кадо) 01.04.15
В Хитати 01.04.15
Ямасиро 01.04.15
Беседка (Адзумая) 01.04.15
Исикава 01.04.15
Река Нуки (Нукигава) 01.04.15
Высокие дюны (Такасаго) 01.04.15
Жители Исэ (Исэбито) 01.04.15
Море Исэ (Исэ-но уми) 01.04.15
Этот конь (Сонокома) 01.04.15
Дева из Сакура (Сакурабито) 01.04.15
Сменим платье (Коромогаэ) 01.04.15
Благословенье (Анатото) 01.04.15
Этот дворец (Конодоно) 01.04.15
Бамбуковая река (Такэгава) 01.04.15
Зеленая ива (Аоянаги) 01.04.15
Песня солнечной девы (Хирумэ-но ута) 01.04.15
Утки-мандаринки (Оситакабэ) 01.04.15
Ветка сливы (Умэ-га э) 01.04.15
Тростниковая изгородь (Асигаки) 01.04.15
Застава Речные уста (Кавагути) 01.04.15
Мусирода 01.04.15
Тысяча лет (Титосэ) 01.04.15
Супруга и я (Имо то варэ) 01.04.15
Восемь дев (Яотомэ) 01.04.15
Девочка с прической агэмаки (Агэмаки) 01.04.15
В начале пути (Мити-но кути) 01.04.15
ЯПОНСКИЙ КОСТЮМ ЭПОХИ ХЭЙАН 01.04.15
ИЗМЕРЕНИЕ ВРЕМЕНИ В ЭПОХУ ХЭЙАН 01.04.15
СВОД ПЯТИСТИШИЙ, ЦИТИРУЕМЫХ В «ПОВЕСТИ О ГЭНДЗИ» 01.04.15
У прибрежных буйков

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть