Онлайн чтение книги Повесть о Гэндзи
Светлячки

Основные персонажи

Великий министр (Гэндзи), 36 лет

Девушка из Западного флигеля (Тамакадзура), 22 года, – дочь Югао и министра Двора, приемная дочь Гэндзи

Принц Хёбукё (Хотару) – сын имп. Кирицубо, младший брат Гэндзи

Государыня-супруга (Акиконому) – дочь Рокудзё-но миясудокоро и принца Дзэмбо, супруга имп. Рэйдзэй

Обитательница Восточных покоев (Ханатирусато) – возлюбленная Гэндзи

Тюдзё (Югири), 15 лет, – сын Гэндзи и Аои

Юная госпожа Весенних покоев – дочь Гэндзи и госпожи Акаси

Госпожа Акаси – возлюбленная Гэндзи

Утюдзё (Касиваги), 20 (21) год, – сын министра Двора

Министр Двора (То-но тюдзё) – брат Аои, первой супруги Гэндзи

Достигнув столь значительного положения в мире, Великий министр обрел наконец возможность жить неторопливо и спокойно, не обременяя себя заботами. Находящиеся на его попечении женщины, устроенные сообразно желаниям и званию каждой, тоже жили в свое удовольствие, ни в чем не ведая нужды. Право, о такой жизни только мечтать можно.

Лишь юная госпожа из Западного флигеля, совершенно неожиданно для себя оказавшись в крайне затруднительном положении, не могла обрести покоя. Жестокое недоумение терзало ее душу. Разумеется, она не испытывала к министру такого отвращения, как, скажем, когда-то к Таю-но гэну, но все же… Никто из окружающих ее дам и представить себе не мог, что мучило ее, и, не решаясь никому открыться, она молча страдала.

К тому времени девушка достигла возраста, когда многое становится понятным, и, размышляя о том или ином предмете, она все чаще жалела, что нет рядом с нею матери.

Министр же, излив свои чувства, не только не испытал облегчения, но, наоборот, страдания его стали еще мучительнее. Он не решался отнестись к ней даже с самыми незначительными словами, ибо дамы могли заподозрить неладное, однако вовсе не видеть ее тоже не мог, а потому то и дело заходил в Западный флигель и, улучив миг, когда она оставалась одна, докучал ей своими признаниями. Девушка же, не смея открыто высказать ему негодование, делала вид, будто ничего не замечает. От природы она была веселого, приветливого нрава, поэтому, даже напуская на себя суровость, не умела скрыть своего неотразимого очарования. Так стоит ли удивляться тому, что принц Хёбукё писал к ней все чаще и чаще?

Не так уж много времени прошло с тех пор, как сердце его впервые устремилось к ней, однако он не упускал случая пожаловаться на дожди Пятой луны (215)[1] …пожаловаться на дожди Пятой луны. – Пятая луна считалась неблагоприятной для заключения браков.

«Неужели вы и впредь будете держать меня в таком отдалении? О, когда б я мог излить хоть малую часть того, что переполняет мою душу…»

Увидев его письмо, Гэндзи заметил:

– Вам нечего опасаться. Я не вижу ничего дурного в том, что все они так увлечены вами. Не будьте же слишком суровы. Вам следует время от времени отвечать принцу.

Он принялся объяснять ей, как лучше ответить, но добился лишь того, что девушка окончательно пришла в дурное расположение духа.

– Простите, но мне нездоровится, – сказала она, отказываясь писать ответ.

В ее окружении не было ни одной дамы достаточно высокого звания, принадлежавшей к сколько-нибудь влиятельному семейству, разве что дочь ее дяди с материнской стороны, получившего в свое время звание сайсё. Эта достойная особа потеряла всех близких, и министр, разыскав ее, взял к себе. Ее называли госпожа Сайсё. Она прекрасно владела кистью, ум же ее был обогащен всеми познаниями, приличными ее полу, поэтому министр поручил ей в случае необходимости отвечать на письма от имени госпожи.

Вот и теперь, призвав эту даму, он велел ей написать ответ принцу, объяснив, каким примерно должно быть его содержание. Судя по всему, Гэндзи не терпелось узнать, что еще напишет девушке ее пылкий поклонник. Сама же юная госпожа с тех пор, как ее беззаботное существование было нарушено столь досадным образом, стала смотреть на письма принца Хёбукё более снисходительным взором.

Нельзя сказать, чтобы принцу удалось покорить ее сердце, но у нее внезапно возникла мысль, что с его помощью ей удастся избежать домогательств министра. Должно быть, мало-помалу она все-таки приобретала опыт в житейских делах.

Разумеется, принцу и в голову не приходило, что министр с величайшим любопытством следит за его действиями, и как-то раз, воодушевленный благосклонным тоном писем девушки, он тайно пробрался у ее покои.

Сиденье для гостя устроили рядом с боковой дверью, так что он мог беседовать с девушкой через занавес. Министр изволил заранее позаботиться о том, чтобы в покоях воскурили самые изысканные благовония, – словом, проявил внимание, какого не проявил бы и настоящий отец и которое всякий здравомыслящий человек счел бы излишним. Так или иначе, трудно было не оценить его усилий.

Госпожа Сайсё, служившая при этом разговоре посредницей, не могла оправиться от смущения и сбивалась в речах. Когда же министр тихонько ущипнул ее, испугавшись, что юная госпожа покажется принцу невежественной провинциалкой, вовсе растерялась и замолчала.

Самые темные ночи были позади, и затянутое облаками небо неясно светилось. Задумчивый и печальный, принц казался особенно прекрасным. Воздух был густо напоен благовониями: едва уловимый запах курений, долетавший из внутренних покоев, соединялся с благоуханием, исходившим от платья министра.

Вдыхая этот чудесный аромат, принц подумал, что действительность превзошла все его ожидания. Со спокойным достоинством говорил он о своих чувствах, не позволяя себе ни малейшей вольности. Несомненно, он выгодно отличался от других поклонников!

Министр восхищенно прислушивался. Девушка же, укрывшись в восточных покоях, легла было спать, но, когда госпожа Сайсё прошла к ней, дабы передать слова принца, вслед за ней тихонько проскользнул и министр.

– Ваше нежелание соблюдать приличия заслуживает порицания, – укоризненно сказал он. – Всегда следует принимать во внимание обстоятельства. Право, вам пора повзрослеть. С человеком столь высокого звания нельзя беседовать через посредника. Наверное, вам не хочется, чтобы он слышал ваш голос, но вы можете хотя бы подойти поближе.

Заметив, что министр обнаруживает явное намерение, воспользовавшись ее замешательством, проникнуть за полог, девушка совсем растерялась, пытаясь уразуметь, какое из двух зол предпочтительнее, но в конце концов все-таки потихоньку вышла и устроилась у занавеса, прикрывавшего вход во внутренние покои. Пока она сидела в раздумье, не отвечая на длинные речи принца, к ней приблизился министр и перекинул через верхнюю планку полотнище занавеса. Тут же вспыхнул какой-то свет…

«Неужели Сайсё зажгла светильник?. – ужаснулась девушка.

На самом же деле произошло вот что: министр еще с вечера спрятал в ее покоях изрядное количество светлячков, завернув их в полу занавеса, и теперь с самым невинным видом, притворившись, что поправляет занавес…

Светлячки засверкали неожиданно ярко, и из темноты возник прелестный профиль девушки, в испуге прикрывающей лицо веером.

Министр рассчитывал, что внезапно вспыхнувший свет неизбежно привлечет взор принца. «До сих пор его внимание к ней объяснялось тем, что она считается моей дочерью, – думал он, – вряд ли он представляет себе, сколь совершенна ее красота. Почему бы мне не помучить немного этого неисправимого ветреника?»

Право, нельзя не попенять ему за легкомыслие! Ведь будь девушка его родной дочерью, он и помыслить бы не мог… Выскользнув тихонько из ее покоев, Гэндзи отправился к себе.

Принц примерно представлял себе, где может сидеть девушка, но в какой-то миг понял, что она гораздо ближе, чем ему казалось сначала. С трепещущим от волнения сердцем вглядывался он в прорези великолепного занавеса из тонкой ткани, как вдруг недалеко от него что-то засветилось и восхитительное зрелище представилось взору. Еще мгновение – и свет погас, а чудесное видение исчезло. Однако в сердце принца вспыхнула надежда. К тому же, как ни тускл был свет, его оказалось довольно, чтобы разглядеть стройную фигуру лежащей девушки, и она превзошла все ожидания принца. Он почувствовал, что никогда не сможет забыть ее, – словом, вышло совершенно так, как замышлял Гэндзи.

О, поняли ли вы?.. – молвит принц.

Медлить с ответом нельзя, и девушка произносит первое, что приходит ей на ум:

Не проявляя никакого желания продолжать беседу, девушка скрылась во внутренних покоях, предоставив принцу возможность жаловаться на ее невиданную жестокость.

Оставаться в Западном флигеле до рассвета было не совсем прилично, и, промокнув от капель, падающих со стрехи (217), и от собственных слез, принц покинул дом на Шестой линии затемно. Думаю, что ночью, как и положено, кричала кукушка… (218). Но все это довольно обычно, так что я не старалась запомнить подробности.

– Как он хорош собой. – расхваливали принца дамы

– Да, и так похож на господина министра…

Не подозревая истинной подоплеки, они восхищались заботливостью министра по отношению к их госпоже: «Право, лишь мать могла бы…»

Девушка же, видя, что Гэндзи, несмотря на наружную невозмутимость, вовсе не думает отказываться от своих намерений, по-прежнему сетовала на злосчастную судьбу. «Когда бы знал обо мне родной отец и мое положение было более определенным, – думала она, – я вряд ли считала бы поведение господина министра предосудительным. А так оно более чем предосудительно, и в конце концов об этом станут говорить в мире».

Впрочем, Гэндзи и сам не хотел ставить девушку в затруднительное положение. Всему виною было его легкомыслие. Можно ли, к примеру, считать, что он окончательно смирился с потерей Государыни-супруги? Нет, при каждом удобном случае он старался тронуть ее сердце нежными речами, но, занимая слишком высокое положение, она была недосягаема, и многое удерживало его от откровенных признаний. Что касается юной госпожи из Западного флигеля, то она отличалась живым, приветливым нравом, и ей не всегда удавалось держать Гэндзи на расстоянии. Иногда, не имея сил превозмочь волнение, он позволял себе кое-какие вольности, которые, будь они замечены дамами, могли бы вызвать у них немалые подозрения. Впрочем, чаще всего ему удавалось сдерживать себя.

Так или иначе, трудно себе представить более сложные, более мучительные отношения.

На Пятый день, направляясь к павильону Для верховой езды[2] На Пятый день, направляясь к павильону Для верховой езды… – На Пятый день Пятой луны принято было состязаться в стрельбе из лука и в искусстве верховой езды (см. «Приложение», с. 82), Гэндзи заглянул в Западный флигель:

– Что вы можете рассказать? Оставался ли принц допоздна в ваших покоях? Надеюсь, вы не позволяете ему слишком многого? Как бы вам не пришлось из-за него страдать. Впрочем, вряд ли в мире есть человек, который никогда никому не причинил вреда, не совершал безрассудных поступков…

Наставляя девушку, министр то восхвалял принца, то жестоко хулил его. Глядя на него в тот миг, нельзя было не залюбоваться его удивительно молодым, прекрасным лицом. Он был в носи, небрежно наброшенном на нижнее одеяние, сшитое из столь яркого и блестящего шелка, что чудилось, будто от него исходит сияние. Что-то необычайно пленительное виделось в сочетаниях красок, трудно было поверить, что шелк этот окрашен рукой человека. Причем сам цвет был не столь уж и необычен, но рисунок поражал изысканностью, а аромат, исходивший от платья, был так тонок, что девушка даже подумала: «Как восхищалась бы я красотой господина министра, когда б не эта тайная тревога…»

От принца принесли письмо. Оно было написано изящнейшим почерком на тончайшей белой бумаге. В тот миг казалось: сколько ни гляди, не наглядишься, а посмотришь теперь – как будто ничего особенного…

Письмо не без значения было привязано к длинному корню аира… (219)

– Постарайтесь не медлить с ответом. – сказал министр, уходя. Дамы принялись торопить госпожу, но что у нее самой было на душе?

Право же, вы неразумны…». – вот и все, что написала она бледной тушью.

Боюсь, что такого знатока, как принц Хёбукё, разочаровало это письмо. Наверное, он ожидал, что ее почерк окажется более изящным.

В тот день девушка получила множество – один другого красивее – мешочков кусудама[3] Кусудама – мешочек из парчи, наполненный ароматическими веществами (среди которых непременно корни аира и полынь) и украшенный пятицветными шнурами. На Пятый день Пятой луны такие мешочки вешали в покоях, чтобы оградить себя от несчастий и злых духов.

В радостях и веселье проходили дни в доме на Шестой линии, и ничто не напоминало ей о тяготах прежней жизни. Но могло ли ее не тревожить поведение министра? Увы, целыми днями она только и думала о том, как, не пороча его имени, выйти из этого столь невыносимого для нее положения…

Министр заглянул и в Восточные покои.

– Тюдзё сказал, что сегодня после состязаний в стрельбе приведет сюда друзей. Прошу вас подготовить все необходимое. Полагаю, что они придут еще засветло. Меня всегда удивляет, отчего любая, самая незначительная затея, которую мы желали бы сохранить в тайне, сразу же становится известной принцам. Они приходят, и тихий вечер в кругу близких выливается в пышное празднество. Тем не менее вам следует хорошенько подготовиться, – сказал он.

Павильон Для верховой езды находился неподалеку, его было видно с галереи.

– Молодые дамы смогут любоваться зрелищем сквозь открытые двери. В левой Личной императорской охране за последнее время появилось немало красивых юношей, они ничуть не уступают придворным, – добавил министр, и дамы обрадовались, предвкушая возможность насладиться редким зрелищем.

Посмотреть на состязания пришли и девочки-служанки из Западного флигеля. Прислужницы, завесив двери на галерею новыми зелеными шторами и расставив повсюду изысканные занавесы, цвет которых менялся от темно-лилового внизу до светло-лилового вверху, сновали по дому, занятые последними приготовлениями.

Девочек из Западного флигеля можно было узнать по платьям цвета «аир»[4] Платье цвета «аир» – зеленое с лица и алое с изнанки и кадзами из тонкой синей ткани. Их было четверо, все миловидные, ловкие. Даже простые служанки сегодня надели лиловые мо, темные у подола и светлые у пояса, и китайские платья цвета молодых побегов гвоздики.

Девочки-служанки из Восточных покоев, облаченные в темно-алые нижние платья и кадзами цвета «гвоздика», держались со спокойным достоинством, явно уверенные в своем превосходстве. Молодые придворные, приосанившись, искоса на них поглядывали.

Великий министр появился в павильоне Для верховой езды в стражу Овцы. Как он и предсказывал, там собралось множество принцев крови. Состязания проводились несколько иначе, чем во Дворце, в них принимали участие и средние чины из Личной императорской охраны. Гости не расходились до позднего вечера, наслаждаясь необычайно ярким, увлекательным зрелищем.

Разумеется, женщины не разбирались в тонкостях этого искусства, но и они восхищались живописными фигурами всадников (а надо сказать, что даже простые придворнослужители были роскошно одеты), которые с такой горячностью старались превзойти друг друга ловкостью, словно от этого зависела их жизнь.

Состязания проходили на длинной площадке, видной и из Южных покоев, так что дамы госпожи тоже имели возможность насладиться зрелищем. Были исполнены танцы «Игра в мяч»[5]«Игра в мяч» («Дапораку») – танец китайского происхождения, исполнявшийся в дни Пятой луны (см. «Приложение», с. 87), «На согнутых ногах»[6]«На согнутых ногах» («Ракусон») – танец корейского происхождения, исполнялся двумя танцорами в масках (см. «Приложение», с. 89) и другие. Затем под громкий барабанный бой и пение флейт провозглашали победителей, но тут спустилась ночь, и скоро ничего уже не было видно. Придворнослужители получили соответствующее вознаграждение. Было совсем поздно, когда гости наконец разошлись.

Министр остался ночевать в Восточных покоях. Беседуя с Ханатирусато о том о сем, он сказал между прочим:

– Нельзя не признать выдающиеся достоинства принца Хёбукё. Есть люди красивее, но мало кто обладает таким благородством манер, таким удивительным обаянием. Надеюсь, что вам удалось разглядеть его. В мире о нем отзываются весьма благосклонно, но, разумеется, и у него есть кое-какие слабости.

– Принц приходится вам младшим братом, но кажется гораздо старше. Мне говорили, что он никогда не упускает случая навестить вас, но сама я увидела его сегодня впервые. Правда, мне приходилось встречать его во Дворце, но это было слишком давно… Смею заметить, что за это время он стал еще красивее. Принц Соти тоже хорош собой, но до старшего брата ему далеко. Трудно поверить, что он принц крови, – ответила она.

«Ей не откажешь в проницательности», – подумал министр, но в ответ лишь улыбнулся, как видно не имея желания обсуждать чьи бы то ни было достоинства и недостатки. Он никогда не одобрял присущего некоторым людям стремления выискивать изъяны в окружающих и открыто выказывать им свое презрение. Даже об Удайсё он не стал ничего говорить. В мире Удайсё считали человеком утонченным, но трудно было сказать, что он представляет собой на самом деле. Не исключено, что при более близком общении он мог оказаться далеко не таким безупречным.

Отношения между министром и обитательницей Восточных покоев были весьма дружескими, но не более того, поэтому, побеседовав, они разошлись.

«И когда мы успели так отдалиться друг от друга?» – с некоторым сожалением подумал Гэндзи. Женщина никогда не обижалась на него, явно примирившись с тем, что о пышных празднествах, устраиваемых в доме на Шестой линии, знала лишь понаслышке. Сегодня же ей посчастливилось самой наблюдать столь редкое зрелище, и она не могла не радоваться. Так, наконец-то и до ее покоев дошло сияние…

тихо проговорила она, и, хотя ничего особенного не было в этой песне, министра она растрогала до слез.

Пожалуй, и его песня была ненамного лучше.

– Мы почти не видимся, но каждая встреча с вами – большая радость для меня. – Министр произнес эти слова с искренним чувством, зная, что женщина слишком кротка, чтобы усмотреть в них повод для любовной игры.

Уступив гостю полог, госпожа Восточных покоев легла поодаль, отгородившись переносным занавесом. Она давно уже укрепилась в мысли, что бОльшая близость меж ними невозможна, да и сам министр никогда не выражал желания что-либо менять в их отношениях.

В нынешнем году пора ливней продолжалась особенно долго, просвета не было ни малейшего, и изнывающие от скуки обитательницы дома на Шестой линии искали спасения в повестях с картинками[7]«Повести с картинками» (э-моногатари). – Одним из ранних примеров таких повестей может служить знаменитый «Свиток „Повести о Гэндзи»« («Гэндзи-моногатари-эмаки»), приписываемый кисти Фудзивара Такаёси (XII в.). Как правило, сначала писались картины, иллюстрирующие отдельные эпизоды повести, затем отдельно – соответствующие пояснительные тексты (котоба-гаки), после чего живопись и каллиграфия монтировались на единой полосе в форме горизонтального свитка. Рассматривая картинки, девица из благородного семейства одновременно читала текст (либо поручала читать его кому-то из своих прислужниц). Госпожа Акаси, подготовив несколько прекрасных, как все, что она делала, свитков, отослала их дочери.

Однако самой страстной поклонницей повестей оказалась юная госпожа из Западного флигеля, возможно потому, что прежде ей не приходилось видеть ничего подобного. Весь свой досуг она отдавала повестям – усердно переписывала их, читала. Многие из ее молодых прислужниц проявили немалую осведомленность в этой области.

«Сколько собрано здесь удивительных разных судеб. – думала юная госпожа. – Кто знает, правда это или вымысел? И все же я уверена, того, что выпало мне на долю, не довелось испытать никому».

Среди повестей, которые она прочла, была повесть о девушке из Сумиёси[8]«Повесть о девушке из Сумиёси» («Сумиёси-моногатари»). – В повести рассказывается о том, как героиня, потеряв мать, жила со злой мачехой, которая причинила ей немало неприятностей и в конце концов решила отдать в жены противному старику Кадзоэ-но ками. Девушке удалось убежать, и она поселилась в Сумиёси. В сохранившихся отрывках из этой повести эпизода с Кадзоэ-но ками нет. До настоящего времени дошел более поздний вариант, созданный в эпоху Камакура (1185-1333), до сих пор пользовавшаяся известностью в мире. Читая о том, в какой ужас повергали героиню преследования Кадзоэ-но ками, девушка вспоминала свой давний страх перед Таю-но гэном.

Разбросанные повсюду свитки с повестями не укрылись от взора министра.

– Что за нелепое времяпрепровождение. – замечает он. – Женщины словно созданы для того, чтобы их обманывали. Во всяком случае, они никогда этим не тяготятся. В повестях, которые вы читаете и переписываете, не жалея сил, так мало истинного. А вы, зная об этом, все же отдаете подобным небылицам свое сердце, позволяете вводить себя в заблуждение, да еще и переписываете их в такую жару, не замечая, что ваши волосы совсем растрепались.

И, засмеявшись, министр продолжает:

– Впрочем, и в самом деле, что, кроме древних преданий, может спасти нас от неотвратимой скуки? Среди этих небылиц есть и такие, в которых события развертываются вполне правдоподобно, трогая сердца читателей и заставляя их думать: «А ведь так бывает и в жизни». Даже зная, что все это лишь досужие выдумки, человек может испытывать невольное волнение. Разве кто-нибудь останется равнодушным, читая, к примеру, о прелестной юной особе, которой сердце истерзано тайной горестью?

А иногда, хорошо понимая: «Да ведь в жизни такого не бывает», увлечешься вдруг описанием совершенно невероятных событий и, хотя не исключено, что, немного поостыв, устыдишься своих преждевременных восторгов, вряд ли стоит отрицать ценность первого впечатления.

В последнее время мне довольно часто приходится слушать, как дамы читают юной госпоже из Весенних покоев разные повести. Как-то я подумал, что, не будь в мире словоохотливых людей, любящих поражать воображение слушателей своими выдумками – а ведь таких немало, – не было бы и повестей. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.

– О, разумеется, люди, привыкшие вводить в заблуждение окружающих, могут придерживаться именно такого мнения, – возражает юная госпожа, отодвигая тушечницу. – Что до меня, то я убеждена в полной достоверности всего мною прочитанного.

– Боюсь, что я и в самом деле несправедлив к повестям, – улыбнувшись, отвечает министр. – Ведь они сохраняют для нас все, что происходило и происходит в мире, начиная с века богов. «Нихонги»[9]«Нихонги» (иначе «Нихонсёки») – японские исторические хроники в 30 свитках. Составлены в 720 г. Оно Ясумаро и прочие исторические хроники касаются только одной стороны явлений. В повестях же содержатся разнообразные подробности.

Предметом повести не является жизнь какого-то отдельного человека как она есть. Повесть рождается тогда, когда человек, наблюдая за всем вокруг него происходящим – хорошим ли, дурным ли, – видя то, чем никогда не надоест любоваться, слыша то, к чему невозможно остаться равнодушным, в конце концов оказывается не в силах хранить все это в собственном сердце, и у него возникает желание поделиться своими наблюдениями с потомками. Когда хотят, чтобы рассказ произвел приятное впечатление, выбирают и описывают только что-нибудь хорошее. А иногда, стараясь угодить вкусам читателей, собирают воедино все самое невероятное, дурное. Однако все это – хорошее ли, дурное ли – равно принадлежит одному и тому же миру. А разве иначе сочиняются повести в других странах? Впрочем, повести бывают разные, даже у нас, в Ямато, старые значительно отличаются от новых. Не говоря уже о том, сколь велико различие между произведениями глубокими и неглубокими. Однако утверждать, что все повести – сплошная выдумка, значит искажать истинный смысл явлений.

Даже в Учении, открытом нам просветленным сердцем Будды, есть так называемые притчи. У невежественных людей вызывает недоумение существование в священных текстах разноречий. А между тем в сутрах Великой колесницы[10] В сутрах Великой колесницы… – Имеются в виду популярные в Японии сутры буддизма Махаяны, и прежде всего сутра Лотоса их множество. Но все они в конечном счете служат одной цели: показать, чем просветление отличается от заблуждений. Точно так же и повести показывают различие между добром и злом в человеческой жизни. Короче говоря, ничто не пропадает даром.

Теперь министр явно стремился подчеркнуть полезность повестей.

– Кстати, не встречали ли вы в какой-нибудь из этих старинных повестей такого законченного глупца, как я? – продолжает он. – Полагаю, что ни одной из самых неземных героинь не удалось бы сравниться с вами в черствости и нечуткости. Не написать ли нам новую повесть, чтобы о том стало известно в мире?

Он пододвигается к ней ближе, но, закрыв лицо рукавом, девушка отвечает:

– Боюсь, что наша невероятная история и без того не останется тайной…

– Невероятная, говорите вы? Пожалуй, вы правы, такого со мной еще не бывало.

И, придвинувшись еще ближе, он произносит весьма игривым тоном:

Разве вы не знаете, что дочерняя непочтительность считается в Учении Будды величайшим грехом?

Однако девушка даже не поднимает головы и, только когда Гэндзи, поглаживая ее волосы, принимается пенять ей за жестокость, нехотя отвечает:

Устыдившись, министр постарался взять себя в руки. Но кто знает, что станется с ними в будущем?

Госпожа Мурасаки тоже отдавала весь досуг чтению, оправдывая себя тем, что ее юная питомица требовала новых и новых повестей.

– Не правда ли, прекрасно. – восхищается госпожа, разглядывая свитки «Повести Кумано»[11]«Повесть Кумано» (правильнее Комано) – упоминается и в «Записках у изголовья» Сэй Сёнагон. До настоящего времени не сохранилась. На одном ей попадается изображение невинно спящей маленькой девочки, и мысли ее уносятся в прошлое.

– Эти дети кажутся мне слишком искушенными для своих лет. Не думаете ли вы, что я мог бы считаться образцом терпения и преданности? Во всяком случае, немногие способны. – Так, министру в самом деле довелось пережить немало удивительнейших любовных историй. – Прошу вас проследить, чтобы при юной госпоже не читали повестей, содержащих вольное описание нравов этого мира. Не говоря уже о том, что я не нахожу ровно ничего занимательного во всех этих девах, изнывающих от тайной любви, мне кажется пагубным приучать ее к мысли, что подобные обстоятельства являются чем-то вполне обычным.

Нетрудно себе представить, как обиделась бы, услыхав эти слова, юная госпожа из Западного флигеля: о ней министр заботился совсем по-другому.

– Нельзя не согласиться с тем, что женщина, считающая образцом для подражания какую-нибудь ветреницу, достойна сожаления, – говорит госпожа. – Но чем, к примеру, лучше дочь Фудзивара из «Повести о дупле»? Она рассудительна и благонравна, никогда не совершает ошибок, но не слишком ли мало женственности в ее суровых речах, решительных поступках?

– Таких можно встретить и в жизни, – отвечает министр. – Они упорствуют в своих заблуждениях, утрачивая при этом всякое чувство меры. Я встречал весьма благородных родителей, которые, все силы души отдавая воспитанию дочери, довольствовались тем, что она вырастала милой скромницей. Когда же у девицы этой обнаруживалось множество недостатков, оставалось лишь жалеть ее и недоумевать: в чем, собственно, состояло ее воспитание? Отец вправе гордиться данным дочери воспитанием только в том случае, если она в полной мере обладает достоинствами, приличными ее полу. Чем восторженнее расхваливают девушку окружающие, тем большее испытываешь разочарование, убедившись в том, что она ни в речах, ни в действиях своих вовсе не так хороша, как рисовалось. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы твою дочь расхваливали дурные люди…

Судя по всему, министра очень занимал вопрос о том, как вырастить свою собственную дочь совершенной во всех отношениях.

Во многих старинных повестях рассказывается о злых мачехах, но, щадя чувства госпожи Мурасаки, министр отложил их в сторону. Тщательно отобрав наиболее, по его мнению, подходящие для дочери повести, он велел их переписать и сделать соответствующие рисунки.

Министр запретил господину Тюдзё приближаться к Весенним покоям, но маленькую госпожу навещать разрешил, рассчитывая, что со временем они станут друзьями. Разумеется, пока он жив, это не имело особого значения, но вот когда его не станет… Их взаимная привязанность будет куда более прочной, ежели они уже теперь начнут привыкать друг к другу. Подобные соображения и привели к тому, что Тюдзё было позволено входить за занавеси Южных покоев. Он не имел доступа единственно в служебные помещения, где располагались прислужницы.

Детей у министра было немного, и он уделял большое внимание воспитанию сына. Впрочем, юноша был настолько рассудителен и благонравен, что за него можно было не беспокоиться.

Маленькая госпожа пребывала в том возрасте, когда мысли заняты только куклами. На нее глядя, Тюдзё невольно вспоминал подругу своих детских игр и иногда, с присущей ему добросовестностью прислуживая в кукольном дворце маленькой госпожи, с трудом удерживался от слез. Разумеется, ему случалось заводить любовные речи с женщинами, подходящими ему по званию, но он старался не подавать им никаких надежд. Даже если женщина была достаточно привлекательной, чтобы связать с ней свое будущее, он отказывался принимать ее всерьез, ибо одно желание безраздельно владело его душой – показаться в новом обличье особе, пренебрегшей когда-то зеленым цветом его платья.

Прояви он бОльшую настойчивость, министр Двора скорее всего уступил бы, закрыв глаза на его сумасбродства. Однако юноша, чувствуя себя глубоко уязвленным, решил, что непременно заставит министра пожалеть о своем отказе, и до сих пор не забывал об этом решении.

О его чувствах знала только сама девушка[12] О его чувствах знала только сама девушка… – Речь идет о дочери министра Двора (Кумои-но кари, см. гл. «Юная дева»), на людях же он держался с непоколебимым спокойствием, так что ее братья нередко даже облекались на него.

Утюдзё из дома министра Двора, изнемогая от любви к юной госпоже из Западного флигеля и не имея достаточно надежного средства, чтобы сообщаться с ней, частенько заходил к сыну Великого министра и жаловался ему на свои неудачи, но тот неизменно отвечал:

– Я бы предпочел не вмешиваться в чужие дела.

Отношения меж юношами весьма напоминали те, что существовали когда-то между их отцами.

У министра Двора было много сыновей, которых, пользуясь своей неограниченной властью, он сумел возвысить сообразно заслугам каждого и званиям их матерей. С дочерьми же ему не повезло. Судьба нёго Кокидэн сложилась вовсе не так, как он рассчитывал, вторая дочь тоже не оправдала его ожиданий.

Он и теперь не забывал о маленькой гвоздичке[13] Он и теперь не забывал о маленькой гвоздичке… – Имеется в виду Тамакадзура, дочь министра Двора (То-но тюдзё) и Югао, воспитанница Гэндзи (см. кн. 1, гл. «Дерево-метла», с. 34) и часто говорил о ней. Ее судьба весьма волновала его. «Что с нею сталось. – спрашивал он себя. – Она была так мила, но, увы, обманутый нежной беспомощностью матери, я потерял ее. Да, все они таковы – и женщины и дети, с них ни на миг нельзя спускать глаз… Может быть, эта девочка теперь скитается где-нибудь в самом жалком обличье, дерзко называясь моим именем? И все-таки, если бы она нашлась…»

– Если встретите особу, которая называет себя моей дочерью, – наказывал он сыновьям, – задержите ее и расспросите. Когда-то, повинуясь прихотям своего непостоянного сердца, я совершил немало безрассудств. К одной женщине я питал особенную привязанность, но какие-то ничтожные обиды побудили ее скрыться. Досаднее же всего, что вместе с ней я потерял и дочь, а у меня их так мало…

Одно время он как будто забыл о ней, но, видя, как нежно печется Великий министр о своих дочерях, снова почувствовал себя уязвленным, да и было от чего: ведь все его мечты так и остались неосуществленными. Однажды он увидел странный сон. Призвав к себе лучших толкователей, он повелел им растолковать этот сон, и вот что они сказали:

– Возможно, вы получите известие о дочери, которую когда-то потеряли и которая нашла себе другого отца…

– Моя дочь нашла себе другого отца? Невероятно! Хотел бы я знать, что это значит?

Да, очевидно, именно тогда его мысли и устремились снова к потерянной когда-то дочери…