Онлайн чтение книги Разорванный круг
Глава четвертая

Давно не ходил Брянцев по ночной Москве один. Каждую свободную минуту он старался быть рядом с Еленой. Это стало для него не только привычкой, но и необходимостью. Они много говорили о чем угодно и всегда взахлеб, словно только и ждали этих часов, чтобы выговориться. Любили и помечтать вслух, неторопливо, не мечталось — уходили в воспоминания. Школьные годы, так быстро и прочно забываемые, когда человек входит в жизнь, вспоминаются все чаще и без всяких усилий, когда уже седеют виски.

А сейчас ему хотелось побыть одному. Шел медленно, наслаждаясь тишиной засыпающего города. Все реже проносились мимо него машины, шурша шинами по асфальту, унося с собой красный огонек. Только около гостиницы «Москва» в тишину ночи врывался дробный стук молотков и скрежет железа: строили подземный переход. Брянцеву захотелось рассмотреть что-нибудь сквозь забор, но доски были плотно пригнаны и достаточно высоки, чтобы заглянуть через них. Был бы день — он рассматривал бы прохожих. Хорошо бы пройтись по набережной, это всегда успокаивает. Ведь надо как-то оправдать свое поведение перед Еленкой, а он не нашел еще оправдания для себя.

Тот единственный выход из создавшегося положения, который у него был, — вернуться к старой технологии, — вдруг показался чудовищно нелепым. Почему он так поступил? Испугался? Нет, бояться ему уже нечего. Если двадцать тысяч шин, выпущенных по его распоряжению, действительно брак, он все равно не директор, и ответственность придется нести полной мерой. К директорскому посту он никогда не рвался и за него не очень держится. Не очень? Как сказать. Этот пост дает много возможностей, много можно сделать полезного. Если быть решительным, разумеется. Он и был таким. Кто бы осмелился внедрять новую технологию так, как сделал он, в противовес всем авторитетам, научным и техническим? Смелый шаг? Смелый. Так куда же девалась смелость сегодня? Почему не сказал Самойлову: «Я своего приказа не отменю». Ведь понимал, когда шел на такой шаг, что бои будут, а при первой же схватке сложил оружие. Нет, пожалуй, не сложил. Просто отступил перед превосходящими силами противника. Вспомнил наполеоновскую фразу: «Бегство позорно только для тех, в храбрости кого сомневаются». Зло усмехнулся: эта истина не утешала.

Остановился закурить и осмотрелся. «Прага» — на месте, кинотеатр — на месте, вот старый, стиснутый домами Арбат, но площадь не та. Она словно влилась в новую, незнакомую ему широкую улицу, пробившуюся сквозь жилой массив к Москве-реке. А, это и есть Новый Арбат. Вот он каков. Смело рубанули!

Пересек площадь, направляясь к Гоголевскому бульвару.

Нет, почему он все-таки отменил работу по новой технологии? Усомнился в ней? Пожалуй, да. Но очень немного. Испугался ответственности? Нет. Решил сманеврировать? Вот это похоже на правду. Не нашел в себе смелости не выполнить распоряжения Самойлова? Нет, просто решил, что тот все равно настоит на своем, и лучше это сделать сразу, чем после словопрений. Значит, сделал тактический шаг? Да. Так показалось лучше. А сейчас уже не кажется? В том-то и беда, что не кажется. Надо было упереться. Будь что будет — ни шагу назад! Да-а, тут есть над чем подумать… Как он вернется на завод? Что скажет рабочим, которые три года безвозмездно вели исследования, чтобы найти антистаритель, и нашли его? Ведь не зря он стал и директором общественного научно-исследовательского института — вся полнота власти у него. Кто из бюрократов пойдет против нового движения, если его возглавляет директор? С внутренними противниками справился, а перед внешними отступил. В общем — молодец против овец…

Было уже около часа ночи, когда Брянцев поднялся на третий этаж и сунул руку в карман, где у него лежали ключи от своего дома, от сейфа и от квартиры Елены. Но не успел достать их, как дверь открылась. Елена была в пальто.

— Фу-у, я уже изнемогла, хотела выйти тебе навстречу. Что, убили?

— Били…

Когда Брянцев входил в небольшую, просто и мило обставленную квартиру Елены, у него возникало ощущение, будто после долгих странствий он наконец вернулся домой. Безмятежное спокойствие охватывало его. Ему решительно ничего не хотелось изменить здесь, исправить, сделать по-своему, — желание, которое не оставляло его в Сибирске. Не было здесь ни громоздкого, с гранеными зеленоватыми стеклами буфета — гордости Таисии Устиновны, ни этажерки с дешевыми безделушками, ни оранжевого абажура с длинной бахромой, надежного пристанища для мух. Свое основное жилище он никогда не называл домом. Он не говорил: «возвращаюсь домой», «еду домой», как правило «еду на завод», «возвращаюсь на завод». И не только у Лены, из такта, чтобы не обидеть ее.

С наслаждением сбросил с себя пальто, пиджак, снял галстук, расстегнул ворот. Пошарил под диваном, вытащил комнатные туфли, прошелся, расправляя плечи. Потом поднял руки, расслабленно опустил их, как бы освобождаясь от накопившейся в них тяжести, и весело взглянул на Елену.

— Ну, здравствуй, Ленок!

— Приземлился?

— Ага. Даже заметил, какая ты красивая сейчас.

— Подлизываешься?

Брянцев не лгал. Елене на самом деле очень шло скромное темно-голубое платье. Оно было как будто свободным, но хорошо обрисовывало фигуру и гармонировало с пепельными волосами. Сейчас она удивительно походила на ту Леночку, которую он впервые поцеловал на школьном вечере.

— Валерик? — стараясь оттянуть предстоящий разговор, Брянцев покосился на соседнюю, комнату.

— Спит.

— С учебой как?

— Н-ничего. Но способности тратит не на то, чтобы хорошо учиться, а чтобы готовить уроки побыстрее. И хандрит. Просто не знаю, что с ним делать. Пока держу в руках. Ну, об этом ладно. Может быть, расскажешь все-таки, что произошло?

— А поесть?

— Пойдем на кухню.

Он ел и рассказывал. Рассказывал подробно, слово в слово, будто читал стенографическую запись. Даже более подробно, потому что ни одна стенограмма не передает того, что думает человек во время разговора и как ведут себя остальные участники.

Елена слушала, не прерывала, но когда он закончил свое пространное повествование, сказала жестко:

— Зря уступил. Поворачивать колесо обратно будет очень трудно. И чем больше времени пройдет, тем труднее, имей в виду. Ты же знал, на что идешь, надо было подготовить себя к схватке. Хлебников — это опытный боец и человек большой пробойной силы.

Брянцев не удивился. Елена не отличалась всепрощением, свойственным многим любящим женщинам. Умела осудить его поступки, если находила в них что-либо противоречащее ее взглядам, ее правилам. Брянцев ценил в ней эту редкую черту, ценил и побаивался. Принимая то или иное решение, часто думал, что сказала бы в этом случае Лена и как поступила бы сама.

Он внимательно посмотрел на нее. Чуть пухлые, чуть вздернутые губы, мягкая линия подбородка, светлые с грустинкой глаза, в которые легко смотрится. И столько ума во взгляде, столько проницательности…

— Сердишься? — встревоженно спросила Елена.

— Что ты! Восхищаюсь и преклоняюсь, — ответил он растроганно.

Она встала, подошла к нему, поцеловала.

— А ты до сих пор этого не сделал… Ну, жду. Я и тогда ждала… на школьном вечере. Целых два года потеряли из-за твоей нерешительности. Могли еще в девятом классе начать целоваться.

Он коснулся рукой ее волос, заглянул в глаза и поцеловал в нос.

— Холодный, как у котят. Мы не два года потеряли, Ленок. Начали бы в девятом, привыкли бы друг к другу, поженились бы… А так разнесло в разные стороны, и смирились: не судьба, мол…

— Не судьба… — глухо повторила Елена.

— Да, есть все-таки что-то такое, выше чего не прыгнешь. Какое-то прокрустово ложе, на которое укладывает тебя жизнь…

— Особенно, если ты сам хочешь улечься на него…

Алексей Алексеевич пытливо взглянул на Елену, стараясь понять смысл, скрытый в этих словах. В их отношениях, очень простых, и в их положении, очень сложном, каждое, даже на первый взгляд случайно оброненное слово приобретало глубокое значение и могло быть истолковано по-разному. Чтобы не было недомолвок, они всегда старались докопаться до этого значения.

— Нет, нет, Леша, — испуганно замахала она руками. — Ты не так меня понял. Я не о нашей с тобой ситуации, я вообще. — Но, увидев, что не рассеяла его подозрений, добавила: — Я ж тебе говорила: «Я знала любовь в супружестве, а сейчас познаю, что такое любовь без супружества».

— Говорила, — угрюмо отозвался Алексей Алексеевич. — Но человеку все надоедает.

— Человек — существо сложное. Ему все надоедает, но он может и ко всему привыкнуть. Я привыкла. — И вдруг стукнула кулачком по столу: — Во всяком случае, пусть тебя в такие дни эта тема не тревожит…

Брянцев опустил голову. «Такие дни» были всегда, когда он приезжал в Москву. Просто — так он сюда не ездил. Вызывали либо на очередной разнос, либо на согласование планов, что всегда сопровождалось нервотрепкой. И каждый раз, когда он заговаривал с Еленой о том, как им быть, как им жить дальше, она отмахивалась: «Потом, не в такие дни».

Порой он даже думал, что Елену вполне устраивает ее положение, что к другому она не стремится. В бессонные ночи там, в Сибирске, когда терялся контроль над сознанием, когда стиралась грань между реальностью и воображением, ему иногда казалось, что у нее есть еще кто-то, кто скрашивает жизнь, — не может же она выносить одиночество месяцами, ждать от встречи до встречи. Ну были бы еще его поездки регламентированы. А то ведь что получается? То два раза в Москву в течение месяца, то за полгода ни одного, то прилетит на один день, именно на день, даже не на сутки, то задерживается на две недели. Когда Брянцев задумывался над этим, ему невольно вспоминался рассказ одного политкаторжанина о Петропавловской крепости. Его не били, не истязали, только в разное время и на разные сроки закрывали наглухо ставни. На пятнадцать минут, на три часа, на целый день, а то и на два дня. И эти неожиданные переходы от тьмы к свету, от света к тьме расшатывали нервы, доводили до сумасшествия.

Как выдерживает Лена такие переходы, всегда долгожданные и всегда неожиданные? Он — мужчина, и то ему трудно. Да и по роду своей работы он почти не остается один, занят с людьми с утра до ночи, занят мыслями о заводе. А Лена — она все же работает от звонка до звонка, вечера у нее свободные. Разве что сын скрашивает жизнь. Но может ли сын заменить любимого человека?

Елена погладила Брянцева по голове.

— Ложись спать, Алеша. Поздно…