Онлайн чтение книги Разорванный круг
Глава шестая

Изобретательством Целин заболел давно, в первые дни своей работы в Ленинграде на заводе «Красный треугольник». Молодого инженера направили в технический отдел, но, к неудовольствию начальства, он не стал копаться в бумагах, а целыми днями находился в цехах.

Еще в ту пору, когда он проходил производственную практику, родилась у него одна смелая мысль, но он боялся ее высказать, чтобы не засмеяли. Теперь же эта мысль окрепла.

В начале тридцатых годов автомобильные шины собирали по слоям на надутой резиновой камере, укрепленной на вращающемся кронштейне — «журавлике». Тяжелый, трудоемкий и очень примитивный способ. Подбирали для этой работы «дядьков» покрупнее ростом, медвежьей силы, каждый делал за смену три, три с половиной покрышки. Через десяток лет такой силач получал искривление позвоночника и вынужден был переходить на легкую работу.

Мысль, родившаяся у Целина, была простой: собирать шину в виде широкого кольца на плоском барабане и, уже сняв со станка, придавать ей нужную форму. Эта простота и отпугивала специалистов, когда Целин заикался о таком методе сборки.

Он изложил свой способ на бумаге, набросал несколько эскизов и, набравшись смелости, пошел к начальнику отдела. Тот выслушал инженера и потом долго рассматривал его поверх очков, словно видел впервые.

— Я был лучшего мнения о ваших умственных способностях, — сказал он наконец, — может быть, потому, что вы их пока не проявляли. Заберите… свои прожекты на память. Я, естественно, могу поставить их на обсуждение, но не хочу подвергать вас нападкам.

Тогда Целин подал заявку в бюро изобретательства. Ее рассмотрели и вернули, подробно изложив мотивы отказа.

Нужно быть очень уверенным в себе, чтобы мнение нескольких человек, да еще выраженное в категорической форме, не сбило тебя с толку. Заколебался и Целин. Но прошло время. Еще и еще раз проверив мысленно свой проект, Целин снова пришел к убеждению, что он легко осуществим, и взбунтовался, написал резкое письмо в «Резинообъединение». Прождав ответа целый месяц, попросил отпуск и поехал в Москву.

Его предложение разбиралось в кабинете начальника «Резинообъединения» в присутствии трех десятков специалистов. Почти все они обрушились на Целина. Как посмел зеленый, еще не оперившийся инженер потревожить их покой, заставить зря терять столько времени! На всю жизнь запомнилось Целину выступление красивого импозантного человека, говорившего с великолепным пренебрежением:

— Во время мировой войны четырнадцатого года один англичанин предлагал защитить Лондон от неприятельских бомб, повесив над городом сетку. Это предложение было настолько же патриотичным, насколько и идиотичным. Точно такой случай патриотического идиотизма разбираем мы с вами сегодня. У нас нет оснований сомневаться ни в добрых порывах души этого молодого человека, ни в крайней нелепости его предложения…

Целин ушел с совещания уничтоженный. Он не мог собраться ни с мыслями, ни с чувствами, у него было такое ощущение, будто он стал аморфным, ватным.

Но вернулся в Ленинград, отдышался, — и творческий зуд снова овладел им.

Тогда беспартийный инженер пошел к секретарю партийного комитета. Старый рабочий долго слушал, еще дольше думал. Слесарь по специальности, он мало понимал в шинном производстве, но имел одно неоценимое качество: никогда не делал вид, что понимает, если не понимал. И он сказал честно:

— Я тебе верю. Но ты меня пойми: я слесарь. Касалось бы это механики — тут я кой-кому сто очков вперед дам. Но это дело не моей специальности. А вот посоветовать могу: обратись к Серго Орджоникидзе. А я препроводиловку напишу.

Целин написал письмо. Дал машинистке перепечатать. Получилось без малого тридцать шесть страниц.

Принес письмо секретарю парткома. Тот взвесил в руке стопку толстой бумаги и усмехнулся:

— Да ты что, Илья, как дитя малое. Не понимаешь, что нарком у нас на всю тяжелую промышленность один, а таких, как ты, писучих, много? Разве у него хватит времени каждое такое письмо читать? Нет, милый, ты напиши на одной странице, но так, чтобы сразу суть дела схватить можно было. А все остальное — в приложение. Серго письмо прочтет, а приложением другие займутся, у кого времени побольше.

Целин впервые познал всю сложность краткого изложения мыслей. Тридцать шесть страниц он писал три дня, а над злополучной страницей просидел неделю.

Прочитал ее секретарь парткома, одобрительно кивнул головой и взялся за перо.

Плохо слушались пальцы, привыкшие к тискам и молотку, и буквы выходили такие, что машинистка через два слова на третье приходила спрашивать, что написано.

Корявое получилось письмо, но честное и прямое, как сам секретарь.

Письмо ушло в Москву, и Целин надеялся получить ответ через месяц-полтора — представлял себе, какая почта у наркома.

Через неделю, когда он, по своему обыкновению, торчал на сборке покрышек, в цех прибежала запыхавшаяся курьерша.

— Главный инженер вас вызывает!

Целин похолодел. До этого дня он главного инженера и в глаза не видел. Слышал только, что человек строгий-престрогий. Решил: наверно, начальник отдела жаловался.

В приемной на очереди множество народу, но, когда в сопровождении курьерши вошел Целин, секретарь сразу открыл ему дверь.

Пожилой инженер с сухим лицом аскета, в пенсне, тотчас отпустил посетителя и предложил Целину расположиться в кресле. Целин сел в мягкое шагреневой кожи кресло и словно провалился. Одна голова видна.

— Напрасно вы ко мне никогда запросто не зайдете, — с задушевной интонацией сказал главный инженер. — Я понимаю, что молодым специалистам мы уделяем мало внимания, но, поверьте, не из злого умысла — руки не доходят. Текучка заедает. И вспомните добрую русскую пословицу: «Если дитя не плачет, мать не разумеет».

Не успел Целин прийти в себя от изумления, как вошел секретарь и торжественно доложил:

— Все в порядке, Виктор Сергеевич. Комната товарищу Целину выделена. — Положив на стол ордер, добавил: — На втором этаже, солнечная сторона, вид на Неву.

Главный инженер стал расспрашивать Целина, как ему живется, как работается, привык ли он к этому чудесному городу. А в душу облагодетельствованного человека невольно закрадывался страх: за того ли его принимают, какой фарс здесь разыгрывается и чем это кончится?

Кончилось все неожиданно. Главный инженер открыл папку, на которой золотом было вытиснено «Весьма срочно», достал из нее телеграмму.

— Сегодня поедете в Москву, Илья Михайлович. Вас вызывает народный комиссар тяжелой промышленности товарищ Орджоникидзе.

— Это, наверно, по поводу моего предложения о новом способе производства шин… — обрадовался Целин.

— А-а, — в свою очередь обрадовался главный инженер, полагавший, что Целин жаловался наркому на отношение к молодым специалистам. — Ну, вот и хорошо! — И снова вызвал секретаря: — Билет товарищу Целину готов?

— Мягкий вагон, нижняя полка.

Первый раз в своей жизни ехал Илья Михайлович в мягком вагоне. Долго сидел у окна, всматриваясь в непроглядную темень, с наслаждением ощущая плавное покачивание рессор. Заснул только под утро, но каждые полчаса тревожно просыпался, будто мог проехать Москву.

В приемной наркома — снова неожиданность. Вместо приторно-вежливого секретаря — крупный плечистый мужчина с рубленым лицом, в тельняшке, выглядывавшей из-под расстегнутого ворота рубахи, верный помощник Серго, матрос Семушкин. Он встретил приезжего грозно:

— Ты что тут разные фантазии пишешь? Думаешь, у наркома без тебя работы мало? — Увидев, что Целин растерялся. Семушкин улыбнулся: — Ну, ну, не привыкай робеть смолоду! Сейчас наркому доложу. Только уговор: Серго человек вежливый, так что ты смотри, больше пяти минут не сиди. Я ему уже машину вызвал, на «Серп и молот» поедет. Знаешь такой завод?

— Знаю, — выдавил из себя Целин. У него перехватило дыхание от одной мысли, что ему так вот сразу, без всякой подготовки придется разговаривать с Серго.

Семушкин вошел в кабинет и тотчас вернулся.

— Валяй, — сказал он и угрожающе шепнул вдогонку: — Смотри — пять минут.

Целин перешагнул порог и остановился. На него в упор смотрел человек, которого он хорошо знал по портретам. Орлиный взгляд, орлиный нос, гордая посадка головы.

— Проходи, проходи, — ободряюще произнес нарком.

И страх вдруг исчез. Целин подошел к столу, пожал протянутую руку, большую, крепкую, теплую.

— Прочитал твое письмо, — сказал Орджоникидзе. — Веришь в то, что пишешь?

— Верю.

— Ну вот и хорошо. Я, к сожалению, поговорить с тобой не смогу. Ты извини, очень мне некогда. Но в глаза твои посмотреть хотел. Вижу — веришь. А раз так — широкая тебе дорога. У изобретателя какое преимущество перед остальными? Он верит в свое дело и хочет его осуществить. Верит и хочет. Это великое дело.

Нарком взял со стола письмо и объяснительную записку Целина, написал несколько слов.

— Сейчас же поезжай с этим в «Резинообъединение», к начальнику.

— Я уже был там.

Серго снисходительно улыбнулся в усы:

— Так ты был один, а теперь мы с тобой вроде вместе поедем.

Пожав Целину руку, Серго пожелал ему успехов.

— Главное — не остывай! — заключил он.

Целин вышел в приемную, прочитал резолюцию наркома: «Если есть хоть один процент надежды на успех, пробуйте».

Вернулся он на завод с приказом незамедлительно изыскать средства и приступить к опытам.

Главный инженер завода с удовольствием назначил Целина ответственным за проведение опытов и освободил от всех прочих обязанностей. Этим он снимал с себя всякую ответственность за дальнейшее: если уж у самого изобретателя не получится, то никто не будет виноват.

Прошел месяц. С примитивного деревянного барабана, обитого луженой жестью, сошла первая покрышка, и вскоре сборщик стал собирать восемнадцать — двадцать покрышек за смену. Восемнадцать — двадцать вместо трех. Постепенно тянувшие жилы «журавлики» были заменены станками с целинским барабаном. С тех пор какие бы сборочные станки ни проектировали конструкторы, в основе их был заложен барабан, монолитный или разъемный, плоский или полуплоский, но всегда барабан.

Из этой истории Целин сделал для себя непреложный вывод: если убежден в своей правоте, воюй до конца, до тех пор, пока не победишь. И принял за правило: никакие заключения специалистов по изобретению не считать окончательными. Обосновывал он это очень просто: изобретатель тратит месяцы, иногда даже годы на разработку своего замысла. Он в этом узком вопросе становится более сведущ, чем другие. Эксперты же затрачивают на изучение изобретения часы, иногда даже минуты, и к тому же на их решение зачастую влияет множество причин. Сказывается и непринятие чужой идеи, если она противоречит твоим убеждениям, и безнаказанность отказа. Кого и когда привлекали к ответственности за шельмование того, что потом нашло широкое признание? Особенно трудно пробивать изобретения простые. В таких случаях, естественно, возникает мысль: если все так просто, до этого додумались бы раньше.

Со многими людьми случалось воевать Целину, когда рождалась очередная новаторская идея.

Однажды, уже в Сибирске, куда занесла его война, он занялся изучением шин в условиях эксплуатации. И ему бросилось в глаза, что очень уж быстро стареют покрышки, покрываются трещинками. Сначала мелкие, они делаются гуще, шире, глубже, наконец уже целая сеть трещин изрезает покрышку, как морщины стареющее лицо, только во сто крат быстрее. Бывало и так: лежит новехонькая покрышка на складе, не работает, а все равно трещины появляются. Резина становится твердой, жесткой, хрупкой. Поставишь такую покрышку на автомашину — она проходит только половину гарантийного срока, а то и меньше.

Целин знал, что предотвращает старение резины. Пчелиный воск. Удивительное он имеет свойство: выпотевая из резины, покрывает ее защитной пленкой, благодаря чему покрышка может храниться годы. Было время, когда русский завод «Треугольник» выпускал лучшие в мире шины и свято хранил свой производственный секрет. И «Красный треугольник» после революции тоже долгое время выпускал шины, которые почти не старели.

Так продолжалось до тех пор, пока шин было мало, а воска много. Со временем это соотношение изменилось, и стойкость шин снизилась.

Иностранные фирмы разведали секреты «Треугольника», но воспользоваться ими не смогли: пчелиный воск был дефицитен и дорог. Однако нашли ему заменители — кристаллические воска. «Красный треугольник» тоже нашел заменитель — парафин. Он был хуже, гораздо хуже, чем пчелиный воск, — кристаллы у парафина более крупные, — а все-таки стойкость шин опять возросла. Но и парафина не хватало.

Вот и завертелись у Целина мозги в одном направлении: чем заменить пчелиный воск? Чем таким, чего много и что стоит дешево?

Илья Михайлович зарылся в книги.

Он не разделял точки зрения американских изобретателей, которые предпочитали эксперимент, иногда даже слепой, теоретическим поискам. Знаменитый Эдисон считал, что лучше провести тысячу опытов, чем искать определенную закономерность. Гудийр, пытаясь улучшить качество резины, подмешивал в нее все, что попадалось под руку: соль, сыр, орешник, чернила, негашеную известь.

Целин знал, что ищет, потому сфера его поисков была определенной. Прежде всего его внимание привлек горный воск — озокерит. Но опыты с этим веществом были лишены практического смысла, так как запасы его оказались очень ограниченными. В конце концов он остановился на церезине — продукте перегонки нефти. Церезин содержит в себе мелкокристаллический воск, и были все основания полагать, что в резине он поведет себя, как пчелиный.

Но теоретические домыслы остаются домыслами, пока они не проверены практикой. Охотников же тратить на это время и средства не находилось. Работал Целин заместителем начальника сборочного цеха и был на плохом счету. Организационная жилка у него отсутствовала, и все его требования помочь наладить опыты с церезином пропускались мимо ушей. Начальник цеха считал, что Целин, не справившись с одним делом, пытается выскочить на другом.

Оставалось писать в разные инстанции, чем и занимался Илья Михайлович в редкие свободные вечера, — в цехе он обычно находился с утра до ночи. Но куда он ни обращался, его письма пересылались в НИИРИК — единственную организацию, которая серьезно занималась вопросом старения резины, — и оттуда неизменно приходили отказы. На штампованность отказов пожаловаться было нельзя — мотивировки всегда разные. То «Ваши предложения противоречат современным научным представлениям», то «Опыты с предложенным церезином проводились и признаны бесперспективными». Было и «лирическое» заключение: «Горячо советуем вам направить вашу неуемную энергию на менее сложные проблемы». В слове «неуемная» машинистка, как назло, сделала опечатку, пропустила «е», и получилось «неумную», правда, отсутствующая буква была дописана чьей-то рукой. Отказы неизменно подписывала Чалышева. Менялись руководители института, а Чалышева оставалась. Сначала она подписывалась как «научный сотрудник», потом прибавилось слово «старший», — у Чалышевой появилось звание кандидата технических наук. Целин со страхом ждал того дня, когда кандидат станет доктором.

Тяжело воевать одному, а Илья Михайлович Целин долгое время оставался один. И не потому, что чуждался людей, нет, — не было на заводе человека, с которым он не делился бы своими замыслами. Просто не находил единомышленников и, может быть, опять-таки потому, что идея его была элементарно проста. Трудно было поверить, что рядовой заводской инженер, к тому же довольно незадачливый, неказистый с виду и печатью таланта не отмеченный, стоит на верном пути к решению сложнейшей проблемы.

В конце концов Целин не выдержал натиска начальника цеха и ушел в проектный институт, который занимался вопросами производства шин. Тему исследования церезина удалось вставить в план. Но когда план утверждали в Москве, снова появилась на сцене Чалышева, представила убедительные данные о бесперспективности темы, и ее закрыли. В довершение всех бед сменилось руководство проектного института. Директором стал тот самый начальник цеха, который невзлюбил Целина. Пришлось снова сбежать на завод. Его терпели из уважения к былым заслугам, из сочувствия. Целин по-прежнему работал с утра до ночи, по-прежнему писал во все инстанции и по-прежнему получал отказы за подписью Чалышевой. Из этого замкнутого круга ему так и не удавалось вырваться.