Онлайн чтение книги Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)
ПЕТР ПОТЕМКИН

Однажды нам была дарована Свобода,

Но, к Сожалению, такого рода,

Что в тот же миг куда-то затерялась…

Тебе, Читатель мой, она не попадалась?

Придя к Дубасову [137] Дубасов Ф. В. (1845–1912) — московский генерал-губернатор, руководивший жестоким подавлением декабрьского вооруженного восстания 1905 г., копеечная Свечка

С ним о заслугах стала толковать

И утверждать,

Что он пред ней смиренная овечка.

«Превосходительный, судите сами вы, —

Так Свечка говорила, —

Сожгли вы только треть Москвы,

А я так всю Москву спалила».

В своем бессилии уверясь,

Сказала Пешка: «Друг мой Ферязь,

Скажи мне, отчего, как я ни бьюсь,

Все в Короли не проберусь,

Хотя, не скрою,

Фигурой сделаться могу любою?»

«Утешься, не горюй о том, —

Ей Ферязь говорит с усмешкой. —

Ты не бываешь королем,

Зато Король бывает Пешкой».

Наняв газетчик таратайку,

Пук манифестов [138] Пук манифестов — намек на манифест 17 октября. вез с собою,

Но, подвернувшись под нагайку,

Лечим был преданной женою.

Читатель, в басне сей, откинув манифесты,

Здесь помещенные не к месту,

Ты только это соблюди:

Чтоб не попробовать нагайки,

Не езди ты на таратайке,

Да и пешком не выходи.

Он был прокурор из палаты [140] Палата — судебная палата.,

Она же — родная печать.

Она о свободе мечтала,

А он — как бы крестик поймать.

И с горя она побледнела,

Померкнул сатиры задор…

И грезится ей беспрестанно:

«Сто третья» [141] «Сто третья» — статья 103 Уголовного уложения, предусматривающая наказание лиц, виновных «в оскорблении царствующего императора…»., арест, прокурор.

Суббота. Отзвонили

От всенощной в церквах.

Летят автомобили

В блестящих фонарях.

Давно устал татарин

«Халат, халат!» кричать.

Прислугу выслал барин

С собакой погулять.

На пуделе намордник,

На горничной бурнус…

Увидел старший дворник,

Лукаво крутит ус.

Направо у калитки

Уселся вместе с ней,

Просил принять две нитка

Поддельных янтарей…

Растаял старший дворник,

Растаял у ворот…

Собака сквозь намордник

Понюхает — пройдет.

Он выбрал Гоголя «Портрет»,

Когда поэт

Страдал последние недели.

Испортив множество резцов,

В конце концов

Он сделал Гоголя из «Носа» и «Шинели».

Шмит-Рыжова падка

К рифмам на «адко»,

Всё очень сладко,

Тона — помадка,

А в общем…

На грязной рогоже

Рожа на роже.

Художе —

Ство тоже!

Коль у тебя фантазия востра —

Взгляни-ка на портрет «Моя сестра»

И объясни: чем разнится от бурдюка

Сестрица Бурлюка?

Пальцем, выпачканным в сажу

(В бане не был я давно),

Я все мажу, мажу, мажу

Терпеливо полотно.

И нечистый плод исканий

Называю «Зимней баней».

Колено, изрытое оспой,

Будет весь век колено

Это нередко, —

А полено, изрытое оспой,

Будет уже не полено,

А статуэтка.

Скоро глянет месяц бледный

В милу горенку твою —

Одинешенек я, бедный,

В палисадничке стою.

Невтерпеж мне дух жасминный,

Хоть всегда я вижу в нем

Безусловную причину,

Что я в Катеньку влюблен.

Под жасминовым кусточком

Мы видались первый раз.

Ты цвела совсем цветочком

Для моих влюбленных глаз.

Ты клялась, что не обманешь,

Фотографию дала —

А теперь ты и не взглянешь

На несчастного меня.

С той поры я все страдаю:

На портрет ли посмотрю

Или книжку почитаю —

Все страдаю и горю.

Жду, когда пройдешь ты мимо…

Слезы капают на ус…

Катя, непреодолимо

Я к тебе душой стремлюсь!

Служа в охранке

Уже лет десять,

Свои замашки

И привычки

Давно успел уравновесить

Иван Петров.

Подле часов

Всегда в кармашке

Носил он спички,

Медаль в петличке,

И в Новом банке

Имел он свой вклад —

Сто пятьдесят.

Мужчина в соку,

Под тридцать лет,

Вставал он чуть свет

И до поздней ночи

Был начеку.

За всеми следил,

За всеми ходил

Походкой тяжелой,

Подняв воротник…

Короче —

Наблюдал за крамолой,

Как честный шпик.

Была у него любовница,

Мелкая чиновница,

Угощала его по воскресеньям

Пирогами

С грибами.

Сравнивала себя с грациями

И завязывала банки с вареньем

Прокламациями.

Любил он ее лет пять,

И жизнь его была благодать.

Но вдруг все вокруг изменилось.

Распустились цветочки акаций,

И чиновница весною влюбилась.

Нет уже прокламаций

На банках с вареньем,

Явились с новой любовью

Пироги с морковью,

А на сладкое бомбы.

И, обиженный сим охлажденьем,

Лишился совсем апломба

Мой Иван Петров.

И хмур, и суров,

Ходит он, опустив воротник,

И судьбу ругает аллигатором,

Ведь обидно: он — честный шпик,

А она связалась с провокатором.

И, с горя о чувстве столь чистом,

Стал мой шпик октябристом.

Околоточный Ива́нов злым домой

Из участка полицейского вернулся.

Хлопнул дверью, двинул пса ногой,

А на вой собачий и не обернулся.

Примаком прошел Иванов в кабинет,

И фальшиво не свистел он «Периколу» —

Нынче времени на «Периколу» нет,

Нынче он идет излавливать крамолу.

Приставом своим назначен нынче он

В лекционный зал на реферат дежурить,

И ему придется прения сторон

Олегалить, оскопить и оцензурить.

Ну, а как цензурить, если Ивано́в

(Иль Ива́нов, это, в общем, безразлично)

Не знавал значенья иностранных слов,

Кроме слов «шикарно» или «симпатично»?

И решил Иванов бедный почитать

Хоть немножко перед лекцией по книжкам —

После обыска на Курской, сорок пять,

У него брошюр имеется с излишком.

Вынул книжку, начал разбирать — куда!

Ничего не понял и позвал сынишку,

И сынишка-гимназист не без труда

Начал объяснять ему лихую книжку.

Через час взопрел и младший Иванов:

«Нет, папаша, будет! Я вам приготовлю

Список нецензурных иностранных слов,

С этим списком и ступайте вы на ловлю».

Так и сделали. Сынишка написал

Сорок с лишком измов, уций, аций,

Бебель, Каутский, и Бокль, и «Капитал» —

Все сюда попали, даже сам Гораций.

Только Маркса околоточный изъял, [149] Маркса околоточный изъял.  — Имеется в виду издатель и книгопродавец А. Ф. Маркс (1838–1904), выпускавший журнал «Нива».

Вычеркнув из списка и испортив строчку:

Карла Маркса знал он, ибо получал

«Ниву» с приложеньями семь лет в рассрочку.