Онлайн чтение книги Сон в Нефритовом павильоне
Глава двадцать пятая. О ТОМ, КАК ИНСПЕКТОРУ ЯНУ ЗА РАТНЫЕ ЗАСЛУГИ ПОЖАЛОВАЛИ КНЯЖЕСКИЙ ТИТУЛ, А ДУН ХУНУ ЗА ИГРУ НА СВИРЕЛИ — ЗВАНИЕ ПЕРВОГО МУЗЫКАНТА

И вот, когда Хун оказалась возле опочивальни госпожи Инь, та выбежала ей навстречу со словами:

— Милая Хун, какое счастье, что ты жива и снова с нами!

Вся в слезах, Хун, держа Инь за руки, говорит:

— Я ведь почти умерла, но вы спасли мне жизнь. Породили меня отец и мать, а возродили — вы!

Обнявшись, две красавицы прошли в опочивальню и долго беседовали о том, что случилось с каждой после разлуки, смеялись радостно и плакали горько.

— А что сталось с той ныряльщицей по имени Сунь Сань?

— Она здесь, вместе со мной.

Пораженная госпожа Инь велела Лянь Юй позвать бывшую рыбачку. Та немедля явилась и почтительно приветствовала госпожу, которая несказанно удивилась.

— Да вас просто не узнать. Совершая свой первый подвиг, вы чуть не стали духом реки, а теперь прославлены как мужественный и стойкий воин. Сунь Сань поклонилась.

— Это все благодаря вам и госпоже Хун.

Ян Чан-цюй отвел Хун небольшой домик в восточной стороне двора, где Хун и провела ночь вместе с Лотос, Супь Сань и Лянь Юй. Ян до рассвета разговаривал с родителями. Те слушали его жадно и под конец вспомнили о судьбе несчастной Феи.

— Твой отец уже плохо видит и плохо слышит, — начал старый Ян. — В своих семейных делах можешь разобраться только ты.

— Я сильно виноват перед вами, — отвечал Чан-цюй почтительно. — Завел себе чересчур много жен и наложниц. Я раскаиваюсь в этом, но сделанного не поправишь. Знаю, что жизнь нашего дома обеспокоила самого императора, и постараюсь теперь все уладить.

На другой день Сын Неба собирал всех гражданских и военных чинов, чтобы обсудить с ними положение в стране после победы инспектора Яна. Надев парадные одежды, Ян уже готов был отправиться во дворец, как его остановила Хун.

— Используя хитрость, — начала она, — я стала немалым чином в вашем войске и добыла голову врага для государя. Меня еще не лишили звания, однако идти на совет, где будут говорить и о моих заслугах, а узнав правду, могут и развенчать, я не могу. Лучше напишу доклад на высочайшее имя и покаюсь.

— Ты права, — кивнул инспектор. — Я сам хотел тебе посоветовать это.

Сказав так, Ян вместе с Лэй Тянь-фэном, Су Юй-цином, Ма Да и Дун Чу отбыл к императору. Тот удивился, увидев, что среди прибывших нет богатыря Хун Хунь-то, и спросил, что с ним произошло. И тут чиновник подал государю пакет.

— Письмо от советника Хун Хунь-то.

Сын Неба велел читать. Послание начиналось так:

Услышав такое, император обомлел и, растерянно оглядев присутствующих, протянул:

— Что? Что такое? А ну дальше!

Пораженный Сын Неба повернулся к Яну. Это все правда?

— Прошу простить и меня за непочтительность к государю: я скрыл это от него, — сложив ладони, склонился Ян.

— Это не назовешь обманом, — милостиво улыбнулся император, — если все делалось во славу государя. Но мы хотим знать все в подробности.

И Ян рассказал, как по дороге в столицу на государственные экзамены для получения должности он повстречался с гетерой Хун, как до него дошла весть о ее гибели в реке Цяньтан, как он неожиданно вновь встретил ее в южных землях, какую помощь она оказала войску своими умениями и ратным искусством. Сын Неба в восторге ударил себя по коленям:

— Удивительная история! Необычайная история! Вот так военачальник! А мы ни о чем и не догадывались!

Он продиктовал ответ, в котором говорилось:

Ян со всеми знаками почтения выказал несогласие:

— Хун делила с войском все трудности похода, но все это делала она ради меня, ее супруга, поэтому ее судьба — отражение моей судьбы. И потом: женщина такого происхождения не может находиться на государственной службе.

— Вы хотите лишить нас преданного и талантливого человека, — улыбнулся император, — это не к лицу вам. Нужно было бы вызвать военачальника Хун Хунь-то во дворец, но поскольку она — ваша наложница, то по этикету сделать этого мы не имеем права. Однако и прошение ее удовлетворить не желаем!

Затем Сын Неба возвестил о наградах всем отличившимся на войне с варварами: инспектору Яну пожаловать титул Яньского князя и должность правого министра, военачальнику Хун Хунь-то — титул удельного управителя Города луаней и должность военного министра, Су Юй-цину — должность министра судебной палаты и имперского ревизора, военачальнику Лэй Тянь-фэну — звание первого богатыря императорского войска, Дун Чу и Ма Да — звания правого и левого начальников войск на походе, богатырю Черному Суню — звание командира передового отряда, все прочие военачальники тоже получили повышение в званиях.

И тут Ян говорит:

— Ваше императорское величество! Богатырь Черный Сунь — тоже женщина, она землячка Хун и родом из Цзяннани. Она заслужила похвалы, но жаловать такой высокий чин простолюдинке — уместно ли?!

— Долг государя, — прервал его император, — наградить за верную службу!

Он повелел выдать Сунь Сань наградную грамоту и приложил к ней от себя тысячу лянов золотом. Ян продолжал:

— Южный варвар по имени Огненный князь во время войны со страной Хунду совершил подвиг. Более того: не приди он к нам на помощь, мы не одолели бы бунтовщика Тосе. Поэтому я оставил его наместником в стране Хунду. Прошу вас подтвердить мое решение и пожаловать Огненному князю титул князя Хунду.

Сын Неба согласно кивнул и на прощанье сказал новоиспеченному Яньскому князю:

— Удельная правительница Хун не имеет в столице своего дома. Поэтому мы отдаем повеление казначейству выстроить для нее жилище рядом с вашим домом, определяем ей сто слуг и сто служанок и награждаем тремя тысячами лянов золота и тремя тысячами штук шелка. Раз после приема во дворце император негромко говорит Яну:

— Пока вы пребывали на южной границе, у вас в семье произошел разлад, по причине которого нам пришлось отправить вашу наложницу в Цзянчжоу. Сейчас вы вправе поступить с нею по своему усмотрению.

Ян поклонился и поведал императору о судьбе Феи Лазоревого града. Государь выслушал и милостиво улыбнулся.

— В любой семье случаются раздоры. Уладьте все по справедливости.

Ян почтительно поблагодарил и по дороге домой заехал к превосходительному Иню. Гостя приветливо встретила госпожа Шао, поздравила с победой и самолично поднесла ему кубок с вином. Изъявлениям радости и приветливым речам не было конца.

— Хоть вы и молоды, — проговорила госпожа Шао, — но уже удостоены такого высокого звания, стали знатным вельможей! Мы теперь принимаем вас не только как любимого зятя, но еще и как почетного гостя. Мы всегда рады вам несказанно, заезжайте всякий раз, когда найдется свободное время.

Ян с улыбкой осушил кубок и обещал не забывать родителей своей старшей жены.

— Мы давно не видели свою дочь, — продолжала хозяйка. — Она теперь княгиня, и мы рады за нее, но для отца с матерью дочь — всегда дитя, почему мы и беспокоимся о ней. До нас дошло, что вы обходите ее своей любовью и своим вниманием, справедливо ли вы поступаете?

Ян ответил на вопрос вопросом:

— Вы помните Хун из Цзяннани?

— Да, я встречала ее в Ханчжоу и до сих пор храню о ней добрые воспоминания.

— На юге я нашел ее и приласкал. Вашей дочери, а моей жене, это не понравилось, вот почему и получается, что я, по-вашему, невнимателен к госпоже Инь.

— Вы говорите неправду, — прервала хозяйка. — Моя дочь и цзяннаньская Хун — подруги и ревновать друг друга не могут.

— Любовь к дочери мешает вам увидеть все в правильном свете, — улыбнулся Ян. — Прежде Хун и госпожа Инь в самом деле дружили, теперь же враждуют и цепляются друг к другу. Таковы все женщины! Ничего не могу с этим поделать.

Госпожа Шао, опечаленная, опустила голову, стыдясь того, что услышала о своей дочери. Она молчала, а Ян, пообещав при случае заглянуть, отправился к дому. По пути он заехал к сановному Хуану. Встретившая его госпожа Вэй поздоровалась неласково и сердито сказала:

— Мы безмерно рады, что вы вернулись домой с победой. Но нашему счастью мешает то, что наша дочь тяжело заболела в вашем доме. Она вне себя от горя, и нам осталось только надеяться на милость Неба.

— Здоровье и болезнь, счастье и беда — все это от человека, а Небо ни при чем, — холодно ответил Ян и, поспешно откланявшись, отбыл.

Госпожа Инь, дочь сановного Иня, несколько лет уже бывшая женой Яна, вела себя так, будто только что вошла в дом супруга, будто свадьбу сыграли всего три дня назад: почитала родителей мужа, во всем подчинялась своему господину — никто не мог ни в чем ее упрекнуть. Как-то ее кормилица, престарелая Сюэ, подала Инь письмо от матери. Вот что в нем говорилось:

Прочитав письмо, Инь помолчала и спрашивает у кормилицы:

— А что сказала матушка, передавая тебе это?

— Да ничего особенного. Только все твердила про какую-то там ревность, все тревожилась, что ты стала ревнивой женой.

Инь улыбнулась, а старушка вопрошает:

— Скажи ты мне, что это такое — ревность?

— Зачем тебе знать? Ревность — это вроде как послеобеденный сон!

Старушка опешила.

— Видно, твоя мать умом ослабела. Я ведь, выходит, в старости стала ужас какой ревнивой — каждый день после обеда сплю, да только чья же я жена-то?!

Инь с трудом сдержалась, чтобы не рассмеяться. Тут пришла Хун, и Инь показала ей послание матери.

Вечером Ян навестил Хун. Она сидела, погруженная в размышления, у светильника.

— Что гнетет тебя? — спросил удивленный Ян. Хун помолчала и говорит:

Только что я побывала у госпожи Инь и прочитала письмо ее матери. Из него я поняла, что меня подозревают в каких-то кознях. Я никогда ничего по-настоящему не боялась, а теперь просто не знаю, как быть, — холодный пот по спине бежит от такого обвинения. Не подозревала, что так трудно быть наложницей.

— Ты мрачно смотришь на мир, — улыбнулся Ян. — Госпожа Инь — умная женщина и не станет тебя подозревать в подобном.

— Как знать! Известно: в плохом всегда обвиняют наложницу, а все добродетели достаются законной жене.

Она горестно понурилась, а Ян взял ее руку в свою и признался:

Это я все запутал, сам виноват — мне и разбираться. Сейчас же иду к госпоже Инь и объяснюсь с ней.

— Что за письмо принесла тебе сегодня кормилица? — начал Ян, появившись в опочивальне госпожи Инь, и, увидев на столике письмо, улыбнувшись, добавил:

— Надеюсь, в нем ничего тайного нет?

Инь промолчала. Тогда Ян подошел к светильнику, прочитал письмо вслух и рассмеялся.

— Не сердись и перестань меня ревновать. Или ты действуешь по поговорке: «Нет огня, так откуда дыму взяться?» И твоя мать куда как проницательна: что слышит, то и повторяет!

— Родители мои живут уединенно и слухов не распускают, — обиделась Инь.

— Тогда откуда же эти слухи взялись?

— Говорят, дружба большого человека безвкусна, что вода, а дружба маленького человека сладка, что вино. Я тоже так считала, и, как видно, не напрасно. Наверно, то, что я живу с открытой душой, показалось вам дерзким, и вы решили назвать это ревностью!

— Я пошутил, — сказал он. — Вчера виделся с твоей матерью, она намекнула, что следовало бы уделять тебе побольше внимания, вот я и решил разыграть тебя.

Инь промолчала, с трудом удерживаясь от смеха, поскольку под окном раздалось многозначительное покашливание и в комнату вошла Хун. Она улыбнулась и говорит:

— В сражениях с бесчисленными врагами, князь, вы ни разу не потерпели поражения, а против жены оказались бессильны, не так ли?

Только теперь Ян понял хитрость Хун и расхохотался.

— Я спасовал не перед женой, а перед коварством южного варвара по имени Хун Хунь-то!

Когда все отсмеялись, Ян вздохнул и проговорил:

— Да, я пошутил, но со смыслом. Когда бы не Хун, не признался бы в своих намерениях. С давних пор ревность считают самым постыдным из семи пороков женщины.[248]Семь пороков женщины (или семь поводов для развода) — бездетность, распутство, непочтительность к отцу и матери мужа, болтливость, воровство, ревность, болезненность. Если бы в моем доме, к несчастью, завелась ревнивица, пошли бы сплетни, наговоры, о которых мог проведать сам государь, а что из этого получается, вы и сами уже знаете, примером тому Фея. Непросто отделить яшму от простого камня. Я не хочу, чтобы мои семейные дела обсуждали при дворе, где всегда полно любителей испортить другому жизнь.

Во дворце было множество срочных дел, и Яну приходилось чуть не каждый день задерживаться до глубокой ночи. На небе уже сияла луна, когда однажды князь вернулся домой и, заглянув к родителям, вышел на террасу, где застал Хун, которая любовалась луной, облокотившись на перила.

— Не напоминает ли тебе, Хун, эта луна ту, что сияла над Лотосовым пиком?

— Воспоминания о прошлом — это как весенний сон. А сегодняшняя луна потешается над задумавшейся Хун.

Ян улыбнулся и взял Хун за руку. Они спустились с террасы и начали прогуливаться под луной. На небе не было ни облачка, звезды напоминали жемчуг, рассыпанный по огромному синему блюду. Но пятнадцать звезд Пурпурного Дворца и восемь звезд Трех Братьев в северной части неба затянула черная дымка.

— Ты не знаешь, что это за черный туман? — спросил Ян.

Хун вгляделась.

— Мне ли судить о делах небесных? Правда, я слышала от даоса Белое Облако, что, если созвездия Пурпурного Дворца и Трех Братьев скроются в черном тумане, изменники предадут государя и посеют в стране смуту. Если так, то меня это беспокоит!

— Я тоже предчувствую беду, — вздохнул Ян. — С древности известно: когда государь каждодневно вникает в нужды и тяготы народа, мир и покой в стране обеспечены. Наш император следует этим путем, и в государстве пока, к счастью, порядок. Однако приближенные государя невежественны, занимаются только тем, что превозносят его добродетели, льстят без меры, но не напоминают ему о заветах Яо и Шуня. Двор знать не хочет, чем на самом деле живет страна. И нет рядом с государем человека, который заботился бы об отчизне с открытой душой, от чистого сердца волновался бы за ее судьбу. Это тревожит меня. Теперь вдобавок дурные приметы! Что же нам делать?

Хун в ответ:

— Мне ли судить о делах государственных? Вам еще нет тридцати, а вы достигли высокого положения, имеете большую власть. Многие вам завидуют, поэтому, прошу вас, не вмешивайтесь в течение придворной жизни, не докладывайте государю о неполадках, считайте, что нет у вас ни власти, ни влияния.

Ян отпустил руку Хун.

— Я думал, что ты умная и рассудительная, как мужчина, но ты говоришь сейчас, словно невежественная женщина. Я, сын мелкого чиновника из провинции, только милостью государя удостоился высокого положения при дворе. Сегодня — если бы нужно было для блага государства и императора — я бы тысячу раз дал себя убить, но не отрекся бы от служения тому и другому. Не стану я заботиться о своем покое, хотя бы грозили мне ссылка или смерть!

Хун почтительно говорит:

— Ваши речи светлы, как луна в небесах, и я не стала бы предостерегать вас. Но, говорят, даже время завидует совершенству, даже круглое колесо превращается в бесформенные обломки, даже полный сосуд опрокидывается Помните об этом и будьте осторожны!

Ян промолчал, и разговор на этом закончился.

Шло время, и понемногу дела в империи и в самом деле пошли все хуже и хуже. Издавна ведомо: если руки-ноги ленятся, то в теле слабеет дух, уходит из него сила, подступают хвори. Поэтому-то мудрые Яо и Шунь[249]Шунь — один из наиболее почитавшихся конфуцианцами легендарных древних правителей Китая, идеал государственной мудрости и сыновнего благочестия. без устали просвещали своих подданных, заботясь о нравах. Но разве Гао-яо, Хоу-цзи и Се-и не предупреждали, что наследие Яо и Шуня не вечно, что его истачивает время? После того как порядок на южной границе был восстановлен, двор вконец разленился, министры забросили дела управления страной, придворные увлеклись разведением цветов да ловлей рыбы. У бедных копились заботы, у богатых — развлечения. Яна это чрезвычайно удручало, но он так и не решался открыто сказать о своих мыслях государю. Успокаивал себя тем, что его собственная преданность трону незыблема, как гора Тай-шань, и чиста, как Семизвездье. Казалось, он ждал, когда станет совсем плохо. Ко всему другому, ему мешала вера в то, что монарх и подданный — словно ветер и туча, словно вода и рыба, они так неразрывно связаны, что одному нет нужды убеждать другого в чем бы то ни было.

Наступила весна, все сильнее пригревавшее солнце принесло лето, а с ним и жару. Сын Неба частенько удалялся в сад, ища прохлады. Однажды вечером, когда император в окружении придворных любовался луной, ветер донес откуда-то звуки семнадцатиствольной свирели, жалобно прозвеневшие в воздухе. Государь был сведущ в музыке, ему понравилась чистота тона, и он попросил:

— Узнайте, где это играют.

Слуга пошел на звук и в горах Благотворной Весны нашел юношу, который смотрел на луну и чудесно играл. Слуга привел музыканта во дворец.

Сын Неба улыбнулся.

— Мы же хотели узнать, где играют, а не того, кто играет!

Тем не менее он велел юноше приблизиться и оглядел его: приятное лицо, живые черты чем-то напоминают девушку.

— Кто ты и как тебя зовут?

— Происхожу из рода Дун, зовут меня Хун. Живу в столице.

— Покажи мне свой инструмент.

Дун Хун вынул из сумки свирель и, держа ее двумя руками, подал приближенным. Император отметил воспитанность юноши и, взяв инструмент, осмотрел его, а потом произнес:

— Нам скучно. Раз уж ты оказался здесь, сыграй что-нибудь.

Дун Хун почтительно принял из рук государя свою свирель и, обратив взор к луне, сыграл нежную мелодию. Император похвалил его и спросил:

— А еще на чем ты умеешь играть?

— Учился на всех инструментах, — поклонился Дун Хун, — и хотя играю не так, как достойно вашего величества, готов исполнить любое ваше пожелание.

Император заинтересовался, велел принести разные инструменты, после чего принялся испытывать юношу. Тот старался вовсю и выказал недюжинный талант. Государь наградил его и, отпуская, сказал:

— Приходи поиграть мне еще.

Известно, что враги государства от времени до времени пытаются поколебать трон государя, а Небо, словно проверяя его крепость, не скупится предоставить для этого случай. Поэтому правитель должен быть всегда настороже.

Вельможный Лу Цзюнь, потерпев неудачу в своих намерениях навязать Яну в жены свою родственницу, замыслил обманом и предательством устроить свои дела. Лу Цзюнь скрежетал зубами от зависти, когда слышал о Яньском князе, который благодаря своим талантам и преданности добился расположения императора. Он не забыл, как опозорил его Ян Чан-цюй на пиру после государственных экзаменов. Зависть его превратилась уже в болезнь, он начал мечтать о мести, а пока заглушал тоску вином и предавался разврату. Однажды вельможе рассказали о новом любимце государя, музыканте по имени Дун Хун. Лу Цзюнь уже слышал об этом, но притворился несведущим.

— Положение я занимаю высокое, знаю всех замечательных людей при дворе, но про музыканта не слышал. Может, ты сочиняешь? — сказал он приятелю, принесшему эту весть.

— Я сам был с Дун Хуном, когда император прислал за ним своего слугу, — обиделся рассказчик. — Я хорошо знаю этого музыканта, много раз наслаждался его искусством. Зачем мне выдумывать?

— Это дело касается государя, поэтому зря никому не болтай, — строгим голосом сказал Лу Цзюнь.

Оставшись один, Лу Цзюнь на три дня и три ночи закрылся у себя в спальне, где и пролежал молча лицом к стене, велев всем говорить, что обдумывает государственные дела. Только когда приятель привел с собой красивого молодого музыканта, Лу Цзюнь поднялся, запер двери и приблизился к гостям.

— Тебя зовут Дун Хуном?

— Да, — помявшись, ответил музыкант. — Но Дун Хун — маленький человек и недостоин вашего внимания.

— Ты ведь родом из Мэйшань?

— Из Мэйшань!

— Мэйшаньские Дуны — знатный род, — оживился Лу Цзюнь. — Он коренится в древности, я хорошо его знаю, потому радушен с его отпрыском. Вань Тянь-дао тоже был родовитым человеком, но играл для вельмож на цитре. Я хочу ознакомиться с твоими талантами.

Дун Хун почтительно поблагодарил, вынул из рукава маленькую флейту и исполнил несколько мелодий. Вельможа похвалил его и, будучи в самом деле ценителем, задержал Дун Хуна в доме, поместив его пока в библиотеке.

Однажды за Дун Хуном прибыл из дворца гонец, и Лу Цзюню пришлось отпустить музыканта.

Когда Дун Хун явился к императору, был поздний час. Сын Неба отдыхал на своей половине в кругу самых близких придворных. Он приказал Дун Хуну подойти, внимательно его оглядел: одет со вкусом, лицом пригож. Улыбнувшись, государь велел музыканту играть.

— Я хочу взять тебя во дворец, — произнес император, довольный Дуном, — а чего хотел бы ты?

Дун Хун сложил ладони на груди:

— Я, ныне худородный юнец, удостоился быть приближенным к трону — мне радостно и страшно. Не знаю, как благодарить за такую милость… А желания — ну, какие у меня могут быть желания?

Сын Неба улыбнулся и трижды повторил свой вопрос, пока наконец Дун Хун не собрался с духом:

— Вы так добры ко мне, ваше величество, что я открою свое заветное желание. В давние времена мои предки занимали высокое положение, но в эпоху Хань, после мятежа Дун Чжо,[250]Дун Чжо (II в.) — всесильный временщик эпохи упадка династии Хань. Убил вдовствующую императрицу и поставил на трон малолетнего императора, за что историография считала его «мятежником». наш род подвергся опале и захирел. Я хотел бы своей преданностью доказать вам, что с прежними грехами покончено, и возродить былую славу рода.

Государь нашел почтительными эти слова и обратился к придворным:

— Милость правителя распространяется на пять поколений, тоже в пяти поколениях сохраняется благодарность подданного. Преступления Дун Чжо давно канули в прошлое, так почему его потомок должен нести их бремя?

Государь поразмыслил о чем-то и спрашивает Дун Хуна:

— А в грамоте ты понимаешь?

— Немного учился, — потупился тот.

Государь взял первую попавшуюся книгу и велел ему читать вслух. Дун сделал это, опустившись на колени. Словно яшма, звучал юный голос. Опустив ладони на стол, император дал знак прекратить чтение, затем повернулся к придворным и спрашивает:

— Если юноша знатного рода хорошо сумел прочесть из древней книги, разве не означает это, что он выдержал экзамен?

Приближенные поняли намек и согласно закивали. Сын Неба приказал тут же выдать Дуну грамоту об успешной сдаче государственного экзамена и пожаловал его званием придворного музыканта.

Лу Цзюню, явившемуся вскоре, император повелел выстроить для Дун Хуна дом возле дворца. Некоторые придворные не одобрили чересчур милостивого отношения государя к музыканту. На другой день имперский ревизор Су Юй-цин подал Сыну Неба записку, в которой говорилось вот что:

«Объявлять время от времени государственные экзамены и отличать за успехи самых достойных молодых людей — основа внутренней политики государства. Такие экзамены нужно проводить открыто и гласно, никак не тайком или с пристрастностью. Ваше Величество не имеет оснований для суждения о способностях Дун Хуна. Тем не менее Вы пожаловали его грамотой о сдаче государственного экзамена. Многие этим недовольны! Когда во дворце собирают ищущих должности со всей страны и проверяют их знания в присутствии множества придворных и прислушиваясь к мнению народа, недовольных не бывает. Зачем же было ночью решать такой важный вопрос да еще без строгого публичного испытания? Какая досада для небогатых родителей, полуголодных отцов, матерей, чьи дети корпят над древними книгами в нищенских домишках, стоящих в лесной глуши или у подножия унылых холмов! В горле у этих юношей сухо, в желудке пусто, дух их ослаб, мысль замутилась, волосы потеряли свой природный блеск, ибо надежды почти нет, а они продолжают утешать родителей, жен и малых своих отпрысков словами: „Сын Неба там, на троне, оценит мое усердие, не оставит нас своей милостью!“ Если бы они только узнали, как легко Вы облагодетельствовали Дун Хуна, они тотчас захлопнули бы толстые книги и, обливаясь слезами, проговорили: „Нет проку в мудрости и учености! Книгами не набьешь голодный желудок, и если даже выучишь назубок все, что в них написано, тебя не перестанут считать невеждой. Что проку десятки лет корпеть над книгами, если избавление от бедности все равно не придет? Не лучше ли, сыграв мелодию на флейте, обрести разом и богатство и знатность?“ Тогда понапрасну будут пылиться незаполненные экзаменационные свитки, некому будет высказать дельную мысль на благо государства. Экзамены, как средство отбора наиболее достойных, потеряют значение. Вот почему прошу Ваше Величество отменить решение касательно Дун Хуна и восстановить принцип: „Награда — лучшему“.

Возле императора в это время находились все придворные. Прочитав записку ревизора, государь выразил свое неудовольствие:

— Разве нас лишили прав главы государства? Разве своей волей мы не смеем назначить кого-либо на должность?

Вельможный Лу Цзюнь громко вознегодовал:

— Дун Хун — потомок очень знатного рода. Ваше величество, изволив отметить юношу, совершили правильное дело. Мы единодушно одобряем ваше решение. Возражает один Су Юй-цин, но кто понимает суть его возражения?

Слово берет сановный Инь:

— Доселе государственные экзамены никогда не проводили без участия всех придворных. А без гласности существует опасность злоупотреблений — вот против чего возражает ревизор.

Лу Цзюнь разозлился.

— В каждом знатном и богатом доме есть люди, живущие милостью хозяев, что же, выходит, в доме государя им находиться нельзя? Я слышал, как Дун Хун читал священную книгу, — разве этого недостаточно для получения должности? Император кричит:

— Лишить Су Юй-цина должности имперского ревизора!

Здесь вперед выходит Яньский князь.

— Ревизор — глаза и уши государства. Лишая страну ревизора, ваше величество лишает себя глаз и ушей. Больно думать об этом! Согласен, что записка Су Юй-цина немного дерзка, но вашему величеству следовало бы проявить терпимость и не усердствовать излишне в строгости наказания. Вы спрашиваете: смеете ли своей волей отличить достойного? Но разве мы получили свои должности не по заслугам, разве мы, что служим вам, глупцы? За что вы изгоняете своего верного слугу — неужели только за то, что он осмелился сказать слово? Вам следует исправить содеянное, иначе выходит, что мы совершали подвиги в корыстных целях. Если вы уверены, что это так, тогда мы повинны в тяжком прегрешении. Ревизор высказал осуждение потому, что, не посчитавшись с нашим мнением, вы выдали случайному человеку грамоту о сдаче экзамена, а это деяние в чьих корыстных целях? Государством правите вы, а мы, ваши чиновники, помогаем вам в этом. Пусть мы неумны, пусть не достойны вашей благосклонности, но мы не нахлебники, мы стараемся в работе, потому не заслуживаем вашего неуважения. Если вы перестанете считаться с нами и нашим мнением, кто тогда будет управлять вашим государством, вашими службами? Я не защищаю Су Юй-цина, не противлюсь вашим действиям в отношении Дун Хуна, но думаю, что вы проявите несправедливость к подданным, если отстраните от должности Су Юй-цина. Тем самым вы дадите нам понять, что не желаете слушать нас. Трудно с этим примириться!

Ян говорил пылко, но почтительно. Лу Цзюнь от злости чуть не поперхнулся словами возражения, но так и не смог их выговорить. Негодяя трясло, холодный пот струился у него по спине. А император, выслушав князя, улыбнулся.

— Если уж увещевать государя, то это надо делать именно так! Вы, князь, сказали золотые слова. Но что поделать: Дун Хун в самом деле нам полюбился, и мы выдали ему свидетельство об успешной сдаче экзамена, не отбирать же теперь у него эту бумагу! Что касается Су Юй-цина, то мы прощаем его и повелеваем восстановить в должности.

Когда придворные разошлись, император подозвал князя, предложил сесть и с улыбкой сказал:

— Мы имеем слабость судить о людях по их внешности. Дун Хун — красивый юноша, вдобавок выходец из знатной семьи, вот мы и пожалели его. Не сетуйте, князь, но мы решили поручить его вашим заботам, чтобы вы сделали из него достойного слугу императора.

Князь почтительно сложил ладони со словами:

— Помилуйте, ваше величество, могу ли я не любить человека, которого вы обласкали? Меня тревожит другое: не опасно ли судить о человеке только по внешности, отличать его за хорошую игру на цитре и жаловать должностью, не узнав его сути? Не пришлось бы потом раскаиваться в поспешности.

— Нам показалось, что у Дун Хуна светлая голова, — возразил император.

Князь отбыл к себе и дома рассказал о случившемся, закончив словами:

— Я еще не видел этого Дун Хуна, но уже испытываю к нему неприязнь, — подозрительно, что за него горой стоит Лу Цзюнь.

Тут вошел слуга и доложил, что Дун Хун ожидает приема у дверей дома. Ян велел проводить гостя в свою опочивальню. Тот держался очень почтительно. Князь внимательно оглядел юношу — красивое лицо с персиковым румянцем, брови вразлет, вишневые губы — и спрашивает:

— Сколько же тебе лет?

— Девятнадцать.

— Государь был милостив к тебе и, не скупясь, наградил. Чем ты собираешься благодарить императора за щедроты?

Дун Хун поднял глаза, пристально посмотрел на Яна и говорит:

— Я человек неученый, хотел бы услышать ваш совет.

— Ну что я могу посоветовать, — улыбнулся Ян. — Самое главное, пожалуй, — не зазнаваться.

Юноша промолчал, а князь продолжил:

— Поясню, чтобы ты лучше понял: если дитя растет непочтительным к своим родителям, то из него вырастает непочтительный подданный. Даже при наличии талантов такой подданный может плохо кончить.

Дун Хун покраснел, но опять промолчал. В доме у Лу Цзюня он сказал:

— Князь — очень не простой человек: каждое слово его нагоняет такого страху, что до сих пор на спине у меня пот не просох.

И он передал содержание своего разговора с Яном.

— Не исчислить верных подданных. Преданнейшими из преданных были Цюй Юань в государстве Чу и У Цзы-сюй[251]У Цзы-сюй (VI–V вв. до н. э.) — государственный деятель, помог царству У победить свое родное царство Чу (ван которого убил отца и брага У Цзы-сюя). Однако позднее царь У перестал слушать его советы и, поверив клевете, казнил У Цзы-сюя. в государстве У, но и их кости сгнили в брюхе рыбы, а души их стали голодными духами речных вод. Такая судьба ждет всех ученых дураков, — холодно проговорил Лу Цзюнь и простился с Дун Хуном.

Видя, что император благоволит к Дун Хуну, вельможа порешил сделать его мужем своей сестры. На другой день он пригласил к себе Дуна и говорит:

— С таким красивым лицом, как у тебя, можно было бы добиться при дворе многого, но тебе мешает бедность. Есть у меня сестра — красотой не многим уступит. Бери ее в жены, породнишься со мной, избавишься от нищеты, с моей помощью — я ведь в чинах, человек влиятельный — далеко пойдешь.

Дун Хун не посмел отказаться и поблагодарил за высокую честь.

Довольный Лу Цзюнь улыбнулся.

— Нынче ведь смотрят первым делом на лицо, а не на родословную. Если ты красив, можешь выбиться в люди, если уродлив, никакая знатность не поможет, так и будешь прозябать в бедности да безвестности.

Он тут же определил счастливый для бракосочетания день. Узнав о намеченной свадьбе, император прислал в подарок Дуну сто штук шелка и пожаловал его званием Первого музыканта Красного дворца. Почти все придворные присутствовали на пиру в доме Лу Цзюня. Не приехали только Яньский князь, сановный Инь, имперский ревизор Су Юй-цин, Хуан Жу-юй, Лэй Тянь-фэн и еще человек десять. Это как бы означало неодобрение действий императора. С того пира бескорыстные, честные подданные, презиравшие Лу Цзюня за лицемерие и коварство, сплотились вокруг Яньского князя и образовали Чистую партию. А завистники и прилипалы, ненавидевшие Яна за смелость и могущество, примкнули к Лу Цзюню и Дун Хуну, возглавившим Мутную партию. Про себя Сын Неба склонялся на сторону Чистой партии, но, как известно, несоленые бобы кажутся пресными, без острого трудно жить и никто не любит наряды из простой холстины. Государь уважительно беседовал со сторонниками Чистой, но не отказывал во внимании и членам Мутной.

Итак, по прошествии нескольких лун был выстроен дом для Дун Хуна, как повелел император. Дун Хун разместил в доме свою немолодую жену. Он ежедневно бывал теперь во дворце, любовь государя к музыканту росла день ото дня. Дун Хун вел себя осторожно: свои поступки соразмерял с желаниями императора, не говорил лишнего, носил всегда скромное платье, как Дэн Тун,[252]Дэн Тун (II в. до н. э.) — ханьский сановник. Получив от императора Вэнь-ди разрешение чеканить собственную монету, приобрел несметные богатства, но одевался подчеркнуто бедно. приближенный ханьского государя Вэнь-ди.[253]Вэнь-ди — император династии Хань, правил в 179–156 гг. до н. э. Однажды Сын Неба устроил для приближенных ночной пир. Слева и справа от Дун Хуна сверкали, как звезды, придворные красавицы, но юноша ни разу даже не поднял на них глаза. Видя это, придворные начали, переглядываясь, шептаться: «Музыкант Дун Хун — женщина среди мужчин!» Но государя восхитила скромность любимца, и он щедро одарил Дуна. Тот же раздавал получаемые дары нищим, которые стекались к его дому со всех концов страны и в благодарность за милостыню рассказывали всем о его щедрости. Музыкант по ночам приходил к императору с самыми свежими вестями, текли нескончаемые беседы — ни дать ни взять отца сыном. Дун Хун сообщал государю то, о чем придворные узнавали гораздо позднее. Сын Неба ценил музыканта, полностью доверял ему и даже обсуждал с ним новые назначения на должности. К дому Дун Хуна с утра вереницей подъезжали теперь экипажи: многие министры и знатные вельможи считали честью для себя побывать в гостях у него.

Как-то император спрашивает его:

— Кого ты считаешь самым выдающимся человеком при дворе?

— Никто не знает подданных лучше, чем государь, — отвечает Дун Хун, сложив ладони. — Разве Сын Неба, чья проницательность высвечивает человека, как зеркало, в ком-либо сомневается?

— Я просто хочу послушать тебя, — улыбнулся император, — говори откровенно.

Дун Хун поклонился и начал:

— Правитель использует своих подданных, как плотник — лес: большие деревья пускает на столбы и балки, из небольших и тонких вяжет перегородки, красивые отделывает под стрехи, из прямых мастерит рамы для окон. Яньский князь Ян Чан-цюй равным образом талантлив в военных делах и в гражданских, красотой и умом превосходит многих великих людей прошлого. Он самый выдающийся ваш подданный. Но есть еще вельможа Лу Цзюнь, прекрасный знаток литературы, мудрый государственный муж, притом человек влиятельный и талантливый, — он второй после князя.

Император похвалил музыканта за проницательность, и тот продолжил:

— Яньский князь молод и полон сил, обладает многообразными талантами, они проявляются у него и на военной, и на гражданской службе. Нет ему равных в Поднебесной. Последнее время, ваше величество, вы сдерживаете его порывы, подавляете его силы, не напрасно ли?! Но как бы там ни было, рядом с вами всегда будет вельможа Лу, человек податливый и покорный, бесполезный в дни войны и смуты, ибо он погружен в древность и его призвание — изучение музыки и этикета!

Государю пришлась по душе речь Дуна. На другой день он пожаловал Лу Цзюня должностью имперского советника по вопросам искусства и начал каждодневно приглашать его к себе.

Однажды Сын Неба спрашивает у Лу Цзюня:

— Дошло до меня, что мои придворные разделились на две партии, Чистую и Мутную, которые враждуют между собой. Что это за партии?

Лу Цзюнь отвечает:

— Известно, что царедворцы вечно соперничают друг с другом, хотя подобные распри всегда во вред государству. Вот и теперь при дворе произошел раскол, и люди, преданные государю, сплотились в Мутной партии, а краснобаи и изменники назвали себя Чистой партией.

— Кто же во главе этих партий?

— Двор назвал главой Мутной партии вашего верноподданного слугу. Я, в свою очередь, зная, что ваше величество принимает участие в судьбе обедневшего, но знатного музыканта Дун Хуна, приблизил его к себе и отдал за него свою сестру. Дун Хун — правая моя рука в партии. Главой Чистой партии провозгласили Яньского князя, он подавляет двор дерзкими речами, у него громкая слава, дом его стоит крепко, никому не сломить могущества князя.

Государь выслушал, ничего не сказал, только нахмурился. А что случилось потом, вы узнаете из следующей главы.