Онлайн чтение книги Тьма сгущается перед рассветом
XI

Шла уже вторая неделя с тех пор, как Илья написал прошение министру авиации. Ня Георгицэ, никогда не терявший надежды на лучшее, был уверен, что ответ придет — и непременно положительный; надо только подождать — министр ведь занятой человек!

А Илья искал работу.

Но в Бухаресте в те дни найти работу было не просто, и Томов с утра до вечера бродил по улицам столицы, предлагая, где ему казалось подходящим, свои услуги. Но у него не было никакой специальности.

Однажды Илья набрел на лесопильный склад. Ему предложили грузить отходы древесины, но Илья наотрез отказался. «Найду что-нибудь более подходящее, ведь у меня образование», — думал он. На лесопилке его высмеяли: в Бухаресте немало студентов и людей с высшим образованием, и они торгуют фруктами. А на следующий день, когда он уже было согласился, его обозвали белоручкой и предложили закрыть дверь с другой стороны. Последние леи, отложенные на обратную дорогу, давно были истрачены… А «подходящей» работы все не было… Теперь, пожалуй, он взялся бы за все что угодно. И Томов решил пойти на вокзал. Может быть, там удастся найти работу.

С улицы Вэкэрешть Илья вышел к площади святого Георгия. Здесь шла бойкая торговля. На прилавках в корзинах или решетах лежат, словно обернутые бархатом, персики, красные, налитые соком помидоры поблескивают на солнце; покупатели их переворачивают, осматривают, торгуются, кладут на весы, ссорятся с языкатыми торговками, снова перевешивают. Кокетливые дамы приходят в сопровождении прислуги или денщиков, увешанных корзинами и мешками. Дамы — кто пухлыми пальчиками, кто серебряными ложечками, пробуют мед, сметану, творог, причмокивают, морщатся, плюются и… уходят; торговцы возмущаются и отпускают по их адресу нелестные словечки…

Полный мужчина в легкой сорочке, с выпирающим животом и заросшими густыми волосами руками и грудью следит за погрузкой живых цыплят в старую, переоборудованную из легковой, машину. Посапывая, он жадно обгрызает толстый ломоть огромной дыни. Его нос и щеки почти до ушей вымазаны клейким душистым соком.

Бронзовые от загара торговки наперебой предлагают разные сорта румяных яблок, сочных мясистых груш, ароматных дынь и арбузов. Между торговцами то и дело возникают споры за место, за весы, за покупателя. Крестьяне, не принимающие участия в скандалах, покупатели и зеваки, которых всегда много на рынке, стоят, разинув рты… А в это время мелкие воришки пробираются среди рядов, вырывают сумки, кошельки… То и дело раздаются крики: «караул!» За жуликами гонятся, кричат «держите!», полицейские свистят. Но эта суматоха лишь на руку другим жуликам… Если удается настигнуть, вора бьют до полусмерти или отправляют в участок. А люди на базаре продолжают пробовать, торговаться, покупать, судачить, жаловаться…

Пройдя мимо ларька, где продавали копченые сельди, Илья почувствовал, что у него закружилась голова. Еще мальчишкой он мечтал о трех вещах: «стать летчиком, купить себе прямоугольные часы и хоть раз в жизни досыта наесться копченки». Но вот ему уже скоро двадцать лет, а мечты еще не осуществились…

В телеге среди кусков сверкавшего на солнце льда лежали крупные сомы, карпы, белуга. Натянутый парус в заплатах защищал от солнца не только телегу, но и стоявшие вокруг нее круглые плетеные корзины, в которых копошились серо-зеленые с острыми, колючими клешнями раки. По базару бродили нищие. Наиболее сердобольные из торговцев бросали им в шапку раздавленный помидор или червивое яблоко, но большинство или вовсе не обращали внимания на попрошаек, или покрикивали: «Проходи дальше!», «Проваливай!». Калеку с шарманкой и белой морской свинкой, извлекавшей билетики «на счастье», сопровождала стайка любопытных ребятишек. Шарманка наигрывала грустную мелодию: «Возле белого домика, где так много цветов на окне»… Полицейские, грозя резиновыми палками, гнали шнырявших повсюду и предлагавших «предсказать счастье» цыганок, за длинными и широкими юбками которых плелись худые, мал-мала меньше, оборванные ребятишки.

Выйдя с рынка перед улицей Липскань, вечно запруженной народом, с множеством магазинов, Илья остановился… — Куда идти? — Может быть, попытаться здесь найти работу? Но все-таки Томов решил идти на вокзал. Хотя бы на хлеб заработать… Он представлял себе, как схватит эту буханку, не станет ее разрезать, а будет прямо откусывать от нее!.. Хорошо выпеченный, с золотистой поджаристой коркой, черный хлеб… Что может быть прекраснее на свете! Язык стал сухим, перед глазами замелькали кружочки… Илья глотнул воздух и затянул потуже ремень…

На улице Липскань шуму было не меньше, чем на базаре Святого Георгия. Вдоль тротуаров амбуланты[32] Амбулант  — торговец-разносчик (рум.) . разложили товары. Скороговоркой предлагали они всякую всячину и одновременно, подмигивая соседу-торговцу и понизив голос, комментировали истинное качество своих товаров. О, если бы их могли услышать покупатели!.. Но люди слышали только то, что нужно было торговцу… Кругом стоял страшный галдеж.

— Здесь и больше нигде самый большой ассортимент и выбор! Подтяжки для мужчин и подвязки для дамских чулок из самой лучшей резины в мире. Выдерживает что угодно… (Можно даже повеситься, если вам, господа, надоело жить хорошо…) Чулки Адесго, трикотажные комбинации и трико, которые никогда не изнашиваются и стираются сами! Чулки от растяжения вен!.. (Чтоб они у вас, господа буржуйчики, полопались вместе с мозгами…) Прошу, покупайте! Заколки-невидимки, новинки, каких Лондон и Париж не видали… (Такое дерьмо!..) Покупайте по дешевке! Здесь корсеты из волоса и на косточках, вон как у той генеральши, что с денщиком идет! Покупайте по дешевке… Товар после банкротства продается дешевле, чем на Каля Викторией! — кричит нараспев одноглазый рыжий продавец, поставивший открытый чемодан на небольшой фанерный ящик из-под чая.

Напротив, через улицу, полный брюнет, мокрый от пота, тоже рекламирует свой товар. Вдруг он замечает, что к рыжему подошла женщина. Толстяк во весь голос кричит:

— Госпожа! Не покупайте у той рыжей камбалы. Он вас надует! Товар у него гнилой…

Женщина не реагирует и продолжает рассматривать товар. А одноглазый еще громче выкрикивает:

— Кальсоны, бюстгальтеры всех размеров здесь, только у меня! Покупайте здесь товар после пожара крупнейшей в мире Чикагской фабрики… Распродается по сниженным ценам… Не ходите к тому пузатому цыгану, мадам!.. он недавно бежал из сумасшедшего дома… Будьте осторожны! Его разыскивает полиция Нью-Йорка!.. Ой, покупайте, люди добрые (чтоб вы пропали!)… Самый лучший товар только здесь, у меня, у Янку-косого!..

К нему подходят две женщины.

— Клянусь, мадам, здоровьем моих детей… (которых у меня нет…), что вы, мадам, если купите у меня этот бюстгальтер, получите самый большой крапир[33] Крапир  — окаменеть, быть разбитым параличом (евр.) . на месте. Вы имеете мое слово, не смотрите, что я рыжий и одноглазый, — говорит серьезным тоном амбулант.

— Вижу я, какой этот килипир[34] Килипир  — небывалая дешевка (рум.) . я буду иметь. Вы просите дороже, чем в магазине… Потом лифчик этот мне мал, — говорит женщина, прикидывая на глаз размер.

— Ничего, ничего, мадам… если бог даст, вы получите этот крапир, то можете не сомневаться, бюстгальтер вам будет к лицу. (Вы уже будете лежать на столе…). Я говорю, вы можете в нем лежать прямо на пляже! Послушайте меня, платите деньги и берите, потому что завтра их может не быть… Сгорела фабрика… Лучшего вы не только в «Галери Лафайет» не найдете, но даже в самом большом магазине Парижа! Это товар первой в мире фирмы «Шарашкин бюро оф компани»! Что, вы не слыхали такой фирмы? Ну, знаете, мадам, вы отстаете от жизни… Наверное, вы не бывали за границей! Это самый лучший товар… Я уже вам клялся здоровьем всех своих детей… Берите же, берите…

Ошалевшая женщина бросает рыжему деньги и забирает лиф.

— Ну, рыжий, — кричит брюнет, — всучил! С тебя причитается… Я тебе, кажется, помог… Вечером имею с тебя один «шприц»[35] Шприц  — три четверти стакана столового вина, смешанного с четвертью стакана газированной воды (рум.) ..

— Вот что ты имеешь, — так же громко отвечает рыжий, прикладывая руку к неподобающему месту. К нему подходит комиссар полиции.

— Видал, видал я, как ты надуваешь православный народ. Кушаете у нас белую франзелуцу[36] Франзелуца  — хлеб, белый батончик (рум.) . и все жалуетесь, — говорит комиссар, кладя в карман две пары шелковых носков, и переходит на другую сторону.

— Ну, цыган, что у тебя хорошего? — спрашивает он и, наклонившись, разглядывает товар, будто не слыша жалоб чернявого, что он еще почина не имел… Полицейский берет кожаный поясок, примеряет его, но он не сходится…

— Поправились малость, господин комиссар, — заискивающе говорит торговец, в надежде, что полицейский не возьмет поясок.

— Да, ты прав — мне он мал. Но ничего, сыну пригодится… — Комиссар складывает поясок, сует его в карман и отправляется дальше.

Илья выходит на главную улицу столицы — Каля Викторией. Здесь все выглядит по-другому. На всем печать жажды наживы, славы, богатства, роскоши. Нарядно одетые мужчины в легкой, открытой обуви и белых круглых соломенных шляпах. Поверх вздутых жилетов широкие цепочки придерживают дорогие часы апробированных фирм «Омега» или «Лонжин». Мужчины медленно и важно прогуливаются, с достоинством беседуют между собой. Здесь можно встретить крупного землевладельца, изыскивающего возможность дороже продать урожай и подешевле купить поместье у разорившегося помещика; дельца, дающего деньги под большой процент и надежный залог; коммерсанта, заключающего выгодную сделку. На Каля Викторией — в ресторане «Гранд», в роскошном кафе «Корсо» — эти люди знакомятся, договариваются о деловых свиданиях, устраивают свои дела… Женщины здесь — красавицы с холеными лицами, над которыми потрудились в лучших косметических кабинетах, увешанные золотом и драгоценными камнями. Все они в коротких, выше колен, юбках, с модными заграничными сумками, в туфлях на босу ногу, но в перчатках. Они откровенно кокетничают, привлекая внимание знакомых и просто прохожих.

Илья постоял немного. «Ну и столица! Чего только не услышишь, не увидишь», — подумал он и пошел дальше.

У Офицерского собрания фотографы щелкали «лейками», фотографировали на ходу прохожих и совали им визитки с номерами пленок и адресами ателье. Здесь же, на углу, толпились группы молодых людей. Большинство из них — золотая молодежь — вечные студенты, лентяи-барчуки в дорогих костюмах и ярких галстуках, надушенные, с длинными волосами «под поэтов и художников». Засунув руки в карманы брюк или пиджаков, они насвистывают похабные песенки о «любви и измене». Особенно много их собирается под вечер. Они громко, до неприличия, смеются, оглядывая проходящих женщин и бросая им вслед сальности. Курят они с особым форсом дорогие сигареты, пепел стряхивают тоже как-то по особому, «на расстояние». За их вызывающим видом и наглым поведением чувствуется высокое положение и «кошельки» их папочек. Когда им надоедает задевать женщин, они начинают хором горланить марши чернорубашечников Бенито Муссолини и эсэсовцев фюрера, выученные в «Зеленом доме». Себя они считают тонкими знатоками политики и уверены, что в недалеком будущем должны взять в свои руки бразды правления и навести в стране «новый порядок». Своих сверстников, не разделяющих их фашистских взглядов или не имеющих отцов с семизначными цифрами на текущем счету, они считают «плебеями». Нередко с ними бывают девушки. Они здесь «проходят школу»: учатся курить, глубоко затягиваясь, говорить дерзости и ни при каких обстоятельствах не краснеть. «Быть закаленными!» — их девиз. Многие в этот круг попадают случайно, увлеченные каким-нибудь богатым самоуверенным парнем. Эти типы умеют нравиться, и, не зная их, неискушенной девушке трудно не верить клятвам и обещаниям… А потом… как могут быть грубы и бесчувственны эти «маменькины сыночки», которые ничуть не смущаются не только перед девушкой, награжденной ими венерической болезнью, но и перед ее родителями… Гонорею они считают «насморком»…

Среди этой публики есть сентиментальные и «демонические», способные запросто пырнуть ножом свою возлюбленную или соперника. Сытые, избалованные, распущенные, они, пустив себе пулю в лоб, оставляют длинные глупые письма. Тогда их родители устраивают пышные похороны, а друзья из «Зеленого дома» распространяют слух, будто покойный — жертва коммунистов…

Здесь у Офицерского собрания, эти молодцы останавливают прохожих и бесцеремонно прикрепляют к отворотам пиджаков или пальто никелированные, бронзовые, а иной раз и престо жестяные свастики на фоне трехцветной ленточки. Бывает, что у прохожего нет денег или он просто отказывается приобрести свастику — за это могут помять ребра, подбить глаз или свернуть челюсть. Те, кто знают, на что способны эти молодчики, стараются не возражать. Случается им нацепить свастику какому-нибудь генералу или вельможе, и те, чтобы воодушевить этот сброд, именующийся железногвардейцами, бросают в запечатанную жестяную коробку монеты по двадцать или пятьдесят лей — эти деньги идут на содержание «Железной гвардии». Тогда парни вытягиваются и выбрасывают вперед руку, выкрикивая: «Да здравствует капитан!»[37]« Капитан » — руководитель железногвардейцев (рум.) . или «Хайль Гитлер!» Отсюда же, придя в азарт, они отправляются бить витрины магазинов армян, евреев, венгров и других инородцев, которых так много в Бухаресте. Возле Офицерского собрания они продают фашистский листок «Порунка Времий». Однако в рабочих районах — на Гривице, Шербан-Водэ, даже на Вэкэрешть или Дудешть — эти молодцы боятся показываться. Если же какой-нибудь смельчак и совершает иногда такую попытку, рабочие и ремесленники немедленно отбирают листки и тут же, на улице, сжигают их, а хулиганов-продавцов отправляют восвояси, предварительно разукрасив «фонарями». «Если бы им вручить старинный автомобильный рожок, можно было бы подумать, что королевская Румыния стала выпускать свои автомобили…» — смеясь, говорят рабочие в таких случаях.

Однако у Офицерского собрания весь этот сброд чувствует себя в безопасности. Отсюда недалеко до королевского дворца, в двух шагах префектура полиции — главная покровительница этой растленной молодежи, которую председатель национал-царанистской партии Юлиу Маниу, захлебываясь от восторга, называл «опорой и надеждой страны».

На углу улицы Брезояну и бульвара Елизаветы, около газетного киоска, много народа. На цементной тумбе расклеены листки с заголовками газетных статей. Илья протиснулся вперед:

Илья не стал дочитывать. Опять то же самое… Твердят о неизбежности войны, солнце печет, под ложечкой сосет. Илья, усталый, шатаясь, направился к вокзалу.

Чтобы сократить путь, он, не доходя до лицея «Лазэр», свернул в парк Чишмиджиу. Здесь было прохладнее, чем на асфальтированных улицах. В тени стояла скамейка, и Илья решил передохнуть. Но не успел он вытянуть ноги, как к нему подошел старичок с зеленой повязкой на рукаве и оторвал билетик… Пришлось извиниться и встать. Оказывается, чтобы присесть в парке под открытым небом, тоже нужны деньги… Вот так порядки! Илья прибавил шаг, но подметка левого ботинка зацепилась за плиту каменного тротуара. Двигаться дальше было невозможно. Пришлось привязать подметку шнурком и ступать осторожно. Это событие немного отвлекло его от мыслей о хлебе… На другой стороне улицы дворник поливал тротуар. Илья подошел напиться, но вода оказалась теплой и неприятно отдавала запахом нагретой солнцем резины. Он долго отплевывался, казалось, что в пустом желудке застрял кусок прелого шланга. Только теперь Илья почувствовал, что пот льет с него ручьем; рубашка прилипла к спине. Он снял тужурку. До вокзала было уже недалеко. Почти у привокзальной площади ему пришлось приспособить к подметке второй шнурок. Увидев у него в руках тужурку, проходивший мимо крестьянин, подошел и, ни о чем не спрашивая, стал ее рассматривать.

— Сколько дать? — спросил вдруг крестьянин.

Илья удивился… но перед глазами мелькнули деньги… а это значит хлеб… Тот самый, свежий, с румяной коркой… Илья проглотил слюну, посмотрел на тужурку… Жалко ее, конечно… Но хлеб… Покраснев, он сказал: «Сотню…»

Крестьянин плюнул себе на ладонь, растер, взял руку Ильи и, размашисто хлопнув, проговорил: «Четыре двадцатки… Даю хорошо, не торгуйся! Ты за нее, наверное, и полсотни не уплатил… Тридцатку заработать — достаточно…»

Доказывать, что вещь собственная, купленная матерью у богатых родственников, — бесполезно. Илья вдруг почувствовал слабость… Сделка состоялась. Тужурка со следом гимназического номера на рукаве перешла к новому владельцу. «Может быть, все же удастся найти работу, — думал Илья. — Пока что и так тепло, а там видно будет».

Первым делом Илья купил серый, еще теплый хлеб и бутылку холодного лимонада. Пока сапожник прибивал подметку, от килограммовой полбуханки почти ничего не осталось…

— Тебя прокормить, — сказал сапожник, — не так просто… Нас пятеро, а съедаем один хлеб в день, да и то не всегда. Должно быть, ты грузчик?

Илья кивнул головой — рот был полон.

У вокзала Илья читал пожелтевшие объявления. Кругом не было ничего такого, что могло бы сулить ему работу.

Таких, как он, здесь толкалось немало. Только у них уже был опыт. Еще издалека, как бы прикинув, у кого можно заработать, они налетали со всех сторон и хватались за чемоданы. Прогонит их полицейский — появятся в другом месте. Нужда заставляла… голод… Эти уже знали всех полицейских: какой прогонит, у кого сойдет, кому надо дать на рюмку, кто может забрать в участок.

Илья понял, что здесь околачиваться нет никакого смысла, и пожалел, что сразу не согласился работать на лесопильном складе… Никак он не мог себе этого простить. Куда теперь идти? И Томов снова побрел искать работу…