Онлайн чтение книги Тьма сгущается перед рассветом
I

Томов медленно возвращался с работы. Вечерело. До пансиона было далеко, но спешить ему некуда… Вот уже год, как он работает в гараже «Леонида». За это время ничего особого в его жизни не произошло, но Илья чувствовал, насколько он переменился внутренне. Теперь он уже не считал себя сторонним наблюдателем происходящих событий, он все острее ощущал потребность определить свое место в этом калейдоскопе. Еще вчера люди говорили об аншлюсе, потом успокаивались: «Чехословакия не Австрия!» Томов понимал, что нужно что-то делать, но что именно?.. Как зреет яблоко под лучами солнца, так под влиянием событий и окружающей среды зрел его разум. Он жил в ожидании каких-то важных решений, больших перемен в своей жизни, но мысли об этом были еще смутными, неконкретными…

В пансионе мадам Филотти, как всегда, спорили о том, устоят ли заводы Шкода против крупповских, проявит ли непокорность чехословацкий народ, о причинах повышения цен на репчатый лук…

Как обычно, споры эти жизнь разрешала совершенно неожиданно. Оказывалось, что цены повысились не только на репчатый лук, но и на масло, сахар, мясо. А чехи и словаки сами не знали, что им готовили их «опекуны» — господа Чемберлен и Даладье. Эти премьеры вместе с фюрером и дуче составили злополучный для Чехословакии «квартет», тайком в Мюнхене подписали соглашение о расчленении страны…

Газеты поспешили заверить мир, что чехословацкий народ не капитулирует перед Германией. Тогда Гитлер разыграл перед миром очередной приступ белой горячки: он метался, словно бешеная собака в запертой клетке, и вопил: «Я раздавлю! Я величайший вождь! Я уничтожу!»… А те, кто твердили: «Англия и Франция этого не допустят», — потирали руки: «Погодите, увидите… Чемберлен и Даладье еще скажут свое слово!»

Но бухарестская радиостанция после легкой обеденной музыки почему-то начала рассказывать о поведении при воздушной тревоге, рекламировать противогазы, перечислять призывные контингента резервистов. На румынско-советской границе рыли окопы, траншеи, строили укрепления.

Радужное настроение как рукой сняло, и тогда радио сообщило:

И вновь вспыхнула угасшая было тревога. «Да, но почему укрепления строят на Днестре?» — удивлялись простодушные. «Очень просто, — поясняли другие, — если Гитлер придет в Румынию, чтобы русские потом не могли его выгнать». И, указывая на железногвардейцев, шепотом добавляли: «Так боятся большевиков, что готовы пригласить своего фюрера для защиты»…

Женя безнадежно махал рукой:

— Ничего не поделаешь, братец…

И вот уже объявлены условия капитуляции Чехословакии. Все ясно. Но вдруг снова надежда:

В Бухаресте стали поговаривать, будто Эдуард Бенеш заявил, что гитлеровские войска войдут в Чехословакию только через его труп!..

Ня Георгицэ торжествовал:

— Что я говорил? Чехи будут сражаться!.. У них заводы Шкода, Татра! Это вам, ребятки, не хуже Круппа, факт! А Бенеш — политик! Демократ! Слыхали: «только через его труп!»… Я уверен, что это с согласия Англии и Франции. А Чемберлен и Даладье — это все дипломатия… Факт!..

В железнодорожных мастерских на Гривице, на заводах «Малакса», «Астра-Ромынэ», табачной фабрике «КАМ», суконной «Сатурн», в доках Констанцы был праздник. Рабочие подмигивали друг другу, понимающе улыбались, бросали сквозь зубы: «Будет порядок!» Но более дальновидные с сомнением качали головой: «Еще посмотрим, как себя поведет этот Бенеш!»

Увы, они оказались правы…

«Опекуны» из Лондона и Парижа перепугались не на шутку и срочно решили принять «действенные меры». Послы Англии и Франции поздно ночью подняли Бенеша с постели и вручили ему ультиматум своих правительств:

Куда яснее!

Что касается самого президента Бенеша, то он вовсе не был удивлен демаршем Англии и Франции… Ведь планы «покровителей» ему давно были известны. И теперь Бенеш преспокойно осуществил то, о чем он еще 18 мая 1938 года заявил английскому посланнику Ньютону, когда речь зашла о взаимоотношениях с Советским Союзом:

Итак, Бенеш оказался близнецом Шушнига…

Гитлер же продолжал колотить себя кулаками в грудь и заверять:

Опять последняя…

Новый тысяча девятьсот тридцать девятый год был встречен хлопаньем пробок и залпами автоматов, косившими в застенках гестапо мирных граждан оккупированной Судетской области. Чехам было дано вкусить первые «прелести» фашизма, о котором Ян Масарик, ближайший единомышленник Бенеша и посол Чехословакии в Лондоне, в разговоре с корреспондентом агентства «Рейтер» торжественно заявил:

От «демократии» и «народной власти», насаждаемых фашизмом, стонали уже миллионы людей. Мир жил в неизвестности и страхе, а фашисты одерживали одну победу за другой: в январе пала Барселона, в феврале — Мадрид, в марте был выполнен разработанный гитлеровской ставкой план «Грюн». Фашистские войска вступили в Прагу, территория Богемии и Моравии стала именоваться «протекторатом» Германской империи, и вся первоклассная военная индустрия Чехословакии, втрое превосходящая военную промышленность Италии, теперь круглосуточно работала, чтобы Гитлер мог предъявить свою новую «последнюю» претензию… Но в памяти еще были свежи недавние заверения канцлера рейха, и немало людей продолжало повторять заученную фразу: «Англия и Франция этому положат конец!»

Когда в гараже «Леонида» хромой кладовщик повторил эти слова, механик Илиеску, получавший у него какие-то детали к мотору, скорбно усмехнулся и будто невзначай сказал:

— Правильно, правильно… Англия и Франция обязательно «положат конец»! Они уже «положили конец» Австрии, Абиссинии, Испании, Чехословакии…

Кладовщик приоткрыл рот, что-то сообразив.

— Выходит, они…

Но Илиеску, быстро подписав накладную, уже закрывал за собой дверь.

Весь мир был возмущен. Общественность Англии клеймила своего премьера за предательство чехословацкого народа, и мистер Чемберлен был вынужден выступить. На третий день после вступления фашистов в Прагу он держал речь в Бирмингеме. Вздыхая, он признал совершившийся факт и заявил о демонстративном отзыве своего посла из Берлина.

Вечером того же дня специальные выпуски бухарестских газет под крупными заголовками сообщали о «предстоящем разрыве отношений между Англией и Германией». Но через некоторое время, когда сенсация потеряла свою остроту, английский посол преспокойно вернулся в Берлин…

В кулуары, а иной раз и в прессу просачивались предупреждения Москвы. Гитлеровские пособники изощрялись, стараясь исказить смысл советских предложений. За малейшее проявление симпатий к стране Советов людей подвергали жестоким преследованиям. Тем не менее правда о советских предложениях доходила до народа… Появились листовки, случалось раздобыть и газету «Скынтею», издававшуюся бесстрашными патриотами-подпольщиками.

А события шли своим чередом…

Не прошло и недели, как нацисты вторглись в Литву и оккупировали ее единственный порт Мемель. Не отставал от фюрера и дуче. Благословляемые понтифексом максимусом — наместником бога на земле — папой Пием XII, итальянские войока оккупировали Албанию…

Мир не успел опомниться от одного удара, как был нанесен следующий… На устах людей, на страницах газет появилось новое название: Данциг!

В столовой, где Илья обедал, кто-то спросил:

— Что такое Данциг? Государство, город, провинция или, быть может, империя? Ему ответили: «Это коридор»… — «Коридор?» — удивлялись и на Вэкэрешть в ресторане «золотозубого». — Что значит «коридор»?

Немало людей в Румынии не знали, где Данциг и что из себя представляет «коридор», но если кто-нибудь опрашивал: «Зачем этому бешеному Гитлеру коридор?» — люди пожимали плечами и отвечали:

— «А что, вы разве не знаете, что без коридора нет квартиры?!

— Так кто же не хочет отдать этот «коридор»? — продолжали любопытствовать обитатели Вэкэрешть.

— Поляки… — отвечали им.

— Как поляки? Какие поляки?

— Да, да, те самые, из Варшавы…

— Так это же может не сегодня-завтра коснуться и нас, румын… Ведь Польша совсем рядом!

— А Чехословакия далеко? Тоже граничит с нами…

— Э-э-э!.. Все-таки подальше… Как-никак где-то там, за Карпатами… Но Польша? Это же страшно!

По нескольку раз в день выходили листки специальных выпусков. Люди жадно ловили последние известия, но ничего толком не могли понять.

Уже забылись имена Шушнига, Бенеша, хотя это еще было «как вчера». Теперь у всех на устах была фамилия польского министра иностранных дел — Бек. Говоря о нем, румыны не без основания высказывали опасение:

«Как бы польский бек[38]По-румынски бек  — электрическая лампочка. не перегорел, а немецкий, фирмы «Тунгсрам», не заменил его…»

Илья проходил мимо кинотеатра «АРО», когда со стороны площади Братиану появились мальчишки-газетчики с последними выпусками:

«Эдицие спечиало-у! Ултима Ора-у! Спечиало-у!.. Предстоящая поездка в Берлин министра иностранных дел Польши полковника Бек!.. Эдицие спечиало-у… Поручительство Англии и Франции! Спечиало-у… Положение с Данцигом улучшается!.. Ултима… Ора-у!»

Илья медленно шагал, обдумывая услышанное, и машинально смотрел в витрины писчебумажных, парфюмерных, галантерейных магазинов, бросавших снопы электрического света на тротуары бульвара Братиану. Впереди, загораживая почти весь тротуар, шествовал хорошо одетый толстяк. На ходу он курил и косился на витрины. По запаху Илья определил, что толстяк курит сигареты «Гольф». За два рабочих дня Илья получает столько, сколько стоит одна такая пачка. Вот толстяк подошел к цветочнице, продающей полевые гвоздики, молча взял несколько букетиков, обнюхал их, потом, вытянув короткую руку, стал неторопливо разглядывать букетики. Смуглая, с изможденным лицом женщина, прижимая к груди укутанного в рваный мужской пиджак ребенка, смотрела на него с надеждой.

— Три за пару… — пробормотал толстяк, не вынимая изо рта сигареты.

— Господин мой дорогой, да вы взгляните-ка, что это за цветочки! Какой аромат! А букетики вон какие густенькие, пышненькие, вы посмотрите… По два лейчика за букетик берите! Я и так уж продаю по дешёвке, — жалобно приговаривала женщина. — Берите на выбор! У меня вон девочка, бедняжечка, уснула. Голодненькая… Я еще ей хлебушка не купила… Купите цветочки!

— Нет, больше не дам… отрубил толстяк. — Пара три. Не хочешь, черт с тобой. Оттого-то вы и дохнете на улицах с голоду…

Илья сам не знал как это получилось… За какую-то долю секунды в его голове пронеслась вереница отрывочных мыслей и воспоминаний: Гаснер и его злобная фраза «…и твой отец подыхает где-нибудь с голоду», крушение мечты стать летчиком, тяжелый и неблагодарный труд матери, ее унижения перед толстосумами… Этот бездушный и наглый толстяк — почудилось ему — виновник всех обид и невзгод, пережитых им самим, его близкими, всеми обездоленными и униженными, с которыми столкнула его жизнь в столице. Не отдавая себе отчета в том, что делает, Илья рванулся вперед и вырвал из рук толстяка цветы. Тот сначала оторопел, но тут же поднял свою палку и замахнулся. Илья увернулся от удара. Ему хотелось выхватить у толстяка трость и дать ему по жирной физиономии. Выражение лица Ильи, наверное, не предвещало ничего доброго, и толстяк шарахнулся в сторону. Быстро удаляясь, он обернулся и крикнул:

— Осел, невежда, голодранец! Передам в полицию, будешь знать, как себя вести. Рвань! Портки сначала купи, а потом будешь цветы в руки брать…

Илья заскрипел зубами. Он чувствовал, что если еще раз взглянет на толстяка — не миновать ему полиции…

— Сколько у вас букетиков? — спросил он, тяжело дыша.

Женщина перепугалась и не знала, что ответить.

Илья взглянул на спящую девочку и вспомнил свою сестренку. Вот так же в старый отцовский пиджак кутала ее мать, когда они, бывало, засиживались по вечерам у знакомых. Вот такая же Ленка была, когда Илья видел ее в последний раз. Где-то она сейчас… Уже, наверное, большая… Лет тринадцать ей или даже четырнадцать… И снова потеплевшим голосом Томов спросил женщину:

— Так сколько у вас букетиков?

— Восемь, — неуверенно сказала женщина.

Илья достал из кармана последние двенадцать лей и отдал их цветочнице: — Мне шесть букетиков! Жаль, больше денег нет, я бы все их купил, чтобы вот таким толстомордым не осталось. Для них цветы не жалко только на случай похорон… В гроб чтобы им класть!

— А что же нам делать, миленький? Уж приходится… Кушать хочется… Благодарствую, мой миленький, благодарствую… Дай вам бог здоровьица…

Подходя к центру со стороны Каля Викторией, Илья вновь услышал голоса газетчиков: «Тимпул!», «Универсул!», «Курентул!» «Войне не бывать!»… «Министр иностранных дел рейха фон Риббентроп и генерал-полковник фон Браухич собираются в отпуск!..»

Над самым ухом Ильи кто-то гаркнул: «Порунка Времий!» Германия готова к войне на десять и даже двадцать лет! Заявление рейхсминистра Геринга! Настоящие румыны! Покупайте, читайте и распространяйте газету «Порунка Времий», орган «Железной гвардии»!.. «Порунка Времий!» Германия готова к войне…»

У университета Илья пересек площадь. Из хлебной лавки выносили свежие батоны. Илья проглотил слюну и стал вдыхать аромат цветов.

На Вэкэрешть, как обычно, было шумно. У кинотеатра «Избында» громкоговоритель был подсоединен к экрану. Шла какая-то немецкая военная картина. Беспрерывно слышалась стрельба, вой сирен, взрывы, стоны. Из летнего ресторана «золотозубого» доносились звуки аккордеона и цимбал, голоса официантов: «Подаю, подаю».

Ня Георгицэ играл в табле с Ницей Войнягу. Как всегда, они спорили о политике. Войнягу ругал Чемберлена и Даладье, ня Георгицэ заступался. Возмущенный голос трамвайщика остановил Илью на пороге.

— Нужно уж совсем быть ослом, чтобы не понимать, что творит этот удав с зонтиком… Русские предлагали помочь чехам, а он что? Сам не дает Гитлеру по зубам и другим мешает. И что вышло? Чехословакию проглотили. А еще год назад этот маньяк кричал и клялся, что это его «последняя» претензия к Европе… «Последняя»!.. Мы тоже заходим в бодегу, выпиваем пару рюмок цуйки, а когда собираемся уходить, заказываем «последнюю»… Ну, а потом опрокидываем еще штук восемь-десять рюмок и каждый раз твердим «последняя»… Надо дать ему по шее, да как следует, тогда он, может быть, остановится.

— Погоди… Я же не говорю, что русские не могут дать Адольфу хорошего пинка. Баста! Теперь нас не надуешь, будто танки у них фанерные. Пусть это своей бабушке скажут… Я уже видал, какие у них аэропланы! Но я хочу сказать, что Англия больше не допустит, чтобы Гитлер хапал. Вот оно что! Надо же разбираться. Польша имеет с Англией и с Францией договора. С этим не шутят!

— Да, пойми ты, ня Георгицэ, пока эти Англия и Франция будут раскачиваться, Данциг — фить, фить… Понятно? Накроется! И это будет опять «по последней». Но знай, Гитлер домой не уйдет: он закажет еще одну «последнюю»… Вот посмотришь!

Илья открыл дверь, в это время из другой комнаты вышла Вики.

— О, господин Томов стал настоящим кавалером… Вы посмотрите! Это, очевидно, вам, тетя Леонтина…

— А почему бы и не мне? — вскинув голову, проговорила хозяйка пансиона. — Эх, Викуца дорогая, сколько мне букетов в свое время дарили! О!.. Но то были галантные господа, в фаэтоне, бывало, отвозили меня домой из кинематографа! Разве есть теперь такие кавалеры? Сейчас они сами ждут, чтобы барышня их пригласила!..

Вики рассмеялась и поблагодарила, когда Илья вручил ей три букетика. Мадам Филотти, получив свою долю, растроганно поцеловала Илью в лоб и сказала:

— Цветы — хорошее дело, господин Илие, но осень не за горами, а вы раздеты…

Чтобы скрыть смущение, Илья рассказал, при каких обстоятельствах купил цветы.

— Ты знаешь, будь поосторожней, — сказал Женя. — Не связывайся. Попадешь, чего доброго, в полицию — дадут двадцать четыре часа и… прощай столица… Брось ты их к дьяволу.

Морару поднял голову от старого, засаленного номера иллюстрированного журнала:

— Вообще-то такого следовало проучить, но на Братиану опасно… Сцапают в два счета.

Из приемника донесся приятный голосок:

Илья присел рядом с Женей на край стула и стал вертеть регулятор приемника. Берлин, Лондон, Копенгаген, София и снова Бухарест:

Илья улыбнулся и посмотрел на Женю.

— Так будем пить только рейн, но… вассер[39]Игра слов: рейн  — чистый и одновременно название марки шампанского; вассер  — вода (нем.) .…

— Да, да. Чистую воду пить будем мы, а кое-кто шампанское -«Рейн».

— Что, шампанское «Рейн» уже стали прославлять?! — сказал Войнягу, оторвавшись от игры. — Ну и проходимцы! Раньше, когда наши лебезили перед Францией, рекламировали шампанское «Мотт». У нас есть в депо трамваи с этой рекламой. А теперь, значит, по всем заповедям стали работать на Германию.

— О, погодите, — засмеялся Морару, — совсем забыл! У нас в столице гостит известный немецкий цирк «Буш». Так вот, несколько дней назад его артисты устроили шествие по улицам на трех слонах; льва везли в клетке, а впереди, на лошадке, трусил клоун — для рекламы. Слонов немцы разукрасили, а на их спинах пристроили какие-то кибитки, в которых сидели вроде принцы и принцессы — разодетые такие… Сам я не видел, но говорят, что было забавно. А потом вдруг выяснилось, что у этих «принцев» и «принцесс» в руках киноаппараты и что они преспокойно снимают разные интересующие их объекты… И маршрут-то они тоже разработали подходящий для такого дела — мимо арсенала и других подобных мест. Вот, оказывается, каких «артистов-циркачей» присылают к нам господа нацисты!

— А как это узнали? — спросил ня Георгицэ.

— Говорят, будто их кто-то разоблачил на Гривице…

— Мы все ищем шпионов в трамвае, — насмешливо сказал Войнягу, — а они с заграничными паспортами! Попробуй возьми их…

— Да никто их и не возьмет, больше того, никто им даже слова не скажет… — заметил Морару.

— Неужели так и пройдет? — возмутился Илья.

Морару пожал плечами:

— В лучшем случае предложат тихо свернуть свой балаган и покинуть страну. А тронуть побоятся, конечно…

— Да бросьте вы… совсем уж дурачками нас изображаете, — горячился ня Георгицэ. — Чего ж нашим-то бояться?.. Если только поймали с поличным, как шпионов, то церемониться не станут! Факт! А то — побоятся да побоятся… Не беспокойтесь, если уж на самом деле так оно есть, как говорит Аурел, то завтра-послезавтра все это будет и в прессе. Как-никак мы государство независимое!

Морару рассмеялся. Улыбнулся и Войнягу.

— Эх, ня Георгицэ, ня Георгицэ… Хороший ты человек, да вот профессия тебя испортила, — и Морару, махнув рукой, стал ходить из угла в угол. — «Независимое», — бормотал он, — как собака на цепи от своего хозяина… «Независимое»!..

Войнягу встал и направился к дверям.

— Ну, куда ты? — остановил его ня Георгицэ. — Давай доиграем партию…

— Нет. Не хочу. Хватит тебя обыгрывать. Все равно плательщик ты несостоятельный, — ответил Войнягу и, достав из кармана табачницу, стал сворачивать папиросу.

Ня Георгицэ обидчиво пожал плечами и подошел к Илье, который сидел у приемника и рыскал по диапазону в надежде найти хорошую музыку. Ня Георгицэ сказал:

— Ну-ка, сделай погромче, послушаем, что там… Может быть, передадут что-нибудь новое…

— Рекламу передают, — ответил сухо Илья.

— Ничего, сделай погромче. Скоро последние известия, послушаем, — настаивал старик.

Илья настроил приемник на бухарестскую станцию:

— Ну вот. Ничего, кроме рекламы, — сказал Илья.

— Оставь, оставь так… Сейчас будут последние известия.

Улучив момент, Женя шепотом сообщил Илье:

— Письмо из дому получил. Мать плачет, скучает… Да и твоя, мне пишут, ждет не дождется. Может, на рождество съездим, а?

Илья задумался, потом отрицательно покачал головой.

— А может поедем, Илья? Сэкономим немного и двинем хоть на недельку. Я уже два года не бывал. Да и ты скоро полтора…

— Думаешь, я не хочу мать повидать? — спросил Томов.

— Так в чем же дело?

Илья, задумавшись, молчал.

Женя подошел к нему.

— Да брось ты их к дьяволу! Подумаешь стыд — не приняли в авиацию!

— При чем тут авиация! — вздохнул Илья.

— Так в чем же дело?

Илья не ответил. Вместе они прошли в большую комнату. Но и здесь он не мог сказать приятелю все, что в последнее время угнетало его. Он испытывал чувство мучительного стыда. Ведь тогда, в Болграде, он не понимал и не чувствовал горькой правды, заключенной в словах матери — «позоришь семью»… Дед тоже словно угадывал, предупреждал. Ничего, совершенно ничего он не понимал, как слепой котенок!

— Может быть, стыдишься показаться Изабелле? — допытывался Женя.

Сердце Ильи сжалось.

— Нет, Женя, не то… Ты поезжай, а я пока не могу…

Ня Георгицэ крикнул в открытую дверь:

— Последние известия! Скорей!..

Женя положил руку на плечо Ильи:

— Подумай… Это же нескоро! Сейчас надо только начать откладывать. — И он вышел в коридор к приемнику. Томов еще постоял немного и вышел за ним.

Ня Георгицэ, довольный, улыбнулся:

— Знаю его, с бородой во всю грудь. Профессор! Величина!.. Был когда-то председателем национал-демократической партии.

Войнягу наклонился к Илье:

— Наверное, хорошие чаевые оставлял…

Ня Георгицэ убавил звук и обратился к Войнягу.

— Слыхал?

Войнягу стоял у порога, молча покуривая и изредка поворачивая голову, чтобы выпустить дым за дверь.

— Слыхал… В Турну-Северине вода спала…

— Ты брось шутить! Скажи лучше, как это понять, что Германия имеет завоевательные намерения в отношении нас?

Все молчали.

С усмешкой глядя на своего дядю, Морару сказал:

— А что тут такого? Теперь и мы будем надеяться на помощь Англии, Франции и… Петраке Лупу из Маглавита!

Все, кроме ня Георгицэ, улыбнулись.

— Вот именно… Петраке Лупу! — подхватил Войнягу. — Гитлер вооружается, повсюду шарят немецкие шпионы… А…

— А Франция, слыхали, экспортирует в Германию железо! — перебил Женя.

— Вот это я как раз и хотел сказать, — добавил Войнягу.

— Нет, — не унимался ня Георгицэ, — вы мне скажите, если уж так хорошо во всем разбираетесь, что это означает: «имеет завоевательные намерения в отношении Румынии»?

— Очень просто, дядюшка, — сказал Морару. — Это означает, что в один прекрасный день по улицам Бухареста зашагают немецкие штурмовики, а наши правители сообщат, что «Великая Румыния» отныне превращена в «протекторат» рейха…

Ня Георгицэ болезненно поморщился.

— И что себе думают Англия и Франция? — пробурчал он возмущенно, но тут же, словно спохватившись, добавил: — Нет! Как угодно, но я не допускаю, чтобы они предали… Это же не в их интересах! Скорее, этот слух ими пущен умышленно… Дипломатия! Да, да… Штука эта сложная. Факт!..

Войнягу с язвительной улыбкой сказал:

— Да! «Дипломатия»!.. Их дипломатия похожа на тот салат «де беф», который уже начинает ползти и повар освежает его майонезом… Эх, ты! Сам же рассказывал, как было в четырнадцатом… Кто кормил вшей в траншеях? Кто? Молчишь?..

Морару ловким щелчком отбросил окурок далеко за дверь и шагнул в коридор.

— А ты, ня Ницэ, не бери четырнадцатый. Так далеко не надо. Кто сейчас на переподготовку у нас ездит? Господа, что ли? Черта с два! Опять наш брат. Будет война, нас опять погонят… А они-то будут сидеть в штабах, интендантствах и других теплых местечках.

Сев верхом на стул и держась одной рукой за спинку, Морару продолжал:

— На венгерской границе у нас что ни день столкновения. Причина ясна: Гитлер раздувает огонь, чтобы легче нас прибрать. А мы строим укрепления на границе с Советами…

Мадам Филотти тяжело вздохнула.

— Боюсь я больше всего этой авиации, чтоб она сгорела… — произнесла она с горечью, но, спохватившись, виновато посмотрела на Илью.

Женя рассмеялся:

— Вы думаете, мадам Филотти, что артиллерия лучше?

— Ну, теперь война не будет долгой. Аэропланы, газы, танки — они решат все в несколько недель, — успокаивал ня Георгицэ.

— Упаси нас бог… — перекрестилась мадам Филотти и снова вздохнула. — Только бы нас она не коснулась…

— О! Железногвардейцы лишь этого и ждут, коанэ Леонтина, — заметил Войнягу. — Вчера вечером они горланили у Королевской площади: «Очистить столицу от венгров, болгар и бессарабцев… Жидов — в лагерь, за проволоку!» Эта шантрапа еще натворит дел…

— Их-то вроде малость поприжали. Калинеску, говорят, стал ихнего «капитана» преследовать. А тот и скрылся, но его ищут! В прессе объявлено! — торжественно сообщил ня Георгицэ.

— И что с того? — скептически заметил Женя. — Будут разыскивать целый век, как того Думитреску, что убил Дуку. Сколько времени найти не могут. Все ищут. А Дука как-никак был премьер-министр!..

— А если и поймают, так найдется новый «капитан», — спокойно сказал Морару. — Мало их, что ли? Слыхал, будто у них теперь славится какой-то Хория Сима. Этот, говорят, похлеще Кодряну.

Ня Георгицэ встрепенулся и выпятил узкую грудь.

— Нет, что ни говорите, а наш Калинеску молодец! Только посмотрите: он и премьер-министр, и министр иностранных дел, и, кажись, министр обороны. Вдобавок он же еще и председатель «Фронта Национального Возрождения»! Это вам не шутка… И я уверен, он не побоится принять меры, чтобы утихомирить железногвардейцев. А король только делает вид, будто заступается за легионеров… Да-да. Это тоже дипломатия. Факт!

Морару, с сожалением посмотрев на своего дядюшку, хотел было возразить, но в этот момент неожиданно для всех появился Лулу Митреску.

Больше года Лулу не заглядывал в пансион мадам Филотти. Иногда его видели в городе. Мадам Филотти как-то заметила его, когда он выходил из парикмахерской господина Заримбы.

Лулу поздоровался со всеми так, будто только вчера виделся.

— Какой же это ветер тебя к нам опять занес, господин Лулу? Мы уж думали, ты где-нибудь за границей путешествуешь, — насмешливо сказал Войнягу.

Пряча глаза, Лулу ответил:

— И там приходится бывать… Мадам Филотти дома? — обратился он к ня Георгицэ.

— Я здесь, господин Лулу, — ответила с порога мадам Филотти.

— Я к вам… Можно?

Войдя за мадам Филотти в большую комнату, Лулу тщательно прикрыл дверь.

— Вот экземплярчик! Опора страны!… — усмехнулся Войнягу.

Женя дернул его за рукав.

— Да черт с ним. Шантрапа! Я могу ему это сказать и в глаза.

Из-за двери послышался голос мадам Филотти: «Хватит с меня. Я вас достаточно ждала! Принесете деньги, получите не только костюм, но и остальные вещи. Они мне не нужны. Если бы не работали, другое дело. А вы, я видела, посещаете первоклассные парикмахерские на бульваре Карла. Стало быть, для этого деньги находятся. Нет. Не могу… Знаю, что он вам нужен, но не могу… Уж скоро два года, как вы мне должны… Я сама нуждаюсь…»

Голос Лулу почти не был слышен. Он шепотом горячо убеждал хозяйку. Немного спустя ня Георгицэ тоже вошел в комнату. Не желая невольно подслушивать, все вышли во двор. Через некоторое время по двору, словно ошпаренный, пробежал Лулу. Вслед за ним появился ня Георгицэ. Он шумел:

— Нет! Вы только послушайте! Угрожал, что они как придут к власти, наведут порядок… И он, дескать, нам еще покажет! А? Как это вам нравится?!

— О да, дядюшка!.. Когда они начнут наводить свой «порядок», тогда у нас вообще будет настоящая «независимость»!.. — отозвался Морару.

Старик разгорячился:

— Не знаю, как тогда будет… А теперь наше государство независимое! Вот как хочешь, а покамест нашему правительству, которое может вести такую гибкую политику и сюда и туда, — браво!.. Это факт! И где хочешь скажу — браво, брависсимо!

Морару расхохотался:

— Браво, браво!

Ня Георгицэ метнул на племянника разъяренный взгляд и, махнув рукой, вернулся в дом.

Было уже поздно. Все разошлись по своим койкам, стали укладываться спать.

Когда все уже были в постелях и ня Георгицэ стал гасить свет, Войнягу громко произнес:

— Браво, брависсимо — Румыния независима!..