Онлайн чтение книги Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Глава X ДЖИЛЛ ПОБЕЖДАЕТ ВЛАСТЬ ПРЕДЕРЖАЩИХ

1

Офис «Гобла и Коэна» был расположен, как и большинство театральных офисов Нью-Йорка в районе Таймс-сквер. Он занимал пятый этаж театра «Готэм» на 42-й стрит. Так как лифта в здании не было, за исключением маленького, частного, каким пользовались только эти два члена фирмы, Джилл стала подниматься по лестнице пешком и признаки процветающего бизнеса обнаружила уже на третьем этаже, где с десяток терпеливых особ обоего пола пристроились на перилах, будто совы на ветке. На четвертом этаже особ еще поприбавилось, а площадка пятого, служившая фирме приемной, была совсем уж забита.

Таковы порядки у нью-йоркских театральных агентов, стоящих на том уровне умственного развития, ниже которого располагаются разве что limax maximus, или улитка садовая. Они наотрез отказываются принимать в расчет то, что каждодневно к ним является масса посетителей, которым приходится ждать. Посетителям этим надо где-то сидеть, но такие соображения им и в голову не приходят. Для визитеров «Гобла и Коэна» поставили на площадке малюсенькую скамеечку, очень остроумно разместив ее на стыке трех сквозняков, и на том успокоились.

Пустой скамейку эту никто никогда не видел, разве что ночной сторож. В какой бы час вы ни заглянули сюда, вы всегда обнаружите на ней трех томящихся индивидуумов, сидящих бок о бок, вперив глаза в крошечную приемную, где помещались конторский мальчишка, телефонистка и стенографистка мистера Гобла. В глубине приемной темнела дверь с табличкой «Личный кабинет», в которую, когда та открывалась, чтобы впустить какого-нибудь беспечного, бурлящего весельем комика, стоящего тысячу долларов в неделю, входившего вразвалочку с бойким «Хэлло, Айк!», или звезду женского пола, раздушенную, в мехах, перед рядовыми театра, словно Моисеем на Фасге,[37] Фасга — горная цепь, с одной из гор которой Моисей видел Землю обетованную. (См. Втор. 34:1). мелькал фрагмент земли обетованной в виде огромного письменного стола и частички огромного лысого толстяка в очках или человека помоложе, со светлыми волосами и двойным подбородком.

Ключевой нотой лестничной массовки было нарочитое, почти вызывающее щегольство. Мужчины — в ярких плащах с поясами, на женщинах — искусственные меха, стоившие, на неискушенный взгляд, куда дороже настоящих. У всех очень дерзкий, молодой вид. Выдавали одни лишь глаза — усталость сквозила почти во всех взглядах, обратившихся на Джилл. Девушки, все как одна блондинки, решили, что золото — самый эффектный цвет. А мужчины, словно на одно лицо, настолько похожи, будто они — члены одного большого семейства. Иллюзию усиливали обрывки доносившихся до ушей Джилл разговоров, в которых так и мелькали словечки «дорогой», «старина», «милый»… Десяток пахучих и терпких ароматов, витавших на площадке, вели жестокую борьбу за превосходство.

На минутку такое зрелище огорошило Джилл, но она почти тут же и опомнилась. В ней все еще бродил пьянящий, своевольный дух Нью-Йорка. Бесстрашие владело ею, вспомнилось наставление Брауна из команды «Браун и Вид-жон»: «Смело входи!». Припомнив это зерно его вдохновляющей речи, Джилл протолкалась сквозь толпу и оказалась в маленькой приемной.

Здесь были выставлены аванпосты врага: в одном углу с бешеной скоростью тарахтела на машинке девушка; вторая, сидевшая за коммутатором, спорила с «Центральной», уже готовая перейти на личности; а на стуле, запрокинутом так, что спинка его упиралась в стенку, сидел мальчишка, жевавший сладости и уткнувшийся в юмористическую страничку вечерней газеты. Все трое, точно звери в клетке, были отгорожены высокой стойкой с медными прутьями.

Позади этих стражей виднелась дверь с табличкой «Личный кабинет». Оттуда до Джилл, когда она достигла внешней линии обороны, донеслись звуки пианино.

Хамство конторских мальчишек — не результат простой случайности, как думают многие, изучив этот предмет, и уж тем более, конторских мальчишек, которые служат у театральных агентов. Где-то на криминальных задворках Нью-Йорка, в некоей зловещей берлоге существует школа, где мальчишек специально тренируют для такой работы. Высококвалифицированные учителя нещадно выкорчевывают лучшие стороны их натуры и систематически прививают грубость и хамство.

Цербер конторы «Гобл и Коэн» в этой школе наверняка блистал. Быстро разглядев его таланты, учителя уделяли ему особое внимание. Окончил он эту школу, осыпаемый самыми сердечными пожеланиями всего персонала. Они научили его всему, что знали сами, и гордились им. Мальчик делал им честь.

Так вот, мальчишка этот вскинул на Джилл глаза, окруженные розовыми ободками, фыркнул, куснул ноготь большого пальца и заговорил. Был он курносым, уши и волосы у него багряно алели. Звали его Ральф. На лице у него цвело семьсот сорок три прыща.

— Чо-на-а? — вопросил Ральф с предельной лаконичностью.

— Мне нужен мистер Гобл.

— Нету! — отрезал Король Прыщей и снова уткнулся в газету.

Классовые различия, вне всякого сомнения, существовать будут вечно. В Спарте были свои цари и свои илоты. В королевстве Круглого Стола имелись и рыцари, и чернь. В Америке есть Саймон Легри[38] Саймон Легри — жестокий работорговец из романа Харриет Бичер-Стоу (1811–1896) «Хижина дяди Тома» (1851–1852). и дядя Том. Но ни у одной нации ни в какой период истории не было человека, высказывающего такую презрительную надменность любому посетителю, пожелавшему увидеть его менеджера, какую в бродвейской театральной конторе выказывает мальчишка-рассыльный. Томас Джефферсон[39] Томас Джефферсон (1743–1826) — 3-й президент США (1801–1809); мыслитель, политик, архитектор. считал самоочевидным, что все люди созданы равными, и твердо верил, что Создатель наделил всех неотъемлемыми правами, и в том числе — правом на жизнь, свободу и погоню за счастьем. Но театральные конторские мальчишки не смотрят на жизнь глазами Джефферсона. Надменно со своей вершины взирают они на всякое быдло, хладнокровно подвергая сомнению право на погоню за счастьем. Джилл порозовела. Мистер Браун, ее проводник и наставник, предвидя такую ситуацию, рекомендовал, как ей вспомнилось, «двинуть мальчишке в физию», и на минутку ей ужасно захотелось последовать его совету. Но то ли благоразумие, то ли простой факт, что находился мальчишка вне пределов досягаемости, за медными прутьями, удержали ее. Без дальнейших проволочек она направилась к двери кабинета. Ее целью была дверь, и Джилл не собиралась уклоняться от курса. Она схватилась за дверную ручку, не успел никто из присутствующих и догадаться о её намерениях. Но тут стенографистка прекратила стучать на машинке, подкошенная ужасом, подняв пальцы. Девушка на телефоне оборвала на полуслове фразу, обернувшись через плечо, а Ральф, конторский мальчишка, разозлившись, отшвырнул газету и назначил сам себя представителем захваченной армии.

— Эй, вы!

Приостановившись, Джилл воинственно его оглядела.

— Это вы мне?

—  Вот именно!

— С набитым ртом лучше не разговаривать, — посоветовала Джилл, снова взявшись за ручку.

В розоватых глазах мальчишки внезапно погас боевой огонь, залитый слезами. Расплакался он не от раскаяния, а потому, что в пылу момента сглотнул большую зазубренную конфету и жестоко страдал.

— Ту-да… не-льзя! — ухитрился выговорить он. Железная воля восторжествовала над плотью.

— Но я уже вхожу!

— Это личный кабинет мистера Гобла!

— А мне и нужно поговорить лично с мистером Гоблом. Ральф, чьи глаза еще были влажны от слез, растерялся.

Ситуация ускользала из-под контроля. Такого с ним прежде не приключалось.

— Сказано, нету его!

Джилл строго на него взглянула.

— Ты плохой мальчик, — бросила она, воодушевясь отчетливым хихиканьем из-за коммутатора. — Знаешь, куда попадают мальчики, которые говорят неправду? Я же слышу — вон он, играет на пианино. А теперь поет! И незачем лгать мне, будто он занят. Если бы он был занят, он бы не пел. Если ты так лжешь в таком возрасте, каким же ты вырастешь? И вообще, ты противный. У тебя красные уши, а воротничок тебе велик! Поговорю-ка я о тебе с мистером Гоблом…

И с этими словами Джилл, открыв дверь, вошла.

— Добрый день! — весело поздоровалась она.

После толкучки на площадке, где негде было даже присесть, кабинет, в котором очутилась Джилл, показался уютным и почти роскошным. У дальней стены, почти во всю ее длину, тянулся просторной лакированный стол, заваленный бумагами; на одном краю высилась устрашающая гора сценариев в переплетах буйволовой кожи. Налево стояла книжная полка. Стены сплошь покрывали фотографии. Рядом с окном стояла мягкая кожаная кушетка; справа от нее — пианино, а круглый табурет занимал молодой человек с небрежной шевелюрой, которую не мешало бы постричь. На крышке пианино привлекала глаз яркая картонная афиша, на которой юноша в костюме для поло склонялся над белокурой богиней в купальном костюме. Надпись под ними возвещала:

Отведя от афиши взгляд, Джилл уловила, что по другую сторону письменного стола что-то происходит. Это поднимался второй молодой человек; такого худющего и длинного она в жизни не видела. Поднимался он часть за частью, словно змея, разворачивающая кольца. В момент ее появления он сидел, откинувшись, так что виднелась лишь верхняя часть туловища. Теперь же, когда он выпрямился во весь рост, голова его чуть ли не уперлась в потолок. У него было длинное лицо, резко очерченный нос и срезанный подбородок. Он вперился в Джилл через те самые «черепаховые стекляшки», о которых упоминал ее новый знакомец мистер Браун.

— Э… а…? — выговорил он тонким невыразительным голосом.

Мозг у Джилл, как и у многих людей, управлялся двумя диаметрально противоположными силами, точно машина, за рулем которой сменяются два разных водителя: смелый, рисковый парень, пренебрегающий всякими ограничениями скорости, и робкий новичок. До сей минуты руль крутил тот, рисковый. Он мчал ее на головокружительной скорости, чихая на все препятствия и полицейские правила. Теперь же, доставив ее в такую ситуацию, он внезапно передал руль боязливому напарнику. Джилл, минуту назад пылавшая отвагой, внезапно лишилась дара речи, скованная непомерной застенчивостью.

Она сглотнула, сердце у нее запрыгало. Над ней башней нависал долговязый. Черноволосый пианист встряхивал кудрями, точно Банко в «Макбете».

— Я… — начала она.

Тут ей на помощь подоспела женская интуиция. Что-то подсказало ей, что они боятся не меньше ее самой. При этом открытии рисковый смельчак снова перехватил руль, и она хладнокровно преодолела все сложности.

— Я хочу видеть мистера Гобла.

— Мистера Гобла нет. — Долговязый молодой человек нервно теребил бумаги на столе. Джилл произвела на него огромное впечатление.

— Нет? — Выходит, она несправедливо обидела конторского мальчишку.

— И сегодня мы его не ждем. Могу ли я чем-то помочь?

Говорил он ласково. Этому молодому человеку показалось, что он в жизни не встречал такой девушки, как Джилл. Та и вправду была сейчас прехорошенькой — щеки у нее распылались, глаза сверкали. Она задела сокровенную струнку в душе долговязого, и весь мир для него превратился в благоухающий сад, полный прекраснейших цветов и нежной музыки. Отис Пилкингтон частенько влюблялся с первого взгляда, но еще ни разу ему не доводилось влюбляться так безоглядно. Когда Джилл ему улыбнулась, он почувствовал, что перед ним отворились врата небесные. Сколько раз прежде отворялись эти самые врата, вспоминать он не стал, ему было не до подсчетов. Однажды врата обошлись ему в восемь тысяч долларов; в такую сумму встало улаживание конфликта с девушкой, грозившей обратиться в суд. Но в подобные минуты человеку не до таких воспоминаний, они вносят диссонанс. Отис Пилкингтон влюбился с первого взгляда. Вот и все, о чем он думал.

— Присаживайтесь, пожалуйста, мисс…

— Маринер, — подсказала девушка. — Спасибо.

— Мисс Маринер… Разрешите представить вам мистера Роланда Трэвиса.

Субъект за пианино поклонился, и его черные волосы взметнулись и опали, словно морские водоросли на бурных волнах прибоя.

— А я — Пилкингтон. Отис Пилкингтон.

Неловкое молчание, всегда наступающее вслед знакомству, нарушила трель телефонного звонка. Отис, уже передвинувшийся на середину кабинета, протянул нескладную конечность и без труда достал трубку.

— Да? О, пожалуйста, скажите — у меня сейчас совещание. Так Джилл узнала, что люди в театральном мире никогда не разговаривают, они всегда «проводят совещания».

— Передайте миссис Пилгрим, я перезвоню ей попозже. Сейчас никак не могу. Ни на минуту. — И положил трубку. — Секретарша тети Оливии, — театральным шепотом бросил он Трэвису. — Тетя Оливия желает, чтобы я поехал с ней на верховую прогулку. — Он повернулся опять к Джилл. — Извините. Чем могу помочь вам, мисс Маринер?

Самообладание уже полностью вернулось к Джилл. Интервью оборачивалось совсем по-иному, чем она опасалась. Атмосфера была светская, уютная, ей показалось, будто она опять очутилась у себя, на Овингтон-сквер, и угощает чаем Фредди Рука, Ронни Дэверо и других своих друзей лондонского периода. Для полноты иллюзии недоставало чайного столика. Деловитости в разговоре не было. Однако, так как именно дело и было ее целью, она решила, что пора приступить к нему.

— Я пришла насчет работы.

— Работы! — воскликнул мистер Пилкингтон. По-видимому, и он воспринимал разговор как чисто светский.

— В хоре, — пояснила Джилл.

Пилкингтон отшатнулся, будто слово это укусило его.

— В «Розе Америки» нет хора!

— Я думала, это музыкальная комедия. Пилкингтон опять содрогнулся.

— Нет! Это музыкальная фантазия! И хора в ней нет, — с оттенком укоризны добавил он. — А есть ансамбль из двенадцати изысканных девушек.

— Что, конечно же, — рассмеялась Джилл, — звучит гораздо красивее. А как вы считаете, я достаточно изысканна для ансамбля?

— Буду счастлив, если вы присоединитесь к нам, — быстро ответил мистер Пилкингтон.

Но длинноволосый композитор смотрел с сомнением. Резко взяв дискантовую ноту, он крутанулся на табурете.

— С твоего позволения, Отис, позволь тебе напомнить, у нас уже есть двенадцать девушек.

— Значит, будет тринадцать! — твердо заявил Отис.

— Это несчастливое число!

— Мне все равно. Мы должны взять мисс Маринер. Ты же сам видишь — она именно того типа, что нам требуется.

Спорил он с огромным энтузиазмом. С того самого дня, как начался набор актеров, он тоскливо вспоминал вечер, когда состоялась премьера «Розы Америки» в доме его тети прошлым летом в Ньюпорте[40] Ньюпорт — фешенебельный морской курорт в штате Род-Айленд (точнее назвать его «приокеанским», поскольку он расположен на берегу бухты Атлантического океана, носящей индейское название Наррагансет). со звездными любимцами светского общества и ансамблем, целиком набранным из дебютанток и неопытных матрон. Такую труппу он жаждал собрать и для профессиональной постановки, но до сегодняшнего дня его преследовали сплошные разочарования. Джилл показалась ему единственной девушкой в театральном Нью-Йорке, отвечавшей желаемому стандарту.

— Спасибо вам огромное, — сказала Джилл.

Повисла новая пауза. В атмосферу опять вползла светская нотка. Джилл ощутила желание хозяйки не дать угаснуть оживленной беседе.

— Я слышала, что эта комедия в стиле Гилберта и Салливана.

Мистер Пилкингтон обдумал замечание.

— Признаю, когда я писал пьесу, идеалом для меня был Гилберт. Достигли я успеха…

— Пьеса, — вмешался мистер Трэвис, пробегаясь по клавиатуре, — так же хороша, как любая у Гилберта.

— О, будет тебе, Роли! — скромно запротестовал Отис.

— И даже лучше, — настаивал мистер Трэвис — Во-первых, она современная.

— Да, я старался сделать посовременнее, — пробормотал мистер Пилкингтон.

— И ты избежал ошибки Гилберта — излишней надуманности.

— Верно. Гилберт, действительно, грешил излишней фантазией, — признал Отис— А музыка, — продолжил он, в великодушном порыве отплатить добром за добро, — обладает мелодичностью Салливана, но ей присуща новизна ритма, очень индивидуальная. Музыка вам понравится.

— Судя по вашим словам, — любезно заметила Джилл, — комедия обречена на шумный успех.

— Мы очень на это надеемся, — с чувством заметил мистер Пилкингтон. — Мы считаем, что наступило время, когда публике требуется что-нибудь получше, понеожиданнее. Люди потихоньку устают от безмозглой ерунды и бравурных мелодий, которыми их потчуют людишки вроде Уоллиса Мэйсона и Джорджа Бивэна. Публике хочется блеска… Точно так же было во времена Гилберта и Салливана. Они начали писать, когда музыкальные спектакли опустились до ужасающей легковесности. Театр был отдан на откуп бурлескам самого дурацкого толка. Публика жаждала спектаклей классом повыше. То же самое и сегодня. Но менеджеры не желают этого понимать. «Роза Америки» много месяцев странствовала по Бродвею, стучась в разные двери.

— Ей следовало войти без стука. Вот как я, — заключила Джилл и встала. — Что же, очень любезно с вашей стороны, что взяли меня на работу, хотя и вошла я так бесцеремонно. Но я чувствовала, что нет толку дожидаться на лестничной площадке. Я так рада, что все уладилось. До свидания.

— До свидания, мисс Маринер. — Отис почтительно взял протянутую руку, — Репетиция ансамбля назначена на… когда, Роли?

— На 11 утра послезавтра.

— Я приду. До свидания, и большое вам спасибо. Молчание, воцарившееся в кабинете после ее ухода, нарушил Трэвис:

— Вот это красоточка!

Вздрогнув, Отис очнулся от мечтаний.

— Что ты сказал?

— Да девица эта… Какая красотка!

— Мисс Маринер, — ледяным тоном отчеканил Отис, — самая очаровательная, утонченная, воспитанная и прелестная девушка, если ты это имеешь в виду.

— Ну да! — подтвердил мистер Трэвис— Именно это самое!

2

Джилл вышла на 42-ю стрит, окидывая улицу взглядом победителя. Мало что переменилось в Нью-Йорке с тех пор, как она вошла в театр «Готэм», но город показался ей совсем иным. Час назад она была тут чужой, бесцельно плыла по его быстринам. Теперь она в Нью-Йорке своя, а Нью-Йорк — ее город. Она смело сразилась с ним и отвоевала у него средства к существованию. Теперь она шагала по улице бойко и беспечно. Адрес, который дала ей Нелли, отсылал на восточную сторону Пятой авеню. Джилл отправилась туда по 42-й стрит. Какая веселая и оживленная улица! Она и не бывала на таких прежде. Музыкой звучал для нее перестук поездов метро, когда она пересекала Шестую авеню, и ей нравилась бурлящая вокруг толпа.

Джилл дошагала до угла Пятой авеню, когда полисмен на перекрестке взмахнул жезлом, разрешая машинам двигаться в центр. И мимо нее покатился поток машин, забивавший дорогу, насколько видел глаз. Ехали они двойным рядом — красные лимузины, синие, розовато-лиловые, зеленые. Джилл стояла, пережидая, пока иссякнет их поток, и в это время мимо неё проплыл самый большущий, самый красный лимузин. Огромнейшее авто с полярным медведем у руля, и еще одним с ним рядом. А сзади вольготно раскинулся, устремив благожелательный взор на массивную леди в норковом манто, — дядя Крис!

На секунду он оказался так близко от Джилл, что если б не поднятое стекло, она до него могла бы дотронуться. Но тут медведь за рулем, углядев просвет в потоке транспорта, надавил на акселератор и ловко вильнул в него. И машина, быстро набрав скорость, исчезла.

Джилл испустила глубокий вздох. Жезл взмахнул снова. Она перешла дорогу и зашагала дальше на поиски нужного дома. Пять минут спустя ей пришло в голову, что девушка практичная и сообразительная обязательно бы запомнила номер лимузина.