Онлайн чтение книги Том 12. Лорд Дройтвич и другие
Глава XIV УСПЕХ МИСТЕРА ГОБЛА

1

Весна, чей приход возвестил ветерок, когда Уолли курил на крыше, в полную силу поплыла над Нью-Йорком двумя днями позже, утром. Город проснулся навстречу сине-золотому дню с чувством, что все тяжелое — позади, наступили хорошие времена. В своей квартире на Парк авеню Айзек Гобл, шумно подышав воздухом из окна комнаты для завтрака, вернулся к еде и к «Морнинг Телеграф» с решением заскочить в театр на репетицию. Такое же решение приняли и Джилл с Нелли, закусывающие тушеным черносливом в своей меблирашке. На верху своего небоскреба Уолли, проделав шведские упражнения, к удовольствию разнокалиберных клерков и стенографистов в верхних окнах соседних зданий, почувствовал себя молодым, энергичным и полным оптимизма и отправился в душ, с мыслями о Джилл. О Джилл мечтал и молодой Пилкингтон. Облокотясь долговязым туловищем на подушки, он пил утреннюю чашку чая. В первый раз за несколько дней легкая грусть покинула его, и он блаженно грезил наяву.

Однако блаженство Отиса не объяснялось ни целиком, ни даже отчасти, улучшением погоды. Источником его служила беседа, состоявшаяся между ним и дядей Крисом накануне вечером. Как именно она завязалась, понял Пилкингтон не совсем отчетливо, но каким-то манером, не успел он и опомниться, как уже изливал в сочувственные уши майора Сэлби историю своей любви. Вдохновленный добротой и чуткостью слушателя, он поведал ему все — и о своей любви к Джилл, и о своих надеждах, что однажды на нее ответят, и об осложнении ситуации в силу известных предрассудков миссис Уоддсли Пигрим насчет Девушек, поющих в ансамблях музыкальных комедий. Излияния его майор Сэлби слушал крайне внимательно и, наконец, выдвинул одно из своих блистательных предложений, крайне простое и одновременно премудрое, на какие способен лишь человек с богатым жизненным опытом. По словам майора Сэлби, Джилл давно мечтала блистать в мире кино.

А что, перебил Сам себя майор, думает на этот счет Отис?

Тому идея очень понравилась. В кино мисс Маринер с ее обаянием и внешностью будет неотразима!

— Да, — согласился дядя Крис, — в кино у нее есть будущее. Пилкингтон согласился от всей души. Великое будущее, тут и сомневаться нечего!

— Заметьте, — продолжил дядя Крис, набирая обороты, выпячивая грудь и расставив ноги перед камином, — как упростится все, стань Джилл киноактрисой, да завоюй славу и богатство в этой профессии. Вы идете к своей превосходнейшей тетушке и объявляете, что помолвлены с Джилл Маринер, Наступает мгновенная пауза. «Неужели с той самой Джилл Маринер?» — лепечет тетя. «Да, со знаменитой мисс Маринер!» — отвечаете вы. Ну, спрашиваю я, мальчик мой, можете себе представить, чтобы она выдвинула хоть какие-то возражений? Абсурд! Нет-нет, я в этом проекте не вижу ни легчайшего изъяна, — Тут дядя Крис, как и миссис Пигрим в его рассказе, выдержал мгновенную паузу, — Но, конечно, необходимы кое-какие предварительные действия…

— Предварительные?

Голос дяди Криса зазвучал сладчайшей музыкой. Сам он рассиялся улыбками,

— Ну, как же, мой мальчик! Сами подумайте! Такие вещи без денег не делаются. Я ни за что не позволю, чтобы мой племянница теряла время и энергию в рядовых этой профессии, томись многолетним ожиданием, карауль шанс, который может никогда и не выпасть. В верхних рядах мест полно, там-то и следует начинать карьеру. Если Джилл пойдет в киноактрисы, то непременно потребуется создать специальную фирму по ее раскрутке. Из нее необходимо сделать сенсацию, звезду с самого начала, А вот захотите ли вы, — дядя Крис стал разглаживать складку на брючине, — внести долю в такую фирму…

— О-о…

— …это уж, — дядя Крис Не заметил возгласа, — решать не мне. Возможно, на твой кошелек есть и другие притязания. Возможно, этот музыкальный спектакль забрал всю наличность, которую вы и рады бы вложить куда-нибудь еще. Возможно, вы посчитаете затею слишком рискованной, Возможно., да существуют сотни причин, почему вы, может быть, не пожелаете присоединиться к нам. Но я знаю с десяток бизнесменов — а пройдусь по Уолл-стрит и наберу еще хоть двадцать, — которые с радостью авансируют необходимый капитал. Могу заверить, что лично й, не колеблясь ни секунды, рискну — если это вообще можно назвать риском — всей свободной наличностью, которая Лежит мертвым грузом у моего банкира.

И, позвякав свободной наличностью, что лежала мертвым грузом в кармане его брюк — на общую сумму в 15 центов, — он приостановился, чтобы смахнуть пушинку с рукава, предоставляя возможность Пилкингтону Вставить и свое слово.

— А сколько вам нужно? — поинтересовался тот.

— Н-да, — задумчиво протянул дядя Крис, — определить точно несколько затруднительно. Чтобы назвать точные цифры, я должен повнимательнее вникнуть в вопрос. Но давайте прикинем наугад — вы вкладываете в кампанию аванс — хм, сколько же?… сто тысяч? пятьдесят? Нет, для начала поскромнее, Пека что, пожалуй, хватит и десяти. Позже вы всегда сможете прикупить еще акций, Я и сам начну тысяч с десяти, не больше,

— Ну, десять-то тысяч я свободно могу вложить.

— Вот и распрекрасно! Мы уже продвигаемся. Мы продвигаемся! Чудесно! Я отправлюсь к своим друзьям на Уоллстрит, изложу им свой план, и Добавлю: «Десять тысяч уже есть! А каков ваш взнос?» Это ставит наш проект на деловую основу, знаете ли, Ну, а там уж по-настоящему приступим к работе, Но только, мой мальчик, решение вы принимаете сами. Судите самостоятельно. Я и в мыслях не хочу уговаривать на такой шаг, Если чувствуете какие-то сомнения, взвесьте все хорошенько. Переспите с этим, как говорится. Но что бы вы ни решили, Джилл про это — ни словечка. Сами понимаете, жестоко возбуждать у нее надежды, пока мы сами не уверены, что сумеем их осуществить. И, конечно же, ни намека миссис Пигрим.

— Да-да.

— Ну так, значит, и договорились, мой мальчик, — дружелюбно заключил дядя Крис. — Оставляю вас все обдумывать. Действуйте, как посчитаете нужным. Как, кстати, ваша бессонница? «Нервино» пробовали? Превосходнейшее средство! С ним ничто не сравнится! Лично со мной оно сотворило чудеса! Ну, доброй ночи! Доброй ночи!

С той минуты Отис так и эдак крутил в мозгу проект, с перерывом на сон. Чем больше он думал, тем привлекательнее представлялся ему замысел. При мысли о десяти тысячах долларов он чуть кривился, потому что происходил из расчетливой семьи и воспитан был в привычках экономии, но ведь в конце концов, утешал он себя, деньги эти — всего лишь заем. Как только их компания встанет на ноги, они вернутся стократ. И нет сомнений, что это придаст совершенно другой оборот его ухаживаниям за Джилл в глазах тети Оливии. Вон его кузен, молодой Брустер Филмор, женился на кинозвезде всего два года назад, и никто и словечка не проронил. Брустера часто видели с его невестой под крышей миссис Пигрим. Против высших слоев богемы предубеждений тетя не таила. Даже напротив. Ей нравилось общество знаменитостей, чьи имена часто мелькали в газетах.

Короче, Отису показалось, что любовь проторила себе дорожку. Он с наслаждением отхлебнул чай, а когда слуга-японец принес тосты, подгоревшие с одной стороны, выбранил его мягко и ласково, что, надо надеяться, тронуло восточное сердце и вдохновило его со всем усердием служить лучшему из хозяев.

В половине одиннадцатого Отис, сбросив халат, принялся одеваться для поездки в театр. Всю труппу собирали на репетицию к 11.00. Одевался он в настроении самом солнечном, таком же, как день за окном.

А денек к половине одиннадцатого стал ярким, светлым, какими только и бывают деньки в стране, где весна приходит рано, солнечная и теплая с самого начала. Над счастливым городом сияло синее небо. Суетливо шагали по улицам его жители, радуясь прекрасной погоде. Всюду царили веселье и бодрость, только не на сцене театра «Готэм», где Джонсон Миллер созвал раннюю репетицию, предваряющую генеральную, чтобы подчистить последние огрехи в номере «Я и мое се-ер-дце», который при поддержке мужского хора исполняла в первом акте героиня.

Мрачность на сцене «Готэма» царила и в буквальном смысле — сцена была широкой и глубокой, а освещалась одной-единственной лампочкой, и в фигуральном — номер шел хуже обычного. Миллер, человек по природе крайне эмоциональный и вспыльчивый, впал просто в бешенство из-за неумех из мужского хора. Приблизительно в ту минуту, когда Отис сбросил свой цветастый халат и потянулся за брюками (пестренькими, шерстяными, с красной саржевой ниткой), Миллер расхаживал по мостику между оркестровой ямой и первым рядом партера, размахивая одной рукой, терзая седые кудри — другой, и голос у него звенел взбешенным криком.

— Джентльмены, вы все идиоты! — громко жаловался мистер Миллер. — У вас было целых три недели, чтобы задолбить эти па своими тупыми мозгами, а вы ни одного не делаете правильно! Разбежались по всей сцене! Стоит вам повернуться, как вы налетаете друг на друга! Ну точно увальни из Пенсильвании! Что с вами творится? Вы не выполняете движений, которые я вам показывал! Вытанцовываете черт-те что собственного изобретения! И препаршиво! Не сомневаюсь, вы уверены, будто умеете придумать па поизящнее моих, но мистер Гобл нанял в хореографы меня, так что, уж будьте добры, делайте так, как я вам показывал. Не пытайтесь изобретать свое, у вас ума не хватит. Хотя я вас не виню, просто няньки уронили вас в младенчестве. Но это все-таки мешает придумывать красивые па.

Из семи джентльменов, членов мужского ансамбля, шестеро смотрели оскорбленно, с видом добродетельных людей, терпящих напраслину, и, судя по всему, молча взывая к небесам, чтобы те рассудили их по справедливости с мистером Миллером. Седьмой же, длинноногий молодой человек в безупречно сшитом костюме английского покроя, смущенно мялся. Наконец он шагнул к рампе и покаянно заговорил, испытывая угрызения совести:

— Послушайте!..

Мистер Миллер, эта жертва глухоты, жалобного блеяния не расслышал. Резко развернувшись, он возбужденно зашагал по центральному проходу в глубь театра. Его каучуковое тело двигалось конвульсивными рывками. Только развернувшись и отправясь в обратный путь, он разглядел оратора и приготовилея внести свою лепту в беседу,

— Что? — заорал он. — Не слышу!

— Я говорю, это, знаете ли, я виноват,

— Что?

— Только я, так сказать, знаете ли…

— Что? Да говорите вы громче! Что такое?

Мистер Зальцбург, сидевший за пианино и рассеянно наигрывавший мелодию из непоставленной музыкальной комедии, очнулся, поняв, что требуются услуги переводчика. Услужливо встав с табурета, он тихонько, по-крабьи, двинулся к краю ложи у сцены, обнял мистера Миллера за плечи, приложил губы к его левому уху и, набрав побольше воздуха, крикнул:

— Он говорит, это его вин а-а-а!

Мистер Миллер одобрил кивком эти достойные чувства,

— Да я и сам вижу, — заметил он. — Все они даром хлеб едят! Мистер Зальцбург терпеливо вдохнул новую порцию воздуха,

— Этот молодой человек сказал, только он виновен, что танец сбился!

— Скажите ему, в ансамбль я вступил сегодня утром, — подсказал мистеру Зальцбургу молодой человек.

— В ансамбль он вступил сегодня утро-о-ом! Но-во-бра-нец!

Это привело мистера Миллера в полнейшее недоумение.

— Кто, он — голодранец? Ну, знаете!

Побагровев от натуги, мистер Зальцбург сделал последнюю попытку.

— Новичок он! Но-ви-чок! — проорал он, тщательно выговаривая это слово, — Па еще не знает. Сегодня — его первый день. Вот он и не знает па. Потанцует подольше и выучит. — А сейчас пока что не знает!

— Он вам говорит, — любезно подоспел на подмогу молодой человек, — что я не знаю па.

— Да! Не знает па! — взревел мистер Зальцбург.

— Я и сам вижу, ни черта он не знает. Почему? У него было достаточно времени все выучить!

— Он — не-о-фит!

— Такая фамилия?

— Да нет! Он — новичок!

— Ах, новичок?

— Ну да! Я и говорю, новичок.

— Да откуда, дьявол все раздери, вдруг свалился новичок?! — возопил мистер Миллер, до которого внезапно дошел смысл объяснений, вызвав новый приступ бешенства. — Почему же он с остальными не начал? Как я могу ставить танцы, если на меня каждый день невесть откуда сваливаются новички? Кто его взял?

— Кто вас нанял? — повернулся мистер Зальцбург к преступнику.

— Мистер Пилкингтон.

— Мистер Пилкингтон! — прокричал мистер Зальцбург.

— Когда?

— Когда? — повернулся к новичку мистер Зальцбург.

— Вчера вечером.

— Вчера, говорит, вечером.

В немом отчаянии мистер Миллер вскинул руки и, развернувшись, стрелой понесся по проходу, а потом, снова развернувшись, примчался обратно.

— Ну как тут можно работать! — надрывался он. — У меня связаны руки! Мне чинят помехи! Чинят преграды! Через две недели — премьерный показ, а мне каждый день подсовывают новичков, которые губят все! Сейчас же иду к мистеру Гоблу, пусть разрывает со мной контракт. Я… Ну, давайте же! Давайте! Давайте! — внезапно перебил он сам себя. — Чего мы тратим время попусту?

Молодой человек потрусил обратно к остальным джентльменам, нервозно оттягивая пальцем воротничок. К такому он не привык. Ни разу за все свои многочисленные участия в любительских спектаклях он не сталкивался ни с чем подобным! В паузе, выпавшей между первым куплетом и припевом, который пела героиня «Розы», он улучил минутку и поинтересовался у танцора сбоку:

— Слушайте, он всегда такой?

— Кто? Джонни?

— Тот чудила с волосами, поседевшими за одну ночь. Крикун на линии горизонта. Часто он так заводится?

Танцор терпеливо улыбнулся.

— Это еще ерунда! Погодите, увидите, как он по-настоящему злится! А это был так, ласковый шепот!

— Боже мой! — охнул новичок, вперясь взором в безотрадное будущее.

Героиня дошла до конца припева, и джентльмены ансамбля, стоявшие, замерев, в глубине сцены, начали легкими проворными прыжками подступать двойным рядом к ней. Новичок, не спуская глаз с соседа, старался прыгать так же легко. Хлопок в ладоши из темного зала — в самый неподходящий момент — указал, что ему это не удалось. Мистер Миллер виднелся не очень четко, но было ясно, что всей пятерней он вцепился в шевелюру.

— Освободите сцену! — рявкнул он. — Вы — нет! — закричал он, когда несчастный новичок пустился было вслед за остальными. — Вы — останьтесь!

— Я?

— Да-да, вы! Придется вас одного поучить, или мы никогда с места не сдвинемся! Уйдите в глубь сцены. Музыка, сначала! Мистер Зальцбург! Ну, а теперь на начале припева, пошел! Грациознее! Грациознее!

Раскрасневшийся молодой человек, полный рвения, двинулся, насколько мог грациозно, к рампе. В это самое время за кулисы вошли Джилл с Нелли — с приближением 11-ти помещение заполнялось — и его увидели.

— Кто это? — спросила Нелли.

— Новичок, — ответил один из джентльменов. — Сегодня утром появился.

— Как он похож на мистера Рука! — обернулась к Джилл Нелли.

— Да это и есть мистер Рук! — отозвалась та.

— Не может быть!

— Безусловно, это он!

— Как же он тут очутился?

— Вот об этом-то, — прикусила губку Джилл, — я и намерена его спросить!

2

Шанс для приватного разговора с Фредди представился не сразу. Десять минут он в одиночку скакал по сцене, следуя бранным наставлениям мистера Миллера, потом еще десять репетировали номер героини с остальными членами ансамбля. Когда наконец рык в глубине зала возвестил о приходе мистера Гобла, одновременно указывая, что он желает, чтобы сцену очистили и началась основная репетиция,

Фредди сумел одарить Джилл бледной улыбкой узнавания и слабым «Эге-гей!» Девушкам тотчас же пришлось идти на сцену и занять места для вступительного хора. И только когда хор прогнали четыре раза и сцену освободили для двух главных героев, Джилл улучила минутку утянуть последнего из Руков в темный уголок и подвергнуть допросу:

— Фредди, как ты тут оказался?

Фредди отер взмокший лоб. Работа Джонсона Миллера с вступительным хором всегда была напряженной. В данном случае ансамбль изображал гостей на домашней вечеринке, и мистеру Миллеру казалось, что все они поголовно страдают пляской святого Витта. Фредди будто бы избили, он едва волочил ноги, но, как он понял, худшее еще ждало его.

— Э? — слабым голосом откликнулся он.

— Как ты тут оказался?

— А-а! Ага, да! Удивилась, наверное, что я в Нью-Йорке?

— Что ты в Нью-Йорке, я не удивилась. Я знала, что ты приехал. Но очень удивилась, увидев тебя на сцене. Да еще под крики мистера Миллера.

— Слушай-ка, — голосом, полным священного ужаса, спросил Фредди, — он у вас малость чокнутый, а? Напоминает мне мидян[45] Мидяне — ханаанское племя, сражавшееся с израильтянами. Гимн, где они «рыщут», Вудхауз упоминает очень часто. из гимна. Ну, этих, которые рыщут. Пари держу, он уже канавку в ковре протоптал. Прямо тигрица в зоопарке, когда ждет кормежки. Не удивлюсь, если он, того гляди, мне ноги оттяпает!

Джилл взяла его за руку и встряхнула.

—  Прекрати тараторить. Объясни, как ты очутился в театре.

— О, все получилось очень просто. У меня было рекомендательное письмо к такому, знаешь, Пилкингтону. Он финансирует это шоу. Мы с ним очень сдружились за последние дни. Вот я и попросил у него разрешения присоединиться к вашей веселой компании. Говорю, деньги мне никакие не нужны, а что я тут наиграю, на шоу не отразится. Он и согласился. «Ладно, — говорит, — о-го-ro!» Ну, что-то такое, в общем. И вот он я!..

— Зачем? Не ради же развлечения!

— Ничего себе развлечение! — Мука исказила лицо Фредди. — Как-то меня не развлекает этот ваш Миллер. Что-то я боюсь, он сделал целью своей жизни придирки ко мне. Нет, пришел я в театр, конечно, не для развлечений. Позавчера я говорил с Уолли Мэйсоном, и он вроде бы считает, что петь в хоре — не самое для тебя подходящее занятие. И вот я, обдумав все, решил — а надо бы вступить в вашу труппу. Тогда я всегда буду у тебя под рукой, на всякий пожарный случай. Да, не такой уж я силач, но все же, если что, могу сгодиться. Приглядывать за тобой, то-се… ну, сама понимаешь!

— Фредди, какой ты милый! — Джилл была тронута.

— Подумал, знаешь ли, что и Дэреку от этого немножко на душе полегчает.

Джилл застыла.

— Я не желаю говорить о Дэреке!

— О, я понимаю твои чувства. Тебе довольно погано, а? Но если б ты его видела…

— Я не желаю о нем говорить!

— Он, знаешь ли, очень страдает. Горько сожалеет, то-се… Хочет, чтобы ты к нему вернулась.

— Ясно! И послал тебя за мной?

— В общем, да.

— Безобразие! А ты зачем согласился? В наши дни можно куда угодно послать мальчишку-рассыльного. Дэрек мог бы сообразить.

Фредди неуверенно взглянул на нее.

— Ты это шутишь, верно? То есть, я хочу сказать, тебе вряд ли понравилось бы…

— Что он послал тебя, мне нравится не больше.

— А, да ведь я все равно хотел прошвырнуться в Америку. Давно мечтал повидать эту страну.

Джилл мрачно перевела взгляд на темную сцену. Личико у нее застыло, глаза смотрели безрадостно.

— Ну как же ты не понимаешь? А ведь мы так давно знакомы. Я все-таки надеялась, ты уже сумел разглядеть, что у меня есть гордость. Если Дэрек хочет помириться, ему надо самому приехать и разыскать меня.

— Вот чудно! То же самое сказал и Мэйсон. Вы оба просто не понимаете, как сейчас занят Дэрек!

— Да?

Что-то в ее лице подсказало Фредди, что ляпнул он невпопад, но все-таки он, запинаясь, продолжил:

— Да, очень занят. У него ведь выборы на носу. Он из столицы и шагу сделать не смеет.

— Ну, разумеется! Нельзя же, чтобы он хоть как-то повредил своей карьере!

— Абсолютно! Я знал, что ты поймешь! — Фредди был покорен ее разумностью. А сколько чепухи болтают о слабом женском уме! — Так что, все улажено?

— То есть как?

— Ну, мы отплываем домой при первой же возможности. Бедняга Дэрек будет так счастлив!

Джилл резко, негармонично расхохоталась.

— Бедняга Дэрек! — эхом повторила она. — Значит, это с ним дурно обошлись, так выходит?

— Ну, не то чтобы… — неуверенно протянул Фредди. — Конечно, если смотреть в корень, то в общем-то это его вина… Более или менее. А, что?

— Более или менее?

— Ну, то есть, я хочу сказать…

— Более или менее!

Фредди беспокойно вгляделся в нее, уже не настолько уверенный в ее разумности. Что-то не понравилось ему в выражении ее глаз, да и тон у нее какой-то странный. Особой проницательностью он не отличался, но все-таки даже в его мозговые центры начали закрадываться подозрения: а, пожалуй, не так уж все прекрасно и складывается. «Дай-ка сообразить, — обратился Фредди к своей бессмертной душе. — Кажется, меня отшивают!» И на какое-то время наступило молчание.

Сложности жизни начали тяготить последнего из Руков. Жизнь, думал он, похожа на игру в сквош: попасть по мячу, казалось бы, проще простого, пока не попытаешься, а тогда мяч все увертывается из-под руки, и ты его никак не можешь стукнуть. Да, эта самая жизнь, брезжило в мозгу у Фредди, способна на ловкие скачки. Когда он брался за поручение, у него и сомнений не возникало, что единственной сложностью будут розыски Джилл. Как только он ее разыщет, она с восторгом примет добрые вести и весело помчится с ним домой, в Англию, на первом же пароходе. Теперь же выясняется, что настроен он был чересчур оптимистично. Но при всем своем оптимизме сейчас ему приходилось признать, что его радужные надежды лопнули, как мыльный пузырь. Коту ясно.

И Фредди решил взяться за дело с другого бока:

— Э, послушай-ка!

— Да?

— Ты ведь любишь старину Дэрека, верно? Я хочу сказать… ой, ну ты сама понимаешь, что я хочу сказать. В общем, ты любишь его, то-се…

— Я и сама не знаю.

— Не знаешь! Послушай-ка, ну ты что! Должна знать! Подтяни носочки, старушка… то есть, я имею в виду, возьми себя в руки! Или ты любишь его, или нет!

— Вот было бы здорово, — горько улыбнулась Джилл, — будь все так просто и незамысловато! Ты разве никогда не слышал, что любовь и ненависть разделяет линия толщиной с нитку? Поэты часто про это пишут.

— Да ну, поэты! — И Фредди одним взмахом руки отмел всех гениев разом. Его, конечно, заставляли в школе читать Шекспира и всяких этих, но поэзия оставила его равнодушным, и, повзрослев, он ее забросил. Ему нравился Досс Чайдердосс в «Спортинг Тайме», а все остальное совершенно не трогало.

— Неужели ты не можешь понять, что девушке в моем положении трудно решить, любит она мужчину или презирает?

— Не могу, — покачал головой Фредди. — Это чушь какая-то.

— Тогда какой толк в нашем разговоре! — возмутилась Джилл. — Только боль причиняет.

— Ну, а в Англию… разве ты не вернешься?

— Нет.

— Послушай! Будь умницей! Попробуй!..

Джилл рассмеялась опять, тем же резким смехом, вселявшим во Фредди самые дурные предчувствия. Что-то в его миссии не ладилось. У него зародились опасения, что в каком-то пункте беседы — где точно, определению не поддавалось, — он проявил себя не таким искусным дипломатом, как требовалось.

— Фредди, ты как будто приглашаешь меня на вечеринку! Нет, ничего я не стану пробовать. Тебе еще много предстоит узнать о женщинах!

— Да, женщины — ужасные чудачки, — согласился растерянный посол.

Джилл двинулась к дверям.

— Не уходи! — взмолился Фредди.

— А что? Что толку в дальнейших разговорах? Ты, Фредди, ломал когда-нибудь руку или ногу?

— Да, — ответил заинтригованный Фредди. — На последнем курсе в Оксфорде. Играл в футбол за колледж в дружеском матче, какой-то болван налетел на меня, и я упал на запястье. Но…

— Больно было?

— Еще бы!

— А потом стало заживать, да? Так вот, ты бил по запястью? Крутил его, колол острым или оставил спокойно заживать? Я не желаю больше говорить о Дэреке! Не желаю, и все! У меня вся душа изранена, и я не знаю, поправлюсь я когда-нибудь или нет. Но я хочу хотя бы дать себе шанс. Я работаю изо всех сил и заставляю себя не думать о нем. Я в гипсе, Фредди, как твое запястье, и не хочу, чтобы меня били по больному. Надеюсь, мы будем часто встречаться, пока ты тут, — ты очень милый, но ты даже имени его не упоминай, не проси меня ехать домой. Если станешь избегать этих тем, у нас с тобой опять все будет славно. Ну, а теперь я оставляю тебя бедняжке Нелли. Она уже минут десять маячит, караулит случай поговорить с тобой. Нелли, можешь себе представить, обожает тебя!

— Да ну! — Фредди заметно вздрогнул. — Какая чушь! Джилл ушла, а он все смотрел ей вслед, разинув рот, но тут подошла Нелли — робко, точно богомолец, приближающийся к алтарю.

— Здрасьте, мистер Рук! — сказала Нелли.

— Привет-привет!

Нелли уставилась на него своими большущими глазищами. В голове у Фредди мимолетно промелькнуло: «Какая же она хорошенькая сегодня!» — и впечатление это было вполне верным. Ведь Нелли впервые надела новенький весенний костюмчик, результат многочасовых блужданий по десяткам магазинов, и сознание того, что костюм очень идет ей, освещало ее внутренним светом. Она чувствовала себя счастливой, и счастье оживило яркими красками лицо, поселило мягкий блеск в глазах.

— Как чудесно, что вы здесь!

Фредди ждал неизбежного вопроса, с него начала разговор и Джилл, но его не последовало. Он удивился, но ему стало легче. Долгих объяснений он терпеть не мог, к тому же сильно сомневался, позволительно ли пускаться в подробные объяснения перед Нелли. Причина его приезда была тесно связана с сокровенными делами Джилл. И волна благодарности затопила его, когда он понял, что Нелли то ли нелюбопытна, то ли слишком деликатна, чтобы выказывать любопытство.

От вопроса ее удержала деликатность. Видя Фредди в театре, она сложила два и два и получила ответ — как зачастую бывает со смертными, — неверный. Четырем сумма не равнялась. Ее ввели в заблуждение косвенные улики. Джилл, которую она оставила в Англии богатой и благополучной, встретилась ей в Нью-Йорке без гроша в кармане, из-за биржевого катаклизма. Но ведь в него же, как ей смутно припоминалось, угодил и Фредди Рук. Правда, говорили, что потери сравнительно невелики. Однако его присутствие в хоре доказывало, что они все-таки и не малы. Никакой иной причины для появления его в театре придумать она не могла, так что приняла эту, и, с присущей ей деликатностью, не притупившейся даже от тяжелой жизни, решила, как только увидела Фредди, не упоминать про его беду.

Сочувствие придало ее поведению материнскую ласковость, и ласковость эта подействовала на Фредди, еще нервничающего после общения с мистером Миллером и растревоженного отношением Джилл к бедняге Дэреку, будто целительный бальзам. Эмоции его бурлили, но одна проступала четко: он был рад Нелли, как никогда никому не радовался. Он и не предполагал, что какая-то девушка может так действовать на него.

Он пустился в бессвязную болтовню о разных пустяках, с каждой минутой все больше убеждаясь, что Нелли совсем другая, чем все остальные девушки. Надо бы почаще встречаться с ней.

— Послушайте-ка, — тут же перебил он сам себя, — когда этот гудеж закончится, ну, то есть после репетиции, как вы насчет того, чтобы перекусить?

— С удовольствием. Обычно я хожу в «Автомат».

— Куда-куда? Никогда про него не слыхал.

— Это на Таймс-сквер. Там дешево.

— Я-то подумывал про «Космополис».

— Ой, это ж такой дорогущий ресторан!

— Ну, как сказать… Не дороже, чем другие, верно? Поведение Нелли стало совсем уж материнским. Наклонившись, она ласково дотронулась до его руки.

— Вам не к чему держать передо мной фасон. Мне все равно, богатый вы или бедный, или какой еще. Конечно, очень жаль, что вы потеряли свои деньги, зато теперь нам гораздо легче стать настоящими приятелями, правда?

— Я… потерял деньги?

— Ну да! Я все поняла. Иначе вы бы не нанялись в театр… Я не хотела касаться этой темы, но раз уж вы про «Космополис» заговорили, пришлось. Вы ведь потеряли деньги тогда же, когда и Джилл? Я сразу догадалась, как только вас увидела. Ну и ладно! Деньги — еще не все!

От изумления Фредди с минуту молчал, а потом уже по доброй воле воздержался от объяснений. Он принял ситуацию и наслаждался ею. Как и у многих богатых и скромных молодых людей, у него всегда где-то в подкорке тлело подозрение, что у любой девушки, которая с ним вежлива, смешанные мотивы, а вернее даже, совсем и не смешанные. Но черт подери, вот девушка, которой он вроде бы нравится, хотя она и считает, что он разорен вчистую!

— Знаете, — чуть заикаясь, выговорил он, ему вдруг стало трудно владеть голосом, — вы такая славная!

Наступило молчание; между ними, во всяком случае. В другом, внешнем мире, позади декораций, под укрытием которых они стояли, все кипело и бурлило. Там как будто разгорелся бурный спор. Из невидимого пространства доносился голос мистера Гобла. Они смутно что-то улавливали, но были слишком поглощены друг другом, чтобы вникать в детали.

— Как вы назвали эту забегаловку? — спросил Фредди.

— «Автомат».

— Ага, вон как! Так пойдем туда, ладно?

— Еда там очень хорошая. Идешь и сам берешь все из машины, то есть из автомата.

— Мой любимый вид спорта! — с энтузиазмом воскликнул Фредди. — Эй, а что там такое происходит? На перекрестке творится что-то не то!

Помреж звал резким и возбужденным голосом, нервозностью кипела каждая буква:

— Все джентльмены хора на сцену! Мистер Гобл желает, чтобы все джентльмены хора вышли на сцену!

— Ну что ж, пока! — бросил Фредди. — Пожалуй, мне лучше показаться там.

И он направился к сцене.

3

В атмосфере репетиций любого мюзикла всегда таится коварство, разрушающее прекрасные чувства актеров. Разомлев от красоты весенней погоды, Гобл ехал в театр нынешним утром в превосходнейшем настроении и твердо намеревался пребывать в нем весь день. Но пять минут репетиций привели его в обычное состояние. К десяти минутам двенадцатого он уже нервно жевал сигару и гневно пялился на сцену, от умиротворенности не осталось и следа. Когда в четверть двенадцатого появился Уолли Мэйсон и опустился в кресло рядом с ним, менеджер встретил его ворчанием и даже не угостил сигарой. А уж когда нью-йоркский менеджер допускает такое упущение, это верный признак, что он не в духе.

Но можно найти извинение и для Гобла. «Роза Америки» лишила бы самообладания и человека куда более добродушного. Гобла жутко раздражало то, что Отис Пилкингтон именовал «тонким юмором». Взрос он на более вульгарном юморе музыкальных комедий, где о сюжете напрочь забывают после первого же вступительного хора, и остаток спектакля заполняется девушками, появляющимися в самых разнообразных экзотических нарядах, а хорошие мастера водевиля поставляют забавные репризы, добиваясь смеха у публики. Мюзикл для Гобла был спектаклем, включающим дрессированных тюленей, акробатов и две-три группы искусных чечеточников, а главное, чтобы на сцене все — от дерева до абажура — могло превратиться в хористку. Строго выстроенный сюжет «Розы» действовал ему на нервы. Сюжеты он вообще ненавидел, а в «Розе Америки» только он и был.

Зачем же тогда мистер Гобл, такой земной и простецкий, связался с постановкой интеллектуальной пьесы? Да все оттого, что подобно другим нью-йоркским менеджерам иногда думал: «А ведь, пожалуй, созрело время для возрождения комической оперы!» Порой за обедом в своем излюбленном углу «Космополиса» он, перегнувшись через стол, убеждал другого менеджера поверить ему на слово — время для оперы созрело! Или давал более осторожный прогноз — вот-вот созреет. А второй менеджер кивал головой, задумчиво оглаживая три подбородка, и соглашался — да, верно, время для возрождения комической оперы, оно вот-вот созреет, как райское яблочко. Потом оба набивали желудки вкусной едой и, закурив огромные сигары, погружались в задумчивость.

У большинства менеджеров приступы эти — их можно сравнить с накатами угрызений совести — так же быстро и пропадают, и они, вполне довольные, возвращаются к вульгарным мюзиклам. Однако Пилкингтон, случайно возникший с рукописью «Розы» и наличными на ее постановку, угодил как раз в разгар приступа у мистера Гобла, и контракт был заключен, не успел этот приступ миновать. Теперь мистер Гобл горько сожалел о своем опрометчивом поступке.

— Послушай-ка, — сказал он Уолли, не спуская глаз со сцены, цедя слова уголком рта, — придется тебе повозиться с этим шоу после гастрольной обкатки. Условия обговорим позже. Просто необходимо довести его до кондиции, любой ценой. Уловил?

— Считаешь, надо доработать? — переспросил Мейсон.

Мистер Гобл грозно посверкивал глазом на ничего не подозревающих актеров, репетировавших особенно занудный кусок диалога.

— Доработать, ха! Тут все не так! Чушь какая-то. Придется тебе переписывать с начала до конца!

— М-да… У меня уже имеются кое-какие идейки. Я ведь видел эту штуку прошлым летом, любители ставили. Если желаешь, управлюсь быстро. Но согласится ли автор?

Мистер Гобл наконец отвел пылавший гневом взор от сцены и вперил его в Уолли.

— Послушай-ка! Он на все согласится, что я скажу. Я тут отдаю приказы! Я — Большой Босс!

И, как бы в подтверждение своих слов, он оглушительно рявкнул. Эффект это произвело магический. Старательные актеры замерли, как подстреленные в лет. Помреж ретиво наклонился над рампой, прикрывая глаза суфлерским экземпляром пьесы.

— Прогоните еще раз! — заорал мистер Гобл. — Да, то место, где жизнь как арбуз. Это же бред какой-то! — Он загнал сигару в угол рта и рьяно вслушался. Хлопнул в ладоши. Действие снова замерло. — Выбрасываем! — лаконично подвел он итог.

— Выбросить этот диалог, мистер Гобл? — подобострастно уточнил помреж.

— Да. Выбросьте весь. Полная галиматья.

Вскочив с заднего кресла, по проходу замелькал Отис Пилкингтон, раненый в самое сердце.

— Мистер Гобл! Мистер Гобл!

— Ну, что еще?

— Это же остроумнейшая сентенция во всей пьесе!

— Сен — что?

— Сентенция. Лучшая в пьесе.

— Публика, — мистер Гобл сбил пепел с сигары, — никаких сентенций не желает. Публика их не любит. Я в шоу-бизнесе пятнадцать лет, и я вам это говорю! От сентенций ей худо. Ладно, поехали.

Мистер Пилкингтон взволнованно трепетал. Это было его первое столкновение с Гоблом в качестве режиссера. Обычно на ранних стадиях тот предоставлял репетировать субъекту, который для того и существовал, чтобы «размять» материал. После этого Гобл являлся лично и перекраивал большую часть его работы — выбрасывал какие-то куски, учил актеров, как произносить реплики, в общем, развлекался от всей души. Ставить спектакли он очень любил, мало того, он считал, что у него огромный талант, и уговаривать его было бесполезно, даже и пытаться не стоило. Несогласных он убивал презрительным взглядом восточного деспота.

Ничего этого Пилкингтон пока еще не знал.

— Однако, мистер Гобл!.. Властелин раздраженно обернулся.

— Ну, что еще? Что еще? Не видите, я занят?

— Но эта сентенция…

— Выброшена!

— Но…

— Вы-бро-ше-на!

— Да ведь, — чуть ли не плача запротестовал мистер Пил-кигтон, — и у меня есть голос…

— Разумеется, голос есть, — согласился мистер Гобл, — вот и пользуйтесь где угодно, только не в моем театре. Сколько угодно пользуйтесь! Ступайте за угол и поговорите сами с собой. Спойте что-нибудь в ванной! Но не являйтесь с этим своим голосом сюда, тут только я говорю! Этот тип меня просто утомляет! — пожаловался он Уолли, когда Пилкингтон удалился с видом огорченного питона. — Ни черта не смыслит в шоу-бизнесе и вечно суется с какими-то дурацкими предложениями. Должен радоваться, что его первую пьесу ставят, а не учить меня режиссуре. — Он властно хлопнул в ладоши. Помреж наклонился над рампой. — Что сказал вон тот? Да, этот, лорд Финчли. А ну-ка, еще раз! Джентльмен, игравший роль лорда Финчли, английский характерный актер, имевший успех в Лондоне, раздосадованно вскинул брови. Как и Пилкингтон, он никогда еще не сталкивался с Гоблом-режиссером, и, привыкнув к обходительным манерам своей родной страны, столкновение это находил весьма тягостным. Особенно его огорчило, что выбросили фразу об арбузе, это была единственная стоящая реплика. Любая реплика, которую выкидывают из роли, становится единственной

— Слова про Омара Хайяма? — подавляя раздражение, осведомился он.

— Вот-вот! Так мне и показалось… Это неправильно! Говорить надо «Омар Хайямский»

— По-моему, стоит уточнить. Хайям —… э… общепринятая версия, — возразил исполнитель роли лорда Финчли, шепотом добавив: «Ну и осел!»

— Сказано, Омар Хайямский! — рявкнул Гобл. — Кто, по-вашему, главный в этом шоу?

— Ну, как желаете.

Гобл повернулся к Уолли.

— Актеришки эти… — начал он, но тут у его локтя снова появился Пилкингтон.

— Мистер Гобл! Мистер Гобл!

— Ну, что теперь!

— Омар Хайям персидский поэт. Это его фамилия, Хайям.

— А я вот слышу не так! — упрямо возразил мистер Гобл. — А ты? — повернулся он к Уолли. — Я считаю, он родился в Хайяме,

— Возможно, ты и прав, — откликнулся Уолли. — Тогда ошибаются все остальные, и уже много лет. Обычно считается, что этого джентльмена называют Омар Хайям. Так сказать, О. Хайям. Родился в 1050 году н. э., учился в Багдадском университете. Представлял Персию на Олимпийских играх 1072 года, стал чемпионом в прыжках сидя и в гонках с яйцом на ложке. В Багдаде Хайямы были хорошо известны, и поднялся большой шум, когда юный Омар, любимый сынок миссис Хайям, стал пить и кропать стишки. Предполагалось, что он войдет в дело своего папы.

На Гобла эта речь произвела впечатление. Он уважал мнение Уолли, потому что Уолли написал «Вслед за девушкой», а каким сногсшибательным успехом пользуется эта комедия! И он снова остановил репетицию.

— Значит, повторите про Хайяма, — перебил он лорда Финчли на середине фразы.

Актер прошипел от всей души хорошее английское ругательство. Вчера он засиделся допоздна, а потому, несмотря на прекрасную погоду, тоже был не в настроении.

— Вот у Омара Хайяма…

— Выбросьте этого Омара! — распорядился мистер Гобл. — Монолог и без того затянут.

И, виртуозно расправившись с щекотливым пунктом, откинулся в кресле, откусив кончик новой сигары.

После этого репетиция несколько минут катилась гладко. Если Гобл и не получал особого удовольствия от пьесы, то критическими замечаниями делился только с Уолли. Ему он время от времени поверял, какие мучения доставляет «Роза Америки».

— И как я вообще согласился ставить такое барахло, прямо в толк не возьму! — ворчал мистер Гобл.

— Возможно, ты разглядел хорошую идею, — предположил Уолли. — И знаешь, она есть. Если ее обработать, пьеса может иметь успех.

— А как бы ты, например, это переделал?

— Да так, знаешь, эдак… — осторожно бросил Уолли. Прошли те молодые годы, когда он, неоперившийся юнец, опрометчиво выбалтывал свои выдумки, а потом обнаруживалось, что их с благодарностью приняли и осуществили, посчитав дружеским подарком. Его симпатии к Гоблу не простирались так далеко, чтобы подарить ему свои замыслы. — Явлюсь в любое время, как только захочешь, чтобы я переделал для тебя шоу. Процента полтора с прибылей мне, думаю, хватит.

Изобразив на лице крайнюю степень изумления и ужаса, Гобл повернулся к нему.

— Полтора процента? За переделку такого вот шоу? Ха! Да тут и делать-то почти нечего! Уже все есть.

— Но ты сам только что сказал — барахло.

— Ну, я просто подразумевал, что вещица не нравится мне лично. А публика скушает за милую душу. Поверь мне, время для возрождения комической оперы почти созрело!

— Ну, эту придется гальванизировать. Без техники не обойтись.

— Этот долговязый болван… ну, Пилкингтон… он же ни за что не потерпит, чтобы я платил тебе полтора процента.

— А мне казалось, ты тут всем распоряжаешься.

— Деньги вложил он.

— Что ж, если он желает вернуть хоть частичку, ему все равно придется кого-то звать. Не хочешь, можешь не нанимать меня. Но я уверен, что сделаю из этой штуки конфетку, фортель-другой, и пожалуйста!

— Что именно? — небрежно полюбопытствовал мистер Гобл.

— Да так… подброшу штришки, остроты всякие… Ну, ты сам знаешь. Вот и все, что требуется.

Сбитый с толку Гобл грыз сигару.

— Думаешь? — наконец произнес он.

— Ну, и еще, может, вдохну кое-где что-нибудь такое… неуловимое… — прибавил Уолли.

Перебросив сигару в другой угол рта, мистер Гобл пошел в новую атаку:

— Ты не раз делал для меня работу. И хорошую!

— Рад, что тебе понравилось.

— Ты добрый малый. Мне нравится, когда ты работаешь со мной. Я вот тут подумывал, а не заказать ли тебе осенью новое шоу. Сюжет потрясный. Французский фарс. Уже два года идет в Париже. Но как же я могу, если тебе прямо весь шар земной в уплату подавай?

— Шар земной никогда не помешает.

— Слушай, если перекроишь этот спектакль за полпроцента, закажу и то, другое.

— Выговаривай слова разборчивее. А то мне послышалось, будто ты произнес «полпроцента». На самом деле, конечно, ты сказал «полтора».

— Если не согласишься на полпроцента, другого шоу не получишь.

— Ну и ладно, — хмыкнул Уолли. — В Нью-Йорке менеджеров хватит. Разве сам не видел? Так и шмыгают по городу. Богатые, предприимчивые… и все меня любят, как сына родного.

— Ну, пусть будет один. Я постараюсь уладить дело с Пилкингтоном.

— Полтора…

— О, черт побери! Ладно, твоя взяла, — угрюмо уступил Гобл. — Какой толк спорить по мелочам? Соломинку, понимаешь, расщеплять!

— Забытый спорт былых времен, «расщепление соломинки». Ладно, нацарапай строчку-другую и подпишись четко, полным именем. Буду хранить бумажку у сердца. А сейчас мне пора бежать. У меня свидание. До скорого. Рад, что все уладилось, все счастливы.

Несколько минут после его ухода мистер Гобл сидел, ссутулясь, и мрачно попыхивал сигарой. От солнечного настроения и следа не осталось. Обитая в узком мирке подхалимов, он злился на то, что Уолли обращается с ним небрежно, а то и высокомерно. Да, жаль, что приходится нанимать для переделки именно его. Казалось бы, зачем? Нью-Йорк кишел либреттистами, которые сделали бы работу не хуже и за половину этой суммы, но, как и большинство менеджеров, мыслил Гобл на уровне овцы. Мюзикл «Вслед за девушкой» имел оглушительный успех, пьесу написал Уолли, значит, никто, кроме него, не перекроит «Розу Америки». Это представлялось мистеру Гоблу неотвратимым, как судьба. Ему только и оставалось мысленно побурчать, что кое у кого — раздутое самомнение. Больше ничего он сделать не мог. Побурчав про самомнение, но не почувствовав себя лучше, мистер Гобл сосредоточился на сцене. Добрая порция действия уже прошла, пока они разговаривали, и теперь в новом эпизоде снова появился злосчастный Финчли. Мистер Гобл воззрился на него. Он ему не нравился, особенно — манерой речи.

Роль была без пения, характерная. На поиски актера Отис отправился в драматический театр и раздобыл Вентворта Хилла, который приехал из Лондона играть в английской комедии, а та только что сошла со сцены. Пьесу газеты разругали, но Вентворта Хилла считали блестящим комедиантом. Сам Хилл придерживался такого же мнения, а потому его раздерганные нервы испытали настоящий шок, когда рык из партера перебил его в середине монолога и скрежещущий голос сообщил, что он все делает неправильно.

— Простите? — с опасным спокойствием осведомился мистер Хилл, шагнув к рампе.

— Все неправильно, — повторил мистер Гобл.

— Вот как? — Вентворт Хилл несколько лет назад проучился два семестра в Оксфорде, пока его не отчислили за исключительную лень. Из знаменитого университета он мало что вынес, за исключением манер, и теперь демонстрировал их перед мистером Гоблом. Ледяная вежливость оказалась последней каплей для взбудораженной души менеджера. — Не будете ли вы тогда любезны, — спросил актер, — объяснить мне, как именно вам видится исполнение этой роли?

Мистер Гобл промаршировал по проходу.

— Говорить надо на публику! — указал он, останавливаясь у оркестровой ямы. — А вы, трам-там-там, все время отворачиваетесь!

— Возможно, я и ошибаюсь, — парировал мистер Хилл, — но я переиграл множество ролей, знаете ли, в довольно солидных театрах, и всегда полагал, что реплики свои актер должен адресовать партнеру, с которым ведет сцену, а не декламировать для галерки. Насколько я понимаю, таков принятый метод.

От этого словечка весь динамит в мистере Гобле взорвался. Чего он терпеть не мог, так это методов. В его представлении режиссура состояла в том, чтобы наставлять актеров, робко приближающихся по его приказу к рампе. Актериш-ки, которые смотрят на задник сцены и говорят затылком к публике, вызывали в нем отвращение.

— Метод! Ну, знаете! Где это вы набрались всяких методов? Тут вам не Ибсен какой-нибудь!

— Но и не разухабистый скетч!

— Не смейте мне так отвечать!

— А вы, будьте любезны, не орите. У вас и так достаточно неприятный голос, незачем его повышать.

Никто не отваживался давать открытый отпор мистеру Гоблу, и на минутку тот лишился дыхания. Однако почти моментально обрел его снова.

— Вы уволены!

— Вот уж нет! — огрызнулся мистер Хилл. — Я ухожу! — И, вынув из кармана роль в зеленой обложке, величественно протянул ее бледному помрежу. Потом из глубины сцены изящно прошествовал к выходу под руководством мистера Миллера.

— Надеюсь, вы сумеете разыскать актера, которому удастся сыграть роль согласно вашим представлениям об актерской игре.

— А то! Непременно! — гаркнул мистер Гобл в удалявшуюся спину. — Да любой хорист ее исполнит! — И махнул помрежу. — Хористов на сцену!

— Все джентльмены из хора, на сцену, пожалуйста! — пронзительно завопил помреж, кидаясь за кулисы, точно поисковая собака. — Мистер Гобл желает, чтобы джентльмены из хора вышли на сцену!

Когда семеро юношей из мужского ансамбля «Розы» смущенно выстроились на сцене перед сверкающим взором мистера Гобла, тот раскаялся в своем задиристом обещании. В душе у него промелькнуло неуютное чувство, что судьба поймала его на блефе и ему не выкрутиться. Стоявшие хористы были все на одно лицо, все похожи, как близнецы, и непохожи ни на что путное. Даже мистер Гобл, горя желанием закрыть глаза на недостатки, не сумел убедить себя, что в их ряду хоть один напоминает английскою лорда.

Но тут, как раз когда им овладела холодная рассудочность, сменившая лихорадочный запал, он вдруг увидел, что Провидение все-таки благоволит к нему. В самом конце линии мялся молодой человек, внешне идеально подходивший на роль лорда Финчли, и даже — опять-таки внешне — куда более приятный, чем изгнанный Хилл. Гобл властно махнул рукой.

— Вы, там, в конце!

— Я? — переспросил молодой человек.

— Ну да, вы. Вы кто такой?

— Рук. Фредерик Рук, знаете ли.

— Англичанин?

— Э? А? А, да, абсолютно.

— Играли роли со словами?

— Роли? А, понимаю! Да, в любительских постановках, знаете ли, то-се…

Слова его прозвучали музыкой для мистера Гобла. Он почувствовал, что его наполеоновский поступок оправдан успехом. Ярость утихла. Будь он способен на сияющую улыбку, мы бы сказали, что он сияюще улыбнулся Фредди.

— Значит, так, с этой минуты вы играете роль лорда Финчли. Зайдите ко мне в офис подписать контракт. Очистить сцену! Мы достаточно времени потратили впустую.

Через пять минут, за кулисами, получая поздравления от Нелли, Фредди выказал властность:

— Сегодня никаких «Автоматов»! А, что? Теперь, когда я звезда, это невозможно. Как только репетиция закончится, отправляемся в «Космополис»! Намечается маленький банкет, а, что? Эгей-хо! Кутим, милая, кутим!