Онлайн чтение книги Том 18. Лорд Долиш и другие
ИЗ ГЛУБИНЫ

Когда Старейшина беседовал с гостем на террасе прямо над девятым газоном, из клуба вышла девушка, буквально сиявшая красотой. Сердечно поздоровавшись, она показала ему браслет и спросила:

— Прелесть, да? Эмброз подарил к дню рождения. Она отошла, а гость вздохнул:

— Всегда одно и то же! — сказал он. — Исключений нет. Ну почему Природа создает таких девушек, если при них непременно есть какой-нибудь Эмброз, или Джим, или Тим, или Фред, или Нед, или Майк, или Спайк, или Персиваль? Хоть в монастырь уходи!

— Вам понравилась моя юная приятельница?

— То, что доктор прописал!

— Странно, что вы так выразились. Доктор не столько прописал ее, сколько получил. Она замужем за нашим здешним врачом Эмброзом Гассетом.

— Какой неравный брак!

— Именно. У него. Ее гандикап — 18, а у него — ноль. Но следует учесть, что она впервые взяла клюшку незадолго до свадьбы. Она играла в теннис.

Как все, боготворящие гольф, он относился к прочим спортсменам не лучше, чем ранние христиане к эбионитам.[45] эбиониты — иудео-христианская секта I века.

— Что ж, — иронически заметил гость, — хорошо, что он помнит ее день рождения.

— Ничего не поделаешь. Это число отпечаталось в его памяти. Быть может, придет время, когда Эмброз забудет выровнять края поля, но день рождения жены ему не забыть, и вот почему…

Обеспечив внимание слушателя (для чего он ткнул его под ребра ручкой клюшки), Старейшина начал свой рассказ.

Эмброз Гассет (сказал он) жил здесь несколько месяцев, когда в его жизнь ворвалась Эванджелина Тьюксбери. Мы все любили его и желали ему счастья. Многие из наших дам спали и видели, как выдадут дочь за приятного молодого человека с честными синими глазами и непревзойденным ударом. Однако он не поддавался. Как многие приятные люди с честными глазами, он был истинным мотыльком.

Но когда Эванджелина приехала к своей тетке, мисс Марте Тьюксбери, он был сражен на месте, да так, что грохот слышали в соседних графствах.

Обычно влюбленные молодые люди приходят на эту террасу или вообще туда, где я сижу в своем любимом кресле, ожидая от меня сочувствия и совета. Сделал это и Эмброз. Очнувшись от легкой дремы, я увидел, что он стоит надо мной, смущенно почесывая подбородок железным наконечником клюшки.

— Я ее люблю — я ее люблю — я ее люблю — я ее люблю, — сказал он без предисловий. — Когда я вижу ее, пульс учащается, давление повышается, а может быть — температура. Перед глазами плавают белые пятна. Словом, я хочу обнять ее и крикнуть: «Мы созданы друг для друга».

— Вы имеете в виду?..

— Разве я не сказал? Эванджелину.

— Какая жалость!

— Почему?

— Дорогой Эмброз, мне тяжко огорчать вас, но она играет в теннис. Я видел собственными глазами, как она скачет по корту, издавая сомнительные крики.

К моему удивлению, он беспечно махнул рукой.

— Она мне говорила.

— И вы ее по-прежнему любите?

— Конечно.

— Эмброз, подумайте немного. Да, игроку в гольф нужна жена. Кто-то должен с терпением и восторгом слушать о его успехах. Но как вы этого добьетесь от теннисистки?

Он пылко вздохнул.

— Дайте мне на ней жениться, а там разберемся. Я ее люблю — я ее люблю — я ее люблю.

Через несколько дней он снова пришел к моему креслу.

— Вы знаете, — спросил он, — что я ее люблю?

— Да-да, конечно. Как дела?

— Неважно. К ней не пробьешься сквозь этих теннисистов.

— Родство душ. Вот кто создан друг для друга. Бросьте вы это, Эмброз, и подыщите безвредную барышню с приличным гандикапом.

— Ни за что! «Созданы»? Ха-ха! Эти жалкие микробы? Я их презираю. Но трудно, трудно. По-моему, самый заядлый — такой глист по имени Дуайт Мессмор. Вы его знаете?

— С виду. Конечно, ее к нему тянет. Он — просто мастер этого пинг-понга для взрослых.

— Претендует на кубок Дэвиса.

— А что это?

— Ну, кубок. Награда.

— У этих недоумков есть кубки? Да-а… Как же вы хотите победить соперника?

— Я прошу ее заняться гольфом. В его чистой атмосфере ей станут смешны всякие Мессморы. Но она и слушать не хочет. Она говорит, что только… неумные люди могут играть в такую игру.

— И эти чудовищные речи не мешают вам ее любить?

— Конечно, нет. Такой любви не помешаешь. Однако положение — сложное, надо что-то делать.

Несколько недель я его не видел, а потом с ужасом узнал, что же он сделал.

Он стал играть в теннис.

Конечно, совесть с трудом допускала, чтобы человек с гандикапом два, стремящимся к нулю, пустил под откос дело своей жизни. Позже, придя в себя, он рассказывал, что борьба была ужасна. Но любовь победила. Если ради Эванджелины надо играть в теннис, что же, он готов и на это.

Расспросы помогли ему узнать, что лучше всего — брать уроки у тренера. Подняв воротник, опустив поля шляпы, он пробрался туда, где творится это темное дело; и не успел моргнуть глазом, как оказался на корте с ракеткой в руке. Точнее, в руках, ибо он привык держать клюшку.

Тогда тренер сделал первое замечание:

— Ракетку держат одной рукой.

Эмброз удивился, но урок — это урок.

— Ну, начинайте, — сказал тренер.

— Еще не махнули флажком.

Тренер посмотрел на него, как на новое приобретение зоопарка.

— У нас нет никаких флажков. Вы что, никогда не играли в теннис? Странно! Во что вы играете?

— В гольф.

— Гольф? Ах, да! Такая беготня по выгону.

— По выгону?

— Ну, по пастбищу. Так-так-так. Теперь слушайте. Начнем с самого начала. Это — ракетка. Это — сетка. Это — мяч…

Под конец урока на корте появился долговязый субъект.

— Вы подумайте, мистер Мессмор, — обратился к нему наставник, — этот джентльмен никогда не играл в теннис.

— Он и сейчас не играет, — ответил тот. — Ха-ха-ха-ха-ха! Эмброз вспыхнул, но только спросил: «Вот как?» — и продолжал свое дело.

Он брал уроки каждый день. Наконец тренер сказал, что он готов к «человеческой игре», но охладил его радость, предложив в партнеры одного знакомого калеку.

Однако Эмброз сыграл не с калекой, а с Эванджелиной Тьюксбери. Невероятно осмелев, он попросил ее — и получил согласие.

К сожалению, Дуайта Мессмора устранить не удалось. Он как раз узнал, что его берут в команду, соревнующуюся за этот кубок, и совсем разошелся. К середине первого сета он сравнил Эмброза с кошкой на раскаленной крыше (в пользу кошки) и не умолкал до конца.

Когда игра кончилась со счетом 6–0, Эмброз спросил Эванджелину, будет ли он когда-нибудь хорошим теннисистом. Она посмотрела на него как-то странно и заговорила о книгах, потом попыталась перейти к пьесам. Эмброз смутно ощутил, что она избегает ответа, и спросил снова.

Она замялась, но задачу взял на себя Дуайт Мессмор.

— Ответить нелегко, — сказал он. — Если под «хорошим» вы подразумеваете «честным», «добрым», или, скажем, «благородным», ничего невозможного здесь нет. Если же вы имеете в виду «искусным», прямо отвечу: «Не будете». Утешьтесь тем, что смотреть на вас — истинное удовольствие. Это я знаю точно, поскольку несколько раз снял ваши занятия и с большим успехом показывал в клубе. Вы просто всех заворожили. Так и просят: «А нельзя посмотреть, как Гассет играет в теннис?»

Сказав это, он увел Эванджелину. Эмброз почувствовал себя так, что, опиши ему что-то подобное больной, он бы прописал холодные компрессы и строгую диету.

Представьте себе его положение. Он был врачом, а врач должен вызывать священный трепет. Вспомнив некоторых пациентов, он заподозрил, что вышеупомянутые сеансы подрывают его авторитет. С особенной опаской припоминал он, как зацепился левой ногой за правый локоть и попятился по площадке, словно подстреленный кролик, причем в конце концов голова его оказалась между ног. Если это было на экране, здесь работать нельзя.

Наутро он проснулся в полной решимости. Надо пойти к Мессмору и забрать фильмы. Позавтракав, он сел в машину и поехал к нужному дому. Сжав губы, он заколотил молотком по двери, и в ту же самую секунду изнутри раздался громкий крик, если не вопль. Дверь открылась. В ней стоял Мессмор.

Профессиональным взором Эмброз заметил, что лицо у него — зеленоватое. К тому же на лбу было мокрое полотенце.

— Заходите, — сказал он тихо, словно дух на спиритическом сеансе. — Как раз собирался за вами послать. Не топайте, не орите. Я при смерти.

Когда он шел в гостиную нетвердой походкой волжского бурлака, несколько гнусавый голос крикнул:

— Пр-ривет!

На столе стояла клетка, в ней находился привлекательный попугай.

— Не знал, что у вас есть птица, — сказал Эмброз.

— Я и сам не знал, — ответил Мессмор. — Привез какой-то тип в пикапе. Говорит, я заказывал. Какой дурак, однако! Могу я заказывать попугаев?

— Ка-ка-о, — заметил попугай, несколько мгновений молчавший.

— Какао? Бр-р-р! — сказал хозяин, опускаясь в кресло.

— Чем вы объясняете это недомогание? — спросил Эмброз.

— Отравился, — быстро ответил хозяин. — Вчера мы отмечали, что я попал в эту команду…

— Вы что-нибудь пили?

— О, нет! Шампанского — так, бутылки две, ликеру — шартрез, знаете, бенедиктин, Кюрасао, creme de menthe, кюммель… ну, и виски, естественно. Практически — безалкогольный стол. Тут все дело в икре. Вы, конечно, знаете, что вместо икры нам продают молоки, в которые подсыпают уголь. Нельзя полночи есть уголь без ущерба для здоровья.

— Да, — сказал Эмброз. — Лучше всего, вы полежите, а я пришлю вам лекарство.

— Ор-решек? — осведомился попугай.

— Не рекомендую, — сказал врач.

Уже подъезжая к коттеджу Тьюксбери, он вспомнил, что забыл фильм. Решив, что сейчас это не срочно, он постучался и узнал, что Эванджелины нет дома.

— Она сама не своя, — сообщила любящая тетя. — Понимаете, никто не вспомнил, что у нее день рождения.

Эмброз покачнулся. Он и сам забыл. Видимо, треволнения с теннисом…

— Особенно она обиделась на мистера Мессмора, — продолжала мисс Марта. — Он обещал ей попугая, она так любит птичек. И что же? Где попугай?

Она собиралась еще что-то сказать, но слушать было некому. Бросив «Прошупрощенья», Эмброз исчез. Его шустрый ум видел выход.

Стук в дверь снова вызвал жалобные вопли, и снова страдалец предстал перед ним, исключительно точно воспроизводя иллюстрацию к учебнику «Чума бубонная»,

— О-ой! — взвыл он. — Вы доктор или дятел? Ну, что это! Тук-тук-тук, кук-кук-кук… Не надо, а?

— Слушайте, — сказал Эмброз, — это очень важно. Вам требуется полный покой, а разве он возможен при попугаях? Я его заберу.

Как это ни странно, зеленоватое лицо стало почти красивым.

— Заберете? Нет, правда? Дай вам Боже! Вы не медик, а бойскаут какой-то! Берите, берите на здоровье. Когда ваши отношения перейдут в прочную дружбу, он откроет вам, чего он хочет от света зари. А то скажет: «Являл ли вам прелестный свет зари», и баста. Тьфу! — Мессмор немного помолчал, борясь с эмоциями. — Вы — ангел. Вы — морская пехота. Что бы для вас сделать? А, знаю! Уничтожу пленки, ну, эти, про теннис. «Являл ли, — говорит, — вам прелестный свет зари?» Ну, что это такое?! Будьте готовы, он и вам скажет. Пойду, посплю. Всего хорошего!

Эмброз побежал к машине, раскачивая клетку на пальце. Огибая последний угол, он увидел Эванджелину. Брови у нее были сдвинуты, губы сжаты, но он надеялся снять эти симптомы.

Поймите и ее. Она привыкла к поклонению своего небольшого двора, и вдруг — ни букетов, ни пакетов. Телефон молчит. С тем же успехом можно праздновать день рождения на необитаемом атолле.

Знай она, что все ее поклонники отравились молоками с углем, она, быть может, поняла бы и простила. Но как поймешь, как простишь, не зная? Она лелеяла мечту о том, что обдерет тупым ножом неверных рыцарей и еще попляшет на останках.

— Доброе утро, мисс Тьюксбери, — сказал Эмброз. — Поздравляю, поздравляю, поздравляю! Тут у меня скромный подарок, простой попугай. Может, пригодится?

Ободренный ее взглядом, он остановил машину, встал на одну ногу и сделал предложение.

Она молчала. Сторонний наблюдатель заметил бы, что она взвешивает pro и contra. С одной стороны, он ей очень нравился. Мало того, он помнил ее день рождения. Казалось бы, что тут скажешь, кроме «Да»?

С другой стороны, можно ли связать судьбу с тем, кто цепляет левой ногой за правый локоть?

И она проговорила:

— Простите… Боюсь, что… В сущности… Ну, вы понимаете.

Эмброз понимал. Лицо у него стало таким, как в пресловутых фильмах.

— Ясно, — сказал он. — Значит, отставка.

— Вы простите…

— Ничего-ничего.

— Вы же понимаете…

— Конечно-конечно.

Молчание прерывал только попугай, интересующийся зарею. Эванджелина терзалась. Как бы смягчить удар? И вдруг ее осенило.

— Кажется, вы хотели поучить меня гольфу?

— Да…

— Может быть, позанимаемся?

— Вы действительно…

— Да-да. Только сбегаю за ракеткой.

— У нас нет ракеток.

— Как же вы перебросите мяч через сетку?

— И сеток нет.

— Какая странная игра!

— Так, — сказал Эмброз, кладя мяч и давая ей клюшку. — Посмотрим, долетит ли он до соседнего графства.

Теннис, вредный для души, все же укрепляет тело. Эмброз говорил мне, что она вложила в удар буквально все, что могла. Единственной ошибкой было то, что пришелся он не по мячу, а дюйма на три сбоку.

Это ее спасло. Она была горда и немедленно бросила бы слишком легкую игру. Именно так, говорил мне с ужасом Эмброз, определила она однажды гольф.

Но она сплоховала, и Эмброз увидел на ее лице ту смесь дерзости и смирения, с которой все и начинается.

— Разрешите, я покажу, — сказал он, пользуясь ситуацией, взял клюшку и пустил мяч по фервею. — Вот, примерно так.

Она глядела на него восхищенно, почтительно, благоговейно.

— Вы прекрасно играете, — вымолвила она.

— Ничего, прилично.

— А меня научите?

— За несколько уроков. Ах, нет, мне же надо отлучиться!

— Надо?

— Конечно. Человеку в моем положении полагается стрелять в горах серых медведей.

Они помолчали. Эванджелина выводила вензеля на дерне носком туфельки.

— Вам их не жалко? — спросила она.

— Что ж, и медведь знает горе.

— Вот что, — сказала она, — вам незачем ехать.

— Тут помогло бы только одно.

— Я это и имею в виду.

Эмброз задрожал от волос до тех особых ботинок, которые носят истинные игроки.

— Неужели?.. — начал он.

— Да-да.

— Вы действительно?..

— Да-да! Понять не могу, почему я так ответила. Оговорилась, должно быть.

Эмброз уронил клюшку и обнял Эванджелину.

— Мы созданы друг для друга, — сообщил он. — А теперь, — он вложил клюшку ей в руки, — откиньтесь немного назад, и помягче, но с силой…