Онлайн чтение книги Белый Бушлат White-Jacket
XXIX. Ночные вахты

Хотя мыс Горн и остался позади, свирепый холод никак не хотел от нас отстать. Одним из худших его последствий была почти непреодолимая сонливость, нападавшая на нас во время долгих ночных вахт. На всех палубах и во всех доступных углах и закоулках лежали матросы, укутанные в свои куцые куртки с капюшонами: кто свернулся калачиком между пушек, кто пристроился в люльку карронады. Погруженные в полусонное оцепенение, они превращались в ледышки, не находя в себе сил подняться и отряхнуть дремоту.

— Эй, подъем, ленивая команда! — кричал добродушный третий помощник, виргинец, похлопывая их рупором, — вставайте и шевелитесь, черт вас побери!

Бесполезно. Матросы поднимались на мгновение, но не успевал он повернуться к ним спиной, как они уже снова падали, словно наповал сраженные пулей.

Часто приходилось и мне так лежать, покуда мысль, что если я буду продолжать в том же духе, то непременно замерзну, не пронизывала меня с такой подавляющей силой, что рассеивала ледяные чары. Я вскакивал на ноги и деятельным упражнением верхних и нижних конечностей принимался восстанавливать кровообращение. Первый же взмах онемевшей руки вместо намеченного удара себе в грудь обычно заканчивался оплеухой: в таких случаях мышцы иной раз своевольничают.

Упражняя другую пару конечностей, я должен был за что-нибудь держаться и прыгать на двух ногах одновременно, ибо члены мои утратили гибкость в той же мере, в какой утрачивает ее пара парусиновых брюк, вывешенных на просушку и промерзших.

Когда подавалась команда тянуть брасы — на что требовалось усилие всей вахты, не менее двухсот человек, — сторонний наблюдатель решил бы, что всех их хватил паралич. Выведенные из своего волшебного оцепенения, они, спотыкаясь и хромая, выползали из своих укрытий, наталкивались друг на друга и первое время вообще не были способны ухватиться за снасти. Малейшее усилие было уже невыносимым, и часто команда в 80–100 человек, вызванная брасопить грота-рей, по несколько минут беспомощно стояла над снастью, ожидая, чтобы кто-нибудь, в ком кровь еще как-то обращалась, поднял ее и сунул им в руки. Даже и после этого должно было пройти известное время, прежде чем они обретали способность чего-либо добиться. Они проделывали все положенные им движения, но надо было еще долго ждать, чтобы рей подался хотя бы на дюйм. Все ругательства, расточаемые офицерами, были бесполезны, не к чему было посылать и кадетов выяснить, что там добрались за растяпы и сачки . Матросы так закутывались, что отличить их друг от друга не было никакой возможности.

— Вот вы , сэр! — кричит петушащийся мастер [155] так Пёрт, хватая за полу старого морского волка и пытаясь повернуть его к себе лицом, так чтобы можно было заглянуть ему под капюшон, — скажите, как ваша фамилия?

— Сам догадайся, молокосос, — следует дерзкий ответ.

— Ах ты, старая сволочь, тебе за это еще всыплют, я уж постараюсь. Скажите, как его зовут, ну, кто-нибудь! — обратился он к присутствующим.

— Ищи свищи, — раздается голос в отдалении.

— Черт меня побери, но ваш -то голос, сэр, я знаю. Вот я вас! — И с этими словами мистер Пёрт бросает загадочного неизвестного и устремляется в толпу отыскивать обладателя голоса. Но попытка обнаружить его столь же безнадежна, как и выяснить, кто давеча скрывался под капюшоном.

И здесь еще раз я с прискорбием вынужден упомянуть о некоем обстоятельстве, приносившем мне при данном положении вещей величайшие огорчения. Большинство курток и бушлатов окрашены в темный цвет, мой же, как я уже сто раз говорил и повторю еще раз, был белый. Вследствие этого в долгие темные ночи, когда мне приходилось стоять вахту на верхней палубе, а не находиться на марсе и когда все прочие старались не попадаться на глаза начальству и елико возможно сачковали в уверенности, что их не откроют, мой злополучный бушлат неизменно выдавал его обладателя. Ему я обязан тем, что на мою долю выпало немало тяжелых работ, от которых иначе я мог бы с успехом уклониться. Когда кому-либо из офицеров нужен был человек для того, например, чтобы отправить его на марс с каким-нибудь пустяшным приказанием марсовому старшине, как просто было в этой безликой толпе приметить мой белый бушлат и послать наверх именно меня. А уж когда приходилось тянуть снасти, о сачковании мне не приходилось и думать.

В этих случаях я должен был проявлять такую резвость и веселость, что меня нередко ставили другим в пример, достойный подражания.

— Ходом, ходом, лентяи! Посмотрите-ка на Белый Бушлат, вот кто тянет!

И ненавидел же я свою несчастную оболочку! Сколько раз я тер ею палубу, в надежде придать ей некоторое сходство с дубленой кожей; сколько раз я заклинал неумолимого Браша, хозяина малярной кладовой, дать мне хоть раз пройтись по ней кистью с бесценной краской — все было напрасно. Нередко меня подмывало швырнуть ее за борт. Но на это у меня не хватало решимости. В море и без бушлата? Без бушлата, когда мыс Горн еще дает о себе знать? Нет, это было невыносимо. Хоть и не бог весть какой, но все же это был бушлат.

Наконец я решил «махануться».

— Послушай, Боб, — сказал я, обращаясь к товарищу по бачку и придавая голосу возможную любезность, не лишенную, впрочем, — из дипломатических соображений — некоторого оттенка превосходства. — Если бы мне пришло в голову расстаться со своим «грего» и взять твой в обмен, что бы ты дал мне в придачу?

—  В придачу ? — воскликнул он в ужасе. — Да я бы твоего чертового бушлата и задаром не взял!

Как я радовался каждой метели, ибо тогда, слава богу, многие матросы становились такими же белобушлатниками , как и я. Осыпанные снегом, мы все выглядели мельниками.

На корабле у нас было шесть лейтенантов, каждый из которых, за исключением старшего лейтенанта, нес по очереди вахту. Трое из них, в том числе и Шалый Джек, были весьма строги по части дисциплины и никогда не разрешали нам ночью укладываться на палубу. И — сказать по правде — хотя это и вызывало немало воркотни, держать нас все время на ногах было куда для нас полезнее. Заставлять нас прогуливаться вошло в моду. Впрочем, для некоторых моцион этот напоминал прогулку по тюремному двору, ибо, поскольку мы не имеем права отходить от своего поста — для одних это были фалы, для других брасы или что-нибудь еще — и мерить шагами длину корабельного киля, нам приходилось ограничиваться пространством всего в несколько футов. Но скоро самое худшее осталось позади. Поразительно, как резко меняется температура, когда отходишь на норд от мыса Горн со скоростью в десять узлов. Сегодня еще на вас налетал ветер, как будто протиснувшийся между двумя айсбергами, а пройдет немного больше недели, глядь — и бушлат уже можно будет скинуть.

Еще несколько слов о мысе Горн, чтобы покончить с ним.

Когда спустя много лет перешеек у Дариена пересечет канал и путешественники будут ездить по железной дороге от мыса Код [156]Мыс Код — песчаный полуостров в штате Массачусетс. в Асторию [157]Астория — порт в штате Орегон на Тихом океане, в устье реки Колумбии., чем-то почти невероятным покажется, что в течение стольких лет суда, направлявшиеся на северо-западное побережье Америки из Нью-Йорка, вынуждены были идти туда, огибая мыс Горн и удлиняя этим свой путь на несколько тысяч миль. «В то непросвещенное время, — я употребляю выражение некоего будущего философа, — целые годы нередко уходили на то, чтобы пройти на Молуккские острова и обратно, между тем как теперь там находится самый фешенебельный курорт орегонского бомонда». Вот до чего дойдет у нас цивилизация.

Подумать только — пройдет не так уж много лет, и сынок ваш отправит вашего внука проводить летние каникулы в славящемся здоровым климатом городе Йеддо [158]Йеддо — старинное (до 1868 г.) название Токио.!