Онлайн чтение книги Знахарь
Глава XIX

Небольшой зал апелляционного суда быстро заполнялся людьми странного вида. Кирпичного цвета кожухи мужиков из околиц Радолишек перемежались с элегантными шубами горожан. Процесс вызвал большой интерес не только в кругах юристов, где уже давно ходили волнующие слухи о сенсационной защите, подготовленной Корчинским, но и среди медиков, поскольку на нем должен был выступить в качестве свидетеля профессор доктор Добранецкий, известнейший польский хирург, пользующийся всеобщим признанием, уважением и славой.

Среди присутствующих в зале суда врачей было много бывших учеников известного профессора, и все с одинаковым интересом ожидали его заключения относительно практики знахарей. Если и удивлялись, то только тому, что профессор вызван в качестве свидетеля от защиты, а не обвинения, и это тоже обещало непредсказуемые повороты в деле Антония Косибы.

По выражению лица адвоката Корчинского можно было понять, что он приготовил немало сюрпризов. Веселый и оживленный, он сидел в расстегнутой тоге, засунув руки в карманы брюк, и разговаривал с коллегами. Рядом на столе громоздились стопки актов и записок, в которые он даже не заглядывал. Адвокат досконально изучил материалы следствия и имел детально проработанную линию защиты.

Он был абсолютно уверен в себе, особенно со вчерашнего дня. Вчера, ранним утром, он встретил на вокзале профессора Добранецкого и отвез его в одну из частных клиник, где его уже ждали бывшие пациенты знахаря Косибы. Почти целый день с незначительными перерывами профессор осматривал их, изучая рентгеновские снимки, и диктовал стенографистке свои заключения.

Адвокат Корчинский не забыл ничего, что могло бы помочь выиграть процесс. Он проследил, чтобы привезли всех необходимых ему свидетелей, основательно изучил судебные акты и сейчас спокойно ожидал начала процесса.

Ввели обвиняемого, который апатично занял свое место под охраной полицейского. Выражение лица Антония Косибы никак не сочеталось с настроением его защитника. Знахарь сидел, сгорбившись, опустив голову, и неподвижно всматривался в пол. Его борода еще больше поседела, лицо пожелтело, под глазами обозначились синие мешки. Он даже не посмотрел в зал, как бы не слыша доброжелательных, знакомых голосов, произносящих его имя. Хотя, может быть, действительно не слышал, потому что на вопрос, заданный ему защитником, он также не отреагировал. Только резки звук звонка и приказ полицейского встать разбудили Косибу. Он тяжело поднялся и снова сел, погрузившись в свои мысли.

В этом зале он был единственным человеком, которого совершенно не интересовал ход процесса и его результат.

Он автоматически отвечал на формальные вопросы, задаваемые с целью установления личности, затем снова погружался в состояние апатии.

«Если бы я был в составе присяжных, — подумал Корчинский, — то одного вида этого бедняги оказалось бы достаточно, чтобы снять с него обвинение».

Тем временем начался допрос свидетелей. Первым вызвали сержанта Земека. Отвечая на хитроумно поставленные вопросы прокурора, он должен был дать пояснения, сильно отягчающие вину знахаря. Косиба признался, что украл саквояж с инструментами, спрятал его, хранил несколько недель и отдал лишь при угрозе обыска.

В свою очередь с вопросами выступил защитник:

— Получал ли свидетель, как комендант участка в Радолишках, какие-нибудь жалобы от населения на Косибу?

— Нет, никаких.

— Считаете ли вы возможным засвидетельствовать нравственность обвиняемого до случая с пропажей инструментов?

— Конечно. Это был очень порядочный человек.

— Почему вы не арестовали Косибу, когда подтвердилась кража?

— Потому что, по моему мнению, он не сбежал бы. Достаточно было подписки о невыезде.

— Свидетель знал, что Антоний Косиба прибыл в ваш район относительно недавно и что на протяжении многих лет часто менял место жительства?

— Знал.

— И, несмотря на это, пан верил, что Косиба не нарушит обязательства?

— Да. И я не ошибся, он не сбежал.

— Спасибо. Больше вопросов нет.

Следующим свидетелем был доктор Павлицкий. Вначале он неохотно засвидетельствовал, что к своим предыдущим показаниям добавить ничего не может, однако под давлением прокурора начал отвечать:

— Я трижды был в избе, где жил осужденный.

— С какой целью?

— Первый раз, чтобы предостеречь его от ведения лечебной практики, не имея на это права, потом был вызван к нему после катастрофы и наконец для розыска украденных хирургических инструментов.

— Какие санитарные условия вы обнаружили в избе?

— Весьма плачевные. Одежда подсудимого была испачкана, руки донельзя грязные. Потолок покрыт паутиной. Я заметил, что горшки, в которых готовились травы, заросли толстым слоем грязи — вероятно, они служили одновременно для приготовления пищи — и оставляли такое впечатление, будто их никогда не мыли. Пол был завален мусором и разным старьем. В избе нечем было дышать.

— Где Косиба проводил операции?

— Именно в этой избе.

— Может ли пациенту в таких условиях угрожать заражение?

— Разумеется, и не только при серьезных операциях При любой, даже самой маленькой ранке, если в нее по падет грязь или пыль, возможно заражение крови или столбняк.

— Как ответил осужденный на предупреждение пана доктора?

— Проигнорировал целиком.

— Вы видели хирургические инструменты, которыми пользовался знахарь до операции?

— Видел. Их нельзя назвать хирургическими. Я видел обычные слесарные молотки, долота, щипцы и тому подобное. А еще обыкновенный кухонный нож и садовую пилку.

— В каком состоянии находились эти инструменты?

— Некоторые были покрыты ржавчиной. На одном из молотков виднелась запекшаяся кровь. Слышался запах керосина или бензина, которым пользовался осужденный, видимо, в качестве дезинфицирующего средства.

— Может ли использоваться керосин или бензин в качестве дезинфицирующего средства?

— Может, но в незначительной степени.

— Много ли знахарей практикует в районе Радолишек?

— Несколько человек работает в пригороде. Во всем районе их наберется, пожалуй, несколько десятков. Это настоящее бедствие.

— Чем пан доктор это объясняет?

— Невежеством людей.

— Смертность среди населения большая?

— Очень большая.

— У вас были вызовы туда, где смерть наступала в результате лечения знахарей?

— Довольно часто. В деле находится копия моей докладной записки, поданной властям, где указаны цифры. Я лично зафиксировал семьдесят два случая на протяжении двух лет. Во всем районе, согласно данным всех врачей, практика знахарей обрекла на смерть двести с лишним человек.

Затем к свидетелю обратился защитник:

— Пан доктор минуту назад сказал, что его довольно часто вызывают к жертвам лечения знахарей?

— Да.

— Сколько раз вы встречались с жертвами Антония Косибы?

— … Не припоминаю.

— Ах, так. Не припомнит ли пан доктор хотя бы один такой случай?

— Нет.

— Это странно. Косиба практиковал в непосредственной близости от Радолишек, работал в страшных санитарных условиях, пользовался при операциях самыми примитивными инструментами и, несмотря на это, пан доктор ни разу не слышал о смерти пациента по вине знахаря?.. А может, вы слышали?

— Нет, — после минутного замешательства ответил доктор.

— Чем вы это объясняете? У него была малая практика?

— Я не считал его пациентов.

— Вы ошибаетесь, пан доктор. Ваши показания в первой инстанции свидетельствуют, что вы считали. Прошу Высокий суд зачитать показания свидетеля. Том второй, страница тридцать третья, параграф первый.

— Это для дела несущественно, — поморщился председательствующий.

— Я хочу доказать, что Косиба принимал до двадцати пациентов в день, согласно показаниям доктора Павлицкого.

Зачитали указанный параграф, после чего защитник снова обратился к свидетелю:

— На вопрос прокурора вы ответили, что трижды были в избе Косибы, в том числе один раз по вызову?

— Да.

— Зачем вас вызывали?

— К двум тяжелораненым, пострадавшим в дорожном происшествии.

— Кто вас вызывал?

— Какой-то Войдыло. Как позднее стало известно, он был виновником катастрофы.

— А по чьей просьбе вас вызывали?

— Кажется, по просьбе Косибы.

— Вы не припомните, пан доктор, чем объяснял Косиба свой вызов?

— Конечно, помню. Там было двое раненых, и он твердил, что сам не справится.

— Умолял ли он пана доктора спасти раненую девушку?

— Да, но я считал ее состояние безнадежным и поэтому сделал только укол для поддержания работы сердца.

— Просил ли Косиба пана доктора разрешить ему воспользоваться хирургическими инструментами, чтобы сделать операцию пострадавшей?

— Да, но ни один врач на моем месте не удовлетворил бы такую просьбу.

— Неужели ни один врач не решился бы оперировать умирающую только потому, что на основании беглого осмотра пришел к выводу, будто операция уже не спасет пострадавшую?

Доктор Павлицкий покраснел.

— Вы не имеете права оскорблять меня!

— Я отклоняю этот вопрос, — заявил председательствующий.

Адвокат кивнул головой.

— На основании чего вы сделали заключение о безнадежном состоянии пострадавшей?

— У нее был перелом основания черепа! Пульс почти не прослушивался.

— А пан доктор знает о том, что знахарь Косиба сделал операцию и спас пациентку?

— Знаю.

— Как это можно объяснить?

Доктор пожал плечами.

— Это редчайший случай в моей практике. Думаю, это произошло по воле странного стечения обстоятельств.

— Когда вы приехали на мельницу, знахарь предложил вам свой диагноз?

— Да.

— И он совпадал с вашим?

— Да.

— Не кажется ли пану доктору, что Антоний Косиба, установив правильный диагноз и успешно проведя опаснейшую операцию, продемонстрировал большой талант хирурга?

Доктор заколебался.

— Вполне. Я должен признаться, что во многих случаях его способности озадачивали меня.

— Спасибо. Больше вопросов нет, — кивнул головой адвокат и с усмешкой посмотрел на прокурора.

Затем зачитали показания нескольких свидетелей обвинения с предыдущего процесса, после чего одного за другим стали вызывать свидетелей защиты. Дал показания старый мельник, его сын, Чинские и наконец целый ряд бывших пациентов Антония Косибы.

Их показания звучали почти одинаково: болел, угрожала инвалидность, он меня спас, о деньгах даже не вспоминал. Некоторые засвидетельствовали, что получали от знахаря не только лечение, но и деньги на дорогу. Вся округа знала о его бескорыстности. Засвидетельствовал этот факт и пан Чинский, у которого Косиба не взял ста злотых, хотя для него это была значительная сумма.

Трогательно прозвучало свидетельство Прокопа Мельника:

— Бог привел его в мой дом, оказав мне, грешному, моей семье и всем соседям великую милость. А что от Бога он, а не от злого духа, так знаю я, потому что от работы, угодной Богу, он никогда не уклонялся. Мог у меня все требовать, мог без работы за печью сидеть, есть и пить, но не такой он человек. При каждой работе был первым, смекалистый мужик. Так и работал, пока не забрали. А человек он уже немолодой. Так мы все просим Высокий суд освободить его во славу Бога и на пользу людям.

Седая голова старца опустилась в низком поклоне, прокурор нахмурил брови, а все присутствующие обратили взгляды на осужденного.

Антоний Косиба по-прежнему сидел, безучастно опустив голову. Он не слышал ни искусно построенных вопросов прокурора, ни контратак защитника, ни показаний свидетелей. На короткое мгновение его пробудил тихий, дрожащий голос Марыси. Тогда он поднял глаза и беззвучно пошевелил губами. «Ничего у меня не осталось, — думал он, — нечего мне больше ждать от жизни».

Тем временем был приглашен самый важный свидетель, показаниям которого адвокат Корчинский придавал особое значение. Хотя не только он, но и судьи, и публика с нетерпением ждали его появления. Свое веское слово должен был сказать знаменитый ученый, известный хирург, первое лицо в мире медицины, официальный представитель государства.

Кто не знал его лично или никогда не видел, тот именно так представлял себе профессора Добранецкого: высокий, в расцвете лет мужчина, несколько полноватый, с красивым орлиным профилем и высоким лбом. В каждом его движении, в звучании голоса, в полном достоинства взгляде сквозила уверенность в себе, которую дает только чувство собственной значимости, повсеместное признание заслуг и неоспоримого авторитета.

— Ко мне как к хирургу, — начал он. — обратилось несколько человек с просьбой, чтобы я дал заключение о состоянии их здоровья. Они в свое время подвергались разным серьезным заболеваниям, после чего были прооперированы сельским знахарем по фамилии Косиба. Аускультация и просвечивание с помощью аппарата Рентгена показали, что происходит…

Профессор стал перечислять фамилии выступавших несколько минут назад свидетелей, описывая их заболевания и степень риска для жизни, а также давая оценку проведенным операциям и результатам лечения. Часто звучали латинские названия, медицинские термины, профессиональные определения.

— Подводя итог, — закончил профессор, — я должен засвидетельствовать, что во всех приведенных выше случаях операции выполнены своевременно и совершенно правильно, характеризуются основательным знанием анатомии и спасли пострадавших от смерти или неотвратимого увечья.

Председательствующий обратился к профессору:

— А чем, пан профессор, вы можете объяснить тот факт, что человек, не имеющий никакого образования, мог проводить такие рискованные операции с благополучным исходом?

— Я сам задавал себе этот вопрос, — ответил профессор Добранецкий. Хирургия по природе своей — область эмпирических знаний, основанных на опыте и наблюдениях тысяч поколений. Простейшие операционные приемы человек использовал еще в доисторические времена. Находки археологов, относящиеся к периоду бронзового века и даже каменного, позволяют утверждать, что уже тогда люди умели составлять сломанные кости, проводить ампутацию конечностей и тому подобное. Я считаю, что среди сельского населения, знакомого с анатомией домашних животных, встречаются такие наблюдательные самородки, которые со временем способны оказать помощь и людям, приобретая от случая к случаю все больше и больше опыта.

— Однако здесь, — заметил председательствующий, — среди случаев, перечисленных паном профессором, большинство пациентов страдало весьма сложными и опасными для жизни заболеваниями.

— Действительно. И, признаюсь, меня самого это ставит в затруднительное положение. Этот знахарь должен обладать не только опытом, но и феноменальным талантом…

Профессор задумался и добавил:

Интуиция… Да, интуиция хирурга, это очень редкий феномен. Лично я знал только одного хирурга с такой уверенной рукой и потрясающей интуицией.

— А что значит уверенность руки?

— Уверенность руки?.. Прежде всего, это умение наносить точные разрезы.

— Спасибо, — поблагодарил председательствующий. — Со стороны защиты или обвинения есть вопросы?

Прокурор отрицательно покачал головой, но адвокат Корчинский обратился к профессору:

— У меня есть. Нашел ли пан профессор у кого-нибудь из обследованных пациентов Косибы следы заражения?

— Нет.

— Спасибо. Больше вопросов нет.

Профессор поклонился и занял место в первом ряду рядом с Чинскими. И сейчас впервые он бросил взгляд на скамью подсудимых. Он увидел широкоплечего исхудавшего бородача, которому на вид можно было дать неполных шестьдесят лет.

«Так вот, значит, какой он, этот знахарь», — подумал он и хотел было отвернуться, но его остановило странное поведение подсудимого.

Антоний Косиба всматривался в него напряженным и одновременно отсутствующим взглядом. На его лице появилась непонятная усмешка, неуверенная и испытующая.

«Что за странный человек», — подумал профессор и отвернулся. Но спустя некоторое время вопрошающий взгляд знахаря снова привлек его внимание, он притягивал, гипнотизировал профессора. Выражение его вытянутого лица не изменилось, но глаза прямо-таки впивались в профессора.

Добранецкий нервно заерзал в кресле и стал присматриваться к прокурору, который как раз начал свою речь. Говорил он довольно монотонно, и это лишало убедительности его аргументацию, снижало накал его кратких заявлений, бесспорно, логичных и обоснованных.

Прокурор признал, что приговор первой инстанции оказался весьма суровым. Признал он также, что подсудимый Косиба не относится к числу шарлатанов низшего пошиба. Соглашался он даже с тем, что знахарь занимался медицинской практикой из благородных побуждений.

— Но мы, — продолжал он, — не армия спасения. Мы — представители закона. И не должны забывать, что подсудимый нарушал его.

Профессор Добранецкий старался сконцентрировать свое внимание на выводах прокурора, но ему не давало покоя непонятное чувство тревоги: он все время ощущал затылком взгляд знахаря.

«Чего ему от меня надо? — раздраженно подумал профессор… — Неужели таким способом он выражает благодарность за мои показания?..»

…Несомненно, здесь есть смягчающие вину обстоятельства, — продолжал обвинитель. — Но мы не можем игнорировать факты. Воровство всегда останется воровством. Укрывание краденого…

Нет. В таких условиях невозможно собраться! Глаза этого человека обладали удивительным магнетизмом. Добранецкий почти с гневом повернулся к знахарю и удивился: тот сидел, опустив голову. Перед ним на баллюстраде безжизненно лежали его большие натруженные руки.

И мгновенно в голове профессора родилось нелепое предположение: «Когда-то я уже видел этого человека».

В памяти профессора лихорадочно замелькали лица разных людей, которых он встречал хоть раз в жизни. Добранецкий верил в свою память, еще ни разу она не подводила его… И сейчас, спустя какое-то время, он пришел к выводу, что знахарь имеет некоторое сходство с человеком, несомненно виденным им ранее. Наверное, с кем-то из давних пациентов… Но профессор не стал задерживаться на этой мысли, потому что как раз в это время встал адвокат Корчинский. Его звучный баритон наэлектризовывал аудиторию.

— Высокий суд! Только по воле слепой судьбы и недоразумения случилось так, что этот человек оказался в зале суда на скамье подсудимых! Не здесь его место, и не мы должны оценивать его действия. В настоящий момент Антонию Косибе надлежит находиться в актовом зале нашего университета, входить в состав ученого совета и ждать не приговора, а вручения почетного диплома доктора медицины!

О нет, господа судьи, это не моя фантазия! Я не стремлюсь к ораторским эффектам, к невозможному. И если невозможно сегодня присвоить знахарю звание доктора, то только потому, что наше законодательство несовершенно. С разной меркой подходит оно к одним и тем же операциям, но сделанным в разных условиях. Высокий суд! Нельзя согласиться с тем, чтобы жизнь человека доверялась врачу, знания и навыки которого не гарантируются дипломом. Но мы без колебаний доверяем ее инженеру, создающему машины или строящему мосты. Но ведь титул инженера и все связанные с ним права может получить любой человек, даже не заканчивая институт, а доказав на практике, что обладает знаниями и опытом в своей области. Нужно ли мне называть всем известные фамилии ученых, которые в институтах Польши делятся своими знаниями с тысячами слушателей, не имея даже свидетельства о средней школе?

К сожалению, законодательство не предусмотрело такой возможности для медицины. В противном случае стенограммы сегодняшнего процесса вполне хватило бы Антонию Косибе для получения диплома доктора медицины. Что может послужить более красноречивым и убедительным доказательством его знаний и опыта, чем факты, накопленные судебным разбирательством, чем мнения тех свидетелей, которые пришли сюда как своеобразные вещественные доказательства, как живые документы врачебных способностей обвиняемого.

Они пришли сюда засвидетельствовать правду, прямо указать на своего благодетеля и сказать: «Мы были калеками, он позволил нам ходить, мы были больными, он нас вылечил: мы одной ногой стояли в могиле, он нам подарил жизнь!»

Но пан прокурор видит грех и вину Антония Косибы в том, что он, не имея диплома, осмелился прийти на помощь своим ближним. Выходит, если бы он прыгнул в воду спасать утопающих, то тоже должен был бы иметь свидетельство об окончании школы плавания?..

Я не демагог и не собираюсь защищать знахарство, но тем активнее выступаю против использованного обвинением метода. На первый взгляд, совершенно случайно поставлены в один ряд две истины: первая — Антоний Косиба является знахарем, вторая — знахари — это шарлатаны, владеющие целым арсеналом трюков, ловких приемов, заклятий, заговоров, чар и многого другого. Но позвольте! Как нам известно из протокола судебного процесса, подсудимый в своей практике никогда не пользовался такими средствами.

В ходе судебного разбирательства ему было предъявлено еще одно обвинение, в соответствии с которым Косиба действовал в интересах наживы. А поскольку в его действиях обвинительный акт усматривает состав преступления, то единственный мотив его при ближайшем рассмотрении рассеивается как туман и остается только предположить, что Косиба был одержим манией. Да, Высокий суд! Этот человек — маньяк. Им овладела мания помогать страждущим, помогать бесплатно… Но какой ценой он заплатил за это?! Ценой лишения свободы, тюремных нар и позорного места на этой скамье.

Я не буду останавливаться на вопросе, был ли Антоний Косиба хорошим врачом. За меня говорят свидетели, светило нашей хирургии профессор Добранецкий, мнение которого убедительнее самой высокой аттестации. Не стану акцентировать ваше внимание на том, что к доктору медицины Павлицкому, по его же свидетельству, никто не обращался с просьбой спасти пациента знахаря Косибы; зато этот знахарь в одном случае спас от инвалидности, а в другом от смерти двух человек, тогда как доктор Павлицкий оказался беспомощным.

Господа судьи! Я хочу поговорить о самой большой вине Антония Косибы, о том, что стало козырем обвинения. Я имею в виду антисанитарные условия той избы, где он проводил операции. Я сам был в той избе и должен согласиться с паном прокурором, что вызванные свидетели с большой сдержанностью характеризовали антисанитарные условия жилища знахаря. Они забыли добавить, что в окнах зияют щели, откуда дует ветер, в полу трещины, через которые проникает сырость, потолок затекает, печь дымит, что в избе была не только грязь, паутина и пыль, но, кроме того, там еще гнездились и тараканы!.. Я видел инструменты, с помощью которых Косиба делал операции. Это — старое, износившееся железо, выщербленное и искривившееся, связанное проволкой и веревками. В такой избе и с такими инструментами Косиба оперировал людей.

Но Бог милостив!.. Ни один из оперируемых не умер! Ни у кого не было заражения!

Я вижу в зале многих известных и опытных врачей и спрашиваю вас: это заслуга Косибы или его вина?!. Я спрашиваю вас: сам факт, что такое количество серьезных операций он провел в столь страшных условиях, свидетельствует против него или за него?!. Должен ли он за это, именно за это, получить четыре тюремные стены или достоин операционного зала из фарфора и стекла?!.

По залу пронесся ропот. Когда установилась напряженная тишина, адвокат Корчинский продолжил:

— И еще одно обвинение лежит на этом человеке с незапятнанной судьбой, которому без колебания доверяла даже подозревающая всех полиция: воровство. Да. Его соблазнил блеск сверкающих хирургических инструментов, и он украл их. Но, прежде всего, он попытался выпросить их, просил разрешения воспользоваться ими, а встретив категоричный отказ, украл. Но зачем он это сделал?.. Что толкнуло этого благородного человека на преступление?.. В какой ситуации и какие побуждения заставили его воспользоваться чужой собственностью?..

Тогда же в той избе умирала, лежа на столе, молодая девушка; расцветающая жизнь погружалась в пучину смерти, а он, Антоний Косиба, знал, чувствовал, понимал, что без этих сверкающих инструментов не сможет оказать ей действенную помощь. Я спрашиваю вас: как должен был поступить Антоний Косиба?..

Адвокат окинул пылающим взглядом зал суда.

— Как должен был поступить?! — обратился он к аудитории. — Как поступил бы каждый из нас на его месте?!. На это есть только один ответ: «Каждый из нас сделал бы то же самое, каждый из нас украл бы эти инструменты! Каждому из нас подсказала бы совесть, что это его долг, его моральный долг!»

Опершись руками о стол, возбужденный, он на минуту умолк.

— В Австрии в давние времена, — продолжал адвокат, — существовал особый военный орден, присуждаемый за странные действия: за неподчинение приказу, за нарушение дисциплины, за бунт против наказания. Эта награда была одной из самых высоких и наиболее почетных. Если бы суды Польши имели право не только наказывать, но и награждать, то именно такой орден следовало бы прикрепить к груди Антония Косибы, когда он будет покидать этот зал.

Поскольку этой награды, к сожалению, не существует, пусть наградой ему будет то, что каждый порядочный человек сочтет за честь пожать его натруженную и грязную, но самую чистую руку на свете.

Корчинский поклонился и сел.

Профессор Добранецкий не без удивления заметил в его лице и в опущенных глазах выражение неизъяснимого волнения, хотя сам он тоже был взволнован не меньше. Один из судей согнутым пальцем незаметно смахивал слезы. Другой сидел, напряженно всматриваясь в бумаги, лежавшие на столе.

Оправдательный приговор, казалось, был предрешен, тем более что прокурор отказался от выступления.

— Осужденному предоставляется слово, — объявил председательствующий.

Антоний Косиба не шелохнулся.

— Вам предоставляется последнее слово, — адвокат Корчинский тронул его за локоть.

— Мне нечего… сказать. Мне все равно…

Если бы кто-нибудь в эту минуту посмотрел на профессора Добранецкого, то поразился бы резкой перемене, происшедшей с ним. Профессор вдруг побледнел, сделал движение, точно хотел вскочить со стула, и открыл рот…

Но никто этого не заметил. Все как раз вставали, поскольку суд удалялся на совещание. После выхода судей зал наполнился громкими голосами. Многие окружили Корчинского, поздравляя с успешно завершенным делом. Некоторые вышли в коридор покурить.

Профессор Добранецкий пошел за ними. Когда он вынимал портсигар, руки его дрожали. Найдя пустую скамейку в дальнем углу, он тяжело опустился на нее.

Да, он узнал его. Узнал абсолютно точно: знахарь Антоний Косиба был когда-то профессором Рафалом Вильчуром.

Этот голос!

Нет, он никогда не забывал этот голос. На протяжении многих лет он вслушивался в его звучание. Вначале молодым студентом медицинского института, потом ассистентом, наконец как начинающий врач, которого приютил большой ученый… Как он мог не узнать сразу знакомых черт? Как мог не разглядеть их под седоватой щетиной?

Боже! Каким глупцом он был, озадаченно осматривая послеоперационные следы на пациентах Антония Косибы, не в состоянии понять, как мог сельский знахарь так гениально выполнять сложные приемы, перед которым заколебался бы он сам, профессор Добранецкий.

— Я должен был сразу узнать его руку! Какой же я глупец!

А ведь ему в руки попали и другие ниточки! Среди обследуемых находилась девушка, которую знахарь оперировал по случаю перелома основания черепа. Правда, Добранецкого сразу насторожила ее фамилия — Вильчур, но в суматохе он не подумал поговорить с ней. Вообще-то фамилия эта довольно распространенная. У него было несколько пациентов Вильчуров. Однако уже тогда следовало задуматься. Возраст этой девушки соответствовал возрасту дочери профессора Вильчура… Когда она исчезла вместе с матерью из Варшавы, ей было лет… семь. Да, все ясно…

— Это не может быть случайностью. Знахарь Косиба… и она.

Профессор выбросил незажженную папиросу и стер со лба испарину.

— Значит, он не умер! Его не убили! Он укрылся в провинции под чужой фамилией и в мужицкой одежде, укрылся вместе с дочерью, но почему не изменил и ее фамилию?.. Почему отец и дочь делали вид, что не знают друг друга?

В памяти всплыли слова, сказанные девушкой при обследовании:

— Дядя Антоний был внимателен ко мне, как родной отец.

— Зачем эта комедия?.. Он ведь и есть ее отец! Достаточно было встать и сказать: «У меня есть право оперировать и лечить. Я не знахарь Косиба. Я профессор Рафал Вильчур».

И он был бы свободен.

— Почему же он так цепко держится за свою маску? Открой Вильчур свою настоящую фамилию в суде первой инстанции, и все бы тут же закончилось, но он предпочел свободе приговор, обрекающий его на три года тюрьмы!

Если бы профессор Добранецкий так хорошо не знал своего прежнего шефа и учителя, то у него возникла бы мысль, что Вильчур совершил какое-то преступление и теперь скрывается от закона.

— Нет, здесь скрывается какая-то тайна. Эта история более запутана, чем кажется на первый взгляд.

Память услужливо представила внутреннему взору Добранецкого первые дни после исчезновения профессора Вильчура. Неужели исчезновение пани Беаты с дочерью, а затем гибель профессора Рафала — хорошо разыгранная комедия?.. Тогда каковы же мотивы их побега?.. Отказались от состояния, положения в обществе, славы. И сбежали, но с какой целью?

Рациональный разум Добранецкого требовал ответа, обоснованного логическими предпосылками и нормальными человеческими действиями.

Однако сейчас у него не было времени на разгадывание головоломок. Каждую минуту могли вернуться судьи и объявить приговор.

— Я обязан немедленно сообщить адвокату о своем открытии и потребовать возобновления разбирательства, чтобы сделать заявление, что в лице знахаря Косибы я узнал пропавшего профессора Вильчура.

Добранецкий закусил губу и чуть слышно повторил:

— Да, это мой долг.

Однако он не сдвинулся с места. Мысли вихрем проносились в его голове. Стремительно росла и цепочка возможных последствий такого открытия.

Прежде чем принять решение, следовало трезво взвесить все «за» и «против» и, естественно, предусмотреть последствия. Профессор Добранецкий не любил действовать вслепую под влиянием голых эмоций.

— Прежде всего, нужно взять себя в руки, — произнес он таким тоном, каким успокаивал нервных пациентов.

Он вынул папиросу и закурил, отметив про себя, что табак пересохший, что сегодня он выкурил меньше, чем обычно, и что следовало бы вообще ограничиться двумя десятками папирос в день Привычные действия и мысли вернули ему спокойствие и уверенность. Результат не замедлил сказаться: он вспомнил нюансы, которым до сих пор не придавал никакого значения, но которые, в сущности, резко меняли ситуацию, — ведь знахарь в ходе процесса усмехался, глядя на него, усмехался совершенно откровенно!

— Он присматривался ко мне, как к кому-то хорошо знакомому, и, по крайней мере, не скрывал того, что пытается меня узнать!.. Что это может значить?

Ответ напрашивался сам собой: профессор Вильчур не боялся быть узнанным в обличье знахаря! Тогда почему он не прервал процесс простым заявлением, что он профессор, доктор медицины Вильчур? На это может быть только один ответ: «Он сам не знает, кто он…»

Сделав это открытие, Добранецкий вскочил сам не свой.

— Амнезия! Утрата памяти. Боже! Столько лет он блуждал… Дошел до уровня простого поденщика… Он потерял память…

Профессор Добранецкий точно знал, что следует делать, чтобы вылечить несчастного. Достаточно было просто сказать ему, кто он, напомнить несколько деталей из его жизни, показать какой-нибудь знакомый предмет.

Разумеется, это может вызвать нервное потрясение, но, каким бы сильным ни был стресс, он неопасен.

Спустя несколько часов или дней к Вильчуру вернется память…

— И что тогда?..

И тут перед глазами Добранецкого отчетливо предстали неизбежные последствия. Прежде всего, новость о трагедии и ее счастливом финале разлетится по всей стране. Профессор Вильчур вернется в столицу. Вернется домой, в свое имение, в свою клинику. Он вернет свои права, должности, ведущее положение в мире медицины. Он станет еще более известным и любимым. Его окружит ореол мученика, ореол знахаря-чудотворца, который сумел остаться гениальным хирургом без операционных, без штаба ассистентов, без инструментов..

— Он вернется… а что тогда будет со мной?..

И профессор Добранецкий почувствовал во рту привкус горечи. Что будет с ним?.. Десять лет каторжного труда привели его к вершинам признания и успеха.. Что же теперь ждет его?

Несомненно, все с восторгом воспримут его открытие. Он переживет еще один триумфальный день. А потом?.. В силу понятных обстоятельств его отодвинут на второй план, он снова окажется в тени величия Вильчура… Кафедру, правда, у него не отнимут, но под давлением общественного мнения он вынужден будет уступить ее добровольно, как, впрочем, и управление клиникой… кабинет директора… Конец его нововведениям, которые он делал на протяжении многих лет, председательству в разных объединениях и союзах…

Да, войти в зал суда и объявить, что этот знахарь — профессор Рафал Вильчур, значит отказаться от своих достижений и должностей, зачеркнуть самый плодотворный период своей карьеры и добровольно отказаться от всего, что он так любит…

И еще одно: в биографии Рафала Вильчура, написанной Добранецким, был один небольшой фрагмент, который даже спустя столько лет заставлял краснеть профессора от стыда. Описывая один из сложных случаев, встреченный им в лечебной практике, он приписал себе заслуги в постановке смелого и точного диагноза, что спасло пациенту жизнь.

Ложь эта, в общем-то незначительная, могла быть обнаружена только одним человеком — профессором Вильчуром, но лишь в том случае, если к нему вернется память…

Руки и ноги профессора Добранецкого налились свинцом, в висках лихорадочно стучало.

— Как поступить?..

А что… если он промолчит? Будет ли это подлостью по отношению к Вильчуру? Будет ли для него трагедией остаться тем, кем он есть, жить в тех условиях, к каким он успел привыкнуть?..

— Ведь Корчинский совершенно случайно вызвал меня свидетелем! Так же случайно, черт возьми, я согласился выступить в суде! Если бы не это… Антоний Косиба до смерти остался бы знахарем и не чувствовал бы себя обиженным.

Правильно! И это должно стать основным критерием. Если человек не знает, что его оскорбляют, значит, оскорбления нет. Вильчур не знает, что он был кем-то другим. Нет счастья без осознания его, как, впрочем, и несчастья…

Резкий звонок оповестил о продолжении судебного заседания.

— Прошу встать! Суд идет, — донесся голос дежурного до слуха Добранецкого.

Он не сдвинулся с места. В зале зачитывали приговор.

— А что будет, если его осудят? — раскаленным гвоздем пронзила мозг досадная мысль.

Он сжал кулаки:

— Нет, не осудят, его нельзя осудить, — убеждал он себя.

Скоро послышались голоса, шум отодвигаемых стульев и разноголосый гомон. Дверь открылась, и публика высыпала в коридор.

По выражению лиц людей, присутствовавших на суде, нетрудно было догадаться, что приговор был оправдательным. Добранецкий с облегчением вздохнул. Ему показалось, что вся тяжесть ответственности свалилась у него с плеч.

Мимо, жестикулируя и громко разговаривая, проходили люди: мужики в коричневых кожушках, врачи, адвокаты, мельник с сыном, чета Чинских. Последним в окружении большой группы шел знахарь Косиба со своим защитником, с молодым Чинским и его невестой.

Адвокат Корчинский со своими спутниками задержался возле профессора Добранецкого. Он что-то весело говорил ему, за что-то благодарил.

Профессор пытался улыбаться, пожимал их руки, но не мог поднять глаз. В какое-то мгновение он все же встретился взглядом с Антонием Косибой. Добранецкому потребовалось огромное усилие, чтобы овладеть собой и не закричать. Взгляд Косибы был напряженным, пронизывающим, полуосознанным.

Наконец, они ушли, и Добранецкий, измотанный и оглушенный, опустился на скамейку.

Он провел страшную ночь, ворочаясь с боку на бок и ни на минуту не смыкая глаз. Внимательный Корчинский забронировал для него самый дорогой номер в лучшей гостинице города. Здесь было тихо и уютно, однако профессор никак не мог уснуть. Под утро, совершенно измученный, он нажал кнопку звонка и попросил принести ему крепкий чай и коньяк.

Лишь после этого он заснул.

Проснулся он поздно и с ужасной головной болью. Ему принесли почту из Варшавы. В телеграмме из клиники ассистент напоминал о предстоящем съезде в Закопане, где профессор должен был председательствовать, вторая была от жены. Она настаивала на возвращении.

— Приходило еще несколько господ, — доложил портье. — Спрашивали, когда пан профессор сможет их принять.

— Я никого не приму: мне нездоровится. Прошу так и объяснять посетителям.

— Слушаюсь, пан профессор. А адвокату Корчинскому?

— Всем.

Встал он только поздно вечером. Пора было складывать вещи и возвращаться в Варшаву, однако что-то удерживало его. Несколько часов профессор бесцельно бродил по городу, потом, накупив ворох газет, возвратился в гостиницу. Все газеты поместили пространные отчеты о судебном процессе и мотивах вынесения оправдательного приговора.

— Ну, все в порядке, — уговаривал он себя. — Я чересчур впечатлительный. Надо взять себя в руки!

Однако такое решение не слишком помогло. Когда Добранецкий начал собирать вещи, ему показалось, будто он делает что-то не то, а в душе нарастало такое раздражение и беспокойство, что он опять попросил принести ему в номер коньяк. И снова он провел бессонную ночь.

Рано утром профессор встал с готовым решением. Он вышел без завтрака, остановил первое попавшееся такси и назвал адрес адвоката Корчинского.

Адвокат встретил его еще в халате.

— Здравствуйте, дорогой профессор, — приветствовал его адвокат. — Я был у вас вчера два раза, но мне сказали, что профессор нездоров…

— Да, да… Мы не могли бы поговорить с вами наедине?

— Разумеется, прошу вас! — он встал и закрыл дверь кабинета. — Что случилось, профессор?

— Как фамилия той девушки?.. Невесты Чинского?

— Вильчур.

— Мария Иоланта?

— Что Мария, так это я точно знаю, а вот второе имя сейчас проверим.

Он вынул из стола папку с бумагами. С минуту искал и, наконец, нашел.

— Да, Мария Иоланта Вильчур, дочь Рафала и Беаты из фамилии Гонтыньских.

Оторвавшись от бумаг, адвокат увидел, как побледнел профессор. Глаза его были полузакрыты.

— Послушайте, — сказал он, делая над собой усилие, — я должен сообщить вам, что это… что она… его дочь.

— Чья дочь? — удивился адвокат.

— Дочь Антония Косибы.

— Не понимаю, пан профессор.

— Неужели Косиба не знал этого?.. Неужели она тоже не знала?..

Корчинский недоверчиво посмотрел на него.

— Пан профессор, — начал он, — это какое-то недоразумение. Косиба, действительно, заботился об этой девушке, и она добросердечно относится к нему, но я уверяю вас, что никаких родственных отношений между ними нет…

Добранецкий покачал головой.

— А я вас уверяю, что это отец и дочь. Антоний Косиба это… Рафал Вильчур.

Он с усилием выплеснул из себя эту мысль и замолчал, тяжело дыша.

— Как это?

Профессор ответил не сразу.

— Да, — заговорил он, как бы обращаясь к самому себе. — Я узнал его. Здесь нет ошибки. Этот знахарь не кто иной, как профессор Вильчур, который пропал тринадцать лет назад…

Добранецкий вдруг встал.

— Где он? Проводите меня, пожалуйста, к нему.

Адвокат встревожился, уж не случилось ли что с профессором Добранецким.

— Присядьте, дорогой пан профессор, — мягко обратился к нему Корчинский. — Мне кажется, произошла какая-то ошибка.

— Никакой ошибки. Это — Вильчур. Вы когда-нибудь слышали об известном варшавском хирурге с такой фамилией?

— Разумеется. Вы ведь руководите клиникой имени профессора Вильчура.

— Да. Тринадцать лет назад Вильчур погиб. Все думали, что он покончил с собой. У него была личная трагедия. Тело не нашли… Я был его ассистентом, правой рукой. После него я возглавил кафедру, принял на себя руководство клиникой… Да… Это он.

— Невероятно! — несколько успокоившись, сказал Корчинский. — Но вы, пан профессор, наверное, ошибаетесь. Отсюда вытекает, что тринадцать лет он скрывался под чужой фамилией?.. Зачем?

— Амнезия. Потеря памяти.

— Неужели?.. В это трудно поверить. Тринадцать лет…

— Да, это так.

— Извините, пан профессор. Когда об этом говорите вы, не должно оставаться никаких сомнений, но с научной точки зрения такое возможно?

— Вполне. Заболевание носит название «амнезия ретрограда». Медицина знает много подобных случаев. Регрессивное забвение… Стирает из Памяти человека всю ранее прожитую жизнь. После мировой войны отмечены сотни подобных случаев.

— Это результат нервного потрясения?

— Причина не играет роли. Амнезия наступает, как правило, после короткой или длительной потери сознания.

— Она неизлечима?

— Случается и такое. Однако в основном… Но не будем терять время. Где он?

— Косиба?.. Он выехал вместе с Чинскими. Они его забрали. Но это, действительно, сенсация! И пан профессор абсолютно уверен в своих выводах?

— Абсолютно!

— Черт возьми! Если бы я знал об этом на процессе! Представляете, что бы там было?!.

Добранецкого не интересовала эта сторона вопроса.

— Я сопоставил все факты уже после суда, — сказал он, уходя от разговора. — А сейчас… Вы не могли бы дать мне адрес этих Чинских?..

— С удовольствием. Вы собираетесь туда поехать?

— Конечно.

— И вы надеетесь вылечить Косибу, вернее Вильчура?

— Здесь не требуется никакого лечения. Просто достаточно напомнить ему, кто он. Если это не поможет… то других средств нет.

— Поразительно! Но все-таки он хоть что-то должен помнить, если не забыл знания и навыки врача?

— Да, поэтому я очень надеюсь на благополучный исход, — ответил вставая Добранецкий.