Возле сторожки прыгали кролики, то копошились в траве, то ныряли под крыльцо; трое мальчиков-погодков, одинаково курносых и одинаково босых, смотрели на них не отрываясь, серебристо-серые зверьки отсвечивали небесной голубизной.
— Погрызут они… — глубокомысленно заметил один из мальчиков, но так и не договорил…
— Интересно, что с ними делать?
— Исть, — объяснил другой.
— Не исть, а есть, — поправил третий.
— Ну, исть, — согласился первый. — Все одно.
— Их кошки здорово жруть, — пояснил второй.
— С голодухи и люди сожрут, не то что кошки, — сказал третий.
— А я чегой-то брезгаю, — возразил второй…
Кролики равнодушно посматривали на мальчиков блестящими красными глазками, им невдомек, что их скоро сожрут.
Из волисполкома выбежал Славушка, в руке у него бумажка. Все утро приходится бегать. Не успел Дмитрий Фомич разослать по деревням повестки, как приблизилось тринадцатое число. Степан Кузьмич велел собираться в школе. Конечно, не во второй ступени — туда Иван Фомич не пустит, обороняет свой помещичий дом, как крепость, пойдет даже на ссору, — а в первой ступени. Но и в первую ступень не пускают. Евгений Денисович согласился сперва, а потом на попятный: «Вы там разнесете все». Приходится бегать между исполкомом и школой, от Быстрова к Звереву, пока Быстров не написал: «Предлагаю не чинить препятствий коммунистическому движению молодежи и выдать ключ». Перед таким предписанием Евгений Денисович не устоит. Славушка пробежал мимо мальчиков, махнул на бегу рукой и вдруг сообразил, задержался.
— Вы куда?
— На конхеренцию.
— Не конхеренция, а конференция.
— Ну, конхференцию.
— А чего здесь?
— На кролей смотрим…
Тут мировое коммунистическое движение, а они на кролей…
Славушка беспомощно оглянулся. Вдалеке у своей избы переминается Колька Орехов. Славушка помахал рукой — давай, давай!
Колька не спеша подошел.
— Чего?
— Что ж не идешь?
— Мать лается, грит, все одно никуда не пущу, позапишут вас и угонят на войну.
Великолепно бы записаться и уйти на войну, но, увы, не так-то это легко.
— Какая там война! Не валяй дурака…
Со стороны Поповки подходит Саплин.
Впервые он появился в исполкоме два дня назад, подошел прямо к председателю, но тот направил к Ознобишину: «Он у нас организатор по молодежи».
Саплину лет шестнадцать, а то и все семнадцать, у него от черных, как у индейца, прямых волос черноватый отсвет на лице.
— Чего это молодежь собирают в воскресенье?
— Хотим создать союз молодых коммунистов.
— Для чего?
— Как для чего? Революция продолжается. Бороться. Помогать. Отстаивать…
Саплин подумал, прежде чем спросить дальше:
— Чего отстаивать?
— Интересы молодежи. Свои интересы.
— А кому помогать?
— Взрослым. Не всем, конечно, а большевикам.
— А как бороться?
— Ну, это по-разному. В зависимости от условий. — Славушка решил сам порасспросить незнакомца: — Ты откуда?
— Мы-то? Из Критова.
— А ты чей?
— Ничей. Саплины мы. Я один, с матерью. То у одних живу, то у других. В батраках.
Славушка чуть не подпрыгнул от восторга. Батрак! Как раз то, что нужно. Вот она, диктатура пролетариата в деревне, сама сюда пришла, чтоб взять власть в свои руки.
— Плохо? — Сердце Славушки преисполнено сочувствия к угнетенному брату. — Очень они тебя эксплуатируют?
— Чего? — Саплин гордо взглянул на собеседника. — Так я им и дался! Теперь по закону: отработал — заплати, а нет, зажимаешь, так сразу в сельсовет…
Он совсем не выглядит ни обиженным, ни несчастным, этот Саплин.
— А как тебя зовут? — Славушка решил познакомиться с ним поближе.
— Да так… Неважно.
Почему-то он не хотел себя назвать.
— То есть как так неважно? Все равно внесем в списки!
— Поп посмеялся, Кирюхой назвал. Не очень-то. Правда?
— Что ты! Объединимся, создадим организацию, выберем комитет…
— Какой комитет?
— Молодежи.
— А для чего?
— Я же говорил: помогать, отстаивать…
Саплин наморщил лоб, прищурился, в голове его не прекращалась какая-то работа мысли.
— На окладе, значит, там будут?
— На каком окладе?
— Работать же кто-то будет?
Вопрос об окладе меньше всего тревожил Славушку, он о таких вопросах не думал, а Саплин все переводил на практические рельсы.
— Я бы пошел, — сказал он, опять о чем-то подумав. — В комитет. Только мне без оклада нельзя, на свое хозяйство мы с маткой не проживем. А на оклад пошел бы. Надоело в батраках. Ты грамотный? — неожиданно спросил он Славушку.
Грамотный! Славушка даже пожалел Саплина: он перечитал миллион книг!
— Разумеется, грамотный, — сказал Славушка. — Как бы иначе я мог…
— А я не шибко, — признался Саплин. — Вот председателем могу быть. А тебя бы в секретари.
Славушка растерялся.
— Кому и что — решат выборы, в воскресенье приходи пораньше, скажу о тебе Быстрову.
Позже, вечером, он рассказал Быстрову о батраке из Критова.
— Смотри сам, — небрежно ответил Степан Кузьмич. — Подбери в комитет парней пять. Потверже и посмышленей.
Сейчас Саплин прямым путем шагал к власти. Сегодня он в сапогах, сапоги велики, рыжие, трепаные, старые-престарые, но все-таки сапоги. Славушка готов поручиться, что всю дорогу Саплин шел босиком и вырядился только перед Поповкой.
Саплин всех обошел, со всеми поздоровался за руку.
— Состоится?
— Обязательно.
Саплин кивнул на кроликов.
— Чьи?
— Григория.
Григорий — сторож волисполкома, бобыль, с деревянной ногой-култышкой.
Саплин сверкнул глазами.
— Отобрать бы!
Славушке показалось — Саплин мысленно пересчитывает кроликов.
Он и на ребят кивнул, как на кроликов.
— Это всего народу-то?
— Что ты! Собираемся в школе. Из Журавца подойдут, отсюда кой-кто…
Саплин с хитрецой посмотрел на Славушку.
— Не боишься?
— Кого?
— Мало ли! Переменится власть…
— А мы для того и собираемся, чтоб не переменилась…
Ребят у школы, как на большой перемене, всех возрастов, и женихи, и приготовишки, в сельсоветах разно поняли приказ волисполкома, из одних деревень прислали великовозрастных юнцов, из других — ребятишек. Попробуй поговори с ними на одном языке. Да и с одним человеком нельзя разговаривать одинаково. Вот, например, Евгений Денисович. Славушка принес записку Быстрова. Письменное предписание. Но от себя Славушка смягчил приказ:
— Степан Кузьмич сказал, что сам придет проводить собрание…
— Ну, это совсем другое дело, — процедил Евгений Денисович и выдал ключ. — Только смотри… смотрите… — поправился он. — Потом подмести и не курить…
Наконец-то они в классе!
— Садитесь! — выкрикивает Славушка то самое слово, с какого начинаются занятия. — Товарищи!
Участники конференции рассаживаются за партами, как на уроке.
Славушка садится за учительский столик. Рядом бесцеремонно усаживается Саплин. Славушка скосил глаза: кто его приглашал? Надо, однако, начинать.
Славушка копирует собрание, свидетелем которого был на днях в исполкоме.
— Товарищи, нам надо выбрать президиум… — Все молчат. — Товарищи, какие кандидаты… — Все молчат. — Трех человек, возражений нет? — Молчат. — По одному от трех сел — Успенского, Корсунского я Критова… — Молчат. — Называйте… — Молчат. «Ну и черт с вами, — думает Славушка, — не хотите, сам себя назову…» Больше он никого не знает, все здесь впервые. — Ну от Успенского, допустим, я. От Критова… — Саплин единственный из Критова, кого знает Славушка. — От Критова, скажем, товарищ Саплин. Он Корсунского… Кто здесь от Корсунского? Встаньте! — Встают как на уроке. Четверо. Двое совсем дети, у третьего очень уж растерянный вид, а четвертый ладный парень, хоть сейчас на фронт. — Как твоя фамилия?
— Сосняков.
— И от Корсунского — Сосняков. Кто не согласен, прошу поднять руки…
Сосняков без тени смущения выходит из-за парты, и только тут Славушка замечает, что Сосняков слегка волочит правую ногу. Славушка жалеет, что предложил его кандидатуру, если придется идти в бой, он не сможет, но ничего не поделаешь…
— А кого председателем? — неуверенно спрашивает Славушка.
— Тебя, тебя, — великодушно говорит Саплин. — Кого еще!
— Итак, товарищи, — уже более твердым, председательским голосом объявляет Славушка, — собрание коммунистической молодежи Успенской волости считаю открытым.
— А почему коммунистической? — неожиданно перебивает Сосняков. — Почему так сразу коммунистической?
— А какой же? — говорит Славушка. — Какой же, если не коммунистической?
— Много на себя берешь, — ворчливо констатирует Сосняков. — Мы это еще обсудим.
— Вот именно, обсудим, — упрямо говорит Славушка. — А теперь ближе к делу. Повестка дня: задачи молодежи и текущий момент.
Он окидывает свою аудиторию испытующим взором и вот уже расхаживает перед аудиторией, выступает совсем как Иван Фомич перед учениками.
Бросается, как в воду:
— Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма…
Но тут кто-то взбегает по ступенькам крыльца, — кому еще мы понадобились? — дверь распахивается, и входит Быстров.
— Здравствуйте, товарищи. Ну как? — спрашивает он. — Обсуждаете? Позвольте приветствовать вас от имени волисполкома и волостного комитета эркапебе…
Все хлопают весело и непринужденно, не по приказу, а от души. Что за власть над душами у Быстрова!
— Товарищ Ознобишин, попрошу слова…
Товарищ Ознобишин предоставляет слово, и один из тысячи Степанов Кузьмичей пересказывает ребятам доклад Ленина на съезде партии, которому не минуло еще двух месяцев. Поднимает детей к вершинам политической мысли, хотя и сам еще не достиг ее высоты… Строение Красной Армии. Рабочее управление промышленностью. Продовольственный вопрос. Образование комитетов бедноты. Гражданская война с кулаками…
Кружит вокруг да около. Все, что перечисляет он, это, конечно, главное, но и неглавное. Никак ему не удается ухватить стержневую ленинскую мысль, которая надолго, очень надолго определит стратегию Коммунистической партии.
Месяцем позже прочтет ленинскую речь Славушка и тоже не поймет, поймет позже…
"…я оглядывался на прошлое только с точки зрения того, что понадобится завтра или послезавтра для нашей политики. Главный урок — быть чрезвычайно осторожным в нашем отношении к среднему крестьянству и к мелкой буржуазии. Этого требует опыт прошлого, это пережито на примере Бреста. От нас потребуется частая перемена линии поведения, что для поверхностного наблюдателя может показаться странным и непонятным. «Как это, — скажет он, — вчера мы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский объявляет, что левые эсеры и меньшевики будут поставлены к стене. Какое противоречие!…» Да, противоречие. Но противоречиво поведение самой мелкобуржуазной демократии, которая не знает, где ей сесть, пробует усесться между двух стульев, перескакивает с одного на другой и падает то направо, то налево. Мы переменили по отношению к ней свою тактику, и всякий раз, когда она поворачивается к нам, мы говорим ей: «Милости просим». Мы нисколько не хотим экспроприировать среднее крестьянство, мы вовсе не желаем употреблять насилие по отношению к мелкобуржуазной демократии. Мы ей говорим: «Вы несерьезный враг. Наш враг — буржуазия. Но если вы выступаете вместе с ней, тогда мы принуждены применить и к вам меры пролетарской диктатуры».
Поймет позже, а сейчас мальчик всматривается в Быстрова и слушает, слушает…
Странное у Степана Кузьмича лицо. Иногда оно кажется высеченным из камня, иногда расплывчато, как туман, глаза то голубые, то железные, его можно любить или ненавидеть, но безразлично относиться к нему нельзя. Такова, вероятно, и революция. К ней нельзя безразлично…
— А теперь рассказывайте, — заканчивает Быстров. — Что думаете делать. Вот хоть ты! — Пальцем тычет в паренька, который согласно кивал ему во время выступления. — Вернешься вот ты с этого собрания, с чего начнешь?
Паренек поднимается, должно быть, он ровесник Славушке, хоть и повыше ростом, и пошире в плечах, но детскости в нем больше, чем в товарище Ознобишине.
— Мы насчет карандашей. Бумаги для рисования и карандашей. Простые есть, а рисовальных нет…
— Откуда ты?
— Из Козловки.
— Варвары Павловны наказ? — догадывается Степан Кузьмич и объясняет, чтоб поняли другие: — Такая уж там учительница, обучает искусствам. Баронесса! — Но не насмешливо, даже ласково. Испытующе смотрит на паренька: — А хлеба у вас в Козловке много припрятано?
Испуганные глаза убегают.
— Я же говорил: хлеб и кулаки. Кто понял?
— А вы приезжайте к нам в Критово, — дерзко вдруг говорит Саплин. — Покажем.
— Как твоя фамилия?
— Саплин.
— Ах, это ты и есть Саплин? Слышал! Что ж, приедем.
— Побоитесь, — еще более дерзко говорит Саплин.
— Не тебя ли? — Быстров усмехается. — Далеко пойдешь!
Саплин порывается сказать еще что-то, Славушка перебивает его на полуслове:
— Степан Кузьмич, послушайте лучше Соснякова. Он чего-то против.
— Против чего?
— Против коммунизма.
— Покажи, покажи мне его, где этот смельчак прячется?
— А он не прячется, он перед вами.
Сосняков кривит губы, пожимает плечами, идет к карте, где сидел вначале, роется в своей торбе, вытягивает тетрадь в синей обложке и возвращается к столу.
— Ты что — хромой?
Если он против коммунизма, можно его не щадить.
— Не хромее вас! Я не против коммунизма. Только неправильно называть всех подряд коммунистической молодежью. Не согласны мы…
Саплин не усидел, вмешался:
— Ты от себя говори, а не от всех.
— А я не от себя говорю.
Тут и Ознобишин не удержался:
— А от кого же?
— От бедняков Корсунского и Рагозина. — Сосняков с неприязнью взглянул на Славушку. — А вот от кого ты… — Не договорил, раскрутил тетрадку. — Нельзя всех стричь под одну гребенку. Вот этот, например… — Указал на своего односельчанина, того самого растерянного парня, который показался Славушке Иванушкой-дурачком. — Толька Жильцов. Его отец каждое лето по три работника держит. Какой ему коммунизм?! Разослали бумажку, прислать представителей… Вот сельсовет и прислал: меня от бедняков, а его от кулаков. Объединять молодежь надо по классовому признаку… — Он опять с подозрением взглянул на Ознобишина. — Сам-то ты от кого? Уж больно чистенький…
— От волкомпарта, вот от кого, — вмешался Быстров. — Выполняет поручение волкомпарта.
— Вот я вам сейчас и зачту, — продолжал Сосняков, раскрыв тетрадь, не обращая внимания на Быстрова. — Я составил список. У нас в Корсунском и Рагозине двести восемьдесят три хозяйства. Шестьдесят восемь бедняцких, безлошадных, тридцать семь кулацких, которые держат батраков, а остальные и туда и сюда. Так кому же идти в коммунизм? И тем, кто без лошадей, и тем, у кого батраки? Как бы те, с конями, не обогнали безлошадных!
Быстров сам из Рагозина, что-то не примечал там Соснякова, должно быть, мал был, крутился под ногами, а вот вырос и дело говорит, вот кого в командиры, но и Ознобишина жаль, один позлей, другой поначитанней, этот только вынырнул, а Славушка — находка Быстрова, поставили парня на пост и пусть стоит, но и Сосняковым нельзя пренебречь.
— Что же ты предлагаешь?
— Выбрать по деревням комитеты бедноты из молодежи.
— Загнул! Мы скоро все комбеды ликвидируем. Укрепим Советскую власть и ликвидируем…
Сосняков, кажется, и Быстрова взял под подозрение, но на молодежных комбедах не настаивал, только добавил, что к учителям тоже следует присмотреться, не все идут в ногу, есть такие, что шаг вперед, а два в сторону.
«В чем-то Сосняков прав, — думал Быстров, — тону я в повседневных делах, те же комбеды, тяжбы из-за земли, продразверстка, дезертиры, ребята здесь тоже на первый взгляд симпатичные, а ведь подастся кто-нибудь в дезертиры…»
Высказывались и о карандашах, и о дезертирах, и Быстров даже Иванушку-дурачка вызвал на разговор.
— Ты Жильцова Василия Созонтыча сын? Много вам земли нарезали в этом году? Работников-то собираетесь брать?
— Сколько всем, столько и нам. Ныне работники знаете почем? Папаня теперь на мне ездит…
Резолюцию составляли сообща, перечислили все задачи Советской власти, выполнить — и наступит коммунизм.
— Теперь записывай, — подсказал Быстров. — Желающих вступить в Союз коммунистической молодежи.
Славушка повторил с подъемом:
— Кто желает вступить в Союз коммунистической молодежи?
Тут-то и осечка, смельчаков не шибко много, да еще Сосняков с пристрастием допрашивал каждого: кто твой отец, сколько коров да лошадей и какой у семьи достаток…
Записалось всего восемь человек, даже до десятка не дотянули.
Славушка еще раз пересчитал фамилии, вздохнул, — надеялся, что от охотников отбою не будет, — и посмотрел на Быстрова: что дальше?
— По домам, — сказал тот. — Отпускай всех по домам, а кто записался, пусть останется. Лиха беда начало. Москва тоже не сразу построилась. Год-два — все придут к нам…
Сказал, надо выбрать комитет.
Выбрали Ознобишина, Соснякова, Саплина, Терешкина, великовозрастного парня, тоже ученика Успенской школы, и Елфимова из Семичастной — деревни, расположенной в полуверсте от Успенского. Выбрали председателя волкома.
— Волкомпарт рекомендует товарища Ознобишина…
Саплина назначили инспектором по охране труда.
— Сам батрак, — предложил Быстров. — Знает, что к чему.
Соснякову поручили заведовать культурой.
Вышли из школы скопом, торопились в исполком. Быстров обещал выдать всем по мандату.
— Чтоб были по всей форме!
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления