Онлайн чтение книги К новому берегу
Глава двенадцатая

1

До конца мая 1942 года Айвар пролежал в военном госпитале в Ярославле. Рана зажила быстро, только левая рука утратила былую подвижность — требовался массаж и разные физиотерапевтические процедуры. Лечение Айвар закончил в доме отдыха Латышской стрелковой дивизии под Москвой. Дачный поселок, где находился дом отдыха, соединяла со столицей электричка. Несколько раз в неделю Айвар ездил с товарищами в Москву и долгие часы посвящал осмотру столицы.

На улицах и площадях поражали здания, созданные за короткий срок советским человеком. Сказочным подземным дворцом показалось ему метро. Мосты, один красивее другого, соединяли берега Москвы-реки; парки, стадионы, гордые корпуса новых строек славили труд свободного человека. И теперь Айвар со стыдом и негодованием вспоминал ложь и клевету о жизни советского народа, которыми в свое время пичкала его и других легковерных людей буржуазная пресса Латвии. Как только он мог верить даже крупице этой лжи!

«Если бы со мною здесь была Анна… — думал он. — Все тогда стало бы прекраснее и величественнее. Ее мысли, переживания обогатили бы меня. Будет ли когда-нибудь так?»

Об Анне Айвар вспоминал и думал часто. Вечерами, перед тем как ложиться спать, он мысленно вел с нею долгие разговоры, рассказывал ей обо всем, что видел и делал днем. Он постоянно чувствовал рядом с собой любимую девушку. Конечно, это был самообман, но он помогал Айвару жить.

В конце июня Айвар прибыл в Латышский запасный полк. Прожив несколько недель в лагере, где он уже побывал во время формирования дивизии, Айвар отбыл с одной из маршевых рот на фронт. Из писем товарищей он знал, что за боевые заслуги во время зимних боев награжден орденом Красного Знамени. Недавно Айвару присвоили звание лейтенанта.

…Ян Лидум был одним из первых, кого Айвар встретил в новом расположении Латышской дивизии. Теперь Лидум был уже военным комиссаром полка.

— Что, опять у своих, лейтенант Тауринь? — спросил Лидум и, улыбаясь, пожал руку Айвару. Они встретились на берегу маленькой речки — здесь были землянки штаба полка. — Наверно, не могли дождаться, когда вернетесь обратно?

— Так точно, товарищ комиссар… — ответил Айвар. — Чуть не умер с тоски. Зато теперь так хорошо, будто домой приехал, только все стало еще милей и ближе.

— И это верно, надо любить свою военную семью. Мы все здесь вместе на жизнь и смерть. Рука в порядке?

— Как будто ничего и не было, товарищ комиссар. Советские врачи знают свое дело.

— В какую часть зачислены?

— Обратно в свою старую роту, только на этот раз ротным командиром.

— Вот как? Да, правильно, — вашего предшественника посылают учиться в «Выстрел».[30] «Выстрел» — сокращенное наименование Высших стрелковых курсов усовершенствования командного состава Советской Армии. В годы Великой Отечественной войны здесь готовились кадры для стрелковых частей Действующей Армии.

Отпустив Айвара, Лидум посмотрел ему вслед и подумал: «Что ни говори, а этого парня я где-то раньше встречал. Такое знакомое лицо…»

Свою роту Айвар нашел во втором эшелоне дивизии, в хорошо замаскированных шалашах из еловых ветвей. Поговорив с командирами взводов и отделений, он обошел шалаши и познакомился со стрелками; среди них было много новых. В одном месте стрелки беседовали о последних успехах дивизионных снайперов. Айвар подсел к ним, угостил солдат папиросами.

— Снайперское движение у нас быстро ширится, — рассказывал ротный старшина Платонов. — И самое замечательное, товарищ лейтенант, — сказал он, обращаясь к Айвару, — что и девушки не отстают. Многие перешли из медсанбата в стрелковые роты и сменили санитарные сумки на снайперскую винтовку. Не знаю, товарищ лейтенант, помните ли вы такую Анну Пацеплис из санбата… Храбрая была девушка, за московские бои ее наградили Красной Звездой.

— Что с ней случилось? — спросил Айвар, и сердце его от волнения готово было выпрыгнуть из груди… — Я ее… хорошо знаю…

— Случиться ничего не случилось, — ответил старшина. — Сейчас она прикомандирована к нашему батальону и за один месяц уничтожила одиннадцать фрицев. Ведь здорово, товарищ лейтенант…

— Действительно, здорово… — согласился Айвар. К щекам его снова прилила кровь.

Бойцы заварили чай и пригласили Айвара разделить с ними скромный фронтовой ужин. Он достал из вещевого мешка печенье, бутылку портвейна и выложил свой пай.

Да, он действительно снова вернулся домой. Товарищи встретили его как родного, близкого. Нигде он не чувствовал себя так хорошо, как среди них.

…Новый участок фронта был очень однообразен и тяжел для позиционной войны: открытая, хорошо просматриваемая равнина с разбросанным кое-где мелким кустарником и редкими небольшими холмиками. Каждая такая высотка в местных условиях имела большое значение и представляла как бы маленькую крепость, вокруг которой завязывались ожесточенные бои. Артиллеристы с трудом находили ориентиры, разведчикам чаще обычного приходилось поглядывать на компас.

Как-то ночью, когда Айвар уже успел ознакомиться с окружающей обстановкой и людьми, полк подполковника Виноградова сменил отходящий на отдых полк и занял передовые позиции. Рота Айвара стояла теперь на самом правом фланге полка и соприкасалась с левым флангом другого полка. Впереди, метрах в трехстах, находилась небольшая сильно укрепленная высотка, занятая немцами. Подходы к высотке были защищены проволочными заграждениями и спиралями Бруно.

Как кроты, зарылись стрелки в землю, наблюдая и изучая расположение противника, и про себя думали: «Как было бы хорошо, если бы высотки заняли мы…» То же самое думали командиры, командование полка и дивизии.

Когда рота разместилась на своих позициях, политрук роты Пакалн — мужчина лет пятидесяти, работавший до войны парторгом одного рижского завода, — разыскал в окопах Айвара и начал с ним разговор, о котором думал с момента возвращения Айвара на фронт.

— Товарищ Тауринь, теперь ты уже бывалый воин, награжденный орденом… Пролил кровь за Родину. Не пришла ли пора подумать о вступлении в партию?

Айвар смутился и долго медлил с ответом. Предложение Пакална застигло его врасплох. Партия… стать членом партии… Ведь это было высшее доверие, оказываемое человеку, но в его жизни не должно быть темных пятен, ничего такого, что приходилось бы скрывать от других.

— Но вы еще так мало меня знаете, — ответил Айвар. — Что это — десять месяцев…

— Зато какие месяцы, Тауринь! За эти десять месяцев была возможность сотни раз убедиться, что представляет каждый из нас. Готовность отдать жизнь за Советскую Родину — какое доказательство преданности может быть убедительнее этого!

Айвар, немного подумав, сказал:

— Сегодня я еще ничего не отвечу. Мне хочется… мне обязательно надо поговорить по этому вопросу с одним очень близким человеком.

— Поговори.

Человек, с которым Айвар хотел посоветоваться, был Ян Лидум. Надо было рассказать ему все, ничего не скрывая. Пока отец не узнает всей правды и не выскажет своего мнения, до тех пор Айвар не хотел рассказывать ни одному человеку о своем запутанном прошлом.

В условиях боевой обстановки Айвар не мог ни на минуту оставить позиции своей роты, поэтому встретить военкома полка было трудно. Правда, Лидум ежедневно появлялся в батальонах и ротах, иногда заходил к Айвару, но разве в таких условиях, когда ни на секунду нельзя спускать глаз с коварного врага, можно было думать о серьезном разговоре с отцом? Для такой беседы нужно было подходящее место. И Айвар ждал, когда роту отведут на короткий отдых во второй эшелон.

Это были жаркие дни и ночи сплошных тревог. Враг ежедневно обстреливал позиции полка минами и артиллерийскими снарядами, бомбил с воздуха и несколько раз переходил в наступление, пытаясь вклиниться в нашу линию обороны, и почти всегда главная тяжесть удара падала на небольшой сектор, обороняемый ротой Айвара. За неделю им пришлось перенести три массированных налета авиации и несколько ураганных шквалов артиллерийского огня. Но враг ничего не добился.

Однажды ночью роту Айвара Тауриня сменила рота первого батальона, а второй батальон на несколько дней перевели в дивизионный резерв — на отдых.

2

В ясный августовский день на узкой тропе посреди ольшаника произошло то, о чем так страстно мечтал Айвар. Возвращаясь из батальонного штаба в расположение своей роты, он встретил Анну. Увидев внезапно в нескольких шагах от себя загорелого плечистого лейтенанта в стальной каске, Анна не узнала его и сошла с тропинки, уступая дорогу. Но лейтенант не торопился пройти мимо, он остановился и, взволнованно улыбаясь, смотрел на Анну.

— Добрый день, Анна… Разве не узнаете больше старых соседей?

Анна долго вглядывалась в смуглое лицо парня, словно не веря своим глазам, а потом пробормотала:

— Айвар Тауринь… вы тоже здесь?

— Как видите… — сказал Айвар. — Разве это так невероятно?

Робко и неловко пожали они друг другу руки и в первую минуту не знали, о чем говорить, куда глядеть.

— Это было трудно предвидеть… — сказала наконец Анна, отвечая на вопрос Айвара. — Я думала, вы остались у немцев. Где ваши родители?… Не эвакуировались?

— Таурини? Нет, им даже в голову не могла прийти такая мысль. В сущности говоря, они и не знают, что я ушел вместе с Красной Армией. Думают неизвестно что. Ну и пусть… какое мне дело!

— Как же это? Вас так мало беспокоит, что думают ваши родители?

— А вы о своих много думаете?

Анна посмотрела на Айвара и невольно улыбнулась:

— Мои родители — дело другое. У нас уже давно… не было согласия. Но скажите, почему вы не остались в Ургах? Вас-то гитлеровцы не тронули бы.

— А вы, Анна, остались бы дома, если бы определенно знали, что гитлеровцы вас не тронут?

— Ни в коем случае!

— Почему?

— Потому что не могу представить себе жизнь под их ярмом… Потому что я должна быть вместе с моими товарищами и бороться с захватчиками!

— Почему же мне не быть вместе с вами?

Они сели на пни и продолжали разговор. Айвар рассказал, как он ушел из дому, как вместе с группой советской молодежи дошел до Эстонии, Ленинграда… Дивизионный лагерь… первые бои под Москвой, затем ранение под Старой Руссой… госпиталь, дом отдыха, запасный полк… и снова фронт. Просто и скромно рассказывал Айвар о последних боевых эпизодах как о чем-то обыкновенном, и то больше о боевых товарищах-стрелках, чем о себе. Создавалось впечатление, что во время массированного налета немецких бомбардировщиков и позже — при отражении атак фашистской пехоты — на его долю выпала лишь роль статиста, а все сделали другие. Анна поняла — Айвар затушевывает свои заслуги. Не было ни малейшего сомнения, что он настоящий воин, способный командир, храбрый и хладнокровный в самой трудной обстановке. Его скромность и сдержанность понравились Анне, и с этого момента она увидела его совсем в ином свете.

Анна рассказала Айвару о своей жизни с того времени, как оба они оставили родные края. И когда все было рассказано, у обоих возник один и тот же вопрос: «Как-то живется сейчас там, у Змеиного болота?» И они заговорили о том, что, по их мнению, могут делать их домашние и что сталось с их общими знакомыми.

— Мой брат Бруно теперь самый ярый помощник немцев, — сказала Анна. — Добром он не кончит.

— Мой приемный отец во всяком случае не отстанет от него и роет себе яму, — сказал Айвар.

— Все же мне не совсем ясно, — сказала Анна, — почему вы ушли из дому. Вы, по-моему, хорошо уживались со своими приемными родителями. А о своих настоящих родителях вы что-нибудь знаете?

— Долгие годы я ничего не слышал о них. Узнал только в день своего ухода из дому.

— И потому именно ушли, что узнали?

— Отчасти потому… и еще по одной причине, но о ней я скажу вам только после войны.

— А вы знаете, где они сейчас находятся? Встречались с ними?

— Скоро встречусь.

— Тогда я начинаю кое-что понимать, — сказала Анна и протянула Айвару руку, но он попросил не уходить.

— У меня к вам просьба, Анна… Недавно у меня был серьезный разговор с политруком нашей роты Пакалном. Он думает, что мне пора вступить в партию. Если бы это произошло, дали бы вы мне рекомендацию? Одну рекомендацию обещал мне Пакалн.

Анна изумленно посмотрела на Айвара.

— Меня только недавно приняли в кандидаты партии, — сказала она. — Я еще не могу дать поручительство.

— Я этого не знал.

— До свидания, Айвар.

— До свидания, Анна…

Как очарованный, смотрел ей вслед Айвар и чувствовал себя самым счастливым человеком в мире. Более получаса говорила с ним Анна, дружески и просто, а уходя, назвала по имени: Айвар… Так никогда не называют чужого, так никогда не говорят человеку, которого не желают знать.

— Спасибо, милое солнышко… — взволнованно шептал он. — Как я сейчас буду воевать, ох, как буду воевать! Тебе не придется стыдиться знакомства со мной.

А у Анны на душе было невесело. Ей не давала покоя одна мысль: товарищи Айвара по роте, очевидно, ничего не знают о его прошлом. Он им ничего не рассказал или сообщил не все и не самое главное, что надо было знать рекомендующим и партийному собранию. Как бы посмотрел Пакалн на то, что в Ургах было девяносто гектаров земли и много батраков и батрачек? Конечно, не дал бы тогда рекомендации. Но почему Айвар молчит об этом? От партии нельзя ничего скрывать. Если он это делает, то совершает преступление перед партией, и она никогда не сможет оказать ему доверия.

Чем больше думала об этом Анна, тем неспокойнее становилось у нее на душе. «Может быть, Айвар сам расскажет обо всем на партийном собрании? А если не расскажет? Я — единственный человек в дивизии, знающий прошлое Айвара. Мне молчать нельзя, ведь через некоторое время, когда все станет известным, Айвара придется исключить из партии как пробравшегося обманным путем в ее ряды».

В тот день должен был состояться слет снайперов полка. Анна отправилась на слет часом раньше, чтобы успеть поговорить с военкомом полка Яном Лидумом об Айваре Таурине. Она знала: этот седой, закаленный революционер сумеет во всем разобраться и дать ей правильный совет.

Лидум принял ее в своей маленькой землянке.

— Что у девушки на сердце? — спросил он ее и, как обычно, ласково улыбнулся. — Садись, Анныня…

Анна села и начала рассказывать. Лидум ни разу не прервал ее, спокойно выслушал необычайное сообщение, но глубокие складки на лбу показывали, что он недоволен. Когда Анна умолкла, военком задумался, барабаня по столу пальцами.

— Может быть, Тауринь только приспосабливается? — спросил Лидум. — Весьма возможно, что он заслан в дивизию со специальными заданиями, о которых мы и понятия не имеем. Враг очень коварен и не отказывается ни от какой возможности повредить нам.

— Я думаю, что дело обстоит не так плохо, товарищ комиссар, — ответила Анна. — Считаю лейтенанта Тауриня честным человеком, но в партию принимать его рано. Поэтому я сочла необходимым рассказать все, что знала о нем.

— За это тебе большое спасибо… — сказал Лидум. — Пока никому не говори о нашей беседе. Хочу уточнить некоторые обстоятельства, тогда увидим, как быть с этим человеком.

Когда Анна ушла, помрачневший Лидум долго сидел, подперев голову кулаком. Он был недоволен собой.

«Неужели я так постарел, что не умею больше разбираться в людях? — думал он. — Мне он казался таким честным… сделанным из настоящего материала. Выходит, что я встретился с трусом. На передовой он не боится смотреть в глаза смерти… это он умеет как следует… а сказать о себе правду у него не хватает духа. Что теперь с ним делать?»

В дверь землянки постучали. Вошел ординарец.

— Товарищ комиссар, там пришел лейтенант. Очень просит принять его. Что сказать ему?

— Какой лейтенант? Что ему нужно?

— Командир роты, лейтенант Тауринь… — объяснил ординарец. — Он не сказал по какому делу. Я его спрашивал, а он говорит, что может сказать только вам.

Лидум сердито наморщил лоб. «Так, так… — подумал он. — Хочет оправдываться… Совесть мучает. Ну ладно, давай посмотрим, что за птица».

— Пусть войдет, — сказал Лидум. — Пока не кончу разговора с ним, никого не впускайте сюда.

— Ясно, товарищ комиссар, — отозвался, ординарец и вышел.

3

Лидум пристально взглянул на Айвара, затем, подавив неприязнь, сказал по возможности спокойно и вежливо:

— Присаживайтесь, товарищ лейтенант. Я вижу, что стоять на ногах в этом погребе для вас мучение. Таким голиафам, как вы, рост иногда причиняет некоторые неудобства.

Айвар сел на скамейку по другую сторону столика и скомкал в руках выцветшую пилотку. Он казался очень взволнованным. Снова и снова его пальцы сжимали пилотку, а потом разглаживали, чтобы опять скомкать.

— Мне нужно с вами поговорить, товарищ военный комиссар, по очень серьезному делу… — начал Айвар.

— Я слушаю… — сказал Лидум.

— Политрук нашей роты, товарищ Пакалн, заговорил со мной о том, что мне пора вступать в партию, — продолжал Айвар. — В моей жизни есть много такого, что бросает на меня тень, и я не хочу делать этот серьезный шаг, не рассказав предварительно все о своем прошлом. Я хотел рассказать это вам, и от вас я хочу получить совет. Согласны ли вы меня выслушать?

— Пожалуйста, рассказывайте…

Айвар, опустив глаза, несколько секунд молчал, затем распрямил плечи, посмотрел на Лидума спокойным, грустным взором и начал:

— Это будет рассказ про искалеченную жизнь, товарищ Лидум. Была однажды семья — муж, жена и маленький мальчик. Они жили в нужде, как многие бат «рацкие семьи. Муж выполнял тяжелую работу батрака и мечтал о другой, лучшей жизни, которую простые люди могут завоевать только борьбой, поэтому он стал революционером. Единственному сынишке революционера было семь лет, когда полиция арестовала его отца и за «точила на долгие годы в тюрьму. Вскоре погибла от несчастного случая на работе мать, и мальчик остался на свете совершенно один. Так как он стал в тягость всем, его с торгов отдали людям, которые за его содержание требовали от волостного правления наименьшую доплату. Прожив там несколько месяцев, он попал в другую семью. Его взял на воспитание богатый кулак Тауринь из усадьбы Урги Пурвайской волости. У Тауриня своих детей не было, но ему нужен был наследник, поэтому кулак усыновил мальчика, дал ему свое имя и воспитал как своего сына. Мальчику объявили, что его родители умерли, чтобы он забыл о них, а своим отцом и матерью считал бы Тауриня и его жену. Из приемного сына старались сделать настоящего хозяйского сына, привить ему все качества кулака. Окончив сельскохозяйственное училище, он вскоре ушел на военную службу, а после демобилизации работал в хозяйстве приемного отца и помогал ему увеличивать доходы. В первый год Советской власти этот приемный сын имел возможность только издали наблюдать, как живут и работают советские люди. В те дни он встретил девушку, одну из тех, с которыми Тауринь не позволял ему дружить, — она теперь была на другом берегу, среди строителей новой жизни. Он полюбил ее, любит и по сей день, хотя она этого не знает и на его чувства не ответила даже простой дружбой. Когда началась война и девушка эвакуировалась вместе с активом волости, парень не находил себе места, чувствовал себя, как в пустыне. Приемный отец накануне войны ушел в банду, а когда нагрянули фашистские войска, вернулся домой и стал уговаривать своего приемного сына стать во главе банды убийц, убивать невинных людей. Но сын уже находился во власти сомнений, и предложение приемного отца возмутило его до глубины души. Он чувствовал, что его место на той стороне, где была любимая девушка, и что в этой великой борьбе он не может остаться с Тауринем и подобными ему хищниками. Но мысль об уходе, об эвакуации родилась у него позже, когда он узнал нечто чрезвычайно важное…

Вслушиваясь в рассказ Айвара, Ян Лидум сидел, не проронив ни слова, только по временам руки его сжимались в кулаки. Иногда он незаметно взглядывал на Айвара — пристально, испытующе и взволнованно, словно ожидая желанного подтверждения какому-то неясному предчувствию, которое с каждой секундой все сильнее охватывало его.

— Что вы… узнали? — не выдержал Лидум. Голос у него вдруг задрожал.

— В тот день я узнал, что мой отец не умер, что он жив, — продолжал Айвар. — Я узнал его имя, где он живет и работает, и мне стало ясно, что этот человек заслуживает большой любви и надо постараться стать достойным его. Я оставил Урги, чтобы больше никогда туда не возвращаться приемным сыном Тауриня и чтобы найти своего родного отца.

— И вы… его нашли? — спросил Лидум и больше не спускал глаз с Айвара. Туманное предчувствие стало превращаться в уверенность; всей душой желая, чтобы так оно и было, он все же боялся ошибиться, поэтому сдерживал себя и всеми силами старался овладеть своими чувствами.

— Да, нашел… — вздохнул Айвар.

— И кто же он? — как стон, как мольба, вырвалось из груди Лидума.

Тогда Айвар посмотрел на него долго, нежно, губы его задрожали и глаза внезапно наполнились слезами.

— Отец… — прошептал он. — Неужели ты меня… еще не узнаешь?

Теперь наконец Ян Лидум понял, почему ему казалось, что он где-то видел этого человека, и на кого походил он, — его собственная молодость глядела на него этими грустными глазами, которые сейчас стыдились своих слез.

— Айвар!.. — воскликнул он, бесконечно счастливый. — Это ты?… Ты… мой сын…

Он обнял его и долго сидел рядом молча, а большие, сильные руки его все время, не переставая, гладили плечи Айвара, голову, волосы, и, как Ян ни крепился, в глазах его накапливалась соленая влага и крупными каплями скатывалась по щекам.

— Айвар, дорогой мальчик… наконец-то мы вместе… — шептал Лидум. — Все будет хорошо, все устроится… Мы заживем новой жизнью. А Тауринь… Забудь ты его… не думай больше о нем.

Несколько успокоившись, отец начал расспрашивать сына, с кем он дружит, как проводит свой досуг, много ли читает, каковы его планы на будущее. Потом они говорили о текущих политических событиях, о причинах, вызвавших Великую Отечественную войну. И у Айвара вырвалась такая фраза:

— Немецкий народ — преступный народ, и пока не удастся его уничтожить, до тех пор человечество не сможет жить в мире.

«Бедный мальчик… — подумал Лидум. — Много еще хлама в твоей голове. И ничего удивительного — почти двадцать лет тебя пичкали такой «мудростью». Ну ничего, я все-таки сделаю из тебя настоящего, советского человека».

Айвару он сказал:

— О вступлении в партию пока не может быть и речи. Живи и работай как честный беспартийный большевик. Только не вешай головы, у тебя все впереди.

— Конечно, ты лучше знаешь, что правильно и что неправильно, — сказал Айвар. — Головы вешать не буду.

— А теперь, мой мальчик, оправь как Следует гимнастерку и подтяни ремень: мы пойдем к командиру полка. Пусть Виноградов первым увидит, какой сын у старого Лидума.

4

Подполковник Виноградов — стройный мужчина лет тридцати пяти, с маленькими черными усами и карими живыми глазами — только что вернулся от командира дивизии и изучал карту, когда к нему явился Ян Лидум с Айваром.

— Не помешаем? — спросил Лидум, сгибаясь в дверях землянки.

— Как раз наоборот, Ян Петрович, — отозвался Виноградов. — В самый раз. Нашему полку предстоит выполнить важное задание. Заходи… — только сейчас он заметил, что вместе с Лидумом пришел лейтенант Тауринь. — Здравствуйте, товарищ Тауринь. Вы тоже кстати, только что хотел посылать за вами. У меня для вас задание. Понимаете — прямо для вас. Но, во-первых, присядьте, друзья. Нам придется поговорить. Что с тобой, товарищ Лидум? У тебя такой счастливый вид.

— Ты угадал, Кирилл Степанович… — ответил Лидум, широко улыбнувшись. — У меня сегодня очень счастливый день.

— Великолепно, Ян Петрович, — улыбнулся Виноградов. — В таком случае поздравляю. О твоем счастье побеседуем немного погодя, а сейчас первым делом отпустим лейтенанта Тауриня, так как ему до вечера предстоит еще много сделать.

Когда все сели, Виноградов продолжал:

— Наш полк сегодня вечером должен вернуться на передний край и с утра начать действовать. Задача: оттеснить врага к болоту, вот сюда… — он показал на карте голубоватое заштрихованное пятно. — Пусть он там помокнет в грязи и воде, а мы посидим на суше. Ясно, что в самом болоте фриц не захочет сидеть. Когда загоним его в воду, он волей-неволей переберется на другой берег, и болото фактически тоже окажется в наших руках.

— Но тогда нам сначала надо занять высоту, — заметил Лидум. — Пока высота, Кирилл Степанович, находится в руках гитлеровцев, нечего думать о дальнейшем продвижении. Иначе операция потребует больших жертв.

Виноградов утвердительно кивнул головой, затем посмотрел на Айвара:

— Как вы думаете, товарищ лейтенант?

— Та «же, как… товарищ Лидум, товарищ подполковник, — ответил Айвар. — Сначала врага надо прогнать с высоты.

— Совершенно верно, — сказал Виноградов. — И прогнать сегодня ночью, и сделать это придется вам, товарищ Тауринь. Вы хорошо знаете место, две недели удерживали сектор под носом у этой высоты… а главное — как держали! Поэтому мы уверены, что вы сумеете отбить и удержать высоту. Как твое мнение? — обратился он к Лидуму.

На несколько мгновений лицо комиссара чуть побледнело и взгляд остановился на Айваре. Тот ободряюще улыбнулся отцу. Тогда Лидум сказал:

— Почему же нет… Думаю — удержит.

— Товарищ Тауринь, — продолжал Виноградов, — мы понимаем, что задача нелегкая. Здесь будут нужны железные ребята. Ударную группу составим из добровольцев. Думаю — охотников хватит.

— Хватит, товарищ подполковник! — воскликнул Айвар. Глаза у него блестели, видно было, что он уже во власти новых мыслей. — Я думаю, в нашей роте никто не отсеется. Сейчас по крайней мере не могу себе представить ни одного, кого нельзя было бы взять.

— Тем лучше, товарищ лейтенант. Теперь идите в роту, обеспечьтесь боезапасом и сухим пайком. Часа через два получите окончательные указания, а с наступлением темноты ударной группе надо быть на исходных позициях. Все ясно? Вопросов нет?

Айвар встал.

— Все ясно, товарищ подполковник. Вопросов нет. Разрешите выполнять?

— Можете идти… — Виноградов встал и подал Айвару руку. — Желаю удачи, товарищ лейтенант.

— Благодарю, товарищ подполковник.

Айвар повернулся и хотел было выйти из землянки, но задержался и взглянул на отца. Лицо Яна Лидума было серьезным и строгим. Он несколько замешкался, затем поднялся, подошел к сыну и обнял его. Поцеловал в обе щеки и сказал:

— Держись, мой мальчик… и помни, что старый Лидум в трудную минуту поддержит тебя. Ну, счастливого пути.

Когда Айвар вышел, Лидум вернулся и сел за стол напротив Виноградова; строгое выражение сошло с его лица, он теперь улыбался, но подполковнику показалось, что он заметил на глазах комиссара слезы.

— Что с тобой, Ян Петрович? — спросил он. — Что-нибудь случилось?

— Ничего… — ответил Лидум. — Ты только что дал почетное задание моему… сыну.

— Сыну? — воскликнул изумленный Виноградов. — Лейтенант Тауринь твой сын? Почему ты сразу не сказал об этом? Я ведь…

Лидум пристально посмотрел на подполковника.

— Что бы ты сделал? Не дал бы ему задания? Оставил бы в резерве?

Виноградов немного помолчал, затем сказал:

— Нет, друг, и тогда боевое задание получил бы он. Он — самый подходящий человек для этого дела.

— Мне приятно это слышать, Кирилл Степанович. Я надеюсь, что он оправдает доверие. Понимаешь ли ты теперь, о каком счастье я говорил? Как раз сегодня я нашел своего сына!

— Понимаю. Но как это случилось?

— Долгий разговор, — Лидум вздохнул. — Я тебе все расскажу потом, а сейчас подумаем, как лучше подготовить полк к выполнению боевого задания. Времени остается немного.

— Ты прав, времени немного… — сказал Виноградов, — Присаживайся ближе, товарищ комиссар.

В тот же вечер Яну Лидуму пришлось побывать в штабе и в политотделе дивизии. Не скрывая своей великой радости, он рассказал о ней товарищам. Через несколько часов об этом уже знали многие, и все они разделяли радость Лидума. Узнала об этом и Анна Пацеплис…

…В два часа ночи, когда полк подполковника Виноградова занял исходные позиции, усиленная рота под командованием лейтенанта Тауриня начала выполнять боевое задание. Другая рота должна была провести ложное наступление в лоб высоте и слева от нее. Строчили пулеметы, рвались гранаты, неприятель засыпал этот сектор минами и артиллерийскими снарядами, непрерывно взвивались ракеты. Ударная рота в это время скрытно приближалась к высоте; метрах в пятидесяти справа от нее бойцы сделали проходы в проволочных заграждениях и, продвинувшись еще метров на тридцать, с тыла ворвались в окопы противника. Несколько минут длилась ожесточенная рукопашная схватка. В дело были пущены ручные гранаты, штыки, приклады. Большинство гитлеровцев осталось на месте, на брустверах и в окопах, но часть отошла к ближайшим кустам и оттуда яростно обстреливала роту.

Бойцы ударной роты отнесли в сторону убитых немцев и наспех подготовили окопы для обороны. Все огневые точки надо было срочно перенести на другую сторону окопов — фронтом к неприятелю.

Опомнившись от неожиданного удара, противник пытался вернуть свои прежние позиции. Одна атака следовала за другой. В промежутках вражеская артиллерия осыпала высоту снарядами и минами, но стрелки не сдавали завоеванный рубеж и отбили все контратаки гитлеровцев.

Ян Лидум в это время находился в том батальоне полка, которому, согласно оперативному плану, следовало сразу после занятия высоты перейти во фронтальную атаку слева. Внешне спокойный и невозмутимый, он вслушивался в шум боя и наблюдал из окна за бушевавшим там, на высоте, адом. Только его пальцы по временам без всякой надобности ощупывали пуговицы гимнастерки и губы беззвучно шептали:

— Держись, Айвар… выдержи, мой мальчик… Я здесь и сейчас приду к тебе на помощь…

Вот взвились две красные ракеты — условный сигнал начала атаки. Полк пошел в наступление. С потерей высоты в системе обороны противника образовалась брешь, через нее вливался поток советских воинов; смяв первую линию, он в неудержимом порыве бросился на вторую линию обороны врага. Еще последнее сопротивление в окопах второй линии, еще последняя отчаянная попытка задержать, прижать к земле наступающих, но не выдержала и вторая линия обороны неприятеля, дрогнули ряды фашистов, и, выгнанные на равнину, батальоны гитлеровцев неудержимо откатывались назад, к большому болоту. Им не давали опомниться, найти более сухие тропы и обходные дороги: наступающие стрелки, как шквал грозной бури, загнали неприятеля в грязь и воду. Когда рассвело, повсюду вдоль болота стали видны брошенные и увязшие в трясине пулеметы, ящики с боеприпасами, минометы. Болото молчало, только на другой его стороне перемазанные в грязи остатки гитлеровских батальонов зарылись в землю. Молчала и высота, которую в ту ночь заняла ударная рота лейтенанта Тауриня.

В шесть утра Яна Лидума вызвали к телефону.

— Немедленно явитесь на КП командира дивизии, — передал политработник из штаба дивизии. — Только поторопитесь. Вы здесь очень нужны.

Лидум сообщил Виноградову о вызове и немедленно отправился на командный пункт комдива. Там его встретил знакомый полковник.

— Поздравляю с победой! — сказал полковник. — Прекрасный успех, товарищ Лидум. Ваш сын великолепно выполнил боевое задание, еще раз поздравляю. Славно сработано… лучше и желать нельзя… А теперь… — полковник нагнулся и, не глядя на Лидума, быстро проговорил: — А теперь садитесь в мою машину и поезжайте скорее в медсанбат.

— С Айваром… с моим сыном что-нибудь случилось? — спросил Лидум, побледнев от волнения.

— Лейтенант Тауринь ранен, — ответил полковник. — Его будут оперировать… здесь, в медсанбате. Врач надеется, что все кончится благополучно.

Он сочувственно пожал Лидуму руку.

Через полчаса Ян Лидум стоял в палатке и смотрел на бледное, желтоватое от загара лицо сына. Айвар был в полуобморочном состоянии. Увидев отца, он попытался улыбнуться, но улыбка так и не вышла, вместо нее лицо исказила гримаса нестерпимой боли.

— Что фашисты… прогнаны к болоту? — спросил он шепотом.

— Да, сын, они уже за болотом… — тихо ответил Лидум.

Он достал платок и вытер пот со лба Айвара.

— Навряд ли я вернусь в строй, когда их погонят дальше… — снова почти шепотом проговорил Айвар. — Как… хотелось бы… Еще так мало… сделано…

Он думал о дальнейшей борьбе. А у Лидума при воспоминании о разговоре с хирургом сжималось сердце. «Бедный мальчик… — думал он. — Ты считаешь дни, когда сможешь вернуться в строй… но никто не может сказать, выживешь ли ты…»

Когда Айвар в беспамятстве лежал на операционном столе, Ян Лидум стоял у входа в палатку и мысленно разговаривал с сыном: «Ты не умирай, сынок… Ты должен жить, вместе со мною строить новую жизнь. Выдержи, не оставляй меня одного. Так мало пришлось нам быть вместе. Теперь бы можно было… Возьми себя в руки, Айвар, перебори все и живи…»

Спустя час к нему вышел хирург.

— Кажется, все будет хорошо… — сказал он Лидуму. — У вашего сына идеально здоровый организм.

— Значит, будет жить?

— Ручаться никогда нельзя, но если не будет осложнений, я думаю, он даже вернется в строй.

— Благодарю вас от всего сердца, дорогой товарищ… — сказал Лидум.

Лидуму разрешили посмотреть на спящего Айвара. Осторожно погладив по голове сына, он вышел из палатки и на маленькой фронтовой машине отправился на командный пункт командира дивизии. Теперь Лидум чувствовал себя гораздо спокойнее.

Недалеко от штаба дивизии на дороге стояла девушка в гимнастерке, с погонами младшего сержанта. Узнав Лидума, она помахала рукой, прося остановиться.

— Затормози, друг… — сказал Лидум шоферу.

Когда машина остановилась, девушка подошла к Лидуму, по-военному приветствовала его и торопливо спросила:

— Вы были в медсанбате? Как ему… как чувствует себя Айвар?

Лидум наконец узнал Анну.

— Будет жить, Анныня… — сказал он и погладил руку девушки. — Таких богатырей даже артиллерийский снаряд не берет. С ручательством — будет жить.

Он вспомнил, как говорил Айвар о девушке, которую любил и ради которой ушел от приемного отца, хотя она не отвечала на его чувства даже простой дружбой, и Ян Лидум подумал, что Анна Пацеплис и есть та самая девушка, которую любит его сын. Он с нежностью посмотрел на Анну: что было дорого Айвару, не могло быть безразличным и ему, Яну Лидуму.

— У меня просьба… — заговорила Анна и опустила глаза, полные слез. — Когда вы в следующий раз навестите Айвара, передайте ему от меня привет.

— Передам, милая… — прошептал в сильном волнении Лидум, — обязательно передам. Я думаю, это доставит ему радость и поможет скорее встать на ноги.