Онлайн чтение книги Ненависть
XIII

1-го января у Жильцовыхъ и у Антонскихъ былъ обычный новогоднiй прiемъ. Прiѣзжали сослуживцы поздравить «съ новымъ годомъ». Шура прiѣхала въ Петербургъ поздравить дядю и тетку, Матвѣй Трофимовичъ съ утра, «при парадѣ ѣздившiй по начальству» росписываться и поздравлять, въ два часа поѣхалъ въ Гатчино къ Антонскимъ.

Въ этоть день сотникъ Гурдинъ «нанесъ» визитъ Жильцовымъ. Онъ былъ великолѣпенъ въ короткомъ казачьемъ мундирѣ, въ серебряныхъ эполетахъ котлетками, съ серебряною перевязью лядунки, при шарфѣ и съ кованымъ галуннымъ воротникомъ. На лѣвой рукѣ у него была бѣлая перчатка, въ ней онъ держалъ черную, блестящаго курпея папаху съ краснымъ верхомъ. Онъ церемонно поцѣловалъ руку Ольгѣ Петровнѣ и такъ крѣпко пожалъ руку барышнямъ, что Женя вскрикнула отъ боли, а Шура поморщилась.

Гурочка не отходил отъ Гурдина.

— У васъ, Геннадiй Петровичъ, лошадь есть? Вотъ у дяди Тиши, когда онъ на службѣ всегда есть лошадь… Вѣдь вы казакъ?.. Настоящiй казакъ?..

Шура и Женя быстро переглянулись и Женя вспыхнула. Вспомнила: — «шеколадная лошадь».

— Да у меня есть лошадь — бурый жеребецъ Баянъ, — отвѣтилъ Гурдинъ. Голосъ у него былъ мягкiй и музыкальный.

«Навѣрно, онъ поетъ», — восторженно подумала Женя.

— «Какой прiятный, даже въ разговорѣ у него голосъ»…

«Можно-ли при барышняхъ говорить — жеребецъ?» — подумала Ольга Петровна. — «Охъ, уже мнѣ это новое поколѣнiе»! — и она покраснѣла, и отъ этого помолодѣла и стала похожа на дочь, точно она была не мать ея, но старшая сестра.

— А какъ зовутъ вашу лошадь? — приставалъ Гурiй.

— Я сказалъ — Баянъ.

— «И струны вѣщiя Баяна — не будутъ говорить о немъ», — пропѣла Женя. — Какое прекрасное имя — Баянъ!.. Онъ вѣдь шоколаднаго цвѣта?.. Теперь вспыхнулъ и Гурдинъ.

— Онъ бурой масти, Евгенiя Матѣевна.

— Какая хорошая мысль была у брата Димы попросить васъ привезти намъ эту голову кабана, — сказала Ольга Петровна.

— Для меня это такое большое счастiе… Познакомиться съ вами. Дмитрiй Петровичъ такъ обласкалъ меня въ новомъ краю. Мы большiе, можно сказать друзья, всегда вмѣстѣ на охотѣ.

Гурдинъ по просьбѣ барышень долженъ былъ снова разсказать, какъ онъ убилъ кабана. Женя слушала не слова, а музыку голоса. Про себя она назвала голосъ Гурдина «деликатнымъ».

— Тамъ, знаете, камыши, какъ стѣна!.. И на солнцѣ совсѣмъ, какъ золото!.. И вотъ, вдругъ они раздвигаются съ этакимъ трескомъ и въ нихъ показывается этакая огромная головища.

По предложенiю Гурочки перешли въ столовую, чтобы смотрѣть на самое чучело.

— У васъ здѣсь обои совсѣмъ въ тонъ камышей, — сказалъ Гурдинъ, — вотъ такъ она намъ и показалась, какъ выглядитъ сейчасъ со стѣны.

Женя, Гурдинъ, Гурочка и Ваня стояли подъ кабаньей головой, Шура отошла къ окну. Дверь въ корридоръ слегка прiоткрылась и за нею появился Володя въ своей обычной бѣлой курткѣ, á lа поэтъ Блокъ, съ открытой шеей и съ копной волосъ на головѣ.

Гурдинъ продолжалъ свой разсказъ объ охотѣ.

— Я стрѣлялъ изъ винта. Дмитрiй Петровичъ изъ нарѣзного штуцера.

— Что это такое винтъ? — спросила Женя.

— Изъ винта?.. Простите, это я такъ по просту, по казачьи сказалъ. Наши казаки такъ трехлинейную винтовку называютъ. Прекрасное, знаете, ружье. Бьетъ въ точку… Если подпилить головку пули, какъ разрывная беретъ… Смертельная рана сразу.

Ужасъ и отвращенiе отразились на лицѣ Володи. Онъ совсѣмъ открылъ дверь и разсматривалъ Гурдина, какъ какого-то диковиннаго звѣря.

Стоявшiе у стѣны не видѣли Володю, видѣла его только Шура.

— Входи, Володя, — сказала она. Это нашъ новый другъ Геннадiй Петровичъ. Сотникъ Гурдинъ… Его къ намъ направилъ дядя Дима.

Теперь всѣ повернулись къ двери. Сотникъ Гурдинъ уже и направился навстрѣчу этому странно одѣтому молодому человѣку. На лицѣ его появилась привѣтливая улыбка и онъ переложила папаху изъ правой руки въ лѣвую. Но молодой человѣкъ не двинулся впередъ, онъ язвительно фыркнулъ и сказалъ, чеканя каждый слогъ.

— Простите… Я, кажется помѣшалъ вашимъ… охотничьимъ разсказамъ.

— Володя, зачѣмъ?.. — умоляюще сказала Женя.

Володя быстро и тщательно закрылъ дверь. Неровные шаги — ступали съ каблука — раздались по корридору и затихли вдали.

— Умнѣе всѣхъ, — прошептала Женя.

— Вы простите моего двоюроднаго брата, — спокойно сказала Шура. — Его смутило, что онъ не совсѣмъ одѣтый увидалъ чужого… Онъ думалъ, что тутъ только свои.

Но теперь въ столовой почему-то стало неуютно и скучно и всѣ пошли въ гостиную. Геннадiй Петровичъ сталь прощаться. Онъ помнилъ наставленiя своего войскового старшины, когда тотъ отпускалъ его въ Петербургъ: — «когда будешь кому-нибудь «наносить» визитъ, такъ на визитѣ, братъ, не засиживайся… Десять минуть и вставай, цѣлуй ручки дамамъ, щелкай шпорами умѣренно. Не звени ими легкомысленно, какъ какой нибудь шалый корнетъ, но соблюдай прiятность звука».

Геннадiй Петровичъ поцѣловалъ руку Ольги Петровны, «умѣренно, соблюдая прiятность звука», щелкнулъ шпорами и пошелъ къ барышнямъ. Женя молча покраснѣла, Шура сказала: -

— Мама просила передать вамъ, когда будете въ Гатчинѣ, милости просимъ къ намъ. Мы рады видѣть у себя друга дяди Димы.

Едва закрылась дверь за Гурдинымъ, Женя завертѣлась, закружилась по залу, подбѣжала къ матери и, уткнувшись лицомъ ей въ грудь, весело разсмѣялась.

— Мама!.. Мамочка, — сквозь смѣхъ едва выговаривала она, — ты знаешь?.. Онъ ска-залъ… сказалъ… изъ ви-инта!.. стрѣлялъ. Изъ ви-инта… Это-же очаровательно!.. Такъ, говорить, казаки винтовку называютъ.

Женя убѣжала изъ гостиной.

— Господи, какая дурочка, — улыбаясь, сказала Ольга Петровна.

* * *

За обѣдомъ было скучно. Послѣ того, что было въ сочельникъ — пропасть разверзлась между Шурой и Володей и, какъ ни старались они скрыть это отъ другихъ, это чувствовалось. Володя свою злость вымещалъ на сестрѣ.

— Видалъ твоего вербнаго херувима, — кривясь отъ злости говорилъ онъ. — Сотникъ!.. Сотникъ Гроба Господня!.. Какая пошлость!.. Сотникъ… Центурiонъ… Мама, я совѣтую тебѣ быть осторожнѣе съ прiемомъ такихъ херувимчиковъ. Гурiй глазъ не сводилъ съ его эполетъ. Женя была такъ пунцова, точно сейчасъ отъ плиты. Соблазнять Гурiя всѣ эти погончики, темлячки и шпоры и запросится онъ въ военщину.

— Что худого? — тихо сказала Ольга Петровна. — Братъ Дима въ Туркестанѣ, Тихонъ Ивановичъ въ Донскомъ полку… Что худого? Живутъ… Бога благодарить надо, какъ живутъ. Никому не мѣшаютъ, всѣмъ помогаютъ… Въ любви со всѣми и согласiи.

— Видалъ, — сказалъ Володя. — Застылъ дядюшка Тихонъ Ивановичъ въ мертвомъ эгоизмѣ. Землицу прiобрѣтаетъ, скотинку разводитъ, работниковъ держитъ…

— И слава Богу. И самъ работаетъ и другимъ питаться даетъ.

— Крѣпостникъ!

Послѣ обѣда обѣ двоюродныя сестры заперлись у Жени. Кличка «вербный херувимъ» обидѣла и задѣла Женю.

Женя сидѣла на стулѣ у письменнаго стола. Шура легла на маленькiй диванчiкъ.

— Шура, это очень обидно, что Володя сказалъ… Сотникъ Гроба Господня?.. По моему, просто глупо. Сотникъ — это чинъ. Мнѣ Геннадiй Петровичъ объяснилъ — это все равно, что поручикъ. У казаковъ — сотникъ. А… вербный херувимъ?.. Зачѣмъ?.. Зачѣмъ?..

— Чепуха, Женечка, никакъ это не подходитъ.

— Представь, я тоже такъ думаю… У Геннадiя Петровича усы… Ты замѣтила, какiе прелестные усики и какъ они въ тонъ его бровямъ и волосамъ… Ты, какъ художница должна была замѣтить это и оцѣнить… У вербныхъ херувимовъ… У херувимовъ вообще, бываютъ когда усы? И еще ты обратила вниманiе? — Волосы?.. У херувимовъ какiе то рыжiе завитки, кудряшки, а у него… Какой проборъ и какъ красиво вьются съ правой стороны. Зачѣмъ это Володя, право?..

— Вербный херувимъ и совсѣмъ глупо.

— Правда?.. Ты замѣтила, Шура, какъ Володька сказалъ: — охо-отничьи разсказы… Съ какимъ ядомъ… Точно Геннадiй Петровичъ сочинялъ… А помнишь, на елкѣ, кто лучше всѣхъ разсказалъ страшный и таинственный разсказъ… Ты замѣтила, какъ онъ любитъ и чувствуетъ природу… Не знаю, какъ тебѣ, а мнѣ онъ очень… оч-чень понравился… Такой цѣльный… Не такой, какъ Володя съ его учеными словами… «Соцiализмъ»… «Демократiя»… «Эгоизмъ»… Мелкобуржуазный подходъ къ жизни»… «Ты прозябаешь, Женя»… А самъ!.. Сколько горя отъ него мамѣ и папѣ? и главное — все это неправда!.. Я чувствую, что все это несправедливо. А онъ?.. — Женя мечтательно улыбнулась. Несказанно красива была эта новая у нея улыбка, — угадай про кого я говорю?..

— Угадать не трудно… Фiалки…

Женя серьезными, большими, темно-синими глазами посмотрѣла на Шуру.

— Шурочка, милая… А что, если это и правда… Судьба?.. Ты, какъ думаешь, это не можетъ быть любовь?.. По настоящему… Ты не любила никого…

— Полно, Женя, ты его всего два раза видала.

— Положимъ — три.

— Ну даже, три. Развѣ ты его знаешь. И какъ еще онъ то къ тебѣ относится.

— Это-то уже я знаю… Попросилъ мои фiалки… И Дима… Не такой онъ человѣкъ, чтобы послать къ намъ въ домъ, не зная кого.

— Ну, хорошо… Но, подумай… У насъ на носу выпускные экзамены. До любви-ли тутъ?.. Ты готовишься стать артисткой… Знаменитостью!.. Какая же тутъ любовь къ сотнику Гроба Господня, къ вербному херувиму?

— Не смѣй, Шура!.. Не смѣй, душка!.. То одно — это совсѣмъ другое… Я и мамѣ этого не скажу… Только тебѣ… Такъ уже попрошу не смѣяться надо мною.

— Хорошо… Прiѣзжай въ это воскресенье въ Гатчину, опять съ субботы.

— А что?..

— Я думаю, что «онъ» будетъ у насъ съ визитомъ.

— Милка, ты сама прелесть!..