Онлайн чтение книги Ненависть
XIV

Широкая, прямая Богговутовская улица бѣлымъ проспектомъ шла между аллей молодыхъ березъ и тополей. Все было въ серебряномъ инеѣ. Пескомъ усыпанная пѣшеходная дорожка золотистой лентой шла подъ блестящимъ бѣлымъ сводомъ. Высокiе снѣговые сугробы лежали по сторонамъ. Сады закрывали пустыя съ заставленными ставнями, точно крѣпко уснувшiя дачи. Оснѣженныя вѣтви кротекуса, сирени, жасминовъ, голубыхъ американскихъ елей лежали тяжелыя и дремотныя. Вездѣ былъ дѣвственно чистый снѣгъ, не нарушенный ничьими слѣдами. Въ этой зимней тишинѣ иногда вдругъ свалится съ вѣтки большой кусокъ снѣга и разсыпется съ едва уловимымъ шорохомъ.

Нѣсколько извозчичьихъ санокъ проскакало съ поѣзда. Кирасиръ въ бѣлой фуражкѣ съ голубымъ околышемъ въ Николаевской шинели проѣхалъ, за нимъ какiя то дамы и лицеистъ въ треуголкѣ. Барышни съ Гатчинскими гимназистами быстро шли по золотистой дорожкѣ и паръ струился за ними. Въ зимней тишинѣ голоса были веселы и звонки. Вдоль улицы, гдѣ не былъ разъѣзженъ снѣгъ, на лыжахъ скользили барышня и съ нею молодой человѣкъ въ каракулевой шапкѣ. Барышня шла ловко, едва касаясь палками, молодой человѣкъ путался концами лыжъ и не въ тактъ работалъ руками. Оба весело смѣялись.

Геннадiй Петровичъ, придерживая лѣвой рукой шашку, шелъ быстро и легко. Онъ былъ въ высокихъ шагреневыхъ сапогахъ, шпоры чуть позванивали на пескѣ. Завитокъ волосъ у праваго уха и кончики усовъ были сѣдыми отъ инея. Морозъ подгонялъ его. Казалось смѣхъ и радость шли съ нимъ. Синее небо было высоко и неизъяснимо прекрасно. Золото солнечныхъ лучей плескало на снѣговые просторы, на деревья и сады. Морозный воздухъ распиралъ легкiя и жемчужнымъ паромъ вырывался изо рта. На усахъ ледяныя сосульки налипали, алмазная крупа легла на рѣсницы и отъ этого все подернулось радужною игрою. Пахло елками, смолою, чистымъ снѣгомъ, свѣжимъ деревомъ и легокъ былъ этотъ чистый, точно хрустальный, воздухъ.

Геннадiй Петровичъ шелъ скоро. Молодежь бѣгомъ обогнала его. Гимназисты играли въ снѣжки, кидались бѣлыми разсыпчатыми бомбами, взапуски гоняясь другъ за другомъ, перебѣгая съ одной стороны на другую. Отъ ихъ крика, смѣха, отъ рѣзвой и молодой ихъ игры веселѣе и радостнѣе становилось на сердцѣ Геннадiя Петровича.

Морозъ былъ сердитый и уже не разъ и не два Геннадiй Петровичъ потиралъ то носъ, то уши рукою въ пуховой перчаткѣ.

«Клингъ-клянгъ», — какъ-то особенно мелодично въ морозномъ воздухѣ прозвучалъ сзади него предостерегающiй звонокъ велосипедиста.

Геннадiй Петровичъ посторонился, мысленно скомандовавъ себѣ: — «поводъ право»…

Надъ самымъ его ухомъ раздался привѣтливый голосъ: -

— Здравстеуйте, Геннадiй Петровичъ. Молодой офицеръ вздрогнулъ и приложилъ руку къ фуражкѣ. Мимо него мягко прошуршали резиновыя шины колесъ. Бѣлая шапочка изъ гагачьяго пуха, бѣлая вуалька, трогагельно заиндевѣвшая у рта, бѣлая кофточка и свѣтло сѣрая юбка въ складкахъ — проплывали мимо. Маленькiя ножки нажимали педали, велосипедъ легко катился по мягкой дорогѣ. Совсѣмъ близко отъ его лица было несказанно милое лицо съ большими голубыми глазами, привѣтливо улыбавшимися изъ за бѣлой вуали съ мушками. Тонкiй станъ былъ прямъ, и плавно то сгибалась, то выпрямлялась нога подъ юбкой.

Дѣвушка прокатила шаговъ сто и соскочила съ велосипеда. Геннадiй Петровичъ подбѣжалъ къ ней.

— Здравствуйте, Евгенiя Матвѣевна.

Горячая ручка въ мягкой сѣрой пуховой перчаткѣ сжала его руку вынутую изъ перчатки.

— Дальше не стоитъ ѣхать, снѣгъ не разметанъ. Ужасно какъ ноги замерзли…

— Вы же безъ ботиковъ. Какъ это можно…

— Въ ботикахъ никакъ невозможно. Педаль скользитъ. Вы къ тетѣ? Это совсѣмъ близко. Идемте, я вамъ покажу дорогу.

Положивъ руку на руль велосипеда она тихо катила его между собою и Геннадiемъ Петровичемъ.

— Вамъ нравится у насъ въ Гатчинѣ?

— Да. Совсѣмъ особенный воздухъ…

— Для меня Гатчина, какъ родная. У тети свой домъ и я почти каждое воскресенiе гощу у нея.

Разговоръ не шелъ. Они шли молча. Между ними катился велосипедъ, чуть поскрипывали подъ его колесами снѣжинки.

— Какой морозъ, однако, — сказалъ Геннадiй Петровичъ.

— Да, когда я выѣзжала было пятнадцать градусовъвъ въ тѣни.

— Зимнее солнце не грѣетъ.

— Вотъ за поворотомъ и наша дача.

На подстриженномъ вровень съ заборомъ кротекусѣ толстымъ бѣлымъ пуховикомъ легъ снѣгъ. За заборомъ виднѣлись длинная деревянная, обитая шелевками одно-этажная постройка, покрытая сѣдымъ налетомъ инея. Замороженныя большiя окна казались бѣлыми. Входъ въ домъ былъ со двора. Звякнулъ колокольчикъ и кто-то пробѣжалъ за заборомъ и отложилъ щеколду калитки. Горничная въ шерстяномъ платкѣ пропустила Женю и Геннадiя Петровича.

— Морозъ-то какой, барышня, — привѣтливо сказала она.

— Какъ мнѣ напоминаетъ вашъ домъ нашъ домъ въ Семипалатинскѣ. Только у насъ за домомъ нѣтъ сада, а идетъ другая улица. Въ Пишпекѣ я видалъ такiе дома, въ Вѣрномъ и въ Пржевальскѣ.

Геннадiя Петровича встрѣтили, какъ родного. Борисъ Николаевичъ вышелъ въ прихожую. Мура и Нина въ коричневыхъ гимназическихъ платьяхъ лупили глаза на молодого офицера.

Въ узкомъ зальцѣ, гдѣ стоялъ рояль въ углу была разубраная елка.

Марья Петровна пояснила: -

— Мы до Крещенья никогда елки не разбираемъ. Дѣтямъ радость. Въ Крещенье послѣднiй разъ зажигаемъ и тогда уже до слѣдующаго года.

Въ залѣ задержались ненадолго. Изъ столовой вышла Шура.

— Мама, — сказала она. — Все готово. Можно гостя просить закусить. Здравствуйте, Геннадiй Петровичъ.

Напрасно Геннадiй Петровичъ отговаривался, что онъ недавно завтракалъ, что онъ — ей Богу, совершенно ничего ѣсть не можетъ». Отговариться было нельзя. Такъ все соблазнительно, аппетитно было наставлено въ столовой на большомъ, длинномъ столѣ. Самоваръ, пуская пары, напѣвалъ нѣчто торжественное въ одномъ углу стола. На другомъ, на серебряномъ подносѣ стоялъ хрустальный графинъ и серебряныя чарки. Въ графинѣ изумрудомъ переливалась влага необычайной красоты и соблазнителъности. Солнечный лучъ игралъ въ ней. Борисъ Николаевичъ взялся за графинъ.

— Отъ сего вы никакъ не можете отказаться. Шура сама готовила. Такого травничка, ручаюсь, съ самой Сибири не пили.

Геннадiй Петровичъ заикнулся было, что онъ совсѣмъ даже не пьетъ, но Борисъ Николаевичъ взмолился.

— Геннадiй Петровичъ!.. Полно!.. Дорогой мой! Казакъ и не пьетъ! Не срамите своего доблестнаго войска. Да и меня, голуба, пожалѣйте, Смотрите, какой гарнизонъ у меня: — однѣ дѣвки! Гурiй не въ счетъ. Ему рано. Дайте мнѣ воспользоваться случаемъ и попробовать, — такъ кажется, говорятъ казаки, Шуриной работы.

— За ваше здоровье. Съ новымъ годомъ, съ новымъ счастьемъ.

Крошечныя гарькушки, зеленые грузди, оранжевые боровики, все самими собранное, самими намаринованное, бѣлоснѣжное масло, розовая семга, какъ войска на штурмъ пошли на Геннадiя Петровича. Пришлось повторить ароматнаго травничка. Отъ третьей Геннадiй Петровичъ отказался. Вспомнилъ завѣты войскового старшины. — «Вотъ такъ визитъ», — думалъ онъ, ошущая, какъ по всѣмъ жиламъ побѣжалъ крѣпчайшiй травничокъ и весело помутнѣло въ головѣ. — «Ну и визитъ! А войсковой старшина говорилъ, что на визитѣ ничего нельзя ни ѣсть, ни пить»…

— Съ новымъ годомъ, — задумчиво повторилъ Борисъ Николаевичъ.

— Странная вещь… Всѣ мы отлично знаемъ, что ничего новаго намъ не можетъ принести новый годъ. Это-же только астрономическое понятiе. Что можетъ случиться въ политикѣ?.. Въ жизни?.. А вотъ все, какъ стукнетъ первое число января, все ждешь какихъ-то перемѣнъ, чего-то новаго, а развѣ нужно оно, это новое-то? Прошелъ 1913-й годъ наступилъ 14-й, что несетъ онъ намъ?

— Полно Бога гнѣвить, Борисъ Николаевичъ, слава Богу живы, здоровы… Перебиваемся какъ то. Господь не обижаетъ. У тебя дочь и племянница въ этомъ году гимназiю кончаютъ… Подумать о нихъ надо.

— Вѣрно… Имъ въ новомъ году новая жизнь. Старое — старится, молодое растетъ…

— Ты на Пасху, гляди, въ статскiе совѣтники попадешь.

— И это правильно, милая моя Маша. Люди хорошо придумали. Вѣдь тоска иначе была-бы. Какъ по безбрежному океану плыли-бы. А такъ точно какими-то бакенами, или вѣхами обставили люди свой жизненный путь. Рождество… Новый годъ… Крещенье, водосвятiе, люди въ проруби купаются… Праздники, именины, крестины… Да, пожалуй, нельзя иначе… Изъ коллежскихъ совѣтниковъ въ статскiе. Товарищескiя поздравленiя, прiемы гостей… Иначе, ахъ, какъ скучно было-бы жить. Не признавать этого, пожалуй, въ злобное насѣкомое обратишься, вотъ, какъ нашъ Володя, людей жалить будешь… Ну, давайте, Геннадiй Петровичъ, по сему случаю еще по единственной.

Шурины милые пальчики налили отцу и гостю изъ играющаго въ солнечныхъ лучахъ изумрудными огнями хрустальнаго графинчика по чарочкѣ «зеленаго змiя».

Послѣ чая еще долго сидѣли за столомъ. Въ комнатѣ было тепло и уютно. Золотые лучи солнца пронизывали ее насквозь. Жемчужными столбами провисли они по комнатѣ.

Въ залѣ Мура на роялѣ наигрывала вальсъ. Нина одна со смѣхомъ кружилась по залу. Шура подсѣла къ отцу. Женя рядомъ съ Геннадiемъ Петровичемъ. Они молчали. Обоимъ было хорошо.

— Вотъ Володю-бы сюда, — негромко сказалъ дочери Борисъ Николаевичъ, — съ его Карломъ Марксомъ, съ прибавочною цѣнностью, со взвѣшиванiемъ всего на вѣсахь мнимой справедливости и всеобщаго поравненiя, съ его завистью, злобою и ненавистью ко всѣмъ. Ты, какъ думаешь, что слыхалъ когда нибудь этотъ милый офицеръ про Маркса?.. Про соцiализмъ? А?.. А вѣдь такихъ то многiе миллiоны!.. Это, вѣдь, и есть народъ…

— Я спрошу его, папа, — сказала Шура и обернулась къ Гурдину. — Геннадiй Петровичъ, вы знаете, кто такое Марксъ?

Офицеръ съ румянымъ отъ счастья и водки лицомъ, подался всѣмъ тѣломъ на стулѣ впередъ, точно хотѣлъ встать и задумался.

— Марксъ?.. Марксъ?.. Да!.. Конечно, слыхалъ! Ну, вотъ… Да, помню-же отлично… Это издатель «Нивы»!..

Борисъ Николаевичъ весело разсмѣялся. Шура радостно улыбнулась. Геннадiй Петровичъ смутился.

— Вы знаете, сказалъ онъ. — Впрочемъ, кто этой жизни не видалъ, тому трудно это понять. У насъ въ Семипалатинскѣ «Нива» съ приложенiями, да «Крестный календарь» Гатцука — это, вѣдь, въ каждомъ почти домѣ! Какъ я помню эти свѣтло-желтыя или сѣрыя маленькiя книжки съ заголовками: — «Полное собранiе сочиненiй Гоголя», или «Гончарова», «Достоевскаго», «Тургенева», «Лѣскова», «Чехова» и внизу такъ ясно и четко: — «изданiе Маркса». Какъ не знать-то? Вы не повѣрите, какая это радость на каникулахъ уйти съ такою книжкою или съ номерами «Нивы» въ степь и забыть весь мiръ. Читаешь эти книжки и такъ благодаренъ Марксу.

Геннадiй Петровичъ сталъ разсказывать, какъ жили они вдали отъ желѣзной дороги, какъ его мать съ нимъ, ребенкомъ, каждые три года кочевала изъ Семипалатинска въ Джаркентъ — двѣ тысячи верстъ, однако, какъ ѣхали въ тарантасахъ, какъ кочевали въ кибиткахъ, гдѣ пахло верблюжьимъ войлокомъ и бараньимъ мѣхомъ. Какъ томительно сладки были ночи въ пустынѣ. Какъ мычали и блеяли стада киргизскихъ кочевниковъ какъ работали казаки отъ зари до зари, какъ косили по ночамъ при лунѣ общественные участки, какъ осенью гуляютъ недѣлями казаки, справляютъ свадьбы, танцуютъ, пѣсни играютъ, веселятся… Какъ наступитъ зима и такiе снѣга выпадутъ, что телеграфные столбы покроетъ въ долинахъ…

— Рабочихъ часовъ не считаютъ? — спросила Шура. Геннадiй Петровичъ не понялъ и продолжалъ: -

— Теперь Императорское правительство ведетъ желѣзную дорогу изъ Семипалатинска на Туркестанъ, соединяеть Туркестанъ съ Сибирью, а мнѣ даже жаль — пропадаетъ поэзiя нашихъ кочевокъ по степи.

Вальсъ въ залѣ сталъ увѣреннѣе. Въ дверяхъ столовой появилась Мура.

— Что это вы засѣли, какъ заговорщики. Мама будетъ играть, идемте танцовать.

Зимнiй сумракъ входилъ въ гостиную. Люстры не зажигали. Прiятна была зимняя полутьма. Марья Петровна на память играла пѣвучiй вальсъ. Женя положила руку на плечо Геннадiя Петровича, Шура пошла танцовать съ Гурiемъ, Мура съ Ниной. Три пары заскользили, закружились по длинной залѣ. Сильнѣе запахло елочной хвоей.

Геннадiю Петровичу пришлось потомъ танцовать съ Мурой и Ниной. Женя ему шепнула, снимая съ его плеча руку: — «пригласите дѣвочекъ… иначе нельзя… Это была-бы такая обида… Никогда незабываемая обида!..»

Когда Геннадiй Петровичъ уходилъ было совсѣмъ темно. Горничная въ прихожей свѣтила ему керосиновой лампочкой. Вся семья провожала гостя.

— Не забывайте насъ!.. Приходите къ намъ!.. Будьте всегда дорогимъ гостемъ, — раздавались юные голоса.

На Багговутовской круглые электрическiе фонари горѣли. Ея дали тонули въ голубомъ сумракѣ. Еще жесче сталъ марозъ. Скрипѣлъ снѣгъ подъ быстрыми шагами. Но легко, тепло и весело было на сердцѣ у молодого офицера. Онъ почти бѣжалъ по березовой аллеѣ, накрытой узорною голубого сѣтью тѣней древесныхъ вѣтвей.