Онлайн чтение книги Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов
ПРИМАС ГУГО ОРЛЕАНСКИЙ

Поэт, лаская потаскуху,

учти: у Фрины сердце глухо.

Она тебе отдаст свой жар

лишь за солидный гонорар.

Нужны служительнице блуда

вино, изысканные блюда,

а до того, что ты поэт,

ей никакого дела нет.

Не вздумай сей «прекрасной даме»

платить любовными стихами.

Твои стишата ей смешны.

Ей только денежки нужны.

Когда ж на стол монету бросишь,

получишь все, о чем ты просишь.

Но вскоре тварь поднимет крик,

что ты, мол, чересчур велик,

а заплатил постыдно мало,

что вообще она устала,

что ей давно домой пора:

болеет младшая сестра...

Ей кошелечек свой отдавши,

почти не солоно хлебавши,

ты облачаешься в камзол...

Меж тем уже другой осел

ее становится добычей.

О, что за пакостный обычай

искать сомнительных утех

у девок мерзостных, у тех,

кто сроду сердца не имеет,

а лишь распутничать умеет?!

Ужели не пойдет нам впрок

и этот горестный урок?!

Весь город над тобой смеется...

Но вижу: вновь тебе неймется,

и ты уже готов опять

последний талер ей отдать.

Все начинается с начала...

Так хоть бы стерва не ворчала,

что из-за жадности своей

ты слишком мало платишь ей! 

Холод на улице лют.

«Плащ мой! Какой же ты плут

С каждой зимой ты стареешь

и совершенно не греешь.

Ах ты, проклятый балбес!

Ты, как собака, облез.

Я — твой несчастный хозяин —

нынче ознобом измаян».

Плащ говорит мне в ответ:

«Много мне стукнуло лет.

Выгляжу я плоховато —

старость во всем виновата.

Прежнюю дружбу ценя,

надо заштопать меня,

а с полученьем подкладки

снова я буду в порядке.

Чтоб мою боль утолить,

надо меня утеплить.

Будь с меховым я подбоем,

было б тепло нам обоим».

Я отвечав плащу:

«Где же я денег сыщу?

Бедность — большая помеха

в приобретении меха.

Как мне с тобой поступить,

коль не могу я купить

даже простую подкладку?..

Дай-ка поставлю заплатку!» 

Был я молод, был я знатен,

был я девушкам приятен,

был силен, что твой Ахилл,

а теперь я стар и хил.

Был богатым, стал я нищим,

стал весь мир моим жилищем,

горбясь, по миру брожу,

весь от холода дрожу.

Хворь в дугу меня согнула,

смерть мне в очи заглянула.

Плащ изодран. Голод лют.

Ни черта не подают.

Люди волки, люди звери...

Я, возросший на Гомере,

я, былой избранник муз,

волочу проклятья груз.

Зренье чахнет, дух мой слабнет,

тело немощное зябнет,

еле теплится душа,

а в кармане — ни шиша!

До чего ж мне, братцы, худо!

Скоро я уйду отсюда

и покину здешний мир,

что столь злобен, глуп и сир. 

Нищий стучится в окошко:

«Дайте мне хлебца немножко!»

Но разжиревший богач

зол и свиреп, как палач.

«Прочь убирайся отсюда!..»

Вдруг совершается чудо:

слышится ангельский хор.

Суд беспощаден и скор.

Нищий, моливший о хлебе,

вмиг поселяется в небе.

Дьяволы, грозно рыча,

в ад волокут богача.

Брюхо набил себе нищий

лакомой райскою пищей —

у богача неспроста

слюнки текут изо рта.

Нищий винцо попивает,

бедный богач изнывает:

«Хоть бы водицы глоток!..»

...Льют на него кипяток.

Свадьбу справляют они — погляди-ка —

славный Орфей и его Евридика.

Вдруг укусила невесту змея...

Кончено дело! Погибла семья.

Бедный Орфей заклинает владыку...

Где там! В могилу несут Евридику.

Быстро вершится обряд похорон.

Чистую деву увозит Харон.

Плачет Орфей, озирается дико:

«Ах, дорогая моя Евридика!..»

Но Евридика не слышит его:

ей не поможет уже ничего.

«Ах, ты была мне мила и любезна...

Впрочем, я вижу, рыдать бесполезно.

Надо придумать какой-нибудь трюк.

Только б не выронить лиру из рук.

Очень возможно, что силой искусства

я пробудить благородные чувства

в царстве теней у Плутона смогу

и Евридике моей помогу...»

Стоит во имя любви потрудиться!..

Быстро Орфей в свою лодку садится

и через час, переплыв Ахерон,

в царство вступает, где правит Плутон.

Вот он, прильнувши к подножию трона,

звуками струн ублажает Плутона

и восклицает: «Владыка владык!

Ты справедлив! Ты могуч и велик!

Смертные, мы твоей воле подвластны.

Те, кто удачливы или несчастны,

те, кто богаты, и те, кто бедны,

все мы предстать пред тобою должны.

Все мы — будь женщины мы иль мужчины

но избежим неминучей кончины,

я понимаю, что каждый из нас

землю покинет в назначенный час,

чтобы прийти под подземные своды...

Но не болезнь, не законы природы,

не прегрешенья, не раны в бою

ныне сгубили невесту мою.

О, неужели загробное царство

примет невинную жертву коварства?!

О, неужель тебе не тяжела

та, что до старости не дожила?!

Так повели же с высокого кресла,

чтобы моя Евридика воскресла,

и, преисполнясь добра и любви,

чудо великое миру яви.

Платой за это мое песнопенье

пусть мне послужит ее воскресенье.

Сделай, о, сделай счастливыми нас —

пусть не на вечность! Хотя бы на час!

Пусть не на час! На мгновенье хотя бы!

Будь милосерд, снисходителен, дабы,

сладостный миг ощутивши вдвоем,

мы убедились в величье твоем!

Верь, что тотчас же, по первому зову,

мы в твое лоно вернуться готовы

и из твоих благороднейших рук

примем покорно любую из мук!» 

Ложь и злоба миром правят.

Совесть душат, правду травят,

мертв закон, убита честь,

непотребных дел не счесть.

Заперты, закрыты двери

доброте, любви и вере.

Мудрость учит в наши дни:

укради и обмани!

Друг в беде бросает друга,

на супруга врет супруга,

и торгует братом брат.

Вот какой царит разврат!

«Выдь-ка, милый, на дорожку,

я тебе подставлю ножку»,—

ухмыляется ханжа,

нож за пазухой держа.

Что за времечко такое!

Ни порядка, ни покоя,

и господень сын у нас

вновь распят,— в который раз!