Онлайн чтение книги Рилла из Инглсайда Rilla of Ingleside
Глава 19. «Они не пройдут»

В одно холодное, серое февральское утро Гертруда Оливер проснулась, чувствуя, что дрожит, вскочила с постели, пробежала в комнату Риллы и присела рядом с ней на кровать.

— Рилла… я испугана… испугана, как маленький ребенок… я снова видела странный сон. Нас ждет что-то страшное… я знаю .

— Что за сон? — спросила Рилла.

— Я снова стояла на ступенях веранды… так же, как в том сне накануне танцев на маяке, а по небу с востока надвигалась громадная черная грозовая туча. Я видела, как ее тень несется впереди нее, и, когда эта тень надвинулась на меня, я задрожала от ужасного холода. Потом разразилась буря… страшная буря… одна слепящая вспышка молнии за другой, один оглушительный раскат грома за другим, неистовые потоки дождя. В панике я обернулась и хотела бежать, чтобы где-нибудь спрятаться, и в этот миг мужчина в форме французского офицера взбежал по ступенькам и остановился рядом со мной на пороге дома. Его одежда была пропитана кровью, струившейся из раны в груди; он казался измученным, выбившимся из сил, но его бледное лицо выражало решимость, и глаза горели огнем над ввалившимися щеками. «Они не пройдут», — сказал он негромко и страстно. Я отчетливо услышала эти слова, несмотря на рев бури. И тут я проснулась. Рилла, мне страшно… Весна не принесет того Большого Наступления, на которое мы все так надеемся… вместо него она принесет какой-то ужасное несчастье Франции. Я в этом уверена. Немцы попытаются где-то нанести сокрушительный удар.

— Но он же сказал тебе, что они не пройдут, — серьезно возразила Рилла. Она, в отличие от доктора, никогда не смеялась над пророческими снами Гертруды.

— Я не знаю, Рилла, было ли это пророчество или слова отчаяния; этот сон все еще держит меня в ледяных тисках ужаса. Скоро нам потребуется все наше мужество…

Доктор Блайт действительно посмеялся за завтраком… но больше он никогда не смеялся над снами мисс Оливер, так как в тот же день пришли новости о начале наступления под Верденом [88]Германские войска, не располагая силами для наступления по всему фронту, сосредоточили крупные боевые соединения для атаки на город Верден, где находился французский укрепленный район, закрывавший дорогу на Париж., и после этого на протяжении всех прекрасных весенних месяцев обитатели Инглсайда жили в оцепенении смертельного страха. Это были дни, когда они в отчаянии ждали конца, пока шаг за шагом немцы продвигались все ближе и ближе к последнему оборонительному рубежу несчастной Франции.

— Если немцы захватят Верден, дух Франции будет сломлен, — с горечью сказала мисс Оливер.

— Но они его не захватят, — твердо заявила Сюзан, которая в тот день не могла даже есть за обедом от страха, что именно это немцы и сделают. — Во-первых, вы видели во сне, что у них ничего не выйдет… вам снилось именно то, что с самого начала говорили и говорят французы: «Они не пройдут». Уверяю вас, мисс Оливер, дорогая, когда я прочитала новости в газете и вспомнила ваш сон, я вся похолодела. Мне это показалось возвращением библейских времен, когда люди довольно часто видели вещие сны.

— Я знаю… знаю, — сказала Гертруда, беспокойно расхаживая по комнате. — Я тоже упорно стараюсь верить в свой сон… но каждый раз, когда приходят плохие новости, эта вера изменяет мне. Тогда я говорю себе о «простом совпадении»… о «подсознательной памяти» и прочем.

— Я не понимаю, как в какой бы то ни было памяти могут всплыть слова, которые еще даже не произносились, — упорствовала Сюзан, — хотя, разумеется, я не такая образованная, как вы с доктором. И я, пожалуй, предпочитаю не иметь образования, если с ним становится настолько трудно понять самые очевидные вещи. Но, в любом случае, нам ни к чему тревожиться из-за Вердена, даже если гунны его захватят. Жоффр говорит, что город не имеет никакого стратегического значения.

— Это знакомое утешение, которым нас уже потчевали слишком часто, когда наши войска терпели поражения, — возразила Гертруда. — Оно потеряло свою способность зачаровывать.

— Была ли когда-либо в истории человечества подобная битва? — задумчиво спросил мистер Мередит, когда в один из апрельских вечеров зашел в Инглсайд, чтобы обсудить новости.

— Масштабы происходящего колоссальны, — сказал доктор. — Описанные Гомером битвы в сравнении с нашими временами всего лишь мелкие стычки между несколькими горстками греческих воинов. Вся Троянская война могла быть боевым столкновением вокруг какого-нибудь форта Вердена, и военный корреспондент посвятил бы ей не более одного предложения в своем сообщении в газету. Я не верю в оккультные силы… — доктор бросил взгляд на Гертруду, — но у меня предчувствие, что исход всей войны зависит от результатов Верденской битвы. Как говорят Сюзан и Жоффр, город не имеет стратегического значения; но то, что происходит, имеет громадное значение, как битва за Идею. Если Германия победит, она выиграет всю войну. Если она потерпит поражение под Верденом, дальнейший ход событий станет неблагоприятным для нее.

— Она потерпит поражение, — сказал мистер Мередит с глубоким чувством. — Невозможно победить Идею . Франция совершает настоящие чудеса. Мне кажется, что в ней я вижу светлые силы цивилизации, оказывающие решительное сопротивление черным силам варварства. Я думаю, что весь наш мир сознает это и поэтому мы все, затаив дыхание, ждем исхода битвы. Речь идет не просто о том, в чьих руках окажутся несколько фортов или кто захватит несколько квадратных миль пропитанной кровью земли.

— Я все спрашиваю себя, — сказала Гертруда, словно во сне, — будет ли какое-то великое благо — настолько великое, чтобы стоить такой страшной цены — наградой за все наши страдания? Муки, в которых содрогается сейчас мир, — это муки рождения какой-то замечательной новой эры? Или это всего лишь никчемная возня каких-то жалких «муравьев в сияньи мириадов солнц» [89]Цитата из поэмы английского поэта Альфреда Теннисона «Безбрежность» («Vastness») .? Мы очень легко относимся, мистер Мередит, к какому-нибудь бедствию, которое приводит к разрушению муравейника и гибели половины его обитателей. Неужели Сила, которая управляет вселенной, считает нас такими же незначительными, какими мы считаем муравьев?

— Вы забываете, — сказал мистер Мередит, и его темные глаза вспыхнули, — что бесконечная Сила потому и бесконечна, что проявляется как в бесконечно великом, так и в бесконечно малом. Мы же ни то, ни другое, а потому для нашего восприятия недоступно ни слишком великое, ни слишком малое. Для бесконечно малого муравей имеет такое же значение, как мастодонт. Мы свидетели мук, в которых рождается новая эпоха… но она появится на свет слабой, плачущей, как любой новорожденный. Я не принадлежу к числу тех, кто ожидает, что прямым результатом этой войны станет совершенно новый мир. Не так действует Бог. Но Он действует, мисс Оливер, и в конце концов Его замысел будет осуществлен.

— Здравый и традиционный взгляд… здравый и традиционный, — одобрительно пробормотала Сюзан, трудившаяся в кухне.

Ей было приятно, что мисс Оливер время от времени получает подобный нагоняй от священника. Сюзан очень любила мисс Оливер, но, на ее взгляд, та слишком уж часто позволяла себе еретические речи в присутствии священника и потому заслуживала периодических напоминаний о том, что подобные вопросы вне ее компетенции.

В мае Уолтер прислал письмо, в котором сообщил, что получил медаль «За безупречную службу». Он не сказал, за что его наградили, но другие позаботились о том, чтобы весь Глен узнал, какой подвиг совершил Уолтер. «На любой другой войне, — писал домой Джерри Мередит, — за это наградили бы Крестом Виктории. Однако командование не может сделать Крест Виктории таким же обычным делом, как те подвиги, которые совершаются здесь ежедневно».

— Все равно ему должны были дать Крест Виктории, — заявила Сюзан.

Она была очень возмущена этой несправедливостью. Было не вполне понятно, кто виноват, но если решение принимал генерал Хейг, то у Сюзан впервые возникли серьезные сомнения насчет его пригодности к должности главнокомандующего.

Рилла была вне себя от восторга. Это он, ее дорогой Уолтер, совершил подвиг… Уолтер, которому в Редмонде кто-то прислал белое перо. Это он, вернувшись в окоп после атаки, вновь выскочил под вражеский огонь, чтобы втащить в безопасное укрытие раненого товарища, упавшего на нейтральной полосе. О, ей казалось, она видит перед собой его прекрасное бледное лицо и чудесные глаза, какими они были в ту минуту! Как приятно быть сестрой героя! И он даже не нашел нужным написать об этом родным. В письме, которое он прислал Рилле, говорилось совсем о другом — о дорогих сердцу мелочах, которые оба они знали и любили когда-то, сто лет назад, в прежние чудесные, безоблачные дни.

«Я вспоминаю нарциссы в саду Инглсайда, — писал он. — Когда ты получишь это письмо, они уже будут цвести под прекрасным розоватым небом. Неужели они такие же яркие и золотистые, как всегда, Рилла? Мне кажется, что они должны быть окрашены в кровавый цвет… как маки, которые мы видим здесь. А с каждым новым, чуть слышным звуком весны будет появляться новая фиалка в Долине Радуг.

Сегодня на небе молодой месяц — тонкий, серебряный, прелестный, он висит над этими адскими траншеями. Увидишь ли ты его в этот вечер над нашей кленовой рощей?

Я вкладываю в это письмо вырезку из журнала с моим стихотворением. Я написал его в один из вечеров в блиндаже при свете огарка свечи… или, вернее, оно пришло ко мне там… у меня не было ощущения, что я пишу его… казалось, какая-то сила использовала меня как инструмент, чтобы записать эти строки. Такое чувство возникало у меня и раньше, но очень редко, и никогда оно не было таким сильным, как на этот раз. Вот почему я отправил его в лондонский «Спектейтор». Его напечатали, и сегодня я получил этот номер. Надеюсь, тебе оно понравится. Это единственное стихотворение, которое я написал со времени моего отъезда в Европу».

Стихотворение было коротким, проникновенным, берущим за душу. Благодаря ему имя Уолтера за месяц облетело весь мир, до самых отдаленных уголков. Его перепечатывали повсюду — в столичных ежедневных газетах и маленьких сельских еженедельниках; цитировали в содержательных рецензиях и в колонках объявлений о пропавших родственниках, в обращениях Красного Креста и в правительственных призывах вступать в армию. Матери и сестры плакали над ним; оно вызывало трепет в душах юношей; все громадное единое сердце человечества восприняло его как выражение в трех кратких бессмертных строфах всей боли, надежды, ужаса и смысла этого грандиозного конфликта. Канадский юноша в окопах Фландрии создал величайшее произведение этой войны. Стихотворение «Волынщик», написанное рядовым Уолтером Блайтом, стало классикой с момента первого появления в печати.

Рилла переписала его в свой дневник, начав им запись, в которой излагала события только что прошедшей трудной недели.

«Это были такие ужасные семь дней, — писала она, — и, хотя они уже позади и мы знаем, что произошла ошибка, горький след ее чувствуется до сих пор. И вместе с тем это была в некоторых отношениях совершенно удивительная неделя, и мне на миг было дано увидеть то, чего я никогда не осознавала прежде, — какими прекрасными и мужественными могут быть люди даже среди ужаснейших страданий. Думаю, что я никогда не смогла бы держаться так замечательно, как держалась мисс Оливер.

Ровно неделю назад она получила письмо из Шарлоттауна от матери мистера Гранта. И в этом письме говорилось, что накануне пришла телеграмма, сообщавшая страшную новость: за несколько дней до этого майор Роберт Грант погиб в бою.

Бедная Гертруда! Сначала она была убита горем, потом, спустя всего лишь день, взяла себя в руки и снова начала вести уроки в школе. Она не плакала… я ни разу не видела, чтобы она пролила хоть одну слезу… но ох, какое у нее было лицо… и какие глаза!

— Я должна продолжать работать, — сказала она. — Это мой долг.

Я никогда не смогла бы подняться до таких высот духа.

Она не говорила никаких горьких слов, если не считать одного раза, когда Сюзан сказала что-то насчет того, что весна наконец-то пришла, а Гертруда пробормотала:

— Неужели весна может прийти в этом году?

Затем она рассмеялась — таким ужасным коротким смехом, каким мог бы, наверное, рассмеяться человек перед лицом смерти, — и добавила:

— Обратите внимание, до чего я эгоистична. Я , Гертруда Оливер, потеряла близкого человека, и поэтому мне кажется невероятным, что, как обычно, наступит весна. Весна не преминет прийти, несмотря на мучения миллионов других людей… но вот мои мучения… о, как может мир продолжать существовать?

— Не осуждай себя, дорогая, — мягко сказала мама. — Вполне естественно чувствовать, что жизнь не может быть такой, какой была, после того как тяжкий удар изменил для нас весь мир. Мы все испытываем это чувство.

И тут вмешалась эта отвратительная старая кузина София. Она сидела в гостиной с вязаньем и каркала точь-в-точь как дряхлый «ворон, пророчащий беды» так ее раньше называл Уолтер.

— Вы, мисс Оливер, не в таком тяжелом положении, как другие, — сказала она, — и вам не следует принимать случившееся слишком близко к сердцу. Некоторые потеряли мужей… вот это действительно тяжелый удар; а некоторые потеряли сыновей. Вы же не потеряли ни мужа, ни сына.

— Нет, — сказала Гертруда, с еще большей горечью. — Это правда, что я не потеряла мужа… я лишь потеряла человека, который стал бы моим мужем. Я не потеряла сына… только тех сыновей и дочерей, которые могли бы родиться у меня… тех, которые теперь никогда не родятся.

— Неприлично так говорить, — сказала кузина София с возмущением, и тогда Гертруда рассмеялась вслух, таким исступленным смехом, что кузина София не на шутку испугалась.

А когда бедная Гертруда, не в силах больше выносить эту пытку, торопливо покинула комнату, кузина София спросила у мамы, не повлияло ли несчастье на рассудок мисс Оливер.

— Я пережила потерю двух прекрасных, добрых супругов, — сказала она, — но это не оказало на меня такого ужасного действия.

Да уж, разумеется, не оказало! Эти бедные мужчины, должно быть, были рады умереть.

Почти всю ночь я слышала, как Гертруда ходила взад и вперед по своей комнате. Она и прежде каждый вечер так ходила. Но никогда до такого позднего часа, как в ту ночь. А один раз я услышала, как у нее вырвался ужасный короткий крик, словно ее ударили ножом. Я не могла спать, так как страдала вместе с ней, но ничем не могла помочь. Мне казалось, эта ночь никогда не кончится. Но она кончилась, и «наутро водворилась радость», как говорится в Библии. Только это случилось не с самого утра, а ближе к вечеру. Раздался телефонный звонок, и я взяла трубку. Звонила старая миссис Грант из Шарлоттауна, чтобы сообщить, что все это была ошибка и Роберт жив; он только получил небольшое ранение в руку и находится в госпитале, так что ему — во всяком случае, пока — ничто не грозит. Ей пока не удалось выяснить, как произошла такая ошибка, но она полагает, что, вероятно, погиб какой-то другой Роберт Грант. Я повесила телефонную трубку и полетела в Долину Радуг. Я уверена, что летела — не помню, чтобы мои ноги хоть раз коснулись земли. Гертруду, возвращавшуюся домой из школы, я встретила на опушке ельника, где мы часто играли в детстве, и тут же, задыхаясь, выпалила ей все. Разумеется, мне следовало быть осторожнее. Но я совсем с ума сошла от радости, так что даже не задумалась о том, как лучше сообщить новость. Гертруда, словно подстреленная, упала прямо на землю среди молоденьких золотистых папоротничков. Я так перепугалась, что, вероятно, стану теперь более осмотрительной — по меньшей мере в этом отношении — на всю оставшуюся жизнь. Я решила, что убила ее… мне сразу вспомнилось, что ее мать скоропостижно скончалась от сердечного приступа, когда была еще совсем молодой женщиной. Мне показалось, прошли годы, прежде чем я обнаружила, что ее сердце все еще бьется. Ну и натерпелась же я страху! Прежде я никогда не видела человека, потерявшего сознание; к тому же я знала, что в доме никого нет и помочь некому, так как все ушли на станцию встречать Ди и Нэн — учебный год кончился, и они приехали домой из Редмонда. Но я знала — чисто теоретически, — как следует помогать упавшему в обморок, а теперь у меня есть и практический опыт. К счастью, поблизости был ручей, и после того, как я довольно долго изо всех сил хлопотала вокруг Гертруды, она наконец вернулась к жизни. Она не сказала ни слова о поразительном известии, которое я ей сообщила, а я не осмелилась упомянуть о нем во второй раз. Я помогла ей дойти до дома и подняться в ее комнату, и тогда она сказала: «Роб… жив», словно эти слова вырвали у нее, а потом бросилась на кровать и заплакала… и все плакала, плакала и плакала. Я еще никогда не видела, чтобы кто-нибудь так плакал. Все слезы, которые она не пролила в предыдущую неделю, хлынули из ее глаз. Она проплакала, как я думаю, почти всю прошлую ночь, но сегодня утром лицо у нее было такое, словно она испытала чудесное видение, и мы все были так счастливы, что нам было почти страшно.

Ди и Нэн пробудут дома пару недель. Потом они вернутся в Кингспорт, где их ждет работа в тренировочном лагере Красного Креста. Я им завидую. Конечно, папа говорит, что я выполняю столь же важную работу здесь, занимаясь Джимсом и моим отделением молодежного Красного Креста… Но эти мои занятия лишены романтики , которая есть в их работе.

Кут пал [90]13 апреля 1916 г. английский гарнизон в Кут-Эль-Амаре капитулировал; город заняли турецкие войска.. Мы испытали чуть ли не облегчение, когда он действительно пал, — мы так долго этого боялись. Известие о его падении лишило нас присутствия духа на целый день, а потом мы оправились и перестали думать об этой потере. Кузина София, как всегда, была мрачна. Она пришла к нам и принялась стонать, что британцы везде терпят поражение.

— Они умеют стойко переносить неудачи, — мрачно сказала Сюзан. — Потеряв какие-нибудь позиции, они продолжают бороться, пока не вернут их себе снова! Во всяком случае, сейчас мой король и моя страна нуждаются в том, чтобы я нарезала картофель на посадку, так что, София Крофорд, бери-ка нож и помоги мне. Это изменит ход твоих мыслей, и ты перестанешь тревожиться насчет хода военной кампании, руководить которой тебя не пригласили.

Сюзан — молодчина; приятно смотреть, как она всякий раз приводит своими репликами в замешательство бедную кузину Софию.

Что же до Верденской битвы, то она все продолжается, и мы мечемся между надеждой и страхом. Но я знаю , что «они не пройдут». Странный сон мисс Оливер предвещает победу Франции».