Онлайн чтение книги Ставка на совесть
I. НЕПРЕДВИДЕННЫЙ ОБОРОТ

1

Огромная, чернотой налившаяся туча тяжело наползала на сияющую предвечерним солнцем небесную синь. Смолкли птицы. Оцепенели деревья. Вдруг тревожно зашумели сосны, негодующей дрожью отозвались осины. Волны озноба пошли по траве. Над входом в палатку трепыхнулся косяк брезента и забился внутрь.

А туча все надвигалась и надвигалась…

Пропало солнце.

И в тот же миг огненная вспышка ослепила землю, обрушился грохот грома, хлынули потоки дождя. По обочинам лагерных линеек забурлили ручьи. Молодые липки отчаянно замахали ветвями, словно защищаясь от секущих дождевых струй. Солдаты, захваченные грозой, пулей влетали в первые подвернувшиеся палатки. Только дневальные не могли никуда спрятаться и зябко жались к стойкам грибов.

Через четверть часа гроза, обессилев от буйства, стихла. Потрепанные тучи, как бы стыдясь слепого разгула, заспешили прочь, над горизонтом обнажилась золотистая полоска неба.

Воцарился прежний покой. Опять в кустах бранчливо завозились воробьи. Возле жилья сверхсрочников, захлопав крыльями, победно прогорланил петух, точно это он прогнал тучи. Грозы словно не бывало; только потемневший и провисший брезент палаток да стеклянный звон капель, срывавшихся с деревьев в лужи, напоминали о ней.

— Первая рота, строиться на ужин! — голосисто объявил дневальный.

Из палаток стали выбегать солдаты.

— Дневальный, как там насчет дождичка? — с притворной опаской выкрикнул Сутормин, и его курносое лицо расплылось в ухмылке.

— У старшины спроси.

— Сперва на ужин схожу, — проговорил Сутормин и по осклизлой после дождя линейке вприпрыжку, смешно балансируя руками, побежал к месту построения. По пути он будто невзначай толкнул шедшего с солидной неторопливостью ефрейтора Ващенко. От неожиданности тот влетел, как на коньках, в лужу. Балагур же скорчил удивленную мину, приподнял над головой пилотку и скороговоркой выпалил:

— Пардон, нечаянно, ей-богу!

— Сутормин! Рыжий бугай! — разозлился ефрейтор. Его непомерно широкие ноздри вздулись, а негустые белесые брови углом сошлись на переносице.

Сутормин примирительно взял Ващенко под руку.

— Сеня! Не пойму, за что тебя в ефрейтора́ произвели.

— Но-но!..

— Я шучу, Сеня. Все мы знаем: парень ты что надо — «ефрейторов» дают лучшим из лучших, виднейшим из виднейших, — с притворным восхищением сказал Сутормин.

Ващенко не вытерпел:

— Ну что ты языком, як ветряк крылами!

— А как он крыльями? Так?

Сутормин живо взмахнул одной рукой, потом другой и хлопнул ладонью по тонкому стволу сникшей липки. С листьев сыпнуло холодным душем.

— Сутормин! — одернул солдата сержант Бригинец и упрекнул ефрейтора Ващенко: — Никак вы не утихомирите своего дружка.

Ващенко насупился. Вдали громыхнул гром.

— Вдарила бы тебя, Сутормин, молния в язык, — буркнул ефрейтор.

Ответить по достоинству Сутормин не успел: прозвучала команда «Становись!».

Рота выстроилась. Старшина, высокий молодцеватый сверхсрочник, строго посмотрел на замерших солдат и предупредил:

— После ужина живо разобрать оружие — и в строй. Ясно?

— А как насчет перекура? — выкрикнул Сутормин.

— Вопрос не по существу, — осадил старшина. — Рота, напра-а-во!

Строй колыхнулся.

— Шагом марш!

Разом ударили десятки сапог, во все стороны брызнула грязь.

— После ужина у порядочных людей перекур и — на бок, до завтрака, — проворчал Сутормин.

А вскоре, в каске, с автоматом и вещмешком за спиной, с противогазом на боку, сумками и лопатой на поясе, он, как и все, покорно шагал в строю на полигон.

Идти было трудно: гроза превратила дорогу в месиво, и рота, разделившись надвое, шла по мокрой, скользкой траве обочин.

Раздалась команда «Бегом марш!». Рота тяжело затопала.

— Весь гуляш растрясется, — сокрушенно сказал Сутормин. Молчать для него было му́кой.

Через несколько минут перешли на шаг. Но не успели как следует отдышаться — новая команда: «Газы!»

Тугая противогазная маска как обручем обжала круглое лицо Сутормина, больно стянула на темени жесткие с рыжинкой волосы. К голове прилила кровь. Зашумело в ушах. Зато когда химическая опасность миновала, он снова дал волю языку.

Ващенко обернулся на голос Сутормина и чересчур серьезно — он вообще мало смеялся, даже когда шутил, — заметил:

— Ось кому иде противогаз — так это тебе!

— Почему?

— Не слышно, як брешешь.

2

Полигон занимал обширную, в некошеном июньском разнотравье пустошь, неровную, всю в буграх и выемках. Впереди чернела глухая стена смешанного леса. Для боевых стрельб и тактических занятий места здесь было с избытком.

К приходу роты туда уже прибыли офицеры группы управления, огневые посредники, показчики мишеней, имитационная команда, прожектористы, дежурный врач, солдаты службы оцепления — словом, все, без кого немыслима боевая стрельба, как немыслима театральная постановка без режиссеров, художников, костюмеров, гримеров, без тех, чья работа остается за кулисами и на чьи имена зритель лишь мельком взглядывает, читая программу спектакля.

Ждали командира полка. Ровно в девять из-за выступа леса выскочил квадратный ГАЗ-69 и затрясся на кочках и обнаженных дождями корневищах. Расплескав лужи, автомашина круто развернулась и стала. Из нее выбрался полковник Шляхтин — высокий, немного грузный, но с молодцеватой выправкой. Он молча выслушал рапорт командира батальона майора Хабарова и так же молча прошел к исходной позиции. Остановился, широко расставив ноги, обутые в яловые сапоги, засунул большие пальцы рук за ремень возле пряжки и стал смотреть в настороженную даль полигона. Лишь после этого отрывисто, басом спросил Хабарова, все ли готово. Хабаров ответил утвердительно.

Шляхтин напомнил:

— Оцепление выслано?

— Выслано.

— Не позаснут они там? — легкая ирония вплелась в официально строгий голос полковника.

— Стрельба не даст, — тем же ответил Хабаров.

— Разбудишь ты солдата стрельбой… Ну что ж, начнем, пожалуй. Кто так сказал? Суворов?

— Нет, Ленский Онегину.

Командир полка недовольно покосился на затянутую ремнями ладную фигуру комбата с белевшим на груди ромбиком академического значка и неуступчиво молвил:

— Суворов тоже говорил. Вызывай командиров, — распорядился Шляхтин и направился на КНП[1]Командно-наблюдательный пункт., оборудованный на небольшом взгорке и искусно замаскированный кустиками и сеткой.

Первыми в окоп КНП явились командиры средств усиления — танкист и артиллерист. Командир стрелковой роты пришел последним. Приложив руку к виску, он стал докладывать, шумно выпуская воздух:

— Товарищ полковник, командир первой роты капитан Кавацук…

Шляхтин нетерпеливым жестом, будто отгоняя комара, прервал доклад и громким, слегка хрипловатым голосом произнес:

— Слушайте боевой приказ!

Кавацук достал из полевой сумки большой потрепанный блокнот и карандаш, принял положение «смирно» и не мигая уставился на командира полка. Одутловатое лицо Кавацука было неподвижно, как маска. Казалось, капитана не удивляло ни то, что его роте предстоит наступать на «противника», который занимает подготовленную заранее оборону и, конечно, окажет упорное сопротивление, ни то, что все это будет происходить ночью. И только когда Шляхтин, вытянув, как Чапаев на тачанке, руку, показал направление, в котором должна наступать рота, и объект атаки, Кавацук повернул голову в сторону безжизненного «поля боя». Записал Кавацук лишь сигналы. Все остальное ему было привычно знакомо. Он знал, что, выслушав боевой приказ, выдвинется на исходную позицию и поставит задачи командирам взводов, которые доведут эти задачи до командиров отделений, а те — до солдат. И каждому станет ясно, где, когда и что делать… За пять лет командования ротой вся последовательность этой предбоевой работы прочно осела в сознании Кавацука. Да и само «поле боя» не таило для него ничего неожиданного, как не раз читанный учебник.

3

Рота занимала исходную позицию. Солдаты, пригнувшись, пробегали по ходам сообщения, ныряли в траншею и как бы растворялись в ней. Но тотчас то в одном, то в другом месте над бруствером осторожно приподымалось полушарие каски и в сторону «противника» направлялся ствол автомата или пулемета. Вскоре движение в окопах прекратилось. Все замерло в ожидании. Кочковатая, взъерошенная травой и кустами поверхность полигона сделалась черной и ровной. Лес преобразился в зубчатую стену, тоже черную и плоскую, как тень. Зажглись звезды. Свежий ветерок скользнул по мокрому полигону, влетел в траншею и, заплутавшись в ее изломах, стих. Наступила ночь. Лишь на западе, над самой кромкой леса, небо еще теплилось слабой желтизной угасшего дня.

Вдруг впереди траншеи конвульсивно замигал огонек. Это ожил «противник», обозначенный мишенями. И тотчас в ответ из ствола пулемета расходящимся снопом вырвались жесткие красные струйки, и гулкая прерывистая очередь врезалась в тишину. Мигание мишени прекратилось. Смолк и пулемет. Только из леса перекатно отозвалось убегающее в чащу эхо.

Снова часто заалели «мигалки». Подсвеченные ими, из темноты проступили неясные очертания мишеней. Загремели торопливые выстрелы. Близ траншей тугой удар фугаса разнес темноту. Через несколько секунд — опять красноватый всплеск пламени и новый взрыв. И пошло… «Противник» начал артиллерийский обстрел.

Напряжение боя нарастало. И вот в то время, когда солдаты с охотничьим азартом ловили на мушку появлявшиеся то в одном, то в другом месте мишени, надсадно завыла сирена.

— В укрытие! В укрытие! — пронеслась многоголосая команда.

— Ох, и жахнет сейчас! — с ребячьим восторгом воскликнул Сутормин. Он и Ващенко лежали на дне траншеи, голова к голове. Ващенко солидно ответил:

— Привыкай. Теперь атомная бомба нормальным оружием считается.

— Ничего себе: как даст, скажем, по нашей роте — один пшик останется, — не согласился Сутормин и тут же: — Вот бы посмотреть, что там, наверху.

— Голову оторвет.

— Но бомба не настоящая!

— Та не бомба, а посредник. Придет и скажет: «Рядовой Сутормин, тебе капут».

Сутормин тихо засмеялся. Но через секунду серьезно сказал:

— Как думаешь, Сень, не запретят атомное оружие, как газы?

— Не знаю.

— А что у вас в верхах, среди ефрейторов, про это говорят?

— Брехло ты! — в сердцах отозвался Ващенко и вдруг схватил товарища за руку: — Дывись!

Небо над ними озарилось багровым сполохом, и через несколько секунд оглушительный грохот потряс землю. Раздался сигнал боевой тревоги. Солдаты вскочили. Быстро заняли свои места в окопах.

Началась артиллерийская подготовка. Взрывпакеты рвались по всему переднему краю обороны «противника». В звездное небо, искрясь, с шипением взлетали ракеты. Лопаясь, они горели зеленоватым светом, выхватывая из темноты белесо дымящийся разрывами полигон. Стрелки усилили огонь по высвеченным ракетами мишеням. Трассирующие пули, рикошетируя, рубиновыми осколками разлетались в разные стороны и гасли в темноте.

За траншеей загудел мотор прожекторной установки. Широкий слепяще яркий поток света врезался в темень ночи и ровно, как по линейке, отсек от черного неба фиолетово-сизую полосу. Под лучом прожектора зелень травы и кустов приняла неестественный изумрудный цвет, как бутафорская растительность на театральных подмостках, а столбы и стволы одиночных сосен засветились подобно неоновым трубкам. Освещенная прожектором даль приблизилась к солдатам, перестала быть таинственной.

Из леса послышался гул танков. С нарастающей быстротой надвигался он на окопы и вскоре почти заглушил стрельбу и разрывы. Танки приближались. Вместе с ними близилось мгновение, когда солдаты устремятся в атаку.

Прошла минута, другая… Вдруг над позициями стрелковых взводов взвилось красное полудужье сигнальной ракеты, и тотчас, словно из-под земли, рванулось:

— В атаку, впере-ед!

Над бруствером замелькали черные фигуры людей. Выровнявшись в цепи, они двинулись на «противника». В промежутках между взводами, подскакивая на кочках, катились самодвижущиеся пушки, сзади, нагоняя цепь, громыхали танки. Рвались взрывпакеты, обозначавшие артиллерийский огонь «неприятеля». Жужжал прожектор. Лопались, как резиновые шары, ракеты. По изумрудной земле клубился дым, плясали тени. Все это создавало иллюзию настоящего ночного боя.

Близ переднего края танки обогнали пехоту. Над цепью поднялось «ура!» и вместе с лязгом гусениц, тугими металлическими ударами танковых пушек, оглушительным баханьем орудий сопровождения и частой, будто беспорядочной, стрельбой атакующих обрушилось на первую траншею «противника».

4

Командир роты капитан Кавацук, нахлобучив на глаза каску и слегка пригнувшись, неровно шагал за цепью. Снаряжение висело на нем кое-как, словно он собирался в спешке, нисколько не заботясь о подгонке. Оглядывая роту, Кавацук приостанавливался, потом, придерживая рукой полевую сумку, трусцой пускался вдогонку, а догнав, шумно выдыхал воздух и переходил на шаг. Хабаров легко шел рядом. Ему казалось, что Кавацуку в тягость учение, что тот, если бы это от него зависело, с удовольствием сбросил все, чем был увешан, и отправился спать. «Черт знает, что за человек! Чрезмерное хладнокровие или равнодушие? Хоть бы капельку страсти, азарта…» — возмутился Хабаров и, не выдержав, сказал:

— Ну и темп у вас… Так и роту потерять можно.

— На взвод перейду, — тускло пошутил Кавацук.

Хабаров озлился:

— Глупости говорите.

Капитан ничего не ответил, лишь ворчливо сказал в микрофон рации:

— Я — двадцатый. Сороковой, не вижу равнения. Подстегните отстающих. Не грибы собираете…

«Самого не мешало бы подстегнуть», — подумал Хабаров, но ничего не сказал, потому что в тот миг несколько в стороне от оси движения увидел продолжительное мигание мишени. Хабаров взглянул на Кавацука: а он заметил это? Оказалось, заметил: выстрелом из ракетницы капитан дал целеуказание артиллерии и скомандовал в микрофон:

— Тридцатый, справа — дзос[2]Дерево-земляное огневое сооружение.. Обходите с флангов!

Перед обнаруженной огневой точкой с гулом сверкнул длинный, как у кометы, хвост пламени. После второго выстрела безоткатного орудия, расчет которого понял целеуказание командира роты, мигание мишени прекратилось: «противник» в дзосе был уничтожен.

Проворность, с какой Кавацук распознал в темноте дзос и показал его орудиям сопровождения, а взводу, наступавшему в направлении опасной огневой точки, отдал распоряжение не лезть напролом, а обойти, побудила Хабарова несколько изменить свое мнение о Кавацуке: «Хоть инертен, но дело, как видно, знает».

Все то время, пока Хабаров следовал за ротой, он находился в состоянии неослабевающего нервного напряжения. Стрельба велась боевыми патронами и снарядами, и малейшая неосмотрительность со стороны командиров или неосторожность самих солдат, упоенных боем, могла навлечь беду. И когда наступила непродолжительная передышка перед новым броском роты в атаку, но теперь уже на вторую траншею, Хабаров облегченно вздохнул: половина дела сделана.

Для Хабарова это ночное учение было своего рода экзаменом на комбата. Он знал по академии: как тщательно ни готовишься к экзамену, все равно трудно предугадать, какой вопрос поставит экзаменатор. Так и здесь… Надо быть очень внимательным. Пожалуй, и Кавацуку не лишне напомнить. Правда, он не любит замечаний. Ну и что же! Когда дело касается важного, не стоит ни при каких обстоятельствах щадить чье-то самолюбие…

Прошло несколько минут. И снова черная даль ожила беспорядочным миганием многочисленных огоньков. Наступающие открыли стрельбу. Замелькали звездочки трассирующих пуль. Шарахнулась в стороны темнота, разорванная зеленоватым сиянием ракет. Прожекторный луч вновь стал обшаривать поле боя, захватывая то пушку, то НП, то пулемет, и на все это тотчас обрушивался огонь пехоты, танков, орудий сопровождения. Солдаты двигались за танками ускоренным шагом и стреляли на ходу, навскидку, или с коротких остановок, припадая на колено. Вдруг и Хабаров и Кавацук одновременно заметили: на правом фланге несколько человек вместо того, чтобы бежать вперед, свернули влево, сбились в кучу. Свет прожектора, скользнув по ним, метнулся в сторону, и солдаты растворились в темноте. Кавацук с несвойственной ему поспешностью поднес к губам микрофон и крикнул:

— Тридцатый, что там у вас?

Первый раз с начала учения голос командира роты встревоженно дрогнул.

У Хабарова гулко, как от внезапного падения во сне в пропасть, заколотилось сердце.

— Что случилось?

— Выясняют, — мрачно ответил Кавацук. — Это же Перначев: у него всегда не как у людей.

— Резину тянут…

Кавацук перебил:

— Тридцатый докладывает: мостик через траншею переломился, и пушка застряла. Отделение сержанта Бригинца помогает артиллеристам.

— Хорошо, — успокоенно сказал Хабаров, довольный тем, что случилось только это.

Наступающие атаковали вторую траншею. Комбат и командир роты побежали вслед за атакующими. Густое сопение Кавацука вызвало у Хабарова раздражение. «Надо поинтересоваться физической подготовкой офицеров». Сам Хабаров дышал ровно, глубоко. Разгоряченное лицо и шею приятно освежал мягкий ветерок. По ногам упруго хлестала влажная трава, от ее прикосновений на коленях промокли бриджи.

Полигон ведь просто большущий луг, пестрый от цветов. И днем, когда он залит солнцем, когда никто не стреляет и не рокочут машины, здесь удивительно хорошо. Над лиловыми и белыми головками дикого клевера жужжат пчелы, в дрожащем мареве резвятся птицы… От знойной луговой тишины неизъяснимым трепетом наполняется сердце. Это чувство всегда испытывал Владимир Хабаров, бывая в лесу или в поле. Но лениво брести по лугу, с наслаждением вдыхать теплый, настоянный на травах воздух, сбивать ногами желтую пыльцу с цветов — как редко выпадает такое на долю строевого командира!..

Впереди справа показались макеты танков, за которыми цепью рассыпалась фанерная пехота. С помощью лебедок и тросов все это медленно надвигалось на наступающих, как бы грозя ударом во фланг смять их. Капитан Кавацук с будничной неторопливостью, которая в начале учения едва не вывела из терпения комбата, отдал командиру первого взвода Перначеву распоряжение развернуть взвод фронтом направо и, используя приданную артиллерию, огнем с места отразить контратаку; остальным взводам наступать в прежнем направлении.

В свете ракет Хабаров увидел, как солдаты побежали навстречу двигавшимся со стороны перелеска танкам и пехоте. Выстрелила противотанковая пушка. Выпыхнув назад пламя, оглушительно ударил ручной гранатомет. Солдаты продолжали бежать, чтобы занять удобную позицию. И вдруг среди нарастающего шума боя взметнулся жуткий человеческий вскрик. Хабаров похолодел. Вырвал из рук Кавацука микрофон и крикнул:

— Всем прекратить огонь! — Он кинулся туда, где, перестав стрелять, засуетились люди.

Движение на полигоне замерло. Некоторое время кое-где еще продолжали мигать мишени. Но вскоре и они погасли. В наступившей тишине взвыла сирена санитарного автомобиля.

Хабаров подбежал к сбившимся тесным кругом солдатам, резким окриком приказал расступиться и в свете прожектора увидел на земле согнутого, с запрокинутой головой человека. На синюшном лице с широкими, вздутыми ноздрями застыло изумление. В уголках приоткрытого, опушенного черными юношескими усиками рта пузырилась бледно-красная жидкость. Хабарову бросились в глаза еще не замусоленные ефрейторские нашивки на погонах лежавшего. Рядом с ним на корточках сидел солдат — по его испуганному лицу текли слезы — и с отчаянием в голосе твердил:

— Сеня, Сеня, ну Сеня же…

На траве сиротливо лежали автомат и гранатомет с торчавшей из дула конической головкой противотанковой гранаты.

Хабаров приподнял голову ефрейтору — щеки были мягкие, чуть теплые, — положил себе на колени и торопливо стал снимать снаряжение.

— Помогайте! — бросил он плачущему солдату.

Подъехала санитарная машина, а следом — командирский ГАЗ-69. Выстрелом хлопнула дверца, солдаты отпрянули от полковника. Надвинувшись на Хабарова, Шляхтин яростным шепотом процедил:

— Ну, академик, натворили дел…

И, глянув поверх голов, грозно спросил:

— Кто стрелял? Чьи солдаты?

— Мои, — пролепетал командир первого взвода лейтенант Перначев. Сжавшись так, что закраины каски чуть не уткнулись в плечи, он сделался маленьким и немощным. Шляхтин метнул взгляд с Перначева на Хабарова — усы полковника вздрагивали от нервного тика — и приказал:

— Учения прекратить! — а сам зашагал к автомашине. Повернувшись, оскорбительно бросил:

— Доигрались… Либер-ралы!

Хабаров стоял по команде «Смирно», слегка вскинув голову и плотно сжав губы. В таком положении он оставался еще с минуту после отъезда санитарного автомобиля и командира полка. Потом подозвал Кавацука и подавленно произнес:

— Постройте роту, проверьте и ведите в расположение.

А в голове билась одна-единственная мысль: «Как это случилось? Как?..»