Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
Глава 26 СТРЕЛЬБА В КВАРТИРЕ

Когда Маргарита прочитала последние слова романа «…пятый про куратор Иудеи…» и «…конец…», наступало утро. Слышно было, как во дворе на ветвях ветлы и двух лип вели беспокойный, быстрый разговор не унывающие никогда воробьи.

Маргарита поднялась, потянулась и теперь только ощутила, как изломано ее тело, как хочет она спать. Интересно отметить, что ду шевное хозяйство Маргариты находилось в полном порядке. Мысли ее не были в разброде, ее совершенно не потрясало то, что она про вела ночь сверхъестественно, что видела бал у сатаны, что чудом вернулся мастер к ней, что возник из пепла роман ее любовника, что был изгнан поганец и ябедник Алоизий Могарыч и мастер получил возможность вернуться в свой подвал. Словом, знакомство с Воландом не нанесло ей никакого психического ущерба. Все было так, как будто так и должно быть.

Она ощутила радость, а тело ее – усталость.

Она пошла в соседнюю комнату, убедилась в том, что мастер спит мертвым сном, погасила настольную лампу и сама протянулась на ди ванчике, покрытом старой простыней. Через минуту она спала, и снов никаких в то утро она не видела.

Подвал молчал, молчал весь маленький домишко застройщика. Тихо было и в переулке.

Но в это время, то есть на рассвете субботы, не спал почти це лый этаж в одном из московских учреждений, и окна в нем, выходя щие на залитую асфальтом громаднейшую площадь, которую спе циальные машины, разъезжая с гудением, чистили щетками, свети лись полным ночным светом, борющимся со светом восходящего дня.

Там шло следствие, и занято им было немало народу, пожалуй, че ловек десять в разных кабинетах.

Собственно говоря, следствие началось уже давно, со вчерашнего дня, пятницы, когда пришлось закрыть Варьете вследствие исчезно вения его администрации и безобразий, происшедших накануне во время знаменитого сеанса черной магии.

Теперь следствие по какому-то странному делу, отдающему совер шенно невиданной не то чертовщиной, не то какою-то особенной, с какими-то гипнотическими фокусами уголовщиной, вступило в тот период, когда из разносторонних и путаннейших событий, проис шедших в разных местах Москвы, требовалось слепить единый ком и найти связь между событиями. А затем вскрыть сердцевину этого чертова яблока. А также найти, куда, собственно, тянется нить от этой сердцевины.

Не следует думать, что следствие работало мешкотно, этого от нюдь не было.

Первый, кто побывал в светящемся сейчас электричеством эта же, был злосчастный Аркадий Аполлонович Семплеяров, заведую щий акустикой. Днем в квартире его, помещающейся у Каменного моста, раздался звонок. Голос попросил к телефону Аркадия Аполлоновича. Подошедшая к аппарату супруга Аркадия Аполлоновича за явила мрачно, что Аркадий Аполлонович нездоров, лег почивать и подойти не может. Однако подойти ему пришлось. На вопрос су пруги, кто спрашивает Аркадия Аполлоновича, голос назвал свою фамилию.

– Сию секунду… сейчас, сию минуту, – пролепетала обычно над менная супруга Аркадия Аполлоновича и как пуля полетела в спаль ню поднимать супруга с ложа, на котором лежал он, испытывая ад ские терзания при воспоминании о вчерашнем вечере.

Правда, не через секунду, но через две минуты Аркадий Аполло нович, в одной туфле на левой ноге, в белье, уже был у аппарата, вни мательно слушая то, что ему говорят.

Супруга, забывшая на эти мгновенья омерзительное преступле ние супруга против верности, с испуганным лицом высовывалась в дверь коридора и тыкала туфлей в воздух и шептала:

– Туфлю надень!.. Туфлю…

На что Аркадий Аполлонович, отмахиваясь от жены босой ногой и делая зверские глаза ей, бормотал в телефон:

– Да, да… Сейчас же выезжаю…

Совершенно понятно, что после первого же разговора с Аркади ем Аполлоновичем все в том же этаже учреждения, разговора тяго стного, ибо пришлось, увы, правдиво, как на исповеди, рассказы вать попутно и про Милицу Андреевну Покобатько с Елоховской улицы, что, конечно, доставляло Аркадию Аполлоновичу невырази мые мучения

Само собой разумеется, что сопоставление показаний Аркадия Аполлоновича с показаниями служащих Варьете, и главным образом курьера Карпова, немедленно проложило дорогу куда надо, именно в квартиру № 50 по Садовой в доме № 302-бис.

И конечно, следствие ничуть не удовольствовалось сообщениями о том, что в квартире Лиходеева никого нет, равно так же как и вся кими сплетнями Аннушки о том, что Груня украла мешок рафинаду.

В квартире № 50 побывали еще раз. И не только побывали, но и ос мотрели ее чрезвычайно тщательно, не пропустив даже каминов.

Однако никого не нашли в ней. Собственно говоря, достаточно было семплеяровских показаний, карповских показаний, а также по казаний раздетых гражданок, чтобы твердо установить короткий путь от сеанса к некоему артисту Воланду, тут же заняться им и так или иначе его разъяснить. Но дело чрезвычайно осложнилось тем, что не только в квартире № 50, не только вообще где-либо в Москве не обнаруживалось следов пребывания этого Воланда со своим асси стентом и черным котом, но, что хуже, никак не устанавливался са мый факт его приезда в Москву!

Решительно нигде он не зарегистрировался, нигде не предъявлял ни паспорта, ни каких-либо бумаг, и никто о нем ничего не слыхал. Ласточкин из программного отдела зрелищ клялся и божился, что никакой программы никакого Воланда он не разрешал и не подпи сывал и ровно ничего не знает о приезде мага Воланда в Москву. И уж по глазам Ласточкина можно было смело сказать, что он чист, как хрусталь.

Тот самый Прохор Петрович, заведующий главным сектором зре лищных площадок…

Кстати, он вернулся в свой костюм так же внезапно, как и выско чил из него. Не успела милиция войти в кабинет, как Прохор Петро вич оказался на своем месте за столом, к исступленной радости Сусанны Ричардовны, но к недоумению зря потревоженной мили ции…

Да, так Прохор Петрович, так же как и Ласточкин, решительно ничего не знал ни о каком Воланде.

Выходило что-то странное: тысячи зрителей, весь состав Варье те, Семплеяров, культурный и интеллигентный человек, видели ма га, и ассистента, и кота, многие пострадали от их фокусов, а следов от мага, иностранца, никаких в Москве нет.

Оставалось допустить, что он провалился сквозь землю, бежал из Москвы тотчас же после своего отвратительного сеанса, или же дру гое: что он вовсе в Москву не приезжал.

Но если первое, то несомненно, что, исчезая, он прихватил с со бою всю головку администрации Варьете, а если второе, то, стало быть, сама администрация, учинив предварительно какую-то па кость, скрылась из Москвы.

Разбитое окно в кабинете, опрокинутое кресло, поведение Тузабубен весьма выразительно свидетельствовали в пользу первого, и все усилия следствия сосредоточились на обнаружении Воланда и его поимке.

Надо отдать справедливость тому, кто вел следствие. Поплавского разыскали с исключительной быстротой. Лишь только дали теле грамму в Ленинград, на нее пришел ответ, что Поплавский обнару жен в гостинице «Астория» в № 412-м, том самом, что рядом с лиф том и в котором серо-голубая мебель с золотом.

Тут же он был арестован и допрошен. Затем в Москву пришла те леграмма, что Поплавский в состоянии полувменяемом, никаких путных ответов не дает, а плачет и просит спрятать его в брониро ванную комнату и приставить к нему вооруженную охрану. Была по слана телеграмма: под охраной доставить финдиректора немедлен но в Москву.

В тот же день, но позже, был найден и след Лиходеева. Во все го рода были разосланы телеграммы с запросами о Лиходееве, и из Владикавказа был получен ответ о том, что Лиходеев был во Влади кавказе и что он вылетел на аэроплане в Москву. Такие же точно за просы о Варенухе пока что результатов не принесли. Известный всей столице администратор как в воду канул.

Тем временем тем лицам, которые вели следствие по этому не обыкновенному делу, пришлось принимать и рассматривать все новый и новый материал о необычайных происшествиях в Моск ве. Тут оказались и поющие служащие, из-за которых пришлось останавливать работу целого учреждения, и временно пропав ший Прохор Петрович, и бесчисленные происшествия с денеж ными бумажками, и таинственные превращения их то в иностран ную валюту, то в обрывки газет, путаница, неприятности и аресты, связанные с этим, и многое другое все в этом же, и очень непри ятном, роде.

Самое неприятное, самое скандальное и неразрешимое было, ко нечно, похищение головы покойного Берлиоза прямо из гроба среди бела дня из Грибоедовского зала на бульваре, произведенное с пора жающей чистотой и ловкостью. Пришитая к шее голова была отши та и пропала.

По ходу работы следствия, нечего и говорить, ему пришлось по бывать и в знаменитой клинике Стравинского за городом, и здесь обнаружен был богатейший материал. К первому явились к злосча стному Жоржу Бенгальскому, но у него получили мало. Несчастный плакал, хватался за шею, волновался, нес бредовые путаные речи. Несомненно было только, что показания его совершенно сходились с показаниями Аркадия Аполлоновича и других: да, было трое, этот Воланд, длинный по кличке Фагот и черный кот.

Конферансье оставили в его комнате, успокоив ласковыми слова ми и пожеланиями скорейшего выздоровления, и перешли к другим делам в этой же клинике.

Лучший следователь города Москвы, молодой еще человек, с при ятными манерами, ничуть не похожий на следователя, лишенный роковой проницательности в глазах, в то время как помощник его за нимался с Жоржем Бенгальским, пришел к дежурному ординатору и попросил список лиц, поступивших в клинику за последнее время, примерно за неделю.

Он тот же час обратил внимание на Босого Никанора Ивановича, попросил историю его болезни, и второй помощник его проследо вал к Никанору Ивановичу. Бездомный Иван Николаевич заинтере совал следователя еще более, чем Никанор Иванович, хоть он и не жил в доме на Садовой и к происшествиям в Варьете не имел никако го отношения.

Рассказы Ивана о консультанте, о Понтии Пилате, записанные в истории болезни, вызвали в следователе самое сугубое внимание, и к Ивану он отправился сам.

Дверь Иванушкиной комнаты отворилась, и в нее вошел упомяну тый уже следователь, круглолицый, спокойный и сдержанный блон дин. Он увидел лежащего на кровати побледневшего и осунувшегося молодого человека.

Следователь представился, сказал, что зашел на минутку потолко вать именно о тех происшествиях, которых свидетелем был Иван позавчера вечером на Патриарших прудах.

О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился к нему раньше, в ночь на четверг, скажем, когда Иван исступленно добивал ся, чтобы его выслушали, чтобы кинулись ловить консультанта!

Да, к нему пришли, его искали, и бегать ни за кем не надо было, его слушали, и консультанта явно собирались поймать. Но, увы, Ива нушка совершенно изменился за то время, что прошло с момента ги бели Берлиоза. Он отвечал на мягкие и вежливые вопросы следова теля довольно охотно, но равнодушие чувствовалось во взгляде Ива на, его интонациях. Его не трогала больше судьба Берлиоза.

Иванушка спал перед приходом следователя и видел во сне город странный. С глыбой мрамора, изрезанной колоннадами, с чешуйча той крышей, горящей на солнце, на противоположном холме терра сы дворца с бронзовыми статуями, тонущими в тропической зелени. Он видел идущие под древними стенами римские когорты.

И видел сидящего неподвижно, положив руки на поручни, брито го человека в белой мантии с кровавым подбоем, ненавистно глядя щего в пышный сад, потом снимающего руки с поручней, без воды умывающего их.

Нет, не интересовали Ивана Бездомного более ни Патриаршие пруды, ни происшедшее на них трагическое событие!

Следователь получил богатейший материал. Да, проклятый кот оказался и здесь. Длинный клетчатый также!

– Скажите, Иван Николаевич, а вы сами как далеко были от тур никета, когда Берлиоз свалился под трамвай? – спросил следова тель.

Чуть заметная усмешка почему-то тронула губы Ивана, и он отве тил:

– Я был далеко.

– А как примерно, в скольких шагах?

Иван поморщился, припоминая, ответил:

– Шагах в сорока…

– Стояли или сидели?

– Сидел.

– А этот клетчатый был возле самого турникета?

– Нет, он сидел на скамеечке недалеко.

– Хорошо помните, что он не подходил к турникету в тот мо мент, когда Берлиоз упал?

– Помню. Не подходил. Он развалившись сидел.

– Разве так хорошо было видно на сорок шагов?

– Хорошо. Фонарь горел на углу Ермолаевского, и вывеска над турникетом.

Эти вопросы были последними вопросами следователя. После них он встал, пожал руку Иванушке, пожелал скорее поправиться, выразил надежду, что вскорости вновь будет читать его стихи.

– Нет, – тихо ответил Иван, – я больше стихов писать не буду.

Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразить уве ренность, что поэт сейчас в состоянии депрессии, но это скоро пройдет.

– Нет, – тихо отозвался Иван, глядя вдаль, на гаснущий небос клон, – это не пройдет. Стихи, которые я писал, – плохие стихи, и я дал клятву их более не писать.

– Ну, ну, – усмехнувшись, ответил следователь и вышел. Сомне ний более не было. На Патриарших прудах действовал тот же самый со своим помощником, что и в Варьете. Значит, деятельность его на чалась еще ранее, чем на скандальном сеансе в Варьете. Деятель ность эта, увы, началась с убийства. Следователь не сомневался в том, что Иванушка не повинен в ней. Он не толкал под страшные колеса своего редактора. Возможно, что клетчатый действительно был в некотором отдалении от турникета и физически не способст вовал падению на рельсы.

Но, следователь в этом не сомневался, какая-то шайка во главе с сильнейшим гипнотизером, невиданно сильнейшим гипнотизе ром, внедрилась в Москву и совершила страшные вещи. Берлиоз шел на смерть загипнотизированным.

Все, по сути, было уже ясно. Теперь оставалось только одно: взять этого Воланда. А вот брать-то было некого! Хоть и было известно, что гнездо Воланда вне всяких сомнений в проклятой квартире № 50!

Днем, как нам известно, бывший барон Майгель напросился по телефону на вечер к Воланду. Ему отвечали. Шайка или кто-то входя щий в нее был в квартире. Нечего и говорить, что ее навестили (по времени это было тотчас после ухода буфетчика) и ничего в ней не нашли. А между тем, по всем комнатам квартиры прошли с шелко вой сеткой, проверили все утлы.

Под вечер в квартиру № 50 опять звонили, оттуда отвечал козли ный голос. Опять явились, и опять – никого!

Тогда поставили наблюдение на лестнице, во дворе, над ворота ми. Этого мало: у дымохода на крыше была поставлена охрана. В квартиру время от времени звонили, квартиру время от времени навещали. Но всякий раз никого не заставали.

Так тянулось до полуночи. В полночь на лестнице появился барон

Майгель в лакированных туфлях, во фраке, сверх которого было на кинуто английского материала светлое пальто. Барона впустили в квартиру, и немедленно за тем в квартиру без звонка, открыв дверь ключом, вошли и не обнаружили в ней барона.

Шайка явно шутила шутки, волнуя тех, на чьей обязанности было обнаружить Воланда с его приспешниками. Дело получалось неви данное, скверное. Мнения разделялись. Одни находили, что шайка гипнотизирует входящих и, таким образом, они перестают видеть ее, другие – что в квартирке, давно пользующейся омерзительной репутацией, есть тайник, в котором скрываются преступники при первых звуках открываемых дверей. Второе объяснение, как бы ни было оно хорошо, все-таки имело меньше сторонников, чем первое. Тайник-то тайник… Ну, а где же он находится? Ведь квартиру-то вы стукивали, осматривали так тщательно, что уж тщательнее и невоз можно.

Тот лучший следователь, что разговаривал с Иваном, на вопрос о том, как он объясняет исчезновение Майгеля, сквозь зубы пробор мотал прямо, что у него нет ни малейших сомнений в том, что барон убит.

Так дело тянулось вечером в пятницу и ночью в субботу, и, как уже сказано, пылал электричеством до белого дня бессонный, встрево женный и, признаться, пораженный этаж.

В восемь часов утра на московском аэродроме совершил посадку шестиместный самолет, из которого вышли еще пьяные от качки трое пассажиров. Двое были пассажиры как пассажиры, а третий ка кой-то странный.

Это был молодой гражданин, дико заросший щетиной, неумы тый, с красными глазами, без багажа и одетый причудливо. В папахе, в бурке поверх ночной сорочки и синих ночных кожаных новеньких туфлях.

Лишь только он отделился от лесенки, по которой спускаются из кабины, к нему подошли двое граждан, дожидавшихся прилета имен но этого аэроплана, и ласково и тихо осведомились:

– Степан Богданович Лиходеев?

Пассажир вздрогнул, глянул отчаянными глазами и зашептал, озираясь, как травленый волк:

– Тсс! Да, я… Лиходеев… Прилетел… Немедленно арестуйте ме ня, но, умоляю, незаметно… Умоляю… И отвезите к следователю…

Просьбу Степана Богдановича дожидавшиеся исполнили с вели кой охотой, ибо, признаться, за тем и приехали на аэродром. Через десять минут Степан Богданович уже стоял перед тем самым следо вателем и внес существенный материал в дело.

После того, как Лиходеев закончил свой рассказ о том, как у при толоки в собственной квартире упал в обморок, а после того очу тился на берегу Терека во Владикавказе, после того, как он описал и Воланда, и клетчатого помощника, и страшного говорящего ко та, – решительно все уже разъяснилось. Этот Воланд проник в Москву под видом артиста, заключил договор с Варьете и внедрился в квартиру № 50 и с клетчатым негодяем в пенсне, и с котом, и еще с каким-то гнусавым и клыкастым, о котором следователь уз нал впервые от Степы.

Материалу, таким образом, добавилось, но легче от этого не ста ло. Никто не знал, каким образом можно овладеть фокусником, уме ющим посылать людей в течение минуты во Владикавказ или в Воро нежскую область, исчезать и опять появляться.

Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключен в надеж ную камеру с приставленной к ней охраной, а перед следствием предстал Варенуха, только что арестованный на своей квартире, в которую он вернулся после безвестного отсутствия в течение поч ти двух суток.

Варенуха, несмотря на данное им у Воланда обещание более не лгать, именно со лжи перед следователем и начал. Блуждая глазами, он заявлял, что напился у себя в квартире днем в четверг, после чего куда-то попал, а куда – не помнит, где-то еще пил старку, а где – не по мнит, где-то валялся под забором, а где – не помнит. Лишь после того, как ему сурово сказали, что он мешает следствию по особо важному делу и за это может поплатиться, Варенуха разрыдался и зашептал, дрожа и озираясь, что он боится, что молит его куда-нибудь запе реть, и непременно в бронированную камеру.

– Далась им эта бронированная камера, – проворчал один из ве дущих следствие.

– Напугали их сильно эти негодяи, – ответил тихо наш следова тель.

Варенуху успокоили, как умели, поместили в отдельную, правда, не бронированную, но хорошо охраняемую камеру, и там он сознал ся, что все налгал, что никакой старки он не пил и под забором не ва лялся, а был избит в уборной двумя – одним клыкастым, а другим толстяком…

– Похожим на кота? – спросил мастер следователь.

– Да, да, да, – зашептал, в ужасе озираясь, Варенуха.

…Что был вовлечен под ливнем в квартиру № 50 на Садовой, что там был расцелован голой рыжей Геллой, после чего упал в обморок, а затем в течение суток примерно состоял в должности вампира и был наводчиком. Что хотела Гелла расцеловать и Поплавского, но того спас крик петуха…

Таким образом, и тайна разбитого окна разъяснилась. Поплавско го, которого после снятия с ленинградской «Стрелы» уже вводили в кабинет следователя, можно было, собственно, и не спрашивать ни о чем.

Тем не менее, его допросили. Но этот трясущийся от страху седой человек (в «Астории» он прятался в платяном шкафу) оказался на редкость стойким. Он сказал только, что после спектакля, будучи у себя в кабинете, почувствовал себя дурно, в помутнении ума неиз вестно зачем уехал в Ленинград и ничего более не знает и не помнит.

Как ни упрашивали его, как ни старались на него повлиять, он не сознавался в том, что к нему Варенуха явился в полночь, что рыжая Гелла пыталась ворваться в кабинет через окно.

Его оставили в покое, тем более что приходилось допрашивать Аннушку, арестованную в то время, как она пыталась приобрести в универмаге на Арбате пять метров ситцу и десять кило пшеничной муки, предъявив в кассу пятидолларовую бумажку.

Ее рассказ о вылетающих из окна людях и о дальнейшем на лест нице выслушали внимательно.

– Коробка была золотая, действительно? – спросил следователь.

– Мне ли золота не знать, – как-то горделиво ответила Аннушка.

– Но дал-то он тебе червонцы, ты говоришь? – спрашивал следо ватель, с трудом сдерживая зевоту и морщась от боли в виске (он не спал уже сутки).

– Мне ли червонцев не знать, – ответила Аннушка.

– Но как же они в доллары превратились? – спрашивал следова тель, указывая пером на американскую бумажку.

– Ничего не знаю, какие такие доллары, и не видела никаких долларов, – визгливо отвечала Аннушка, – мы в своем праве. Нам да ли, мы ситец покупаем…

И тут понесла околесицу о нечистой силе и о том, что вот воро вок, которые по целому мешку рафинаду прут у хозяев, тех небось не трогают…

Следователь замахал на нее пером и написал ей пропуск вон на зе леной бумажке, после чего, к общему удовольствию, Аннушка исчез ла из здания.

Потом пошел Загривов, бухгалтер; затем Николай Иванович, аре стованный утром исключительно по глупости своей ревнивой супру ги, давшей в 2 часа ночи знать в милицию о том, что муж ее пропал.

Николай Иванович не очень удивил следствие, выложив на стол дурацкое удостоверение о том, что он провел время на балу у сатаны. Не очень большое внимание привлекли и его рассказы о том, как он возил по воздуху на себе голую горничную на реку купаться, но очень большое – рассказ о самом начале событий, именно о появлении в окне обнаженной Маргариты Николаевны, об ее исчезновении. Надо присовокупить к этому, что в рассказе Николая Ивановича он несколько видоизменил события, ничего не сказав о том, что он вер нулся в спальню с сорочкой в руках, о том, что называл Наташу Вене рой. По его словам выходило, что Наташа вылетела из окна, оседла ла его и что он…

– Повинуясь насилию… – рассказывал Николай Иванович и тут же просил ничего не говорить его супруге.

Что ему и было обещано.

За Николаем Ивановичем пошли шоферы, потом служащие, за певшие «Славное море» (Стравинскому путем применения подкож ных вспрыскиваний удалось остановить это пение)…

Так шел день в субботу. В городе в это время возникали и расплы вались чудовищные слухи. Говорили о том, что был сеанс в Варьете, после которого все выскочили из театра в чем мать родила, что на крыли типографию фальшивых бумажек в Ваганьковском переулке, что на Садовой завелась нечистая сила, что кот появился, ходит по Москве, раздевает, что украли заведующего в секторе развлечений, но что милиция его сейчас же нашла, и многое еще, что даже и по вторять не хочется.

Между тем время приближалось к обеду, и тогда в кабинете следо вателя раздался звонок. Он очень оживил вконец измученного сле дователя. Сообщали, что проклятая квартира подала признаки жиз ни. Именно видели, что в ней открывали окно и что слышались из него звуки патефона.

Около четырех часов дня большая компания мужчин, частью в штатском, частью в гимнастерках, высадилась из трех машин, не доезжая дома № 302-бис по Садовой, подошла к маленькой двери в одном из крыльев дома, двери, обычно закрытой и даже заколочен ной, открыла ее и через ту самую каморку, где отсиживался дядя Бер лиоза, вышла на переднюю лестницу и стала подниматься по ней. Одновременно с этим по черному ходу стало подниматься еще пять человек.

В это время Коровьев и Азазелло сидели в столовой ювелиршиной квартиры, доканчивая завтрак. Воланд, по своему обыкнове нию, находился в спальне, а кот и Гелла – неизвестно где. Но судя по грохоту кастрюль, доносившемуся из кухни, можно было допустить, что Бегемот развлекался там, валяя дурака по обыкновению.

– А что это за шаги такие внизу на лестнице? – спросил Коровь ев, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.

– А это нас арестовывать идут, – ответил Азазелло и выпил конь яку. Он не любил кофе.

– А?.. Ну-ну, – отозвался Коровьев.

Идущие тем временем были уже на площадке третьего этажа. Там двое возились с ключами возле парового отопления. Шедшие обме нялись с водопроводчиками выразительными взглядами.

– Все, кажется, дома, – шепнул один из водопроводчиков, посту кивая молоточком по трубе.

Тогда шедший впереди откровенно вынул маузер из-за пазухи гим настерки, а шедший рядом с ним – отмычки.

Вообще, шедшие были снаряжены очень хорошо. У двух из них в карманах были тонкие, легко развертывающиеся сети (на предмет кота), у одного аркан, еще у одного под пальто марлевые маски и ам пулы с хлороформом. У всех, кроме этого, маузеры.

Вслед за человеком, вынувшим маузер, и другими с отмычками поднимался следователь и другие, а замыкал шествие знаменитый гипнотизер Фаррах-Адэ, человек с золотыми зубами и горящими экс татическими глазами. Он был бледен и, видимо, волновался. Все ос тальные шли без всякого волнения, стараясь не стучать и молча.

Поднимаясь из третьего в четвертый этаж, Фаррах вынул из кар мана зеленую стеклянную палочку, поднял ее вертикально перед со бою, возвел взор сквозь пролет лестницы вверх. Цель его заключа лась в том, чтобы загипнотизировать жильцов квартиры № 50 и ли шить их возможности сопротивляться. Немножко задержались на площадке, чтобы Фаррах успел сосредоточиться. Затем он отступил, а вооруженные устремились к дверям. Двери открыли в две секунды, и все один за другим вбежали в переднюю, а затем рассыпались по всей квартире. Хлопнувшие где-то двери показали, что вошла и груп па с черного хода через кухню.

На этот раз удача была налицо. Ни в одной из комнат никого не оказалось, как не было никого ни в ванной, ни в кухне, ни в уборной, но зато в гостиной на каминной полке, рядом с разбитыми часами, сидел громадный черный кот. Он держал в лапах примус.

В молчании вошедшие созерцали кота в течение нескольких се кунд.

– Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, – недружелюб но насупившись, сказал кот, – и еще предупреждаю, что кот непри косновенное животное.

– Да, неприкосновенное, но тем не менее, дорогой говорящий кот… – начал кто-то.

– Живым, – шепнул кто-то.

Взвилась шелковая сеть, и бросающий ее промахнулся. Захвачен ные сетью часы с громом и звоном рухнули на пол.

– Ремиз! – крикнул кот, еще громче вскричал: – Ура! – и выхва тил, отставив примус, из-за спины браунинг. Он мигом навел его на первого стоящего, но в этот момент в руке у того полыхнуло огнем, и вместе с выстрелом кот шлепнулся вниз головой с каминной полки наземь, уронив браунинг и сбросив примус.

– Все кончено, – слабым голосом сказал кот и томно раскинулся в кровавой луже, – отойдите от меня на секунду, дайте мне попро щаться с землей. О, мой друг Азазелло! – сказал кот, истекая кро вью. – Где ты? – тут кот зарыдал. – Ты не пришел мне на помощь… Завещаю тебе мой браунинг… – тут кот прижал к груди примус.

– Сеть, сеть, – беспокойно шепнул кто-то… Шевельнулись… Сеть зацепилась у кого-то в кармане, не полезла. Тот побледнел…

– Единственно, что может спасти смертельно раненного кота, – заговорил кот, – это глоток бензина. – И не успели присутствующие мигнуть, как кот приложился к круглому отверстию примуса и на пился бензина. Тотчас перестала струиться кровь из-под верхней ле вой лопатки кота. Он вскочил живой и бодрый, ухватив примус под мышку, сиганул с ним на камин, оттуда полез, раздирая обои, по сте не и через секунду оказался высоко в тылу вошедших сидящим на ме таллическом карнизе.

Жульнически выздоровевший кот поместился высоко на карнизе и примус поставил на него. Пришедшие метнулись. Но они были ре шительны и сообразительны. Вмиг руки вцепились в гардину и со рвали ее вместе с карнизом, солнце хлынуло в затененную комнату. Но ни кот, ни примус не свалились вниз. Каким-то чудом кот ухит рился не расстаться с примусом, махнуть по воздуху и перескочить на люстру, висящую в центре комнаты.

– Стремянку! – крикнули внизу. – Сеть!

Стекляшки посыпались вниз на пришедших.

– Вызываю на дуэль! – проорал кот, пролетая над головами на качающейся люстре, и опять в лапах у него оказался браунинг. Он прицелился и, летая над головами, как маятник, открыл по ним стрельбу.

Вмиг квартира загремела. Полетели хрустальные осколки из люс тры, треснуло зеркало в камине, взвилась из штукатурки пыль, звез дами покрылись стекла в окнах, из простреленного примуса начало брызгать бензином. Теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы взять кота живым, и пришедшие бешено били из маузеров в наглую морду летающему коту, в живот, в грудь, в спину.

Грохот стрельбы из квартиры вызвал сумятицу на асфальте во дворе. Люди кинулись бежать в подворотню и в подъезды.

Но стрельба длилась недолго и сама собою стала затихать. Дело в том, что стало ясно, что ни коту, ни пришедшим она не причиняет никакого вреда. Никто не оказался не только убит, но даже ранен, и кот остался совершенно невредим. Один из пришедших, чтобы проверить это, приложился и обстрелял кота накрест в лапы задние и передние и в заключение в голову. Кот в ответ, сменив обойму, вы пустил ее в стрелявшего, и ни на кого ни малейшего впечатления это не произвело. Кот покачивался на люстре, дуя зачем-то в дуло брау нинга и плюя себе на лапу. У стоящих внизу в молчании пришедших лица изменились. Вся их задача заключалась лишь в том, чтобы скрыть свое совершенно законное недоумение: это был единствен ный, пожалуй, в истории человечества случай, когда стрельба оказы валась совершенно недействительной. Ни в одной гимнастерке не было дырочки, ни на ком ни единой царапинки. Можно было, ко нечно, допустить, что браунинг кота какой-нибудь игрушечный, но о маузерах пришедших этого уж никак нельзя было сказать, и, ко нечно, ясно стало, что первая рана кота была не чем иным, как фоку сом и свинским притворством, равно как и питье бензину.

Сделали еще одну попытку добыть кота. Швырнули аркан, заце пились за одну из ветвей, дернули и сорвали ее. Удар ее потряс, каза лось, весь корпус дома, но толку от этого не получилось. Присутству ющих обдало осколками, и двум поранило руки, а кот перелетел по воздуху и уселся высоко под потолком на карнизе каминного в золо той раме зеркала. Можно было не спешить. Кот никуда не собирался удирать, а, наоборот, сидя на зеркале, повел речь.

– Я протестую, – заговорил он сурово, – против такого обраще ния со мной…

Но тут раздался тяжелый низкий голос неизвестно откуда:

– Что происходит в квартире?

Другой голос, гнусавый и неприятный, отозвался:

– Ну, конечно, Бегемот…

И третий, дребезжащий:

– Мессир! Суббота, солнце склоняется… Нам пора.

Тут кот размахнулся браунингом и швырнул его в окно, и оба стек ла обрушились в нем.

– До свидания, – сказал кот и плеснул вниз бензином, и этот бен зин сам собой вспыхнул, взбросив жаркую волну до самого потолка.

Загорелось как-то необыкновенно и сильно. Сейчас же задыми лись обои, вспыхнула сорванная гардина на полу, начали тлеть рамы в разбитом окне. Кот спружинился, перемахнул с карниза зеркала на подоконник и скрылся вместе со своим примусом. Снаружи раздались выстрелы. Человек, сидящий на железной противопожарной лестнице, уходящей на крышу, на уровне окон ювелирши, обстрелял кота, когда тот перелетел с подоконника на подоконник, а оттуда к водосточной угловой трубе дома, построенного покоем.

На крыше так же безрезультатно в него стреляла охрана у дымо хода. Кот смылся в заходящем солнце, заливавшем город.

В квартире в это время вспыхнул паркет под ногами, и в пламени, на том месте, где валялся кот, симулируя тяжкое ранение, из воздуха сгустился труп барона Майгеля с задранным кверху подбородком, со стеклянными глазами.

Вытащить его уже не было возможности. Прыгая по горящим шашкам паркета, хлопая ладонями по дымящимся гимнастеркам, бывшие в гостиной выбежали в кабинет, оттуда в переднюю.

Те, что были в столовой и спальне, спаслись через коридор. Ктото успел набрать номер пожарной части в передней, коротко крик нул:

– Садовая, 302-бис!

Гостиная горела, дым, пламя выбивало в кабинет и переднюю. Из разбитого окна повалил дым.

Во дворе и в квартирах слышались отчаянные человеческие во пли:

– Пожар! Горим!

В пламени из столовой в гостиную прошли к окну трое мужчин, первый – рослый, темный, в плаще, второй – клетчатый, третий – прихрамывающий, и одна нагая женщина. Они появились поочеред но на подоконнике, были обстреляны и растаяли в воздухе.

Воланд, нанявший у Никанора Ивановича квартиру в четверг, в субботу на закате покинул ее вместе со своей свитой.