Онлайн чтение книги «Мой бедный, бедный мастер…»
Глава 17 БЕСПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ

В бою, когда из строя выходит командир, команда переходит к его помощнику; если выбывает и тот, отряд принимает следующий за ним по должности. Но ежели и он выбывает?

Кратко же говоря, расхлебывать последствия всего того, что на кануне произошло в Варьете, пришлось бухгалтеру Василию Степа новичу Загривову. Положение его было тягостное, и ухудшалось оно тем, что вся команда его находилась в полном смятении, близком, пожалуй, к панике. Команда эта, то есть сам бухгалтер, счетовод, ма шинистка, кассирша, курьеры, капельдинеры и уборщицы, – сло вом, никто не находился на своем месте, никто не работал, а все тор чали на подоконниках, глядя на то, что происходит на площади под стенами Варьете.

А происходило то, что и предвидел Римский. У стены Варьете ле пилась в два ряда тысячная очередь ожидавших открытия билетной кассы, которое должно было состояться ровно в полдень.

В голове этой очереди с загадочными лицами находилось около двадцати московских барышников.

Очередь шумела, привлекала внимание струившихся мимо граж дан, в очереди вскипали зажигательные рассказы о вчерашнем неви данном сеансе черной магии.

Эти же рассказы вконец разложили и самое команду и привели в величайшее смущение Василия Степановича, который накануне на спектакле не был. В самом деле, капельдинеры шушукались, глаза у них ходили колесом. Многие из них вчера поймали по нескольку червонцев. Надо сказать правду, все мы люди! Один из них сегодня утром, идя на работу, мысленно перекрестился и спросил три пачки «Риону» в табачном киоске. Прошло. Получив сдачу и три пачки, он почувствовал какое-то сладостное томление и рассказал об этом при ятелю из бельэтажной вешалки. Тот изменился в лице и признался, что сам побывал уж в гастрономе, но еле унес оттуда ноги. Кассирша с визгом швырнула ему бумажку обратно, крича:

– Это вы что же, гражданин, суете в кассу? Вы думаете, что я сле пая? Посмотрите, граждане!..

Глянул: возвращают ему ярлык от «Абрау-Дюрсо» (полусухое). Отоврался, сказал, что ярлык лежал в кошельке у него случайно, а что он близорукий, и пришлось отдать настоящий червонец, что бы замять это дело.

Наивно было бы думать, что только эти двое пробовали менять; уж очень смиренные, загадочные [лица] были у капельдинеров. И при этом у некоторых грустные, у других же веселые.

Кассиршу и Василия Степановича совершенно сбили с панталыку те же капельдинеры, рассказав о том, как в полночь бегали по пло щади черт знает в чем гражданки, и прочее в этом же роде.

К десяти часам утра очередь так взбухла, что о ней достигли слухи до милиции, и надо отметить, что с удивительною быстротою были присланы конные наряды, которые привели ее в порядок, если, ко нечно, порядком можно назвать змею в два ряда, тянущуюся до Куд ринской площади. Сама по себе уже эта змея представляла великий соблазн и приводила население в полное изумление.

Но это, конечно, еще далеко не все. В тылу театрального отряда с девяти часов утра непрерывно звонили телефоны в кабинете Лиходеева, в кабинете Римского, в бухгалтерии, в кассе и в кабинете Варенухи. Требовали Лиходеева, Варенуху, Римского: Василий Сте панович сперва отвечал что-то, отвечала и кассирша, бурчали что-то в телефоны и капельдинеры – «не прибыли еще», а потом и вовсе пе рестали отвечать, потому что отвечать было решительно нечего. Го ворили «Лиходеев на квартире», а отвечали из города, что на квар тиру звонили, а оттуда отвечают, что Лиходеев в Варьете.

Позвонила взволнованная дама, стала требовать Римского, ей по советовали позвонить к жене его, а трубка, зарыдав, ответила, что она и есть жена и что Римского нигде нету!

Начиналась какая-то чепуха. Уборщица всем уже рассказала, что, явившись в кабинет финдиректора убирать, увидела, что дверь на стежь, лампы горят, окно разбито, стул валяется на полу и никого нету.

В одиннадцатом часу ворвалась в Варьете мадам Римская. Не сто ит описывать эту грустную и шумную сцену.

А в половине одиннадцатого явилась и милиция. Первый же и со вершенно резонный ее вопрос был:

– Что у вас тут происходит, граждане? В чем дело?

Команда отступила, выставив вперед бледного, взволнованного Василия Степановича.

Клубок начал разматываться мало-помалу. Пришлось наконец на звать вещи своими именами и признаться, что администрация Варь ете в лице директора, финдиректора и администратора пропала и находится неизвестно где, что конферансье в психиатрической ле чебнице, что сеанс вчера был, скажем прямо, скандальный, и так да лее.

Мадам Римскую отправили домой и более всего заинтересова лись рассказом уборщицы о брошенном на ночь в беспорядке каби нете с разбитым стеклом в окне, и через короткое время в здании Ва рьете через черный ход появилась цвета папиросного пепла собака с острыми ушами и умными глазами в сопровождении двух лиц в штатской одежде. Разнесся среди служащих Варьете слух, что пес – не кто иной, как Тузбубен, известный не только в Москве, но и дале ко за пределами ее.

И точно, это был Тузбубен.

Его пустили, и пес пошел к кабинету Римского. Служащие, прита ившись в коридоре, выглядывали из-за углов, с нетерпением ожидая, что произойдет. Произошло же следующее: легко, скачками подняв шись по лестнице во второй этаж, пес направился прямо к кабинету финдиректора, но у дверей остановился и вдруг тоскливо и страшно взвыл. Его поведение вызвало недоумение у сопровождавших знаме нитую разыскную собаку, а в души служащих вселило страх. Леденя щий кровь вой повторился, его разносило по гулким коридорам, и трое капельдинеров почему-то заперлись в уборных.

Повыв, пес вступил в кабинет Римского, а следом за ним сопро вождающие, тут Тузбубен еще более изумил всех. Шерсть на собаке встала торчком, в глазах появилась тоска, злоба и страх. Пес зары чал, оскалив чудовищные желтоватые клыки, и зарычал на то крес ло, которое уборщица нашла лежащим на полу и которое поставила на место.

Затем Тузбубен лег на брюхо и с тем же выражением тоски и в то же время ярости подполз к разбитому окну. Преодолев свой страх, он вдруг вскочил на подоконник и, задрав острую морду вверх, за выл дико и злобно на липу, ветви которой касались окна. Он не хо тел уходить с окна, рычал, вздрагивал, порывался прыгнуть вниз. Его взяли на поводок, вывели. Тогда он устремился к одной из муж ских уборных в конце коридора, был впущен, передними лапами стал на унитаз, заглянул в него. В воде обнаружили клочки червонца, случайно не унесенные водою. Извлекли их, удивились: клочки ока зались клочками газетной бумаги. Очевидно, сгоряча померещи лось, что это червонец.

Тем не менее, что-то мрачное нависало над Варьете. От всех этих загадочных признаков веяло темной, неприятной уголовщиной. Опять Тузабубен пустили. На этот раз он пошел быстро, но спокой но по коридору, потом по лестнице вниз и в конце концов вывел со провождающего к пустой таксомоторной стоянке, дальше не пошел.

Пса вернули в Варьете, произошло маленькое совещание в каби нете Варенухи. Сопоставили момент окончания спектакля (без чет верти двенадцать ночи) с расписанием ночных поездов. Мелькнули слова: «Ленинград… телеграмму…»

Тузабубен увезли в машине.

В это же время шел разговор Василия Степановича с представи телями милиции в кабинете Лиходеева. Знать ничего не знавший и ведать не ведавший бухгалтер думал только об одном, как бы дока зать, что он ни к чему не причастен, ни в чем не виноват. Это, впрочем, сразу стало ясно. Вызывали в кабинет билетную кассиршу, капельдинеров, бывших на вчерашнем дурацком спектакле с пере одеваниями и прочим. Капельдинеры говорили, что верно, летали червонцы, но что они к ним не прикасались, прекрасно понимая, что это непорядок и что ихнее дело не деньги ловить, а состоять при программках и билетах. Ихнее дело простое, ты покажи мне билет, я тебе место покажу, усажу, программка двадцать копеек, пожалуйте сдачи, и к стороне.

Тем не менее ниточки так и тянулись к загадочному черному магу и тут же самым страшным образом обрывались в руках. Афиши-то были? Были. Но за ночь их заклеили тучею новых других. Откуда он взялся, маг-то этот? А кто ж его знает? Где договор? В столе у Римско го нету, у Лиходеева нету и у Варенухи в столе вообще ничего нету, кроме перчатки с отрезанным пальцем.

Позвонили в программный отдел зрелищ, затребовали Ласточки на, того самого, с которым должны были согласовывать программу, а его нету, он в Кисловодск вчера уехал. Ну, словом, чего ни спро сишь, нету, нету, не знаем, не видели… кажись, было. А может, и не было? Может, и не было! Тьфу!

Курьерша, что дежурила у дверей, говорила, что все время вчера молнии носили, ручку в двери оборвали. Много ль молний было? Много. И как молнию распечатают, так она и слышит, как Иван Саве льевич так и крикнет: «Ах! ах!»

Где же эти молнии? Нету нигде никаких молний.

Курьер Карпов наконец что-то путное сказал. Сказал, что слы шал, как Степан Богданович говорил кому-то, что артист этот у него остановился.

Ага. Послали, конечно, на квартиру к Лиходееву.

– Да позвольте, – говорили Василию Степановичу, – ведь дого вор-то с ним заключали, с магом-то?

– Не могу знать, – отвечал трясущимися губами бухгалтер.

– Да ведь, ежели представление было, стало быть, договор был?

– Всенепременно, – отвечал бухгалтер.

– А если он был, так он должен был через бухгалтерию пройти?

– Обязательно, – отвечал несчастный Василий Степанович.

– И не проходил?!

– Никак нет, – отвечал бухгалтер, разводя руками.

То же подтверждали регистраторша, счетовод, машинистка.

Перелистали папку договоров: все налицо – и конькобежцы, и ве лосипедисты, и жонглеры, а черной магии нету и следов.

Как фамилия-то его? Мага то есть?

Капельдинеры не знают! Билетная кассирша наморщила лоб, ду мала, думала, наконец сказала:

– Кажись, Во… Воланд.

Опять «кажись»! А может, и не Воланд. А может, и Фаланд. Звони ли в иностранное бюро. Ни о маге, ни о каком Фаланде даже не слы хали, никакой маг не приезжал.

А тут еще с квартиры Лиходеева вернулись, сообщили, что ника кой артист там не поселялся, да и Лиходеева самого вчера уже не бы ло, а Груня, говорила соседка Аннушка, уехала в деревню под Воро неж к папане в отпуск. Аннушка тут же насплетничала, что Груня увезла с собою во какой мешок сахару рафинаду, потому что, конеч но, Лиходеев человек холостой, а Берлиоза задавило, ну, Грунька, ко нечно, и тащит… Ее бормотание и слушать не стали.

Выходило что-то совершенно несусветное: был вчера сеанс, а кто производил его – неизвестно!

А дело, между прочим, шло к полудню. Ну, тут, натурально, при шлось распорядиться ясно, безоговорочно и точно. Никакого спек такля сегодня не будет. На дверях Варьете тут же была вывешена крупная надпись тушью по картону: «По случаю срочного ремонта сегодняшний спектакль отменяется».

Послали и капельдинера, он об отмене объявил передовым в ги гантской очереди. Произошло волнение, но и кончилось. И очередь стала разрушаться от головы к хвосту, но еще час примерно наруша ла порядок и мешала движению по Садовой.

Двери Варьете заперли, следствие отбыло. Остались только де журные.

Бухгалтеру же Загривову предстояло выполнить две задачи. Срочно съездить в ведомство зрелищ и увеселений и доложить о том, что вот, мол, у нас какая история… Так вот, пришлите кого-ни будь на место Лиходеева… Тьфу ты! Навязалась забота! Второе: нуж но было в финзрелищном секторе сдать вчерашнюю кассу: 21 711 рублей.

Василий Степанович упаковал кассу в газетную бумагу, бечевкой обвязал пакет и, хорошо зная инструкцию, направился не к автобусу, а к таксомоторной стоянке, на которой стояло три машины.

Лишь только шоферы увидели пассажира, спешащего с туго наби тым портфелем к стоянке, как все трое сорвались с места и из-под носа у него уехали пустыми, почему-то при этом злобно оглядываясь. Загривов рот раскрыл. У стоянки он стоял дурак дураком, сообра жая, что бы значило такое бегство шоферов.

Через три минуты подкатила пустая машина на стоянку, и лицо шофера сразу перекосило, лишь только он увидел пассажира.

– Свободна машина? – изумленно кашлянув, спросил Василий Степанович.

– Деньги покажите, – со злобой сказал шофер, не глядя на бух галтера.

Пораженный бухгалтер вытащил, зажав портфель под мышкой, бумажник, показал шоферу червонец.

Шофер даже в лице изменился от злобы.

– Не поеду! – сказал он и отвернулся.

– Я извиняюсь… – начал бухгалтер, моргая глазами.

– Трешки есть? – буркнул шофер.

Пораженный изумлением бухгалтер вынул из бумажника две трешки.

– Садитесь! – крикнул шофер так, как будто кричал «Вон!», и хлопнул по флажку счетчика так, что чуть не сломал его.

Поехали. Набравшись смелости, бухгалтер спросил у свирепого возницы:

– Сдачи, что ль, нету?

– Полный карман сдачи, – заорал шофер, и в зеркальце бухгал тер увидел его налившиеся кровью глаза, – третий случай со мною сегодня… Да и с другими было! Дает какой-то сукин сын червонец… я ему сдачи шесть пятьдесят… Вылез, сволочь!.. Через минут пять смотрю: бумажка с нарзанной бутылки! – Тут шофер произнес совер шенно непечатные слова. – Другой на Зубовской… червонец… даю сдачи семь целковых… ушел… полез в кошелек… оттуда пчела… тяп за палец… ах ты… – шофер произнес непечатные слова, отняв от ру ля руку, показал распухший палец, – а червонца нету! (непечатные слова)… Товарища моего на двадцать два рубля нагрели, другого еще на тринадцать с полтиной… (непечатные слова)… Вчера в этом Варь ете (непечатные слова) какая-то гадюка-фокусник с червонцами сеансик сделал (непечатные слова).

Бухгалтер обомлел, съежился и сделал такой вид, будто он самое слово «Варьете» слышит в первый раз, а сам подумал: «Ну и ну…»

Приехали на Ильинку, расплатился Василий Степанович. Шофер мял трешку, смотрел на свет, наконец с ворчанием засунул в кошель. По счетчику выходило два семьдесят, но у Василия Степановича не хватило духу потребовать сдачи.

Хорошо зная дорогу, бухгалтер затрусил по коридору управления, устремляясь туда, где находился кабинет заведующего, и уже по до роге понял, что попал не вовремя. Какая-то суматоха царила в управ лении. Мимо бухгалтера пролетела курьерша со сбившимся на заты лок платочком и с вытаращенными глазами. Она кричала:

– Нету, нету, пиджак, штаны, и ничегошеньки в пиджаке нету!

Затем в отдалении кто-то разбил поднос с посудой, из секретар ской комнаты, помещавшейся перед желанным кабинетом, выбежа ла вторая курьерша с пустым подносом и ложечкой, а за ней знако мый бухгалтеру заведующий 1-м сектором. Заведующий был в таком состоянии, что не узнавал людей, и куда-то брызнул.

Ноги донесли удивленного бухгалтера до секретарской комнаты, у дверей которой оказался один из служащих, прижавшийся к стене и глядящий на бухгалтера бессмысленно. У ног служащего валялась папка и рядом вывалившиеся из нее докладные бумаги.

Бухгалтер заглянул в секретарскую и поразился. Первое, что он увидел, это припавшего к щели в полураскрытой двери кабинета ка кого-то служащего, который, присев на корточки, глядел в кабинет с таким страшным лицом, что бухгалтер остановился, колеблясь – входить ли ему?

Из кабинета доносился грозный голос, несомненно принадлежа щий Прохору Петровичу, самому заведующему.

«Распекает, что ли?..» – подумал смятенный бухгалтер.

И тут увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до средины секретарской, личный секретарь Прохора Петро вича, красавица Сусанна Ричардовна Брокар.

Весь подбородок Сусанны Ричардовны был вымазан губной пома дой, а по персиковым щекам ползли с глаз черные потоки реснич ной краски. Увидев, что кто-то вошел, секретарь вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти и кри чать:

– Слава богу! Хоть один храбрый! Идите, идите к нему! Все раз бежались, все предали! Все испугались! Я не знаю, что делать!

И она потащила бухгалтера в кабинет, причем рот ее полез к уху, а черная краска, смешанная со слезами, добежала до подбородка.

Вовлеченный в кабинет бухгалтер первым долгом уронил порт фель и сейчас же его поднял, затем все мысли его перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.

За огромным письменным столом с массивной чернильницей, в роскошно недавно и заново отделанном кабинете с дубовой мебе лью, кожей и занавесками на окнах сидел пустой костюм и не об макнутым в чернила сухим пером водил по бумагам. При костюме был галстук, в кармашке самопишущее перо, но не было над ворот ником головы, равно как из манжет не выглядывали кисти рук. Ко стюм был погружен в работу и не замечал той кутерьмы, что цари ла кругом.

Услышав шаги, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:

– В чем дело, товарищ? Ведь на дверях же написано, что я не при нимаю!

Красавица-секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:

– Вы видите? Видите? Нету его! Нету! Верните! Что же это та кое?

В дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон. Бухгалтер сидел на краешке кресла и чувствовал, как дрожат его ноги. Сусанна Ричардовна прыгала возле бухгалтера, терзая его пиджак, вскрики вала:

– Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался, вот и дочертыхался!

Красавица оставила пиджак бухгалтера, подбежала к письменно му столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым от слез, воскликнула:

– Проша! Где вы?

– Это кто же вам тут «Проша»? – осведомился костюм надменно.

– Не узнает! Не узнает! Доктора! – взрыдала секретарь.

– Попрошу не рыдать в кабинете! – уже злясь, сказал вспыльчи вый костюм в полоску и подтянул к себе свежую пачку бумаг, подце пив ее отсутствующими пальцами.

– Нет, не могу видеть этого! – закричала Сусанна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею, как пуля, вылетел и бух галтер.

– Вообразите, сижу, – рассказывала Сусанна Ричардовна, вце пившись в рукав бухгалтера и мотая Василия Степановича из сторо ны в сторону, – и входит кот. Черный, здоровый, как бегемот. Я, ко нечно, кричу ему «брысь». Он – вон, и вдруг входит толстяк тоже с какой-то кошачьей мордой и говорит: «Это что же вы, гражданоч ка, посетителям «брысь» кричите?» И прямо в кабинет к Прохору Петровичу, я за ним: «Вы с ума сошли?!» А он прямо, наглец, к Про хору Петровичу. Ну, тот, он добрейшей души человек, но нервный. Вспылил! Не спорю. Нервозный человек, работает, как вол. Вспы лил! «Вы чего, – говорит, – без доклада лезете? Я занят!» А тот, на хал, вообразите, развалился в кресле, улыбнулся и говорит: «А я, – говорит, – с вами по дельцу пришел поговорить…» А? Ну, тут, знаете, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: «Да что же это такое? Вывести его, черти б меня взяли!» А этот, вообразите, улыбнулся и говорит: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» И трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого оборванца и костюм… Геее… – распялив совершенно потерявший всякие очертания рот, зарыдала Сусанна Ричардовна…

Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то со вершенно несвязное, вроде того:

– И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит… командует… костюм! Все разбежались… Зайцы! У меня руки трясут ся! Пишет! Пишет! Да неужели же вы не понимаете?!

Сусанна Ричардовна махала перед лицом бухгалтера руками, ног ти которых были вымазаны красной краской, а тот только стоял и трясся.

И тут судьба выручила бухгалтера. В секретарскую спокойной во левой походкой входила милиция в числе двух человек. Увидев их, красавица зарыдала пуще, тыча рукою в двери кабинета.

– Давайте не будем рыдать, гражданка, – спокойно сказал пер вый, а бухгалтер, не помня как, выскочил из секретарской и через минуту уже был на свежем воздухе.

В голове у него был сквозняк, в котором гудело что-то вроде: «Ого-го-го-го! Кот… Варьете… Ого-го…»

Чтобы успокоиться немного, он путь до Ваганьковского переулка проделал пешком. Собственно говоря, другой бы более сметливый человек плюнул бы на дела и в сегодняшний день никуда бы более не совался, но Василий Степанович как будто взбесился – исполнить поручение! Казенных денег боялся, как огня, и решил, что сдаст их во что бы то ни стало.

Второе отделение городского зрелищного сектора помещалось во дворе, в облупленном от времени особняке, и известно было сво ими порфировыми колоннами в вестибюле. Но не колонны поража ли в этот день посетителей сектора, а то, что происходило под ко лоннами и за ними, в комнатах сектора.

Несколько посетителей, в числе их только что явившийся Васи лий Степанович, стояли в оцепенении и глядели на плачущую ба рышню за столиком, на котором лежала литература, продаваемая ба рышней.

На участливые вопросы барышня только отмахивалась, а сверху и с боков из всех отделов сектора несся телефонный звон надрывав шихся по крайней мере двадцати аппаратов.

Барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула «вот, опять!» и неожиданно запела дрожащим сопрано:

– Славное море, священный Байкал!

Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел в унисон с барышней незвучным тусклым баритоном:

– Славен корабль, омулевая бочка!

Хор начал разрастаться, шириться, наконец песня загремела во всех углах сектора. В ближайшей комнате № 6 счетно-проверочного отдела выделялась мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хо ру усилившийся треск телефонных аппаратов.

– Гей, баргузин… пошевеливай вал!.. – орал курьер на лестнице, пытаясь вставлять между словами ругательства.

Слезы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот ее раскрывался сам собою, и она пела вместе с курьером:

– Молодцу плыть недалечко!

Поражало безмолвных посетителей, что служащие-хористы, рассеянные по разным местам сектора, пели очень ритмично и складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижера. Прохожие иногда останавливались у решетки в пере улке, удивляясь веселью, царящему в секторе, а жители трехэтаж ного дома, выходившего сбоку сектора во двор, видимо, привык ли к пению и выглядывали из окон, хихикая и перекидываясь сло вами:

– Опять загудели!..

Как только первый куплет пришел к концу, пение стихло внезап но, опять-таки как бы по жезлу дирижера. Курьер получил возмож ность выругаться, что и исполнил, и убежал куда-то.

Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата, и ми лиционер. «Доктор, доктор…» – зашептали зрители.

– Слава богу! Примите меры, доктор, – истерически крикнула девица.

Тут же на лестницу выбежал секретарь сектора и, видимо, сгорая от стыда и смущения, начал говорить, заикаясь:

– Видите ли, доктор, у нас случай массового… какого-то… гипно за… что ли… так вот… – Он не докончил своей фразы, стал давиться словами и залился тенором, глядя, как глядит собака на луну.

– Шилка и Нерчинск…

– Дурак! Дурак! – успела выкрикнуть девица, но объяснить, кого ругает, не успела, а и сама вывела руладу и запела про Шилку и Нер чинск.

Недоумение разлилось по лицу врача, но он постарался скрыть его и сурово сказал секретарю:

– Держите себя в руках. Перестаньте петь!

По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал бог знает что, чтобы перестать, да перестать-то не мог и вместе с хором донес че рез открытые окна до слуха прохожих весть о том, что в дебрях его не тронул прожорливый зверь…

Тем временем появился санитар с ящиком, и, как только куплет кончился, девица первая получила порцию валериановых капель. Врач с санитаром убежали поить других, а девица рассказала о той беде, что стряслась в секторе.

Видно, что насильственное пение, стыд, срам и слезы до того ис терзали девицу, что она не стеснялась в выражениях и кричала на весь вестибюль: «Пусть слышит!»

Оказалось, что заведующий сектором…

– Простите, гражданочка, – вдруг сказал бухгалтер, тронутый го рем ближних, – кот к вам черный не заходил?

И сам прикусил язык, опасаясь, что обнаружится его связь со вче рашним сеансом.

– Какие там коты! – не стесняясь кричала девица. – Ослы у нас в секторе! Ослы!

Оказалось, что заведующий сектором, «разваливший вконец ис кусства и развлечения» (по словам девицы), «в которых ничего не смыслит!», страдал манией организации всякого рода кружков.

– Очки втирал начальству! – орала девица…

…В течение года он успел организовать кружки: по изучению Лер монтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и верховой езды. К лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и альпинис тов. И вот сегодня в обеденный перерыв входит он…

– Сияет, как солнце! – рассказывала девица, торопясь и икая по сле валерианки. – И ведет под руку какого-то сукина сына, неизвест но откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, пенсне треснувшее, рожа невозможная!

И тут же отрекомендовал его всем как видного специалиста по ор ганизации хоровых кружков. Коровьев по фамилии.

(Бухгалтер насторожился.)

Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же призвал их к бодрости, а организатор Коровьев и пошутил, и поост рил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость…

– На ходу, на ходу!..

А пользы от этого пения целый вагон. Ну, конечно, первые вы скочили Фанов и Косарчук, известнейшие наши подхалимы, и объявили, что записываются. Ну, тут остальные убедились, что пения не миновать, стали записываться. Петь решили, так как все остальное время было занято пинг-понгом и шашками, в обеден ном перерыве. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее все пошло, как в скверном сне. Коровьев по орал «до-ми-соль-до!», вытащил наиболее застенчивых из-за шка фов, за которыми они прятались от пения, Косарчуку сказал, что у того абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стукал камертоном по пальцу, умолял грянуть «Славное море».

Грянули. И славно грянули, Коровьев понимал свое дело. Допели первый куплет, Коровьев извинился, сказал: «Я на минутку», – и… исчез куда-то.

Думали, что в уборную. Но прошло десять минут – его нету. Недо умение. Потом – радость: сбежал!

И вдруг как-то само собой запели второй куплет, Косарчук повел высоким хрустальным тенором. Спели. Коровьева нету. Двинулись по своим местам, не успели сесть, как против своего желания запе ли. Остановиться! Не тут-то было. Пауза минуты три, и опять грянут. Тут сообразили, что – беда! Заведующий заперся у себя в кабинете. И вот…

Тут девицын рассказ прервался. Валерианка ничего не помогала.

Услужливые посетители совали девице стакан с водой, но пить она не могла, беря высокие чистые ноты. Здание сектора гремело, как оперный театр. Растерявшийся врач метался от одного певца к другому, наконец увидел, что так не управиться, и отправился к те лефону.

Через четверть часа подъехали три грузовика, и на них погрузил ся весь состав сектора во главе с совершенно убитым заведующим.

Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащиеся друг за друга, раскрыли рты, и в переулке понеслась популярная песня. Вто рой грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали.

Способ оказался умным и простым. Прохожие, летящие по своим делам, бросали на грузовики беглый взгляд и проносились мимо, по лагая, что экскурсия едет за город.

Таким образом, все грузовики без всякого соблазна выехали на шоссе и поехали в клинику профессора Стравинского.

Задумчивый, качающий головой бухгалтер, стремясь избавиться от денег, пешком отломал еще один конец на Петровку и явился в финотдел московского зрелищного сектора.

Ученный уже опытом, он осторожно заглянул в продолговатый зал, где за матовыми стеклами с золотыми надписями сидели служа щие. Но никаких признаков тревоги или какого-нибудь безобразия не обнаружил. Было тихо, как и полагалось в приличном учрежде нии.

Бухгалтер всунул голову в то окошечко, на котором было написа но «прием сумм», поздоровался с каким-то не знакомым ему, очевид но новым, служащим, ласково попросил приходный ордерок.

Но служащий почему-то встревожился и спросил, не глядя на Ва силия Степановича:

– А вам зачем?

Бухгалтер изумился.

– Хочу сдать сумму.

– Одну минутку, – ответил служащий и мгновенно закрыл сеткой дыру в стекле.

«Странно!» – подумал бухгалтер. Он слышал, что там идет какоето совещание, о чем-то тихо спорят, советуются.

Изумление бухгалтера возросло. Впервые в жизни он встретился с таким обстоятельством, как здесь. Всем известно, как трудно полу чить деньги, всегда к этому могут найтись препятствия. Но в практи ке бухгалтера не было за тридцать лет службы случая, чтобы кто-ни будь у него, будь то учреждение, юридическое или частное лицо, за труднялся бы принять деньги.

Сеточка отодвинулась, и опять бухгалтер прильнул к окошечку.

– А у вас много ли? – спросил служащий.

– Двадцать одна тысяча.

– Ого, – ответил служащий и добавил: – Одну минуточку, – и опять закрылся.

«Взбесился он, что ли?» – подумал бухгалтер.

Но сеточка отодвинулась, высунулась рука с зеленой бумажкой.

– Пишите ордер, – пригласили бухгалтера.

Тот локтем придавил обременяющий его пакет и заполнил у око шечка ордерок, а затем стал развязывать веревочку.

Когда он распаковал свой груз, в глазах у него зарябило, он что-то промычал. Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были пачки канадских долларов, фунтов английских, гульденов гол ландских, лат латвийских, крон эстонских, йен японских…

– Вот он, один из этих штукарей! – сказал грозный голос над оне мевшим бухгалтером.

И тут же Василия Степановича арестовали.