Онлайн чтение книги Столица The Metropolis
Глава четвертая

Проехали еще около трех миль по широкой, прямой как стрела, мощенной камнем дороге, проложенной в лесу. Потом до них донесся гул морского прибоя, и в надвигавшихся сумерках пред ними предстало мрачное величественное гранитное здание с четырьмя зубчатыми башнями. Его окружал глубокий ров, через который был перекинут разводной мост. «Блэк Форест» был скопирован с знаменитой древней крепости в Провансе, с той лишь разницей, что в крепости было сорок маленьких комнат, а в «Блэк Форесте» семьдесят больших, и окна каждой сияли ярким светом.

Человека трудно дважды провести на одном и том же: побывав в охотничьем доме стоимостью в три четверти миллиона долларов и окруженном заповедником в десять тысяч акров, Монтэгю был подготовлен к «лагерям Адирондека, которые стоили полмиллиона, и к «коттеджам» Ныо-Порта, стоившим от одного до двух миллионов.

Лакеи приняли их машину, открыли перед ними дверь и сняли с них шубы. Первое, что привлекло внимание всех, был огромный камин футов двенадцати длиной, сложенный из громадных каменных глыб. В нем полыхали большие сосновые бревна. Полированный паркет был устлан медвежьими и бизоньими шкурами. Блики пламени вспыхивали на щитах, палашах и секирах, прикрепленных к дубовым колоннам. За колоннами на стенах висели гобелены, изображающие эпизоды Ронсевальской битвы из «Песни о Роланде».

Колонны подпирали сводчатый стеклянный потолок, пылавший кроваво-красным заревом заката. Широкая лестница вела на хоры, расположенные над залом.

Монтэгю подошел к камину и стоял, потирая руки у благодетельного огня.

— Шотландского или ирландского, сэр? — спросил вынырнувший откуда-то лакей. Едва он успел ответить, как распахнулась дверь и к огню поспешила вторая партия. Через несколько минут все были в сборе и уже надрывались от хохота, слушая рассказ Бэби де Милль, машина которой переехала таксу.

— Нет, вы только подумайте,— кричала Бэби,— она просто-напросто лопнула!

Тотчас же засновали официанты, и вскоре на столах в холле засверкали графины и сифоны. При их содействии скоро все разогрелись и группами рассеялись по дому в поисках развлечений. В доме был большой зимний теннисный корт и с полдюжины скуошкортов. Монтэгю не знал этих игр; он заинтересовался водным поло в одном из бассейнов, потом стал осматривать всю спортивную часть здания. Весь бассейн, его стены и пол были выложены мрамором, а вокруг бассейна шла бронзовая галерея, откуда можно было любоваться зеленой глубью воды. Рядом помещались роскошные мужские и женские туалетные комнаты с горячими и холодными душами Франклина, с паровыми банями и всегда готовыми к услугам массажистами, весы, силомеры, целые электросооружения, излучающие ультрафиолетовые лучи, и электросушилки для дамских причесок.

Он понаблюдал за несколькими играми, в которых принимали участие и мужчины и женщины, а затем, когда группы теннисистов и других игроков пришли на галерею, он присоединился к ним, чтобы искупаться. Затем Монтэгю поднялся на лифте в отведенную для него комнату. Его чемодан был уже распакован, а фрак разложен на кровати.

К девяти часам все собрались в столовой, которая соединялась с гранитной террасой, обращенной к морю. Зал был отделан редчайшим сортом черного дерева, Монтэгю не знал его названия. Ровный мягкий свет разливался по залу. Столы освещались электрическими свечами в серебряных канделябрах с шелковыми абажурами.

Огнями искрились хрусталь и серебро среди декоративно разбросанных орхидей и тончайшего папоротника.

Дневное пиршество было, как оказалось, лишь легким завтраком, а теперь им предстояло заняться основательным обедом, приготовленным знаменитым шеф-поваром Робби Уоллинга, платившего ему десять тысяч долларов жалованья. В отличие от шума и гама ресторана, здесь царила монастырская тишина, бесстрастные лакеи двигались тихо, будто в войлочных туфлях; блюда появлялись и исчезали словно по волшебству. Монтэгю добросовестно старался приучить себя к платьям дам, декольте которых было гораздо ниже, чем ему когда-либо случалось видеть, и все же каждый раз, когда ему приходилось обращаться к молодой леди, сидящей рядом с ним, он смущался, не решаясь взглянуть на столь откровенный вырез, и ему трудно было уяснить, что она совсем не возражает против этого.

Разговор шел в том же духе, что и утром, но теперь он стал общим для всей компании и еще более шумным.

Под влиянием дорогих вин, щедро лившихся из погребов Робби Уоллинга, гости почувствовали себя свободно и всеми овладело «приподнятое» настроение.

Справа от Монтэгю сидела мисс Винсент — внучка одного из «сахарных» королей. Она была смугла, стройна и на состоявшемся накануне под открытым небом маскараде появилась в костюме индианки. Теперь компания забавлялась, подыскивая для нее подходящее индийское имя. Предлагались всякие нелепые прозвища, намекающие на разные интимные подробности, касающиеся жизни этой молодой особы, и на ее привычки. Все рассмеялись, когда Робби предложил назвать ее «Росинкой»,— дело в том, что как-то раз ее застали за сочинением стихов о росе. Еще кто-то предложил дать ей прозвища «Дождевая капля». И когда Олли во всеуслышание провозгласил: «Дождевая капля в грязной луже», это вызвало целую бурю восторга. Взрывы смеха следовали один за другим; общество долго не могло успокоиться. Чтобы оценить соль этой остроты, следовало знать о том, что во время последней охоты клуба охотников Лонг-Айленда мисс Винсент «скувыркнулась» с лошади и была извлечена из трясины глубиной в несколько футов.

Все это Монтэгю объяснила молодая леди, сидевшая слева от него,— та самая, декольте которой привело его в такое смущение. Ей было около двадцати лет, и ее сияющее детской наивностью лицо обрамляла целая копна золотистых волос. Имени ее он еще не знал; все окружающие называли ее «херувим». Через некоторое время она обратилась к сидевшей напротив Бэби де Милль па каком-то странном тарабарском языке, очень похожем на английский и все-таки не английском. Мисс де Милль ответила ей, к ним присоединилось еще несколько человек, и завязался непонятный разговор.

Херувим пояснила Монтагю, что этот секретный язык, основанный на перестановке букв, изобрела Бэби и что Олли и Берти просто из кожи вон лезут, чтобы найти к нему ключ, но у них ничего не получается.

Обед затянулся до позднего вечера. Бокалы то и дело опорожнялись и, как по волшебству, наполнялись вновь. Смех звучал все громче, то там, то здесь слышались обрывки песен, женщины свободно откинулись на спинки кресел. Какой-то красивый мальчик, сидевший напротив Монтэгю, глядел на него сонными глазами. Он то закрывал, то снова открывал глаза, но каждый раз все медленнее. Лакеи, такие же бесстрастные, как и раньше, бесшумно сновали вокруг стола. Казалось, никто из присутствующих и не замечал их. Но Монтэгю невольно за ними наблюдал и спрашивал себя, что они думают обо всем происходящем.

Наконец гости поднялись, да и то лишь потому, что любители бриджа начали готовиться к игре. Остальные устроились перед камином, курили и болтали. Дома у Монтэгю перед охотой все укладывались пораньше спать и вставали с рассветом; но здесь дичь, видимо, была в изобилии и охотникам не о чем было заботиться, кроме собственного комфорта.

Карточная игра происходила в «оружейном» зале со сводчатым потолком. Монтэгю оглядел стоявшие по стенам стеклянные шкафы с огнестрельным охотничьим оружием всех видов. Вспомнив, что предлагал взять сюда свое ружье, он почувствовал неприятный укол уязвленного самолюбия.

Монтэгю подошел к группе гостей в углу и, оставаясь в тени, стал изучать Билли Прайс, разговор которой так его озадачил. Билли, дочь банкира, оказалась страстной любительницей лошадей. Это была настоящая амазонка, которой владела единственная страсть — тщеславие. Наблюдая за тем, как она сидит в этой компании, курит папиросы, пьет виски с содовой водой и равнодушно слушает рискованные анекдоты, нетрудно было составить о ней дурное мнение. Но в сущности Билли была чем-то вроде мраморной статуи, и мужчины, вместо того чтобы в нее влюбляться, смотрели на нее как на поверенную своих тайн, делились с ней своими неудачами, искали ее сочувствия и совета.

Все это рассказала Монтэгю молодая особа, которая через некоторое время подошла и уселась с ним рядом.

— Меня зовут Бетти Уимен,— сказала она,— и мы с вами должны быть друзьями, потому что Олли — мой партнер.

Монтэгю ничего не оставалось, как принять ее предложение; у него не было времени даже обдумать, что подразумевала она под словом «партнер». Бетти была сияющим молодостью миниатюрным существом. На ней было темно-красное платье из какой-то полупрозрачной мягкой ткани, в волосах красная роза, на щеках играл живой румянец. Яркая и быстрая, как бабочка, она была полна причуд и порывов, в глазах ее мелькали озорные огоньки, а на прелестных, ярких, как вишня, губах играла лукавая улыбка. Странный аромат, исходивший от воздушного платья, окончательно околдовал намеченную жертву.

— У меня рекомендательное письмо к мистеру Уимену в Нью-Йорке,— сказал Монтэгю,— может быть, это какой-нибудь из ваших родственников?

— А кто он? Председатель железнодорожного правления?— спросила она; и когда Монтэгю ответил утвердительно, она прошептала с притворным благоговением:— Да ведь это железнодорожный король! Он богат... богат, как царь Соломон, и ужасный человек — он ест людей прямо живьем!

— Да,— сказал Монтэгю,— должно быть, это он.

— Отлично,— сказала Бетти,— он удостоил меня чести быть моим дедом; но я не советую вам являться к нему с вашим рекомендательным письмом.

— Почему же? — удивился Монтэгю.

— Потому что он вас непременно съест. Он терпеть не может Олли.

— Неужели! — воскликнул Монтэгю.

— А разве Олли ничего не говорил обо мне? — удивилась Бетти.

— Нет,— сказал Монтэгю.— Думаю, что он решил предоставить это вам самой.

— Чудесно! Совсем как в сказке. Вы читали когда-нибудь сказки? Жила-была принцесса, самая прекрасная! Понимаете?

— Да,— сказал он,— и в волосах у нее была красная роза,

— И жил был юный придворный,— продолжала девушка,— очень красивый и веселый. И они полюбили друг друга. Но противный старик король потребовал, чтобы его дочь ждала, пока он не покорит всех своих врагов и не выберет ей в женихи какого-нибудь принца, а может быть, просто людоеда, который опустошал его землю,— вы понимаете?

— Отлично понимаю,— сказал он,— и тогда прекрасная принцесса зачахла от тоски.

— Мм! Нет,— сказала Бетти, надув губки,— но ей приходилось очень много танцевать, чтобы совсем не оставалось времени думать о себе.

Но тут же она засмеялась:

— Боже мой, кажется мы впадаем в поэзию!— И затем, внимательно поглядев на него, добавила:

— А знаете, ведь я побаивалась говорить с вами. Олли считает, что вы ужасно серьезный. Это правда?

— Не знаю,— начал Монтэгю, но она, смеясь, перебила:

— Вчера за обедом мы говорили о вас. Нам подали сбитые сливки такими смешными загогулинками, и Олли сказал: «Вот если бы здесь был мой брат Аллен, он бы непременно подумал о человеке, который приготовил эти сливки, и о том, сколько у него ушло на это времени, и что лучше бы он почитал вместо этого «Жизнь в простоте». Правда?

— Ну, это уже из области литературной критики,— сказал Монтэгю.

— О, я совсем не хочу говорить о литературе! — воскликнула она.

В сущности она вообще хотела только одного: подметить его слабые места, чтобы при случае можно было его подразнить.

Монтэгю вовремя заметил, что прелестная мисс Элизабет принадлежит к разновидности весьма колючих роз и, пожалуй, больше похожа не на бабочку, а на ярко расцвеченную осу с хищными повадками.

— Олли говорил, что вы намереваетесь поселиться в нижней части города и работать,— продолжала она,—-по-моему, это очень глупо. Гораздо приятней жить хотя бы в таком подобии замка, как этот, и веселиться.

— Возможно,— сказал он,— но у меня нет никакого замка.

— Вы могли бы его получить,—отвечала Бетти,—вот побудете здесь некоторое время, и мы женим вас на какой-нибудь милой девушке. Увидите, все они будут у ваших ног, у вас восхитительно мягкий тембр голоса и романтически волнующая внешность. (Монтэгю тут же решил про себя выяснить, является ли в Нью-Йорке общепринятым говорить такие вещи прямо в лицо.)

Тем временем Бетти в раздумье оглядывала его.

— Нет, знаете, девушек вы, пожалуй, отпугнете. В вас будут влюбляться замужние женщины. Зато с ними только держись!

— Мне говорил уже об этом мой портной,— рассмеявшись, сказал Монтэгю.

— Можно и еще быстрей обзавестись состоянием,— сказала она,— только, по-моему, для роли домашнего кота вы не подходите.

— Как вы сказали?! — воскликнул Монтэгю; мисс Бетти засмеялась:

— Так вы не знаете? Боже, какая очаровательная наивность! Пусть лучше Олли вам объяснит.

Разговор коснулся жаргона, и Монтэгю в неожиданном порыве откровенности попросил Бетти объяснить загадочную фразу, произнесенную мисс Прайс.

— Она сказала обо мне: когда я возьму повод покороче, то смекну, что она идет не тем аллюром.

— Ах, вот что,— улыбнулась мисс Уимен.— Она просто хотела сказать, что когда вы ее узнаете поближе, вы разочаруетесь в ней. Теперь она подхватывает все ипподромные жаргонные словечки. С этим уже ничего не поделаешь. А в прошлом году она побывала в Англии и притащила оттуда весь английский жаргон. Так что теперь даже нам трудно ее понять.

Затем Бетти перешла к беглой характеристике присутствующих. Монтэгю был поражен, как бесцеремонно в Нью-Йорке люди судят друг о друге.

В сущности здесь редко занимались чем-нибудь другим, и никого не беспокоило, если тот, о ком сплетничали, был из вашей же компании, пользовался вашим, а вы его гостеприимством; развлечение состояло в том, что вы рассказывали о нем самые нелестные, унизительные, просто ужасные вещи.

Вот, например, бедняга Клэрри Мэйсон: он сидел за бриджем, бледный, взгляд его был лихорадочно-напряженным. Клэрри постоянно проигрывал, и это ранило его в самое сердце, хотя у него и был «запасец» в десять миллионов долларов. Но ведь Клэрри по целым дням оплакивал своего похищенного брата.

Разве Монтэгю не слыхал о похищении? Правда, газеты называли это женитьбой, но в действительности это было самое настоящее похищение. Бедный брат Клэрри Мэйсона, Лэрри Мэйсон, был добрым слабовольным созданием, и вот его утащило страшное чудовище почти втрое больше его и с таким характером... О! нет слов, чтобы описать этот характер! Она была раньше актрисой, а теперь захватила Лэрри в свои когти и строит огромный замок, чтобы держать его там, ибо у Лэрри — увы! — тоже имеется «запасец» в десять миллионов долларов.

Или вот Берти Стьювесент, красивый, обаятельный, тот самый юноша, который сидел за обедом напротив Монтэгю. Отец Берти заправлял какими-то делами, связанными с углем, и никто не знает, сколько миллионов он оставил ему в наследство. Берти любит повеселиться. На прошлой неделе он пригласил всех на форелей. Вообразите: форели в ноябре. Потеха! Кто-то сказал ему, что форели вкусны, только когда их поймаешь сам, и Берти решил, что ему необходимо наловить их самому.

— В Адирондеке у них большой заповедник,—сказала Бетти.— Берти заказал свой личный поезд и вместе с Чеп-пи де Пейстером и еще с кем-то в тот же вечер отправился в путь. Не знаю, сколько миль им пришлось проехать, но они наловили кучу форели и на следующее утро нам ее подали к завтраку! Но забавно, что Чеппи клянется, будто они были так пьяны, что не могли удить и ловили форель сетями. Бедняга Берти, вот и сейчас следует разлучить его с графином.

Из зала донесся громкий смех, приглушенные звуки борьбы и крики «отдайте!»

— Это Бэби де Милль,— сказала мисс Уимен,— она всегда старается перевернуть все вверх дном. В прошлый раз, когда она была здесь, Робби очень обозлился, потому что она стала кидаться диванными подушками и опрокинула вазу.

— А это здесь не принято? — поинтересовался Монтэгю.

— Во всяком случае не у Робби. Вы еще не беседовали с ним? Вам он понравится,— он так же серьезен, как вы.

— В каком отношении?

— В отношении траты денег,— ответила Бетти.— Это единственная вещь, к которой ему действительно следует относиться серьезно.

— А что, у него их так много?

— Тридцать или сорок миллионов, к тому же большая часть их вложена в разные компании его собственной железнодорожной сети, и это приносит ему фантастические прибыли. Да и у жены его тоже куча денег. Она бывшая мисс Мэйсон — вы, конечно, знаете, ее отец один из «стальных» тузов. У нас в ходу поговорка, что есть просто миллионеры, есть архимиллионеры и, наконец, есть питсбургские миллионеры. Во всяком случае, супруги тратят весь свой доход на пышные приемы. Одна из причуд Робби — строить из себя идеально гостеприимного хозяина. Он любит, чтобы у него был полон дом гостей. Он и в самом деле умеет хорошо принимать, но только делает это с такой торжественностью и у него столько предубеждений насчет того, что прилично и что неприлично! Я подозреваю, что большинство из его компании предпочли бы провести этот день у миссис Джек Уорден. Да и я сегодня была бы там, если бы не Олли.

— А кто такая миссис Джек Уорден? — спросил Монтэгю.

— Как! Вы не слыхали и о ней?— удивилась Бетти.— Она была раньше миссис ван Эмбридж, а потом получила развод и вышла за Уордена, крупного лесопромышленника. Она, бывало, устраивала молодежные вечера «по-английски», и мы вытворяли там все что заблагорассудится, играли по всему дому в салки, бросались подушками, устраивали налеты на шкафы и устраивали маскарады! Миссис Уорден добродушна, как старая корова. Вы ее, вероятно, встретите, только не заблуждайтесь относительно ее нежных взглядов: она просто любит, когда ее окружают красивые мужчины.

В час ночи кое-кто из гостей Робби отправился спать; в их числе и Монтэгю. Внизу остались неподвижно сидевшие за двумя столами любители бриджа; у женщин раскраснелись лица и руки лихорадочно дрожали, а мужчины сидели с давно погасшими папиросами в зубах. У каждого из карточных столов стояли подносы с графинами. Проходя по залу, Монтэгю встретил трех юношей, которые, обнявшись, брели нетвердым шагом и слабыми голосами напевали отрывки из фривольных песенок. Он увидел удалявшихся куда-то Олли и Бетти.

В книге заказов Монтэгю написал, чтобы его разбудили в девять часов утра.

Разбудивший его утром лакей принес на серебряном подносе кофе со сливками и спросил, не хочет ли он чего-нибудь покрепче. При желании он мог бы позавтракать у себя в комнате, но предпочел спуститься вниз, стараясь приучить себя свободно двигаться в этом замысловатом охотничьем костюме.

В зал еще никто не спускался; от беспорядка после вчерашнего «веселья» не осталось и следа, и стол был сервирован к утреннему завтраку. На буфете, по английскому обычаю, стояли чай и кофе. Важного вида дворецкий и его помощники смотрели на Монтэгю в ожидании, готовые выполнить любой его приказ, любую пришедшую ему в голову фантазию.

Но Монтэгю предпочел пройтись по террасе и полюбоваться морем, искрящимся в солнечных лучах. Утро было прекрасное.

Все вокруг сияло такой красотой, что он с удивлением подумал, как это живущие здесь мужчины и женщины могли оставаться к ней равнодушными.

Вскоре явилась Билли Прайс. На ней был охотничий костюм защитного цвета с короткой шотландской юбкой, нашивными карманами по бокам, приспособленной для ружья подушечкой на плече и с казачьим патронташем. Она присоединилась к нему, и они спустились к самому берегу. Билли рассказала о предстоящем зимнем сезоне с его знаменитостями и событиями, об открывающейся на той неделе выставке лошадей, о новых операх и о первом приеме миссис де Грэффенрид.

Когда они вернулись, было уже одиннадцать часов, почти все гости уже собрались, все они выглядели при ярком дневном освещении побледневшими и чувствовали себя неловко. Они вошли в тот самый момент, когда Берти, стоя у буфета, залпом выпивал свой коньяк.

— Берти провозглашает тост «Долой завтрак!»,— с иронической улыбкой проговорила Билли.

Наконец началась охота. В систему оборудования «Блэк Фореста» входило гранитное здание с паровым отоплением, в котором приехавший из Англии эксперт вместе со своим штатом помощников выращивал специально привезенных из-за границы фазанов — великолепных птиц бронзовой окраски с длинными пышными черными хвостами.

Перед открытием сезона откормленных птиц, прирученных настолько, что их кормили чуть ли :не с рук, сгоняли тысячами в лесную чащу. И вот являлись «охотники».

Сперва тянули жребий на партнеров по охоте, так как охотиться должны были парами: мужчина и женщина. Монтэгю досталась мисс Винсент — «Дождевая капелька в грязной луже». Затем Олли, назначенный руководителем церемонии, выстроил всех в ряд и указал направление, и вот по сигналу «охотники» вступили в лес. Каждого из них сопровождало двое егерей, которые несли запасные ружья и заряжали их, а слуги, шедшие впереди, должны были вспугивать птиц и поднимать их в полет.

До сих пор Монтэгю представлял себе охоту следующим образом; он пробирается сквозь заболоченный лес, состязаясь в зоркости с дикими утками, и с первого выстрела сносит им головы. Поэтому, когда прямо у него перед носом поднялась одна из птиц, он выстрелил, и фазан упал. «Так может продолжаться до бесконечности,— подумал Монтэгю,— это не охота, а просто безжалостное истребление птиц!» Ему стало противно. Но вспомнил он также, что фазаны все равно обречены в зимних снегах на гибель и что говорили, будто Робби отсылает убитых птиц в больницы. А сверх того на каждого охотника велся счет убитых фазанов, и мисс Винсент с искренним волнением следила за ним, так как сама неплохо стреляла и положительно сходила с ума от желания побить счет Билли Прайс и Чеппи де Пейстера, считавшихся первыми стрелками. Слева от Монтэгю была Бэби де Милль, которая совсем не умела стрелять, она делала один промах за другим, пыхтела и с завистью поглядывала в их сторону; а слуги позади него восторженным шепотом встречали каждую его удачу. Поэтому он продолжал стрелять до конца охоты и даже на обратном пути, когда шли по другому участку. Иногда фазаны взлетали парами, и он укладывал сразу обоих. А дважды, когда вспугнутая стая, смешавшись, полетела прямо на него, он успел схватить вторую винтовку и сбить две пары. К концу охоты счет Монтэгю превышал на пятнадцать птиц счет его ближайшего соперника, и он со своей партнершей оказались победителями.

Все окружили его, поздравляя; первой, конечно, поздравила партнерша, за ней соперники, затем хозяин и хозяйка дома. Монтэгю почувствовал, что он неожиданно занял в этом кругу определенное место. Те, кто прежде просто не замечал его присутствия, теперь словно впервые его увидели. Гордые светские красавицы удостаивали его своим разговором, а Клэрри Мэйсон, ненавидевший де Пейстера, воспользовался случаем, чтобы досадить своему противнику. Что касается Олли, то он сиял от восторга.

— Я знал, что, когда дело дойдет до лошадей и охоты, ты проявишь себя,— шепнул он брату.

Предоставив слугам собирать дичь в телеги, компания вернулась домой, где победителям были вручены призы. Монтэгю преподнесли бритвенный прибор в тяжелом золотом футляре, украшенном бриллиантами, что его просто смутило. Эта вещь стоила никак не меньше одной-двух тысяч долларов. Он не считал себя вправе принимать столь ценный подарок как простой акт гостеприимства; едва ли от когда-нибудь сможет ответить тем же. Позднее Монтэгю понял, что Робби только и жил ради этого удовольствия — ставить в унизительное положение других.

После второго завтрака гости стали разъезжаться. Некоторые тем же путем, каким приехали, а другие, получившие приглашения к обеду, отправились вместе с хозяином дома в его специальном вагоне, поручив своим шоферам доставить машины домой. В числе последних был и Монтэгю с братом. Когда уже смеркалось и толпы рабочих хлынули из города, они переправились паромом на другой берег, а затем сели в кеб и вернулись к себе в отель.