Онлайн чтение книги Волчья жизнь, волчьи законы…
Глава 41

В выходной день подполковник Самовалов был разбужен ранним звонком. Телефон звонил отчаянно, нервно. В планы командира не входило сегодня просыпаться рано. Вчера он до глубокой ночи засиделся в ресторане с другом юности, сослуживцем по военному училищу, который, находясь в отпуске, заехал к нему повидаться на день.

От вчерашнего алкоголя у Самовалова раскалывалась голова.

– Да, слушаю, – тяжело сказал он, подняв трубку.

Ответственный по дивизии сообщил, что вчера в БАТО произошло ЧП – драка между двумя солдатами. Ответственный говорил, что пытался дозвониться Самовалову ещё вчера вечером, но не получилось.

– Генерал знает? – сердито спросил Самовалов, имея в виду командира дивизии.

– Пока ещё нет. Но я ему сейчас собираюсь доложить.

– А никак нельзя это дело замять?

– Не получиться. Солдаты вчера обращались за медпомощью в санчасть. Наверняка, их визит отражён в документах.

Самовалов выпил таблетку и, приняв прохладный душ, почувствовал себя гораздо бодрее. Вытерся тяжёлым махровым полотенцем. Гладко выбрил подбородок и щеки, расчесал короткие, чуть тронутые сединой, тёмно-русые волосы и, поглядев в большое овальное зеркало, остался доволен своим видом.

Когда за ним заехал Пух, Самовалов уже успел выпить чашку горячего кофе с молоком, слегка перекусить и был уже одет.

Командир попытался выведать у личного водителя, что именно вчера произошло в батальоне, но Пух молчал, как партизан.

– Петр Петрович, я ничего не знаю. Вы ж знаете, я приехал вчера поздно. Я – не в курсе. Узнайте у Белобородова.

– Не ври! Ты не можешь не знать.

– Товарищ подполковник, я повторяю вам: я ничего не знаю. Я стараюсь во внутренние дела не вникать.

– А надо вникать! – рявкнул Самовалов.

– Зачем? Вы – командир, вы и вникайте, а мне это глубоко по барабану. Моё дело маленькое – крутить баранку.

– Ты как со мной разговариваешь?

– Виноват, товарищ полковник! Но при всём к вам уважении, стучать не буду. Я повторяю, даже, если я что-то знаю, я вам ничего не скажу.

Самовалов, поняв, что от водителя он ничего не добьётся, сурово поджал сухие, тонкие губы, нахмурил брови. Он был в раздражении.

– Ты что ползёшь, как черепаха! – сказал он недовольно, хотя машина ехала по улицам, покрытым снегом, довольно-таки быстро. – Давай, жми!

Водитель, переключившись на четвёртую, вдавил педаль газа. Машина, выехав на проспект, понеслась мимо заснеженного парка. За витым, кованым, быстро мелькающим узорами забором уходили вдаль деревья, усыпанные пушистым снегом. Утро, необычайно белое, морозное, было многолюдным. Солнце весело искрилось на голубоватом снегу.

Пух, при всех его отдельных недостатках, Самовалову нравился. Командир не любил доносчиков. Он знал, что если Пух ничего не рассказывает ему о солдатских взаимоотношениях, то, скорее всего, не треплется сослуживцам и о нём. А Пух многое знал про своего командира. Он видел его и необычайно пьяным, и в других ситуациях…

Не зная подробностей, Самовалов поначалу решил, что у него в части случился обыкновенный факт неуставных взаимоотношений между военнослужащими, стандартная ситуация, когда так называемый «старик» избил «молодого». Будучи решительным противником «дедовщины», Самовалов мчался в часть в необычайном раздражении. Он ещё точно не знал, что именно он сделает со «стариком», избившим «молодого», поскольку, будучи на войне, там, в зелёных горах жаркого Афганистана, в подобных случаях, мог не сдержаться и поднять на солдата руку…

Пока они с Пухом через весь город добирались до части, дорогой Самовалов уже заранее принял для себя решение: поскольку о ЧП стало известно в штабе дивизии и неприятного пятна, покрывшего его подразделения, не утаить от Генерала, необходимо будет применить к злостному нарушителю воинской дисциплины самые суровые меры… Устроить показательный уголовный процесс и непременно отправить преступника в дисциплинарный батальон для устрашения остальных солдат части. Самовалов решил, что он обязательно лично станет просить военного прокурора, чтобы тот не проявлял никакой снисходительности к преступнику, был предельно суров и отмерил ему срок по полной.

Однако, когда он, в длинной, голубовато-серой шинели, с тающими снежинками на воротнике, погонах и шапке, грозно вошёл в казарму батальона связи, поднялся по лестнице и, выслушав от дежурного по части капитана Немоляева доклад, из объяснительных, взятых Белобородовым, узнал все подробности, о том, что подрались солдаты одного призыва - оба «молодые», Самоволов изменил своё решение.

Он торопливо поднялся в БАТО. Дневальный, стоявший на «тумбочке», во всю глотку проорал: «Смирно!». Находившиеся в коридоре солдаты, моментально повернулись лицом ко входу и вытянулись в струнку.

– Вольно! Ну-ка, где ответственный по батальону?

Из канцелярии, с трудом застёгивая китель, выкатился маленький, тяжёлый Пупс. В десяти шагах от командира, он перешёл на чёткий строевой.

– Товарищ подполковник, ответственный по батальону – старший прапорщик Лымарь.

– Что, не углядел?

– Виноват, товарищ подполковник!

– Белобородов на месте?

– Обещался к десяти быть.

– Как придёт – сразу ко мне.

Самовалов зашёл в кубрик РМО. Сделал замечание Арбузову по поводу верхней расстёгнутой пуговицы.

– А где ваш драчун?

– Вiн с Бардовськiм у штабi частi, пан пiдполковнык, у майора Рунича, – почтительно вытянувшись, торопливо ответил младший сержант Штырба, – пышуть пояснючi запiскi.

Самовалов, глядя на угодливое лицо Штырба, вспомнил, что этот младший сержант перед приездом командующего подходил к нему на счёт отпуска.

– Фамилия? – сурово спросил он.

– Дробышев.

– Нет, твоя фамилия?

– Штырба. Молодший сержант Штырба.

– Ты кто по должности?

– Заступнык командыра взвода.

– Хорошо, сержант, занимайтесь по плану.

Самовалов вышел.

Он прошёлся по всем кубрикам. Уходя из батальона, подозвал к себе Пупса, приказал:

– Из РМО младшего сержанта Штырба… пришли сейчас ко мне…– И, понизив голос, добавил: – Только сделай это тихо, чтоб никто не видел.

Пупс понятливо кивнул головой.

Через полчаса Самовалов полностью знал обо всём конфликте, давно назревавшем между рядовыми Бардовским и Дробышевым и вчера так громко разрешившимся. Командиру, пообещавшему солдату отпуск, не составило труда вытянуть у младшего сержанта Штырбы всю информацию.

– Значит так, сержант… Ты, конечно, хочешь съездить в отпуск. Я, как и обещал тебе, отпущу тебя на Новый Год домой. Я своё слово всегда держу. Я обещаю тебя и впредь отпускать в отпуск, если ты постоянно, регулярно, раз в две недели, будешь подробно информировать меня обо всём происходящем у вас, в РМО, а также обо всём в батальоне… Обо всех ЧП, драках, неуставных взаимоотношениях, кто что из солдат говорит об офицерах и что офицеры говорят друг о друге… Договорились?

Штырба согласно кивнул головой.

– Ты сколько отслужил?

– Рiк.

– Стало быть, ты теперь молодой дед. Я надеюсь, ты сам не будешь обижать молодых?

– Нiяк нi, панэ пiдполковнык!

– Что ж… поверю на слово. Ступай!

Штырба вышел из кабинета окрылённым. Ещё бы… Новый год он будет встречать дома, с родителями!

Самовалов решил в ближайшее время провести профилактические беседы с солдатами. Он поставил перед собой цель: в каждом подразделении части завести двух-трёх информаторов, которые будут его «глазами и ушами».

– Почему я не сделал этого раньше? – рассуждал он вслух. – Для того чтобы победить дедовщину, нужно поимённо знать раздражителей этой болезни. Мне нужно знать, чем дышит в части каждый солдат. Только так я смогу добиться серьёзных результатов.

…Самовалов только недавно, менее полугода назад, был назначен в эту часть командиром и, в связи с новой должностью, получил очередное воинское звание «подполковник». Прежнего командира части, разжаловав до майора, отравили с понижением в глухой провинциальный городок в соседнюю область...

До того, как Самовалов был назначен сюда, в БАТО случилось убийство…

Старослужащие, издеваясь над молодыми, пытались под музыку заставить двух «шнэксов» танцевать друг с другом, как парень с девушкой. Один из них сломался и изъявил готовность. Второй наотрез отказался. «Деды» были пьяные. А пьяному человеку свойственно терять контроль над собой и становиться агрессивным. Один из «дедов», по прозвищу Лимон, подозвал к себе «оборзевшего шнэкса» и всего два раза ударил его в грудь. У молодого пошла изо рта кровавая пена. К несчастью, молодой солдат умер через полчаса, в приёмной санчасти.

Оказалось, что военком, несмотря на выявленный медкомиссией порок сердца, отправил больного, не подлежащего призыву молодого человека, служить в боевую часть, поскольку нужно было набрать комплект по призыву, а это удавалось с трудом…

Лимона, ударившего больного солдата, а так же двух других «дедов» судили в части показательным военным трибуналом, собрав в клубе весь личный солдатский состав части. Лимону всадили восемь лет тюрьмы, а двум другим, которые не принимали участия в нанесении телесных повреждений, а только угрозами заставляли молодых унижаться, дали по два года дисциплинарного батальона.

Процесс предъявления обвинения военного трибунала, по приказу подполковника Самовалова (он к тому времени уже вступил в должность), отсняли на видеокамеру. И эту видеокассету раз в месяц крутили в светлице, собирая все подразделения.

За эти полгода Самовалов успел неплохо познакомиться и слиться с коллективом и существенно улучшить дисциплину и боеготовность части. Вчерашнее ЧП бросало на него неприятное пятно в глазах командира дивизии. С одной стороны он думал сейчас о том, что он предпримет в отношении нарушителей, с другой – был занят мыслями о том, что предпринять ему дальше, чтобы впредь не допустить подобных ЧП.

Первым делом, он решил – с разрешения командира дивизии – ввести в части на две недели казарменное положение, чтобы в каждом подразделении на ночь оставался кто-то из офицеров или прапорщиков. «Пускай, понюхают солдатских портянок! Совсем распустились, лоботрясы!»

Связавшись с дежурным по части, Самовалов вызвал к себе «на ковёр» начальника штаба БАТО майора Белобородова, командира РМО капитана Иголку и командира 2 ТР капитана Ноздреватых, употребляя крепкие выражения, устроил им жестокий разнос и пообещал, что завтра же, на утреннем разводе части, объявит им, всем троим, строгий выговор с занесением в личное дело.

– Свободны! – сурово бросил он, закончив.

Офицеры молча ретировались.

От лица Самовалова медленно отходила кровь. Налив себе из графина стакан воды, командир поднялся, сделав несколько глотков, подошёл к окну. На улице, перед его окнами, солдаты роты охраны, подгоняемые здоровенным старшиной, старшим прапорщиком Коноваловым, чистили выпавший за ночь, густой, пушистый снег. Снег, покрывший лапы елей, верхушку забора, газоны и клумбы, голубовато и ярко искрился на солнце.

Зазвонил телефон.

– Да, слушаю! – сказал Самовалов, подойдя к столу и подняв трубку.

Звонил начальник продовольственной службы. Майор Мороз просил у командира разрешения на краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам.

– Мне всего на четыре дня.

– А что случилось?

– С родителями неприятности. Отец болен, – отвечал Мороз. – Я сегодня хотел выехать во Львов.

– Что ж… раз такое дело, поезжайте. Родители – это святое.

– Спасибо, товарищ полковник! Большое спасибо! – горячо благодарил майор Мороз. Он называл командира «полковником», во-первых, потому что это слово было короче; а, во-вторых, потому, что это не могло не понравиться Самовалову.

Самовалову не хотелось отказывать майору Морозу. Командир чувствовал себя в зависимости от своего подчинённого – начальника продслужбы. Во-первых, Мороз имел хорошие «подвязки» в штабе дивизии; во-вторых, Мороз мог лично ему оказать серьёзную услугу.

Услышав о болезни отца майора Мороза, Самовалов сейчас в этот миг подумал о своей семье. Семья его осталась в Мукачево, где он четыре месяца назад командовал батальоном.

В Мукачево у него остались жена и дочь. За сына своего Самовалов был спокоен. Сын пошёл по «его стопам», решив связать свою жизнь с военной Авиацией. Он был сейчас курсантом второго курса Черниговского лётного военного училища. За дочь же Самовалов был серьёзно обеспокоен. Этим летом она заканчивает школу (именно поэтому жена с дочерью решили на год остаться там, а потом уже переезжать к нему, в Говерловск), и нужно думать, куда её лучше пристроить. Дочь изъявила желание поступать на финансово-экономический факультет во Львовский державный университет им. I. Франка. Самовалову было бы проще, если б дочь поступала в Тернополь. Там, в Тернопольском университете, у него был знакомый декан. Но дочь, и жена его предпочитали Львов. Их предпочтение был твёрдым и непоколебимым.

Самовалов был не в состоянии пробить их упрямства. По опыту жизни зная, что, поскольку финансово-экономический факультет – один из самых престижных факультетов, и туда всегда большой конкурс, а тем более, во Львовский университет, лучший вуз Западной Украины, то даже в случае успешной сдачи дочерью вступительных экзаменов, предпочтение могут отдать другим абитуриентам, Самовалов ломал голову на тем, где достать деньги для «подарка» экзаменационно-приёмной комиссии. В качестве «подарка», как ему объяснили сведущие люди, необходимо было заплатить сумму, за которую можно было купить почти новый автомобиль «ВАЗ-2106». Внутреннее понимая, что это вовсе не «подарок», а элементарный, грубый подкуп, Самовалов пытался обмануть свою совесть. «Ничего не поделаешь, – оправдывался он перед самим собой. – Сейчас все так живут. Это – жизнь! Я не хочу, чтоб моя дочь стояла на рынке, в жару и мороз, в дождь и снег… Она должна стать перспективным человеком. Руководителем фирмы. Главным бухгалтером».

Да, он мог собрать такую сумму. Он мог выкрутиться: продать свой «Опель». Доложить ещё денег. Но как не хотелось! Как не хотелось расставаться с кровно заработанным. Ведь этот «Опель» достался ему не лёгкой ценой. Чтобы его купить, он рисковал собственной головой, в Кабуле, на афганской войне.

Однажды в пьяном разговоре майор Рунич сообщил, что у майора Мороза во Львовском университете работает отец на одном из факультетов и что его постоянно включают в состав экзаменационно-приёмных комиссий. Самовалов отметил про себя этот важный факт. «Это была зацепка, – подумал он. – Пусть маленькая, но зацепка!»

Поэтому он с лёгкостью отпустил начальника продслужбы в отпуск по семейным.

Ход его мыслей был прерван звонком командира дивизии. Генерал потребовал его немедленно зайти к нему. Самовалов, надев шинель, шапку, закрыл кабинет, на ходу застёгивая блестящие пуговицы с изображением трезубцев, пошёл по коридору…

Генерал, выслушав его объяснения, приказал собрать ему в клубе весь солдатский состав «Базы». Генерал решил лично устроить «разнос».

Майор Мороз, сообщая командиру о болезни своего отца, солгал. В том, что он действительно решил сегодня же уехать на автобусе во Львов, к родителям, было правдой. Но уезжал Мороз по другим причинам.

Вчера он был на свадьбе у Веры – той девушки, которую он устроил работать в секретную часть штаба дивизии. К удивлению Мороза, её женихом оказался командир 2 взвода 2 ТР лейтенант Завражных. «Вот это новость! – приятно удивился Мороз, глядя на красавца-лейтенанта, в тёмно-сером костюме, с белой розочкой в петлице и белоснежной рубахе. – Оказывается, у нас в части появился олень».

Мысль о том, что лейтенант Завражных «рогоносец» необычайно услаждала сознание самолюбивого Мороза.

Всю свадьбу он искоса поглядывал на молодых, не в силах подавить ехидной улыбки. Вера, с самого начала заметив его насмешливый взгляд, очень пожалела о том, что поддалась его настойчивым просьбам и пригласила к себе на свадьбу. Она видела, как Мороз всю свадьбу пялиться то на неё, то на молодого мужа. Здесь, на свадьбе, она возненавидела Мороза.

А потом вдруг Мороз непонятным образом со свадьбы исчез…

Дело было так…

Мороз сидел рядом с каким-то мужиком, доводившимся дальним родственником со стороны невесты – мужем троюродной сестры матери невесты. Словом, пятая вода на киселе. Сегодня здесь, на свадьбе, они познакомились, вместе выпили и теперь очень мило говорили за жизнь. Мужик работал инженером в каком-то НИИ. К вечеру оба были необычайно пьяны. Давно перейдя на «ты», напились до такой степени, когда люди, обнимая друг друга за потные разгоряченные шеи, обычно говорят: «Слушай, ты меня уважаешь?». И пьяный Мороз, потеряв над собой контроль, отодвигая от себя тарелку с копчёной скумбрией, усыпанной колечками репчатого лука, пальцем показывая на молодых, говорил:

- А ты знаешь, что жених олень?

– Не понял?

– Олень. Рогоносец! – сказал Мороз громко, расставив руки с широко растопыренными, чуть согнутыми пальцами, – Лось, каких свет ещё не видывал! – поднеся руки к своей голове, изобразил лося.

– Не может быть!

– Да чтоб мне провалиться! На этот самом месте!.. Его невеста, Верка… моя протеже. Это я её в дивизию устроил. Короче слушай сюда, между нами говоря, – заговорщицки понизив голос, говорил Мороз, – у меня с ней был роман. А я тебе скажу… в постели она… Это что-то! Как кошка.

Этот разговор случайно услышал оказавшийся рядом друг жениха. Это был молодой парень, необычайно здоровый. Он служил оперативником в угрозыске.

Положив тяжёлую ладонь на спину Морозу, он сказал:

– Дядя, але, слышь? Пойдём, выйдем. Базар к тебе есть.

– А в чём дело? – вмешался новый знакомый Мороза.

– Да всё нормально. Мужик, тебя это дело не касается. Не вникай! Алё, ну я долго буду тебя ждать?

В туалете Морозу навешали… Двое друзей жениха хорошо раскрасили ему физиономию, вывели под руки через задний вход кафе, вызвали ему такси, заплатив водителю денег. Напоследок здоровый парень попросил таксиста подождать минутку, а сам, обняв Мороза широкой рукой за шею, отвёл в сторону и тихо, но очень убедительно сказал:

– Слышь, майор, то, о чем я сегодня невольно услышал… Короче, нехорошо это, гадко! То, что у вас там было до свадьбы с невестой, это было – у вас. Никто об этом не должен знать. Я не люблю мужиков, подобных тебе. В твоих интересах… лучше проглотить язык. Короче, смотри, если Борян или кто-то из его сослуживцев узнает… о том, что у тебя было с его женой, я тебе лично жало отрежу. Всё. Езжай! Удачи!

Мороз почему-то решил, что этот парень связан с бандитами. Может быть, потому, что был одет соответствующим образом. На нём был двубортный, малиновый пиджак, широкие зелёные штаны-хулиганы, короткая, как у уголовника, стрижка…