Дверь распахнулась без стука, и вошёл редакционный курьер.
— К вам, пан редактор, какая-то женщина, — сообщил он Колянко.
— Пусть войдёт.
— В том-то и дело, что не хочет, — пожал плечами курьер. — Ожидает внизу и просит, чтобы вы, пан редактор, сошли к ней.
— Красивая? — спросил Колянко.
— Ничего себе, — серьёзно ответил курьер. — Немного деревенская.
Колянко запер на ключ комнату и спустился вниз. В вестибюле, у входа, стояла стройная девушка в накинутом на голову и плечи ситцевом платочке. Она поддерживала его рукой у самого подбородка, как делают крестьянки, возвращаясь с базара в непогоду.
— Гавайка, — негромко воскликнул Колянко, — что случилось?
Гавайка обратила к нему бледное лицо без тени косметики, свежее, красивое и печальное.
— Прошу пана, — быстро начала она, — только вы это сможете уладить. Только вы!
— Что случилось? — повторил Колянко.
— Ничего не случилось, — тревожно ответила Гавайка, — но может случиться. Я не хочу, чтобы Люлек приходил в бар «Наслаждение»! Не хочу, чтобы он виделся с этими подонками, имел какие-то дела с ними — с Крушиной, с тем лысым мерзавцем, таким элегантным. Я боюсь… — добавила она тише.
— Чего же ты боишься? — спросил Колянко.
— Не знаю, — прошептала девушка, опуская глаза. — У меня плохие предчувствия. Я… знаете, пан, я не ошибаюсь… Прошу вас, пан, — начала она, поднимая на Колянко прекрасные тёмные глаза. — Вы можете, я знаю, только вы это можете. Сделайте так, чтобы он порвал с ними, взялся за какую-нибудь честную работу. Сделайте! Он вас так уважает, так слушается. Я не потому говорю, что чего-то там от него хочу; правда же, нет. Я знаю: рано или поздно всё кончится — слишком всё красиво, слишком красиво! — долго так не бывает. И он, наверное, меня бросит. Но тут уж ничего не поделаешь. Тут ничем не поможешь… Только бы с ним не случилось ничего плохого!
Её бледное молящее лицо казалось тоньше и трогательнее в обрамлении платка, который она судорожно комкала у подбородка, губы и глаза нежно темнели на сером фоне вестибюля.
— Гавайка, — сурово приказал Колянко, — скажи, что случилось. Ты что-то знаешь, раньше ты не приходила… и вдруг какие-то предчувствия, страхи… Я помогу тебе, но скажи…
Гавайка молчала, избегая его взгляда.
— Да, они там, — заговорила она через минуту, — вчера говорили, что Пегус, то есть Люлек, должен что-то устроить, что будет какое-то крупное дело — на большую монету, что если Люлек… не поскользнётся, тогда… Говорили что-то о ярмарке — там должен остаться какой-то труп… Разве я знаю?! — выкрикнула она в растерянности и волнении. — Я ведь слышала с пятого на десятое… Только отрывки… Пили водку и говорили…
— Кто они? Кто такие? — резко спросил Колянко, испытующе глядя в лицо девушки.
— Ну те… я их не знаю… Не знаю, кто они, — неловко выпутывалась Гавайка; гримаса страха скривила её губы, глаза избегали взгляда Колянко. — Какие-то такие… бандиты, — внезапно решительно призналась она. — И Люлек всё время с ними имеет дело.
— Ты назвала одну фамилию. Какую? Кажется, Крушина или что-то похожее? — допытывался Колянко.
— Не знаю, — отрезала Гавайка; в глазах её снова появилась мольба. — Не знаю. Не мучьте меня, пан, я, правда, не знаю. Только умоляю вас: заберите оттуда Люлека! Дайте ему какую-то работу!
Она снова опустила глаза, прелестный румянец окрасил её щёки.
— Может, вначале ему будет трудно, так даже… я ему подкину немного злотых, потому что такие, как он, не привыкли считать деньги.
Колянко молчал, кусая губы.
— Хорошо, — сказал он, — сделаю всё, что нужно. Обещаю тебе, что Люлек туда не вернётся. Приходи через несколько дней, чтобы я знал, сдержит ли он слово.
— Спасибо, — быстро и тихо промолвила Гавайка. — И пусть пан не позволяет ему идти на эту ярмарку. Те продавцы с возов — я их знаю, от них лучше держаться подальше.
— Хорошо, — бросил Колянко, — не позволю.
— До свидания, — слегка поклонилась девушка. Она надвинула платок на лоб, закутала, как от холода, плечи и быстро вышла, закрыв за собой испачканную типографской краской дверь. Колянко медленно стал подниматься наверх.
Открывая дверь своей комнаты, он крикнул курьеру:
— Пан Юзя, поищите мне редактора Вируса. И пусть он немедленно придёт сюда.
Колянко закрыл дверь и подошёл к окну. Стояла чудесная погода, какая бывает в разгаре весны, солнце украшало тёплыми, золотистыми пятнами каждый закоулок, неряшливый двор, старые, почерневшие крыши. Колянко обернулся, услышав, как кто-то открывает дверь.
В комнату вошёл Кубусь, громко насвистывая популярную песенку.
— Садись! — прикрикнул Колянко. — Мне надо с тобой поговорить.
Кубусь закончил свой свист головокружительным пассажем и сел на стол, по-турецки скрестив ноги.
— Что слышно? — весело спросил он. — Есть что-нибудь новое на страницах? Кажется, ничего сенсационного в снабжении столицы молоком не произошло, правда? Хорошо хоть, что завтра эта ярмарка. Ну и потеха будет — вот увидите, пан Эдвин. — Он бережно поправил свою «бабочку» цвета клубники в сочетании с аметистом.
— Кубусь, — мягко спросил Колянко, — кто такой пан Крушина?
— Мой друг, — непринуждённо сообщил Кубусь. — Приятель и начальник. Один бывший боксёр.
Он быстро взглянул на Колянко, стараясь угадать причину этого неожиданного допроса.
— Кубусь, — мягко продолжал Колянко, — я тоже твой начальник и друг, правда ведь?
— Этого не скроешь, — подтвердил Кубусь, — так называемая непререкаемая истина.
— Кубусь, — настаивал Колянко, — а кто из этих двух друзей и начальников тебе дороже? Я или этот Крушина?
— Ну, знаете, — возмутился Кубусь, — что за нелепый вопрос! Где ваша хищная журналистская смекалка, пан Эдвин? Пошутить уже с вами нельзя! Клюёте на любую провокацию.
— Хорошо, — серьёзно ответил Колянко, — в таком случае прошу тебя: немедленно, сейчас же, прекрати отношения с этим паном Крушиной. И ты не пойдёшь ни на какую ярмарку!
— Невозможно, — возразил Куба, спуская со стола ноги; это означало, что он собирается отнестись к делу со всей серьёзностью. — Это невозможно, — повторил он, — вы же не можете мне сейчас всё испортить. Теперь, когда я уже кое-чего добился.
— Конечно, испорчу, — сухо заверил его Колянко. — Признаю даже своё поражение. Это была более чем неудачная мысль — с твоими разоблачениями. Овчинка не стоит выделки. Мизерная добыча за слишком высокую цену.
— За какую цену? — глаза Кубуся сузились от волнения. — О чём вы говорите, пан Эдвин?
— Говорю об опасности, — с деланной холодностью ответил Колянко. — Не могу позволить, чтобы ты встрял в эту сомнительную историю, сталкивался с убийствами и преступлениями. — Он взглянул прямо в глаза Кубусю. — Кубусь, это становится слишком опасным!
— Вы же сами не верите, что Морица убили, — задумался Куба. — Ваша статья — вершина мастерства. В ней кроется столько возможностей, она вызывает столько мыслей! Вы действительно блестящий журналист! — в голосе Кубуся были удивление и радостная, искренняя гордость без тени зависти.
— Я не верю в убийство, и я на стороне человека с белыми глазами, — ответил Колянко, — но это другое дело. Я ошибся. Не таким путём нужно идти к разгадке. Придётся дать сигнал к отступлению. Ты не пойдёшь на ярмарку, Кубусь. Такие вещи пахнут серьёзной угрозой.
— Не спорю, — довольно легкомысленно согласился Кубусь, — подобные дела не для нервных людей, но сейчас, когда я уже начинаю понимать, в чём суть, когда я уже добился некоторых успехов, когда…
Тут Куба подошёл к двери, открыл её, бросил взгляд направо и налево, старательно запер за собой дверь и приблизился к Колянко.
— Когда я каждый день могу напасть на след гигантской, солиднейшей афёры, которую чувствую в воздухе, вынюхиваю, осязаю! — при этих словах курносый нос Кубуся поднялся кверху, как у породистой борзой. — Поймите меня, пан Эдвин, золотой мой… — он подошёл вплотную и взял Колянко за борт пиджака, — я уже кое-что знаю, но слишком мало, чтобы воспроизвести чёткую картину этих запутанных связей. Пан Эдвин, ещё немножко, ещё несколько дней, и мы найдём, возможно, разгадку великой загадки под названием: «Кто такой КУДЛАТЫЙ?» Мы, «Экспресс»!
— Мальчик мой! — Колянко взял Кубуся за подбородок и приподнял его голову: в быстрых карих глазах молодого человека блестели энергия и энтузиазм. — Мальчик мой, действительно, жаль, если нам это не удастся. Жаль, что столько трудов пропадёт зря. Но в принципе подобными делами должна заниматься милиция, а не «Экспресс».
— Пан Эдвин! — воскликнул Куба. — Что с вами случилось? Где ваш неукротимый нрав?! Мы, люди «Экспресса», позволим, чтобы у нас выхватили из-под носа такую возможность?! Мы, журналисты по призванию, журналисты с душой, головой и мускулами, со всеми своими стремлениями, допустим, чтобы милиция опередила нас в закрытии варшавских тайн? Опомнитесь, пан Эдвин! Через несколько дней мы придём к поручику Дзярскому или к кому-то ещё из отдела уголовного розыска, выложим карты на стол и скажем: «Пожалуйста, панове, вот результаты нашего поиска! Отдаём их вам безвозмездно. От всего сердца! И всё это для того, чтобы вы знали, кто лучше ориентируется в дебрях дел этого города». Потом выйдем шагами триумфаторов и дёрнем на радостях, как после выигранного волейбольного матча.
— Кубусь, — в голосе Колянко была неуверенность: по сути, так нужно было играть — довести всё до конца.
«Какой был бы козырь в наших отношениях с Дзярским! — подумал он, ошеломлённый возможностью такого успеха. — Лучший союз — тот, где оба союзника вносят равный вклад».
— Но это только одна сторона медали. На второй её стороне — большие трудности. Не забывай, что милиция — это милиция, и она меньше рискует. А ты…
Кубусь самоуверенно усмехнулся.
— Какой риск? — легкомысленно возразил он. — Меня же не убьют, нет? В крайнем случае, побьют, да и то вряд ли. А если даже… — Кубусь улыбнулся, по-юношески легкомысленно и беззаботно. — А если даже… пан Эдвин… такова судьба журналиста! «Он пал смертью журналиста». Что-то неслыханное, какой козырь! Нет! Новая смерть — смерть журналиста.
Кубусь от души рассмеялся.
— Так и дадите в некрологе: «Погиб смертью журналиста». Люди поломают голову над тем, что бы это значило.
— Только без глупых шуток, — мягко отозвался Колянко. Он ощутил какую-то тяжесть и щемящую боль в сердце.
— Пан Эдвин, — Кубусь заговорил приглушённым, дрожащим от волнения голосом, — подумайте сами: какой получится репортаж! Когда мы уже будем знать. Представьте себе эффект в городе!
Перед глазами Колянко возникла картина: свежеотпечатанные страницы «Экспресса» с ещё влажным от краски заголовком. «Сенсационная афёра» — кричат, вопят, восклицают крупные буквы! И вдруг он представил себе во всех подробностях ту страшную, отвратительную сцену драки в баре «Наслаждение».
— Кубусь, ты не пойдёшь, — слабым голосом проговорил Колянко; он защищался сейчас от самого себя, боролся с тем, чего раньше не знал в себе, даже не подозревал.
— Пан Эдвин, — услышал он весёлый голос Кубуся, — хватит этих комедий. Ведь в душе вы тоже хотите, чтобы я пошёл и сделал всё как надо. Если бы вы этого не хотели, я бы с вами не спорил, а послушался сразу. Ведь никто вас не знает лучше меня, верно?
— Хочу, — пробормотал Колянко с растерянным вздохом, втягивая в лёгкие сигаретный дым. И внезапно понял, что он действительно этого хочет.
«Призвание журналиста, — думал он. — Большой сенсационный репортаж. Если бы не хотел, он бы не пошёл, и я бы говорил с ним совсем иначе. Достаточно сказать, что приходила Гавайка, и мы с ней говорили о Люлеке. Хотя, возможно, и это бы не помогло. Скорее, нет. Конечно, он пойдёт. Должен идти…»
— По сути ты прав, — неуверенно согласился Колянко. — Хорошо, иди.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления