— Вставай, Васек, вставай… Ишь, заспался! На работу пора.
На улице едва брезжил рассвет. Руки у бабушки были холодные, как ледяшки. Она всю ночь простояла в очереди за хлебом и забежала домой лишь на несколько минут, чтобы обогреться.
Вася лег поздно, — он не выспался. Голова была тяжелой, глаза слипались.
— Мы бастуем, — сонным голосом сказал юноша и, повернувшись лицом к стене, натянул одеяло на голову.
Это не удивило старушку. За последние месяцы многие цеха «Путиловца» не раз бастовали. Прижав озябшие руки к теплому чайнику, она ждала, когда согреется в нем вода, и прислушивалась к разноголосому завыванию первых заводских гудков. За сорок лет жизни в Чугунном переулке Степанида Игнатьевна привыкла узнавать их по голосам. Вот загнусавил завод резиновых изделий, «Треугольник»; его перебил «Тильманс» и слился с задыхающимся гудком «Анчара». Тонко запела «Екатерингофская мануфактура». А зычного путиловского гудка не было слышно. Это встревожило старушку. Она не помнила случая, чтобы в будний день завод не призывал мастеровых в свои цеха. Даже когда рабочие бастовали, и то он гудел в урочное время: «Авось кто не выдержит безденежья и выйдет на работу». А тут вдруг молчит.
«Не к добру это», — решила Игнатьевна и вновь принялась тормошить внука.
— Васек, ваш-то не гудит. Не стряслось ли что… сходил бы на завод.
Юноша отбросил одеяло, приподнял взлохмаченную голову и прислушался. «Путиловец» действительно не гудел.
«Неужели наши захватили качегарку и не дают включить гудок? А как же солдаты? Не дерутся ли там?»
Вася соскочил с топчана, быстро оделся и, не умываясь, хотел было выбежать на улицу, но бабушка удержала его:
— Куда ж ты, шальной?! Чайку хоть выпей.
Игнатьевна наполнила кружку кипятком, подкрашенным брусничником, и положила на стол черный ржаной сухарь.
Обжигаясь, гоноша торопливо глотал несладкий чай и с хрустом жевал сухарь.
В доме уже проснулись все жильцы. Наверху скрипели половицы. За стеной на кухне гудели примуса и плескалась вода, с другой стороны доносился натужный кашель и детский плач. Дом был заселен от подвала до чердака. Чуть ли не в каждой комнате ютилось по две-три семьи, а одинокие рабочие снимали в этих семьях углы и койки. Лишь Васе с бабушкой удалось остаться после смерти матери в отдельной клетушке у кухни, так как хозяин дома — бакалейщик Хомяков — приходился им дальним родственником.
Игнатьевна тоже уселась пить пустой чай.
— Надолго ли забастовали? — спросила она.
— Не знаю, — хмурясь ответил внук. — Директор прогнал наших делегатов и фронтом грозился. Подумаешь, испугал! Решили не выходить сегодня.
— Значит, весь завод забастовал? — удивилась Игнатьевна. — А где мы с тобой денег возьмем? Мне уж и хлеб покупать не на что, и за квартиру не плачено…
В это время с улицы кто-то постучал в стенку.
Вася нахлобучил на голову кепку и, надевая на ходу куртку, выбежал на крыльцо.
По всей ширине переулка, как в обычное рабочее утро, шли мужчины и женщины. Темный от сажи, плотно утоптанный снег поскрипывал под ногами.
Невдалеке от крыльца, залихватски сдвинув старенькую барашковую шапку набекрень, в тужурке нараспашку стоял скуластый парень — Дема Рыкунов. Он лишь на полгода старше Васи, но казался намного взрослей его, так как был шире в плечах и выше почти на голову.
— Чего на заводе делается? — спросил Дема.
— Не дерутся ли там с солдатами? — высказал догадку Вася.
— Пошли быстрей!
Рыкунов славился за Нарвской заставой своей силой и крепкими кулаками. В Чугунном переулке из парней никто не мог его одолеть. В кулачных драках Дёма смело шел против троих и побеждал. Побаивался он только своего угрюмого отца — одноглазого вагранщика — и робел при Савелии Матвеевиче — старом кузнеце, у которого работал молотобойцем.
Кокорев давно знал Дему Рыкунова, но по-настоящему сдружился с ним лишь на заводе. В старо-кузнечный цех Василий попал, когда ему шел пятнадцатый год. Бабушка тогда служила чаеварщицей в кузнице. Она уговорила мастера принять внука на обучение.
Вася таскал уголь для горнов, подметал окалину у наковален, складывал в штабельки негодные, лопнувшие поковки и бегал по мастерским с поручениями мастера.
В первую же неделю озорные молотобойцы сговорились подшутить над новичком. Кто-то из них нажег в горне клещи и, кинув их на землю, крикнул:
— Эй, мальчик, а ну живо… подай-ка клещи!
Вася поспешил исполнить просьбу, а озорные молотобойцы следили за ним, ожидая, что парнишка сейчас испуганно взвизгнет и отдернет руки от накаленного железа. Вот будет потеха!
Но забавы не получилось. Схватив в руки клещи, Вася лишь вздрогнул и не выронил их. С бледным лицом он молча окунул руки в стоявший рядом чан с сизой от окалины водой и там с трудом разнял пальцы.
Задыхаясь от обиды, он поднес к губам ладони, надеясь сдуть с них боль, но напрасно: руки саднило, они нестерпимо горели. Чтобы не показывать слез, Вася ушел в дальний угол кузницы, спрятался за кипятильником. Он не слышал, как старый кузнец, которого все в цехе величали Савелием Матвеевичем, изругал озорников.
Старик с сердито распушенными усами раскрыл свой шкафчик, достал с полки небольшой пузырек с подсолнечным маслом и, подойдя к Васе, приказал:
— Показывай, что у тебя с руками. Спекшаяся кожа на ладонях и пальцах мальчика вздулась волдырями. Кузнец сочувственно покачал головой и сказал:
— Вот ведь, мерзавцы, что наделали! Набилось тут всякой шантрапы: маклаки, дворники, приказчики да купчики разные. От войны прячутся. Сунули мастеру взятку и от солдатчины избавились, благо «Путиловец» военные заказы выполняет. Им ведь не работа нужна, а отсрочка от окопной жизни. А тут человека заработка лишили. Нашел перед кем характер показывать! Узнает мастер, что руки пожег, — выгонит из мастерской. Ему здоровые нужны.
Савелий Матвеевич осторожно смазал Васе пальцы и ладони подсолнечным маслом.
— Чуть обсохнет, перевяжешь, — посоветовал он. В лице парнишки ему почудилось что-то знакомое. — Чей будешь-то? — поинтересовался кузнец.
— Кокорев моя фамилия, — ответил Вася.
— Не Степана ли Дмитриевича сын?
— Его.
— Знавал я твоего отца. Первый котельщик был. Наших кровей человек. За рабочий народ пострадал. А мать что делает?
— Умерла недавно, на работе простудилась.
— Та-ак, — протянул Савелий Матвеевич, — полный сирота, выходит. С кем же ты теперь живешь?
— С бабушкой. Она чаеварщица, через ночь работает.
— В школу ходил?
— Начальную кончил.
— Грамотен, значит? Это хорошо, — отметил кузнец, глядя через очки добрыми глазами на Васю; Он помолчал некоторое время, затем предложил: — Вот что мы с тобой сделаем. С такими руками ты, конечно, дней на десять не работник. Давай-ка, чтоб начальство не заметило, перевяжем бинтом да рукавицы натянем. Я тебя в ученики беру. С мастером сам договорюсь. Сперва будешь нагревальщиком, а потом — в подручные поставлю. Только слезы утри и голову держи выше! — ворчливо добавил он.
Савелий Матвеевич помог Васе забинтовать каждый палец по отдельности, отдал ему свои рукавицы и позвал Дему Рыкунова.
— Вместе работать будете.
— Я его знаю, — сказал Вася. — Мы в одном переулке живем, он у нас самый сильный. На рождество, когда волковцы драться полезли, четверых погнал…
Дема сделал угрожающие глаза: молчи, мол; при Савелии Матвеевиче об этом нельзя.
Кузнец не одобрял кулачных увлечений своего молотобойца, но на этот раз лишь усмехнулся в усы и, как бы не заметив сигнализации Демы, добродушно произнес:
— Вот и хорошо, что сильный. Поручаю тебе Кокорева; никому не давай обижать.
— Будьте спокойны, на три шага не подпущу, — ответил Дема.
Савелий Матвеевич в цеху считался виртуозом кузнечного дела. Самые точные и сложные заказы поручались ему. Старший мастер недолюбливал кузнеца за независимый характер и за разговоры, которые он вел с рабочими, но увольнять не решался: «Где еще добудешь такого работника? Кузнец наивысшей категории!»
Мастер старался не замечать своенравия Савелия Матвеевича и не сталкиваться с ним по пустякам. Кокорева он зачислил в ученики без споров и возражений: «Пусть подучит еще одного, — умелых работников немного осталось».
Вася первое время подсыпал уголь в горны и следил за дутьем, чтобы железные болванки нагревались равномерно. Он любил горячие минуты нелегкого кузнечного труда. В цеху поднимался такой перезвон, что вздрагивали черные, закопченные окна и дрожала земля. Савелий Матвеевич своим молотком отбивал мелкую дробь, указывал, куда надо ударить, а молотобойцы, взмахивая тяжелыми кувалдами, ухая, били по вязкому искрящемуся железу. Горячая окалина разлеталась во все стороны… Взмокшие молотобойцы то и дело подходили к баку с водой и утоляли жажду большими жадными глотками. А Савелий Матвеевич, который не любил пить во время работы, говорил Васе:
— Только ты не вздумай водохлебствовать. Сила — она лишь в сухом теле держится.
Работали в кузнечном цехе с рассвета до сумерек. И только в субботу рабочий день заканчивался раньше. В субботу обычно бывала получка. Многие рабочие отправлялись гулять в ближайшие трактиры: кто в «Марьину рощу», кто в «Финский залив», а кто в «Ташкент» или «Россию». Любители выпить за чужой счет не раз зазывали и Васю.
— Эй, новичок, обмыть бы пора работенку. А то имени не получишь и в кузнецы не выйдешь.
Всякого новичка они звали «чудаком» или «пскопским» до тех пор, пока тот не пропивал с ними всю получку, и только после этого его величали по имени, а иногда даже и по отчеству. А если человек скупился на водку, то ему устраивали всякие каверзы: гвоздями прибивали к верстаку рукавицы, прятали инструмент или подсовывали под руки накаленные клещи, зубила. Этого они добивались и у Васи, но однажды Савелий Матвеевич строго предупредил вымогателей:
— Не цепляться к парню! Вам гулять, а он сирота — сам себя одевай, обувай да еще бабку старую корми. И делу не вам его обучать. Ясно?
— Понятно, Савелий Матвеевич, да мы его… мы ничего… — смущенно забормотал один из подручных. — Пускай паренек работает.
Приставалы боялись Савелия Матвеевича, потому что в цеху люди ценились по мастерству, по умению точно и аккуратно работать. Тот, кто работал небрежно, много браку делал, — слыл никчемным человеком и уважением не пользовался. Такому старые рабочие даже рта не давали раскрыть: «Ты сначала инструмент научись держать, — с презрением говорили они, — а потом рассуждай».
Среди вымогателей квалифицированных рабочих было немного. Обычно этим занимались подручные, не получавшие самостоятельной работы. Гнев Савелия Матвеевича для них был опасен: ни совета, ни помощи от него не жди. И другие старики презирать начнут. Поэтому они перестали приставать к Васе.
В субботу после получки Дема с Васей шли в баню, надевали чистую одежду и всякий раз задумывались: куда же пойти? Они знали, что некоторые заводские парни ходят на Огородный переулок играть в орлянку, другие же компаниями отправляются в Екатерингофский парк задевать девушек-копорок и горланить под гармошку песни, а третьи разбредаются по трактирам пьянствовать.
Васе нравились картины про войну, сыщиков и разбойников, которые показывали в кинематографе. Однажды он уговорил Дему съездить на Петроградскую сторону. Там, за Невой, был огромный зверинец, а рядом с ним — Народный дом, с кривыми зеркалами, «чертовым колесом», на котором не удержаться никакими силами, с «комнатой страхов», разными играми на призы, качелями и «американскими горами».
Дема поехал с неохотой. Он не любил ездить в трамвае по городу, тут всякий норовит унизить рабочего парня: «Куда прешься?», «Еще перемажешь кого», «Не видишь — люди сидят?» «Напустят тут всяких, только за карманом поглядывай». Не полезешь же драться с обидчиками, когда городовых полно. И ответить не ответишь, — весь вагон загалдит: «Высадить грубияна заставского! Совсем охамели!»
Они с Васей остались на площадке, доехали до зверинца и там сошли.
Отдав по двугривенному за входные билеты, парни часа два разглядывали диковинных зверей и птиц. Покормили морковкой слониху, посмеялись над бурыми медведями, вытворяющими всякие штуки, чтобы выпросить конфетку, и долго стояли у клетки с обезьянами, похожими на маленьких уродливых человечков.
Съев по горячему бублику у выхода, парни пошли в Народный дом, светившийся разноцветными огнями.
В саду играла музыка, высоко раскачивались качели, кружились на каруселях бумажные фонарики.
— Куда хочешь: на «американские горы» или к кривым зеркалам? — спросил Вася.
— Давай лучше пойдем туда, где призы дают, — предложил Дема.
Призы давались за меткую стрельбу из лука и духового ружья, за набрасывание колец на колышки, за попадание мячом в небольшие отверстия и за удары тяжелым дубовым молотом по клину.
Там, где находилась «стреляющая кузница», было много подвыпивших мужчин и парней, пробовавших свою силу. Они размахивались и с придыхом били молотом по обкованному клину. После каждого удара меж высоких стоек, взлетала железная стрела с пистоном на кончике. Если она касалась железной перекладины наверху, то пистон громко щелкал. Но никому не удавалось разбить пистона. Стрела поднималась на три-четыре метра и падала.
— Не попробовать ли мне? — шепотом спросил Дема у Васи.
— Давай, может, у тебя выйдет. Будем пополам платить, — ответил тот.
Дема уплатил гривенник, взял поудобней в руки длинную рукоятку молота, размахнулся и ударил в центр клина.
Стрела, казалось, долетела до железной перекладины, но выстрела не послышалось.
— Ого! Силен парень! — удивились стоявшие вокруг зеваки. — А ну еще хвати!
— И ударю! Плати, Вася, еще гривенник.
Готовясь ко второму удару, Дема снял куртку, поплевал в ладони, широко расставил ноги и, высоко вскинув молот, ахнул им изо всей силы…
Стрела взвилась к перекладине, и пистон звонко щелкнул.
— Аи да парень! Молодчага! — одобрительно загудели в толпе.
Дема распалился.
— Поставь еще монету! — сказал он Васе. Третий удар был таким же ловким и сильным:
пистон дал об этом знать.
— Вали, парень, еще; все призы заберешь! — хохоча, советовал кто-то из зрителей.
Дема хотел было ударить четвертый раз, но хозяин «стреляющей кузницы» сердито остановил его.
— У нас больше трех раз не полагается, — заявил он. — А призы на выбор: есть портрет наследника в золоченой рамке, колечко с камушком, книжки про разбойников и сыщиков.
— Бери книжки, — посоветовал Вася.
Они взяли книжку о разбойнике Антоне Кречете и три тонких брошюрки с цветными обложками про короля сыщиков Ната Пинкертона.
Дема не решался нести книжки домой.
— Спрячь их у себя, — сказал он Васе. — Отец у меня неграмотный, книжек боится. Он и у брата Фильки все пожег. «В тюрьму, — говорит, — из-за тебя, подлеца, попадешь. Чтоб ни одной книжки в доме не видел!»
Выигранные книжки Кокорев отнес к себе в каморку. Вечерами после работы Дема приходил к нему и спрашивал:
— Почитаем, Васек; а?
Сам он читал с запинками, перевирая слова и ударения, так как в школе учился всего две зимы. Слушать его было скучно и утомительно, поэтому приходилось читать вслух Васе.
Книжки про сыщика оказались занятными, а «Антон Кречет» обрывался на самом интересном месте.
— Надо продолжение Добыть. Поехали в Народный дом, — предложил в субботу Дема. — Теперь-то я приловчусь бить по клину.
В Народном доме они нигде не останавливались, а пошли прямо к «стреляющей кузнице».
Растолкав толпящихся зевак, Дема купил три билета. Дождавшись своей очереди, он снял куртку, бросил ее на руки Васе и не спеша подошел к молоту. Его движения были размеренны, как на работе. Он ударил раз… И стрела, взлетев до перекладины, разбила пистон. Второй удар был таким же успешным. А в третий раз стрела чуть не выбила перекладину.
В толпе от удивления только ахали:
— Вот это мастак!
— Молодой, а силищи сколько!
А хозяин «стреляющей кузницы» вновь обозлился:
— Довольно, будет тебе. Испортишь еще. Я тебе сам двугривенный дам, только отстань, не приходи больше.
— Вы не бойтесь, — сказал ему вполголоса Вася. — Мы у вас других призов не возьмем. Нам только книжки нужны. А когда прочтем, то вернуть можем.
— Вернете? — не поверил тот. — Как бы не так! Знаю я вашего брата. Приловчились, а теперь, верно, на толкучке моими книгами торгуете.
— Вот ей-богу! Сами читаем. честное слово.
— Ой, что-то не верю. Ну, ладно, — как бы нехотя согласился хитроватый хозяин аттракциона. — Берите выигранное, а когда вернете, дам бесплатно четыре билета — два ему и два тебе.
Чтобы получить призы на все четыре билета, Дема в цеху стал показывать Васе, как надо бить кувалдой по клину. Это заметил Савелий Матвеевич.
— В молотобойцы, что ли, дружка готовишь? — спросил он.
— Не-е…
Дема рассказал, как они добывают книги у владельца «стреляющей кузницы». Савелий Матвеевич покачал головой и заключил:
— Этот хитрец вас для обмана публики скоро начнет показывать. Мол, смотрите, есть парни, которые легко призы получают, не жалейте только гривенников. Такие, как он, ловки, — вмиг жуликом сделают. А какие книжки у него?
— «Антон Кречет», «Палач города Берлина», «Антонио Порро», — начал перечислять Вася. — И выпуски про сыщиков.
— Нда-а, начитаетесь вы всякой дребедени о жуликах и шпиках, вам и работа в голову не пойдет, легкой жизни захочется. Вот что, дружки-приятели, бросайте-ка ходить к своему обдувателю, если не желаете со мной поссориться. А книжки мы без него достанем. Я тоже любитель почитать.
На другой день Савелий Матвеевич принес книжку в крепком переплете.
— Александр Сергеевич Пушкин, — сказал он и посоветовал: — Начните читать с Дубровского.
Парни прочли книжку и, вернув ее, попросили:
— Нет ли еще чего-нибудь такого?
— Найдем, — ответил Савелий Матвеевич и дал им «Тараса Бульбу».
Зимой кузнец взял Васю к себе в подручные и стал посвящать его в секреты ремесла. Ему нравился серьезный и быстро соображающий юноша. «Сделаю его мастером, — решил Савелий Матвеевич. — Ум бороды не ждет».
Однажды он позвал Васю к себе домой и там, достав несколько брошюрок из тайничка, сказал:
— Только чтоб никому! Понял? Если схватят, скажи, — нашел. Иначе мне и тебе тюрьма. Разбирайся сам втихомолку. А потом потолкуем, объясню непонятное'
— А с Демой нельзя?
— Ну, с ним, пожалуй, можешь, только осторожней.
По вечерам, когда бабушки не было дома, Вася с Демой запирались в каморке, зажигали пятилинейную лампу и читали книжки, от которых тревожно замирало сердце. Порой они запутывались в мудреных словах и рассуждениях, по нескольку раз перечитывали одни и те же места, стремясь вникнуть в смысл написанного. Но не сдавались, не возвращали недочитанных книжек Савелию Матвеевичу, а упорно одолевали их.
Иногда кузнец давал парням поручения: то пронести на завод листовки и рассовать их по шкафикам, то собрать деньги для передачи путиловцам, попавшим в тюрьму. А в дни забастовок, когда трусы не подчинялись большинству и продолжали работать, он говорил:
— А ну, ребята, шугните их из цеха.
Такие задания Деме больше всего нравились. Набив карманы заклепками, гайками, друзья прятались в каком-нибудь углу цеха и из своего укрытия принимались обстреливать штрейкбрехеров. Те, не понимая, откуда летят в них гайки, злобно ругались, но все же выскакивали из мастерской.
***
«Что же сегодня могло произойти на заводе?» — торопливо шагая, недоумевали Дема с Васей.
У главной проходной «Путиловца» они увидели возбужденную толпу. Ворота были заперты, на завод охрана никого не пропускала. На столбах и заборе белели листки объявлений, вызывавшие ропот и ругань рабочих.
— Это они, проклятые, в отместку локаут объявили. На солдат надеются.
— Никто не ходи за расчетом! Голодом нас не испугаешь. И так ремни на последнюю дырку затянули..
Дема начал протискиваться к воротам и потянул за собой Васю. Добравшись к объявлению, он вслух прочел сообщение дирекции о том, что завод закрывается, что рабочие всех мастерских с 22 февраля получат расчет.
— От ворот поворот, значит? Вон она какая штука этот локаут. Крепко придумали.
— Набастовались на свою голову! — сказал стоявший рядом бородач. — Где теперь работу найдешь? Передохнем с голоду..
— С голоду-то что! Вот на фронт погонят, узнаешь тогда, как прибавку просить, — вторил ему молотобоец, живущий в пригороде. — Подбили смутьяны чертовы! А что нам, если гривенник или четвертак прибавят? За ценами все равно не угонишься.
— Тебе-то что, корову и огород имеешь. А другим-то как? Ребятишки с голоду пухнут.
— Эх вы, путиловцы! — с презрением произнес слесарь из паровозной мастерской. — Прочли листок и струсили. Может, в ноги генералу-директору пойдете кланяться? Сходите, он это любит.
— Не выйдет им, — злобно сказал рабочий в замасленной кепке. — Нас тридцать тысяч; заставим завод открыть, не позволим издеваться над собой!
— Ломай ворота!
— Стой, товарищи!.. Стой!
У ворот появилась группа старых путиловцев. Они сдерживали толпу. Среди них Дема с Васей заметили и Савелия Матвеевича.
На скамейку поднялся высокий клепальщик из лафетно-штамповочной мастерской.
— Товарищи! Не галдеть… Спокойно! — выкрикнул он в толпу. — Нас не запугают локаутом. Мы по всем заводам пойдем, весь город поднимем. Но действовать надо организованно. Первым долгом выберем стачечный комитет. Есть предложение — от каждой мастерской по человеку. От паровозостроительной выдвигаю Васильева.
— Правильно, подходящий человек, — согласились паровозники. — Давай Васильева! — и дружно подняли руки.
— От меднокотельной кого?..
Котельщики назвали фамилию своего представителя и проголосовали за него.
Когда очередь дошла до старокузнечной, Дема с Васей в один голос выкрикнули:
— Лемехова! Савелия Матвеевича!
Им никто не возражал. Кузнецы знали, что Савелий Матвеевич сумеет постоять за них, и с готовностью подняли руки.
После голосования Лемехов подозвал к себе Васю и Дему.
— Никуда не отлучайтесь, понадобитесь мне, — сказал он.
Выбранные в стачечный комитет ушли в здание больничной кассы. Совещались они часа полтора. Потом на улице появился Савелий Матвеевич и кого-то стал искать глазами.
— Нас, наверное, — сказал Вася.
Они поспешили к Лемехову. Тот отвел их в сторону и сказал:
— Слушайте внимательно. Решение стачечного комитета такое: остановить все предприятия за Нарвской заставой и разослать гонцов во все стороны. Пусть весь город бастует. На Выборгскую сторону человек десять поедет. И вы с ними. Расскажите там про наши дела и призывайте поддерживать стачку. Только не теряйтесь, держитесь смело, как положено путиловцам; помните, что вы делегаты самого большого завода,
Савелий Матвеевич помог парням разыскать едущих на Выборгскую сторону котельщиков и еще раз предупредил:
— Только не дурить! Не забывайте, кем вы посланы.
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления