Онлайн чтение книги Прения сторон
3

Ну, что ж, вот он и добился уплотненного дня, кое-что посмотрел, знаменитое медресе — весьма квалифицированно, азиатский дворик тоже произвел впечатление, а знакомство с милой Ларой, конечно же, стоит «Марии Стюарт». И предстоит поездка на раскопки, о которых Ильин читал в газетах, а может быть, о них Андрей рассказывал, этим он больше интересуется, чем школой.

Да, время спрессовано «по-ильински», и все же есть в сегодняшнем дне что-то непрочное, шаткое. «Что бы вы хотели начать с понедельника?» — спросила Лара, и хотя она, кажется, сама посмеивалась над своими понедельниками, именно в ту минуту день дал трещину.

Ильин в тон ответил какой-то непритязательной шуткой, вроде того, что для начала неплохо бы в понедельник выиграть дело в арбитраже, но на самом деле он отнюдь не был тем закоснелым в делах человеком, каким себя сегодня нарисовал. Он любил искусство, из года в год брал абонементы в оперу, а когда поставили «Порги и Бесс», даже схватился с Касьяном Касьяновичем, который прочно затвердил: «Сумбур вместо музыки». Это была его любимая присказка, с этими словами он отодвигал от себя плохо подготовленные бумаги, и вся контора знала, что если «сумбур вместо музыки», то надо переделывать.

И хотя сам Ильин предпочитал классиков, ему не нравились плоские шуточки сослуживцев по поводу всяких «измов». Именно эта широта и привлекла в свое время Касьяна Касьяновича.

Ночь была холодной, казалось, что пахнет снегом, на самом деле это был запах цветущего миндаля. Но Ильин ничего не слышал. «Начать с понедельника!» От этих слов веяло другими широтами и другими веснами.

Ильин пришел в гостиницу во втором часу, казалось, что он тут же рухнет, но все эти козетки и пуфики его раздражали, и особенно пожарный телефон, да и залезать в альков не хотелось. «Просто я очень устал — ночь в самолете, а потом весь день на ногах, и этот сладковато-горький запах нерусской весны. Черт его знает, как уснуть на таких перинах». И вместо того чтобы лечь и уснуть, Ильин все ходил и ходил по своему номеру. Он уже понимал, что дело не в усталости, а в той случайной встрече, которая тем и хороша, что совершенно случайна. И даже не в самой встрече, а в том вольном воздухе, которым он дышал весь прожитый день. И было больно, как бывает, когда вспомнишь молодость. Наконец он лег, но разбуженная боль не затихала.

«Боль лечит, — вспоминал Ильин. — Страдать или не страдать?..» Именно об этом двадцать лет назад шел спор в их студенческом клубе. По тем временам скользкая темочка, да и скользить можно было в одну сторону. Но двадцать лет назад само собой было ясно, что поскольку никакой социальной базы под этой самой душевной болью нет, то и само понятие — всего только архаика, Даль, который, как известно, устарел. И выходило так, что и дискутировать не о чем и нечего, зря только время провели. А он взял и выступил в пользу этой самой «душевной боли». Что-то такое о том, что боль совершенно необходима человеку. Без этого не рождаются ни великие мысли, ни большие дела. И в настоящем и даже в обозримом будущем эта душевная боль — необходимый фермент. «Вроде как для обмена веществ?» — крикнули Ильину из зала, и он ответил серьезно: «Да, пожалуй, так…»

На том и закрылся дискуссионный клуб, а вопрос о взглядах студента Ильина Е. Н. стал предметом широкого обсуждения. Дело было серьезным, и не повернись эпоха так, как она повернулась, не быть бы Ильину тем, кем он стал. Но повезло: как раз перед оргвыводами было спущено решение: клуб открыть, фанеры и бархата не жалеть. Неудивительно. С того дня, как Ильин погорел, прошел не просто один семестр и одно лето. И снова шуруют ребята: «Женька, наша взяла, открываем! Тебе, как пострадавшему, первое слово!»

Но не пришел. Ни на открытие, ни на первое заседание, ни на второе: «Диплом, да и государственные на носу».

И в самом деле, дни были решающими, когда же и готовиться к государственным, как не сейчас… И все-таки, и все-таки один вечерок, конечно бы, нашелся. Так, по старой памяти, заглянуть, пусть не вылезать самому, а только послушать… Но дальше он не решался теребить прошлое. Все давно зажило, да и сама жизнь пошла совсем по другому руслу, и теперь если он что и вспоминал, то шутливо, с легкой иронией, вот так вот, как сегодня в столовой самообслуживания, что-нибудь о Малюте и Грозном.

Ильин уснул поздно, спал плохо, всю ночь ему снился понедельник, который во сне был живым существом, наваливался, давил, требовал ответа, стучал в дверь, и все сильней и сильней…

Проснулся и услышал стук в дверь и Ларин голос:

— Опаздываем!

Он вскочил. Бог ты мой, свет, весна, тепло, воздух. Но надо было позвонить Азимову. Он набрал номер и решил не петлять:

— Есть возможность съездить на раскопки. До завтра, добро?

И бриться не стал. И вместо завтрака — стакан холодной воды, спустился в холл и так обрадовался, увидев белую блузку, словно всю жизнь ждал ее.

На рейсовый автобус они все-таки опоздали. Выручил попутный грузовик, но кабина была занята, пришлось забираться в кузов. Машина взяла с ходу, они весело обнялись, и Ильин почувствовал, как Лара доверчиво прижалась к нему.

Поселочек как поселочек: кино, сельпо, агростанция, школа, книжный киоск; батюшки мои, письма Ван-Гога — в Москве днем с огнем не найдешь…

Ильин выскочил из машины, хотел открыть борт, но нет, не надо, и Лара легкой ношей повисла у него на руках.

База экспедиции, или, лучше сказать, штаб. Два больших финских домика с широкими верандами. На одной — столы, табуретки — «столовая», на другой — раскладушки, матрацы, одеяла — «спальня», для любителей спать на воздухе. Возделанный сад — орех, груша, каштан… Как-то он иначе все это себе представлял.

— Есть кто живой? — весело крикнула Лара.

Молодой человек в темных очках, небольшая русая бородка, наверное, только начал отращивать, поверх рубашки грубый шерстяной свитер.

— Знакомьтесь. Михаил Константинович Барсуков, более известный в экспедиции как Микобар. А это известный московский юрист, приехавший к нам в городишко инкогнито и пожелавший ознакомиться с бытом и нравами государства Согд.

— Профессор тяжелой и легкой атлетики, скрывающийся под золотой маской, — подхватил Ильин.

— Лара шутит, значит, она в хорошем настроении, — мягко сказал Барсуков.

«Он ее любит…» — неожиданно подумал Ильин.

— Ты почему в свитере? Жарко!

— Простыл. Встали — шести не было. Мы теперь работаем по три часа, потом отдых, и снова в поле. Приказ Джаббарова. Так что́ вас интересует в древнем Согде? — спросил он Ильина. — Искусство, быт, военное дело?

— Да все подряд. Все, о чем можно рассказать по приезде. У нас всем интересуются. Ах, Кижи, ах, русский Север, ах, без единого гвоздика. Потом пошла мода на гуцулов. Ах, шляпы, ах, дерево… Согд — это керамика или бронза?

— Ну, вы это зря… — сказал Барсуков. — В Москве отлично известно…

Лара не дала ему закончить:

— Ради бога, ничего такого-этакого о Москве. Для Микобара это город городов!

Ильин засмеялся:

— Да я и сам люблю Москву. Я и родился в стольном граде, и проживаю в нем безвыездно. А остальное — в порядке самокритики…

— Да, конечно, конечно, — сказал Барсуков. — Лично я всем обязан Москве. И в первую очередь…

— Назначением на должность младшего научного сотрудника в экспедицию, которую возглавляет знаменитый Джаббаров.

«За что она его так? — подумал Ильин. — За то, что он ее любит? Черт его знает, как все устроено несправедливо».

Ильин скоро понял, что Лара здесь свой человек. И вся атмосфера вокруг нее была дружески-шутливая. Пустили в ход легенду о знатном иностранце, которого привезла Лара, громко и со значением говорили, что «этот человек разнюхивает нефть…», сообщали под страшным секретом, что запасов горючего здесь хватит на двести лет. К Ильину обращались только по-английски, расспрашивали, где помещается его офис. Сити? Уолл-стрит? Вход со двора, два звонка коротких, один длинный?

Внезапно спектакль оборвался.

— Начальник экспедиции, — шепнула Лара.

Первое впечатление Ильина — старость. Шаркающая походка, стоптанные шлепанцы, какой-то сонный взгляд, вялое пожатие; да, пожалуйста, если товарища интересует наша работа… да, пожалуйста, вместе со сменой.

От штаба экспедиции до раскопок было меньше двух километров, но ехали на машине. Снова мелькнул магазин, пирамиды шпрот и сгущенки, баскетбольные корзинки на школьной площадке, Смоктуновский в котелке, небольшой подъем, заправочная станция. Потом пешком поднялись на вершину рыхлого песчаного холма. Внизу, в большой котловине, лежал раскопанный город. Отсюда он выглядел так, как выглядит фронт, снятый в кино: густая сеть траншей и земляные бугры до самого горизонта.

Сходство еще больше усилилось, когда смена спустилась в котловину и каждый уверенно занял свое место. Для них эти траншеи и блиндажи были улицами и домами большого города, но Ильин чувствовал себя здесь чужим.

Он быстро устал. И не от пройденных километров, ходок он был отличный, а от тех душевных усилий, которые затрачивал, чтобы восхищаться тем, чего не понимал. Барсуков терпеливо рассказывал, что когда-то город был четко разграничен на цитадель, пригородное поселение и шахристан. Вот улица, где работали ремесленники, вот дом знатного вельможи, некрополь, а это храм, где находилось главное святилище. Но Ильин привык к музеям, где все уже отобрано и истолковано, и там, где Барсуков и Лара видели живой город, людные улицы и площади, он видел только мертвую глину.

— Вам скучно? — спросила Лара.

— Что вы, что вы, все так интересно!

Но она недоверчиво покачала головой.

Прошли еще сто метров, и Барсуков рассказал, что вот на этом месте когда-то нашли первую монету. Теперь их раскопали четыре тысячи. Четыре тысячи! Можете вы это себе представить? Целых два мешка! А здесь Джаббаров обнаружил стену, покрытую живописью. Первая фреска! Но керамики меньше, чем ожидали, зато много дерева, великолепнейшая резьба!

— Мне жаль, что все уходит отсюда, — сказала Лара, и Ильину показалось, что она обращается только к нему.

Но Барсуков услышал и запротестовал:

— Мы должны быть благодарны нашим замечательным хранилищам, и в первую очередь Эрмитажу! Только реставрационная работа на таком высоком уровне позволила создать музейную экспозицию, которой теперь все могут восхищаться.

— Микобар всегда прав, — сказала Лара. — Всегда и во всем. Но будь я царь, я бы снова все собрала из всех хранилищ и каждую вещь привезла обратно на свое место. И трон правителя, и фрески…

— Но это, по-видимому, невозможно сделать, — осторожно вмешался Ильин. — Условия открытого места… Я читал о страшных ливнях и песчаных бурях, а зимой, кажется, бывают и снегопады…

— Так сделать купол из какого-нибудь сверхпрозрачного материала! Кстати, местное согдийское стекло еще и в те далекие времена славилось в Древнем Риме. Хотите посмотреть живую фреску? Наверное, и ее в этом сезоне снимут…

— Позволь, Лара, — возразил Барсуков, — мы еще не дошли до цитадели, а именно она…

— Успеется! В крайнем случае проживет без цитадели.

Барсуков развел руками и улыбнулся Ильину:

— Уж если Лара что задумала…

На золотом фоне синяя лошадь, на ней синий всадник сражается с каким-то чудовищем. Кажется, он уже проткнул его копьем.

— Я уверена, что это лев, — говорила Лара. — Следите за рисунком… Краски испорчены временем, но посмотрите, видите хвост? Теперь так подстригают пуделей, но это львиный хвост. Какие это были изумительные рисовальщики! И подумать только, что после нашествия арабов на сотни лет было покончено с изображением всего живого. Ислам запретил.

Все-таки Барсуков настоял на своем, и они осмотрели цитадель. Крепость стояла на обрывистом берегу, а на другом, пологом, был виден современный город и чуть подальше — холмистые горы. И трудно было поверить, что это отроги могучих хребтов, что там, вдали, снеговые вершины, каменный хаос, поднебесье.

— Вы что-нибудь слышали о Митре? — спросила Лара.

— Кажется, какая-то богиня?

— Вот именно. Богиня первых солнечных лучей, культ, распространенный в древнем Согде. Сюда приходили встречать восход солнца. Придем сюда завтра на рассвете?

— Но я условился с Азимовым…

— Обещаю вам, что в девять вы уже будете завтракать с ним.

— А как же Галка? — спросил Барсуков.

— О господи, всем известно, что я плохая мать. Я — кукушка, и моим друзьям приходится нянчиться с бедным подкидышем.

Вечер был коротким. Быстро выпили чай, потом пришел художник, показывал зарисовки новой фрески, спорили — может быть, все-таки не лев, а демон или даже несколько демонов. Но лев — тоже сюжетец вроде бы характерный. Ненадолго зашел начальник экспедиции — все тот же потрепанный пиджачок и шлепанцы, — но, ничего не сказав, снова ушел к себе. И все время — и пока пили чай, и пока рассматривали рисунки, и пока молчали вместе с начальником экспедиции — Ильин чувствовал близость Лары.

Постелили ему на веранде. Было темно и звездно. Только в одной комнате горело электричество, и Ильину в окно был виден небольшой канцелярский столик, этажерка с альбомами и профиль Джаббарова, листавшего журнал с яркими фотографиями.

— Вам мешает свет? — спросил Джаббаров.

— Ну что вы. Просто слишком тихо. Я привык засыпать, когда за окном все грохочет.

— В молодости я засыпал сразу и в любой обстановке.

— Но моя молодость тоже уже прошла, — сказал Ильин.

— Сколько вам?

— Сорок три…

— Да, уже немало. Но все-таки это прекрасный возраст. В этом возрасте у меня родился внук. И как раз в это время я начал здесь. Двадцать семь лет прошло. У моего внука уже своя семья.. Ну, спокойной ночи.

Свет в окне погас, на минуту стало так темно, как будто все провалилось, но потом и сад, и террасу осветила луна. Стало еще тише. Ильин чувствовал, что старик не спит, хотелось поговорить с ним. О чем — он и сам не знал. Да, конечно, в сорок три уже можно кое-что подытожить. Что же это получается? Значит, когда старик начинал здесь, он, Ильин, поступал в университет. А что будет со мной еще через двадцать семь лет? В древние времена верили гороскопам и, кажется, ни одного дела не начинали, не спросив звезду. Ну, вот, надо мной небо, полное звезд. Спросить их?! Но о чем? Выиграю ли я в понедельник дело в арбитраже? Но на это можно ответить и без звезд. А загадывать на двадцать семь лет вперед, — такое даже самые могущественные владыки не требовали от своих звездочетов.

Когда Ильин проснулся, небо было не звездно-черным, а серым, и казалось, что он пропустил момент, когда закрыли занавес. На соседней веранде позвякивали посудой. Лара готовила чай.

— Славное утро, — сказал Ильин, сев за стол и с удовольствием грея руки о пиалу. — Прекрасно выспался и не опоздал.

Лара засмеялась:

— Да, к моему удивлению…

К столу вышел и Джаббаров. Он был одет не по-вчерашнему, это Ильин сразу заметил. Красивый серый костюм, рубашка с большими модными запонками, широкий галстук в клетку и туфли на белом каучуке. «Странная перемена, — подумал Ильин. — И держится совсем иначе, какой-то легкий и стройный». И пока они пили чай, Джаббаров посмеивался над Ларой и называл ее «нашей милой Митрой» и уговаривал бросить медресе и мечети и работать в экспедиции. «Будете каждое утро встречать восход солнца».

— Пойдемте с нами, Фейсал Алимович, ну я очень, очень прошу вас!

— Нет, — сказал Джаббаров, — нет. — Он отставил пиалу, словно подчеркнув этим движением окончательность своего решения. — Больше я никогда туда не пойду. Все. — Он встал и любезно спросил Ильина: — Дать вам свитер? Там по утрам сильный ветер…

На раскоп Лара и Ильин шли пешком.

— Что с ним? — спросил Ильин.

— Не знаю… Возраст, наверное…

— Двадцать семь лет на одном месте!

— Да. А вы знаете, что Джаббаров не археолог? Он историк, нумизмат… Еще до того, как начал здесь, он уже был известным ученым. А сюда попал случайно. Здесь местные колхозники искали клад и нашли какие-то монеты. С этого все и началось. Джаббаров увлекся и доказал во всех инстанциях, что надо копать здесь. И создал эту экспедицию. Был он в то время и начфин, и завхоз, и первый стахановец, видите, я еще помню, как это называлось. А теперь ему семьдесят, и он каждый год решает: все, конец. Материала у него собрано на сто книг, но снова и снова тянет сюда… Не знаю, может быть, на этот раз и в самом деле решил…

На раскоп они пришли вовремя, солнце еще не показывалось, но Лара торопила: сейчас покажется…

Город еще больше, чем днем, напоминал фронт, траншеи перед рассветом казались черными, тишина молча указывала на рухнувшую эпоху.

Снова вышли на обрыв, к реке, взглянули на горы, но теперь, в утренних сумерках, нетрудно было поверить, что за этими холмами стоят Гималаи. И почти сразу стало подниматься солнце, вокруг него дрожали слабые бледные лучи. Но вскоре на небе появились розовые прожилки, лучи окрепли, а цвет солнца загустел и стал пурпурно-красным. Ильину казалось, что все свершилось невероятно быстро: только что солнце было всего лишь кусочком земли, и вот оно уже плывет небесным светилом.

— Нравится? — спросила Лара. — Не жалеете, что пришли сюда? Ну, отвечайте же!