Онлайн чтение книги Прения сторон
8

— Ильин, имя-отчество?

— Евгений Николаевич… (Неужели же снова: «Вам пишут»?)

Но в это время «колдунья» бросила на прилавок паспорт с письмом. Ильин быстро сунул его в карман, поискал глазами надежный угол, и только нашел, как «колдунья» снова его остановила:

— Ильин, вы что, глухой, вам еще есть! — и выбросила на прилавок еще два письма. Ильин схватил письма и побежал в намеченный угол, но его уже обскакал какой-то рябой парень. Так и не найдя угла, Ильин стал кружить вокруг высоких бюро, нарезанных, как торт, на равные доли. Минут через пять кусок торта освободился, и Ильин кавалерийским наметом захватил его и стал читать письма. Письма были без даты и больше походили на записки.

«Монументальность» и «среднеазиатские грезы». Значит, все-таки она ему не поверила. Просто насмотрелся гробниц и всякого такого, что потом с удовольствием смотрят друзья на слайдах.

И тут же на почте он написал письмо.

«Дорогая Лара!» Обращение ему не понравилось. «Дорогая», «дорогой» совершенно обесценены поздравительными открытками. «Дорогой друг!» — лучше, но как-то уж очень литературно. «Милый друг!» — того не легче. «Добрый день, Лара» — школа, девятый класс.

Письмо ему не понравилось, и он начал заново:

«Вознагражден…» А это выскочило откуда? Да еще и скобки, бр-р-р!.. И почему «самые трудные» — ведь только-только начало.

Лариных писем он не только ждал, но и боялся: вдруг какая-нибудь лирическая чепуха… Что тогда? Но эти коротенькие записки ему понравились, а вот отвечать на них было трудно.

Милая Лара! Работаю в консультации. Работы много. Учусь. Пришла ко мне вчера одна старушка. Нет пенсии, а пенсии нет потому, что всю жизнь растила детей, потом внуков. Я был счастлив, что могу начать так: закон говорит… А закон говорит неукоснительно в ее пользу, и я, согласно закону, написал заявление в суд на алименты. Ей осталось только подписать. Что бы вы думали — ни в какую! «Это что же выходит, это значит, я на Ляльку и на Любку — в суд!» — «Позвольте, говорю, с их стороны это бессовестно!» — «Нет уж, нет, чтобы я, да на своих детей…»

На следующий день другая старушка. Я уже был поосторожней. У нее домик под Москвой. Собственно, теперь-то он в черте города, но мы привыкли эти места считать дачными. Муж парализован, один свет в окне — сын. Безумно им гордится: постоянно на Доске Почета, не пьет, не курит и отдает всю зарплату. Она мне показывала фотографию, в самом деле симпатичный паренек. Но вот беда — женился, И не в том беда, что женился, а в том, что уже разошлись, — как говорится, не сошлись характерами. И вот бывшая жена из домика уезжать не собирается. Работала она штукатуром, была в Москве прописана временно, а теперь постоянно. А парни уже повалили, боже упаси, никаких пьянок, ничего такого, строго до одиннадцати, но сами понимаете… Так отселить! Но куда? Разменять? Да кто в их халупу поедет! Остается одно: ждать, пока халупу снесут и всем дадут хорошее жилье. Это по плану через три года. Для молодых — не срок, сын уже решил податься куда-то на стройку, ну а для стариков? Я просто физически чувствую, как они утомлены всем этим и как боятся, что вот сын уедет, а они останутся со своей бывшей невесткой… строго до одиннадцати…

Но надо было поторапливаться, вечером Ильины позвали гостей — мушкетеров с женами и Пахомову. Эту встречу с новыми коллегами затеяла, конечно, Иринка. «Ведь это же так естественно, — убеждала она Ильина. — Да, наконец, я хочу взглянуть на людей, с которыми ты теперь работаешь». И, как всегда, Иринка взяла верх, и теперь надо было поторапливаться. Но сейчас Ильин думал не о гостях, а об этой халупе в черте города. Неужели же так ничего и нельзя сделать для стариков?

Недалеко от почты работал старый его приятель Ильюша Желваков. Этот умеет находить тропинки… Чем черт не шутит, надо позвонить, нет, лучше всего, как говорил Касьян Касьянович, «брать живьем». Ильин еще раз взглянул на часы: половина шестого, пожалуй что и успею.

Ильюша встретил его отлично, расцеловал, выслушал и, пока слушал, делал пометки в блокноте.

— Так я правильно понимаю, Женя, что очень надо?

— До зарезу!

— Постараюсь.

— Спасибо!

— Я перед Касьяном Касьяновичем вот так в долгу!

— Нет, Касьян Касьянович здесь ни при чем, — сказал Ильин. — Это моя личная просьба.

— Родня? Нет? Ладно, нечего со мной темнить. Я с десяти вопросов что хочешь угадываю. Такая игра: ты загадываешь кого-нибудь, ну, допустим, Наполеона. Начинаю. Двадцатый век? Нет. Девятнадцатый? Да. Европа? Да. Искусство? Нет. Наука? Нет. Военное дело? Полководец и не Россия — значит, Наполеон. Все! С семи вопросов. А теперь скажи: дом хороший, эта резиденция загородная? Нет, нет, это не вопрос, это я вслух сам с собой разговариваю. Развалюха? Ну, какой бы ни был, если в черте города, то я не царь, не бог и не герой. Послушай, в порядке дружбы, вы ж с Иринкой образцово-показательные, неужели же?..

— Ты предлагал с десяти вопросов, — сказал Ильин, смеясь и немножко любуясь веселой Ильюшиной энергией.

— Сдаюсь, ну, сдаюсь, все! — закричал Желваков. — Только скажи правду. Скажешь правду, я тебе десять старух переселю. Пусть меня потом где угодно секут.

— А ведь обманешь, сошлешься на вышестоящие, пиши расписку!

— Какая может быть расписка… Ты, Жень, возрождаешь самое мрачное средневековье. Кто это мне на днях говорил о тебе и как раз в том смысле… Ну, в том смысле, что вот Ильин вроде и умный человек… Слушай, это не ты подался в адвокатуру?

— Ты бы мог выиграть с первого вопроса.

— Ну и ну, ну ты меня потряс! И ты смеешь приходить ко мне с этими самыми адвокатскими штучками. Стража! — крикнул Ильюша сдавленным шепотом. — Вяжите его!

Но Ильин больше не откликался на шутки.

— Слушай, сделай мне это. Ну пойми, старики просто погибнут. Парень может податься на любую большую стройку, а старики…

Он вышел от Желвакова в седьмом часу. В конце Моховой садилось солнце. Пока нырял по тоннелям, вся плавка была выдана, и небо начало остывать. Пахло весной, сумерками. Ильин свернул на улицу Герцена, и, когда дошел до Консерватории, зажглись фонари. Стало быстро темнеть, но в глубине, за Никитскими, небо было бледным и чистым. И, глядя на этот кусочек бледного и чистого неба, Ильин думал, что сегодня в его жизни началось то новое и важное, о чем он говорил Ларе после своего бегства от плова: быть полезным людям, но не отвлеченно, не вообще народу, а конкретному человеку, и если Желваков ничего для стариков не сделает, то Ильин будет и дальше стараться, уж что-нибудь да надумает, все-таки Москву он знает, да и Ильина знают в Москве, это Касьян Касьянович верно сказал.

Он пришел домой, когда гости уже собрались. Но, кажется, они не очень без него скучали. Иринка, все Иринка! Она умела создать атмосферу близости и простоты. Мушкетеры к тому же были давно и прочно знакомы домами. «Чем-то они друг на друга похожи», — весело подумал Ильин.

Жена Колтунова, туго затянутая в талии, с бисеринками пота на черных усиках, стеснялась и ежеминутно краснела. Ее дружески поддразнивал Слиозберг, называя почему-то «камрад Колтунова». (Позднее выяснилось, что она преподает испанский язык.) Фаня Слиозберг, стоматолог, хорошенькая, подвижная, одета была в немыслимо яркое заграничное платье. Надежда Ивановна Васильева, хохотушка, остренькая на язычок, была старше всех — две дочки и внуки. Слиозберг называл ее дважды бабушкой, подливал ей вина, и она довольно быстро затуманилась. Пахомова пришла одна. Ильин знал, что муж много старше нее и вечерами редко выходит из дому.

Мушкетеры веселились и никаких других сверхзадач не ставили. Они любили выпить, потанцевать и обожали рассказывать анекдоты. Васильев за какие-нибудь полчаса напел чуть ли не весь репертуар Высоцкого. И пел хорошо, броско, не фальшивя, как и надо петь такое.

А в танцах первым был Колтунов. Никогда у Ильиных не танцевали — места мало, да и не для того приходили. За ужином больше обсуждали дела, Иринка жаловалась, что «заседание продолжается».

Мушкетеры все же нашли пятачок для танцев, Иринка тоже танцевала. Она когда-то кончила балетную студию при каком-то Доме культуры. Глядя на нее, Ильин думал, что она от всех отличается — пластична, женственна, и ему хотелось поскорее остаться с ней вдвоем.

— А вы вашу семью не пустите по миру? — негромко спросила Пахомова.

— По миру? — весело переспросил Ильин. — Ну, до этого еще не дошло.

— Дойдет, и очень скоро, — пообещала Пахомова. — Если не начнете работать по-настоящему. Вы ж еще ни в один процесс не сели! А что вы там своими бумажками наковыряете?

Ильин промолчал.

— На каждого клиента по часу тратить, нет, так нельзя!

«А вот это мое, сюда я никого не пущу!» — подумал Ильин.

— Знаете, Варвара Павловна, я ведь привык мыслить в миллионах рублей, так мне теперь до ста трудно считать.

— Господи, да что это вы такой неспособный! Ну, возьмите какое-нибудь легонькое совместительство.

— Есть у меня! Лекции я читаю.. Впрочем, спасибо, подумаю…

В одиннадцать Иринка подала кофе, но только стала разливать, как позвонил телефон. «Сашка, — подумал Ильин. — Наверное, что-нибудь с Люсей…»

Но это звонил Касьян Касьянович.

— Шел мимо, вижу свет в окнах — значит, не спят. Ну, ежели не спите, я зайду?

— Да, конечно, конечно… — сказал Ильин несколько растерянно.

Касьян Касьянович был нередким гостем, случалось, обедал, случалось, ужинал, но в такой поздний час… И как это «шел мимо»? Только дело могло привести его сейчас к Ильину. Надо, надо было сказать о гостях, очень может быть, что Касьян Касьянович совсем не настроен слушать буги-вуги…

Но был уже звонок в дверь, и Ильин пошел открывать.

— Э-э! — сказал Касьян Касьянович те самые слова, которые Ильин и ожидал. — Э-э, так у тебя гости… — Он уже снял с себя свой старенький макинтош, который кто-то из конторских остроумцев окрестил «плащом Гарпагона».

— На юридическом языке, — сказал Ильин, — это называется создать себе железное алиби. («Уму непостижимо, что я болтаю», — подумал он.)

И, как всегда, выручила Иринка. Она была искренне приветлива с Касьяном Касьяновичем и, кажется, не могла понять, почему его поздний приход может вызвать замешательство. Снова появилась закуска, водка и портвейн «три семерки».

— Беленькой и пирожочек, — говорил Касьян Касьянович, усаживаясь. — Я человек старый, мне на ночь много нельзя.

Мушкетеры сразу притихли, а Пахомова откровенно нахмурилась. Выходило так, что Касьян Касьянович испортил вечер. «Черт знает что такое, какая-то „несовместимость“…» — думал Ильин.

— Танцы продолжаются, — шутливо возвестил он и поставил самую громкозвучную пластинку — знаменитую «Принцессу».

Но и вертясь на пятачке, Ильин все время прислушивался к Касьяну Касьяновичу, бранил себя за это, но прислушивался.

— Не знал, что гости, не знал… За ваше здоровье, Ирина Сергеевна, за здоровье присутствующих.

«Какое у него белое лицо, — думал Ильин, пока Фаня учила его делать замысловатые па. — Белое, нездоровое, наверное, оттого, что мало бывает на воздухе, все машина да кабинет…»

Мушкетеры быстро допили кофе.

— Фаня, — сказал Слиозберг, — пора!

— Господи, раз в кои веки в приличный дом попали, и на тебе — «пора»! — дурачилась Пахомова. — Дайте хоть такси вызвать!

— Мы тебя, Варя, проводим! — хором прокричали мушкетеры. — Не беспокойся, Варя!

«Ну и пусть уходят, — думал Ильин. — Чем он им помешал? В конце концов, это человек, с которым я проработал двадцать лет, и никому не дано право…» Но сердился он на Касьяна Касьяновича.

— В следующий раз у меня, — говорил Колтунов, прощаясь.

И Иринка бодро ему ответила:

— О-бя-за-тель-но!

Когда Ильины вернулись в комнату, Касьян Касьянович закусывал вторым пирожком. Прожевал, вытер губы.

— Коллеги?

— А что, не понравились? — спросил Ильин с вызовом.

— Да вроде ничего народец, немножко мелковат для тебя, вроде ты к другому привык…

— То есть как это «мелковат»? Что-то я вас не понимаю…

— Женя! — сказала Иринка.

— Ах, оставь, пожалуйста. Слово сказано, и я хочу знать…

— Ты хочешь поссориться со мной, — сказал Касьян Касьянович, подойдя к окну, из которого открывался вид на Москву. — Зачем? Я и сейчас могу быть тебе полезен, ты это знаешь… Но скажи, ты для чего от меня ушел, чтобы плавать — как? Мельче или глубже?

— Мельче, глубже, как вы это странно понимаете…

— Ну, извини, я понимаю правильно: надо начинать работать. Ваши соображения, Ирина Сергеевна? — спросил он, как, бывало, спрашивал на планерке.

— Работать? — переспросил Ильин. — Как это «работать»? Разве я мало работаю, вы что, оба смеетесь надо мной? — продолжал Ильин, объединяя Касьяна Касьяновича с молчавшей Иринкой.

— Ну, что с ним делать! — весело сказал Касьян Касьянович и отошел от окна, видимо сожалея, что вместо спокойного созерцания Москвы ему придется сейчас объяснять азбучные истины. — Да, работать. Гости твои — милые люди, но тебе незачем к ним приспосабливаться. Вот, например, портвейн. Чего-чего, а крепленого в вашем доме я никогда не видел, извините, Ирина Сергеевна…

— Нет, пожалуйста. Я думала, что жены…

— Это все хорошие, честные люди, — сказал Ильин. — Настоящие работяги. И я хочу быть таким, как они…

— Невозможно, Женя. Все мы из одного материала сшиты, но у каждого закройщика свой покрой. Вот так, с утра до вечера, и будешь сидеть со своими богаделками, кого куда из развалюхи расселять? («Идеально поставлена разведка», — подумал Ильин.) Надо брать покрупнее! Какая у тебя программа, если не секрет?..

— Да нет, почему же. Как раз сегодня принял первое судебное дело. Молодой парень с овощной базы, грабеж… ну, грабеж еще надо доказать.

— Все ясно, — перебил его Касьян Касьянович. — Значит, полпуда гороха?

— Касьян Касьянович, — сказала Иринка, — у Жени доброе сердце.

— С этим добрым сердцем я бы не только двадцать лет, двух бы дней вместе не проработал! — Он снова подошел к окну, взглянул на Москву и, как будто увидев что-то новое, спросил уже совсем другим тоном: — Вы где нынче отдыхаете?

— В этом году у Жени, видимо, пропадает отпуск…

— Тиран Падуанский! И детей морите?

— Андрей в пионерлагере, а Милка уже у бабушки, в Крыму…

— Тиран, тиран, — повторил Касьян Касьянович смеясь. — Да, вот что, Женя, я хотел с тобой по старой памяти посоветоваться, — сказал он без всякого перехода. — Нет, нет, Ирина Сергеевна, вы нам не помешаете… Заезжал ко мне сегодня старинный приятель. Есть в его деревне НИИ, и завелся в том НИИ жулик. Жулика посадили, а он там на честных людей брешет. Все. Понял?

— Почему же нет. История с начальником экспериментального цеха Сторицыным очень неприятна. Этот Сторицын подписывал липовые документы. Фамилия жулика — Калачик…

— А вы говорите — сердце, Ирина Сергеевна. Нет, Женя, бросай своих богаделок. Но в чем формула?

— Вас интересует только Сторицын?

— Жулье пусть горит синим пламенем!

— Если ненадлежащее выполнение служебных обязанностей, причинившее существенный вред государству, то можно рассчитывать на исправительные по месту работы, с удержанием, конечно. А если корысть, то пятерик усиленного режима, и это при самом благополучном исходе… С вас рубль, Касьян Касьянович.

— Рубль?

— В любой консультации так бы взяли.

— Касьян Касьянович, — сказала Иринка, — чай давно готов.

— Умница, спасибо! Золотая у тебя жена, Ильин… А рубль ты на меня запиши.