Онлайн чтение книги Семья Зитаров. Том 1
Глава вторая

1

Мобилизация запасных еще не коснулась Ингуса, но многим местным жителям уже приказали явиться в призывную комиссию. В эти дни повсюду готовились к чему-то неизвестному — к долгой разлуке, к дальней дороге. Одни спешили закончить важнейшие хозяйственные дела, а их жены и сестры стирали белье отъезжающим, коптили свинину и пекли подорожники, другие навещали родственников и просили их помочь семье в случае затруднения по хозяйству. Всюду царило мрачное оживление и сосредоточенная серьезность.

Ингус знал: следующий призыв коснется и его, и ему придется служить в военном флоте. О постройке судна теперь нечего было и думать: он совершенно напрасно просидел это лето на берегу. Военный пафос первых дней немного взволновал и его; глядя на то, как один за другим уезжают знакомые парни, Ингус чуть не поддался соблазну отправиться вместе со всеми навстречу неизведанным судьбам и испытаниям. Будучи по натуре мечтателем, он представлял себе войну как какой-то торжественный, овеянный романтикой героический поход: с развевающимися знаменами войска устремляются вперед, только вперед; побежденные города раскрывают перед ними свои ворота; дивизии под звуки марша идут в наступление, грохочут пушки, клубится пороховой дым и гремит всесокрушающее, неотразимое русское «ура». Есть в этом какая-то мощь, красота, словно буря на море. Может быть, его пошлют на броненосец и в море произойдет богатырская схватка с немецким флотом. После победы они войдут в порт на расцвеченных флагами судах и приведут с собой плененную немецкую эскадру. Лучше всего, конечно, служить на подводной лодке: она незаметно подбирается к самому большому дредноуту противника и топит его торпедой. Затем подходит к другому военному кораблю, к третьему, четвертому и безжалостно отправляет их на дно. В неприятельском флоте начинается паника, подводники, выполнив боевое задание, возвращаются в эскадру и сообщают о победе. Адмирал награждает героев орденами и чинами.

Ингус фантазировал и мечтал, но и сам не верил во все это. Он не раз встречал военные корабли в море и имел представление о современных крейсерах и дредноутах. Что такое героизм человека в сравнении с военной машиной? Штыковая атака и крики «ура» разобьются о них, как волны о скалу. И все же на душе у Ингуса было неспокойно, сердце наполнилось тоской.

И вот тут появился Волдис Гандрис, старый товарищ Ингуса по мореходному училищу. Он неожиданно прибыл в Зитары и заставил Ингуса спуститься с заоблачных высей на землю.

— Ну, старина, не собираешься ли ты воевать и положить жизнь за царя-батюшку? — спросил он, едва успев поздороваться. — Не намерен ли гнить в окопах, пока тебя снарядом не разнесет в клочки?

— Если придется пойти, тут уж ничего не поделаешь, — ответил Ингус. — Никто не спросит, хочешь ты или не хочешь.

— Эх, Ингус, неужели мы для того учились, чтобы пойти на съедение окопным вшам? И ради чего? За чью правду, за чьи возвышенные идеалы? Нет, покорно благодарю, я от этой чести отказываюсь.

Волдис в последнее время служил первым штурманом на пароходе. Сейчас путь в Западную Европу был закрыт, и его пароход собирались затопить у входа в Лиепайский порт, чтобы закрыть дорогу вражеским кораблям.

— Жаль, что вся эта заваруха не началась раньше, когда мое судно находилось в Англии, — продолжал Волдис. — Сейчас я свободно разгуливал бы там да посвистывал. Теперь придется немного потрудиться, чтобы вырваться на свежий воздух.

— Что ты думаешь предпринять?

— Я считаю, что мы можем принести пользу отечеству другим путем. Кто-то должен обслуживать суда, на которых будут доставлять стране то, в чем она нуждается. Балтийское море закрыто для навигации. Всю связь с Зaпaднoй Европой придется держать через север. Контора моего пароходства переехала в Архангельск, и всем судам, находящимся вне пределов Балтийского моря, дано распоряжение направляться туда. Если мы не хотим, чтобы нас призвали на военную службу, необходимо сейчас же ехать туда. Моряки, обслуживающие транспортные суда, освобождены от призыва. Работа на судне засчитывается им как военная служба. Понятно? Но нам нужно спешить. У тебя еще время терпит, твой год не призывают, а я на этой неделе должен явиться в призывную комиссию.

Ингус в тот же день посоветовался с родителями насчет предложения Волдиса. Капитан Зитар сразу согласился: он считал это самым разумным. Мать погоревала, что сыну всю войну придется провести вдали от родного дома, но все же на море спокойнее, чем на поле сражения.

Времени оставалось немного, поэтому Ингус сейчас же стал собираться в дорогу. Уложил чемодан, собрал документы и навестил родственников. Наконец наступил последний вечер в семье перед разлукой на долгие годы. Волдис Гандрис весь вечер смешил домашних веселыми рассказами, слегка флиртовал с Эльзой и даже завоевал расположение всегда хмурого Эрнеста. Все было так, как обычно бывает перед уходом моряков в дальнее плавание.

Наутро капитан вручил сыну сто рублей на дорожные расходы, и, когда показался каботажный пароход, младшие братья отвезли Ингуса на лодке в открытое море. Расставаясь, Волдис Гандрис обещал госпоже Зитар заботиться об Ингусе как о брате и, в свою очередь, получил от Эльзы обещание отвечать на его письма.

Скрылась из виду лодка Зитаров, исчезла вдали знакомая дюна у устья реки. Ингус закурил и стал расхаживать по палубе. На пароходе было много пассажиров — все больше рекруты и провожающие их. Не желая, чтобы и его приняли за призывника и начали расспрашивать, Ингус держался в стороне. Волдис уже успел исчезнуть: по-видимому, он находился в буфете или среди пароходной прислуги. И только Ингус собрался его искать, как он, беззаботно улыбаясь, появился из дверей маленького салона.

— Ингус, тебе не скучно? Иди в салон. Я нашел знакомых.

— Ну, ну?

— Вернее, знакомого. Ты этого человека должен знать лучше, чем я.

— Кто же это?

— Увидишь. Спустись вниз, а я пойду поболтаю со штурманом. Он мне вроде другом приходится.

Живой как ртуть, Волдис не мог ни минуты оставаться на месте. Повсюду он находил собеседников. Веселый и общительный, он заражал своей бодростью окружающих. Погруженные в думы призывники забывали о своих заботах, замкнутые одиночки присоединялись к пассажирам, окружавшим Волдиса, как только он появлялся. «Как хорошо, когда человек в любой обстановке умеет найти светлую сторону!» — думал Ингус, прислушиваясь к остротам приятеля.

Знакомый на пароходе… Откуда? Впереди еще несколько часов езды. Придется пойти посмотреть — все будет повеселее. Ингус бросил папироску за борт и спустился в междупалубное помещение, где находились салон и буфет. На палубе стояла невыносимая жара, а внизу, где горячий воздух из машинного отделения проникал в каюты, и совсем нечем было дышать. Людей здесь почти не было. Буфетчица за прилавком читала книгу, у столика какой-то толстый торговец пил лимонад, а в углу, спиной к дверям, сидела молодая женщина. При появлении Ингуса она, взглянув на него, быстро отвернулась и, казалось, погрузилась в глубокое раздумье. Ингус не успел рассмотреть ее лица. Где же знакомый человек, о котором говорил Волдис? Буфетчицу и торговца он видел впервые. Оставалась та женщина в углу. Ингус кашлянул в надежде, что женщина обернется. Но она оставалась неподвижной. Тогда он, подойдя к иллюминатору, равнодушно посмотрел на море и сел напротив женщины, бросив на нее быстрый взгляд. Это была Лилия Кюрзен! Застывшим взглядом смотрела она куда-то через голову Ингуса, словно не замечая его. Но на щеках ее лихорадочно горели красные пятна, а пальцы нервно теребили сумочку. Сердце с силой забилось в груди Ингуса. Он почувствовал, что у него горят кончики ушей, а на лбу выступила испарина. Машинально вытащив носовой платок, он вытер лоб. Уйти, не заметив Лилию, было уже невозможно. Но что делать, как держать себя с ней? Они ведь не чужие. В последний раз перед расставанием даже были такими близкими… такими близкими… Но теперь? Больше года он не писал ей, несмотря на ее полное отчаяния письмо. А за это время могли произойти какие угодно перемены. Поздороваться и уйти? Нет, это было бы по-мальчишески малодушно. Подойти и заговорить, словно ничего особенного не случилось? Для такой роли нужен более опытный мужчина, Ингус еще слишком молод, искренен и непосредствен. Он отчетливо сознавал только одно: чем дольше затягивается молчание, тем глупее становится его положение. Не может быть, чтобы Лилия не заметила его присутствия.

Он робко взглянул на нее. Раз, другой. Тайком, пугливо отводя глаза в сторону, если замечал, что Лилия чувствует его взгляд. Но вот их глаза встретились. Отворачиваться было поздно, да никто из них и не желал этого. Ингус простодушно и искренне улыбнулся, и Лилия ответила ему. От этой спокойной, дружеской улыбки у Ингуса на душе сделалось тепло и хорошо. Он встал и направился к Лилии.

— Здравствуй… Ты тоже в Ригу?

— Здравствуй. Да. Надо съездить.

Ее рукопожатие казалось таким спокойным, что у него исчезли последние сомнения: он встретил друга. Задержав руку Лилии, он сел рядом и некоторое время молчал. У потолка жужжала одинокая муха, за буфетом слышался шелест переворачиваемой страницы, в стакане торговца шипел только что налитый лимонад. Где-то за стеной гудели машины, и весь корпус парохода слегка содрогался, словно от биения громадного сердца. Охваченный странным, сладостным ощущением, Ингус легко пожимал пальцы Лилии, пожимал и отпускал, и оба все время беспричинно улыбались.

Звон монет вернул Ингуса к действительности. Торговец расплатился и вышел на палубу.

— Расскажи, Лилия, как идет жизнь в местечке? — спросил Ингус. — Фриц еще дома?

— Нет, он в этом году плавает боцманом на старой посудине. Да, я слышала, что твое судно затонуло?

— Мы потерпели аварию, — Ингусу хотелось спросить девушку о переменах в ее жизни, но не хватило смелости, и он спросил совсем о другом: — Здесь так жарко. Ты не хочешь лимонаду?

— Думаешь, это поможет? Еще больше захочется пить.

— Почему ты не выходишь на палубу?

— Просто так… — она покраснела. — Там слишком много народу.

Ингус не знал, что она спустилась сюда только около устья реки, приметив лодку с новыми пассажирами. Он взял две бутылки лимонаду и наполнил стаканы. Напиток был ледяным, приходилось пить маленькими глотками.

— Лилия… — опять собрался с духом Ингус.

— Ну? — она уже не избегала его взгляда.

— Как ты живешь?

— Все так же. Живу дома. Помогаю матери по хозяйству и чиню сети.

— Я получил твое письмо, — коснулся он, наконец, главного.

— Но я не получила на него ответа, — теперь она опустила глаза и тихо вздохнула.

— Я не успел тебе написать, мы вышли в море, — он тоже вздохнул. — Ты обо мне плохо думаешь?

— Почему? Конечно, ты мог бы хоть что-нибудь написать. Но раз ты не писал, я подумала, что тут ничего не поделаешь. У нас ведь и не было такого уговора, — она грустно улыбнулась. — Поговорим о другом. Тебе мать ничего не рассказывала?

— О чем?

— Ты не знаешь? Ну, тем лучше. Куда ты сейчас направляешься?

— В Архангельск. Буду искать места на судах.

Его взгляд ласково скользнул по лицу Лилии, ее рукам, упругому стану. Какая она все-таки славная и милая. Сейчас она стала еще лучше. Как он мог забыть ее? Нет, он уже не удивлялся и не стыдился своего былого увлечения. Наоборот, было бы странно, если бы этого не случилось. За полтора года разлуки он часто думал о Лилии, особенно в первые месяцы. Много раз одолевали его сомнения, часто горько и тяжело упрекал он себя. Пришлось проявить немало упорства, прежде чем рассудок и чувства пришли к взаимному соглашению и его духовный взор стал свободно смотреть навстречу завтрашнему дню. Но все же на протяжении этих полутора лет ему всегда чего-то не хватало, оставалась какая-то пустота. И такая же пустота была бы и в будущем, если бы они сегодня не встретились. Ингус радостно и вместе с тем грустно смотрел на Лилию, и новая мысль разбудила его тщеславие, нарисовав в сознании заманчивые, кружившие голову перспективы. «А ведь я и теперь могу получить ее… Почему бы нет? Если только захочу… Только вот сейчас я должен уехать, расстаться на неопределенное время, и никому не известно, что случится с нами».

Лицо Ингуса потемнело. Он испугался, что может потерять Лилию. Эта мысль вызвала в нем неведомое до сих пор желание: он не может так уйти Он должен убедиться в ее отношении к нему.

— Лилия! — Ингус крепко сжал руку девушки. — Я должен тебе многое сказать. Только прежде ответь мне откровенно, ты действительно не думаешь обо мне дурно? — И, не дождавшись ответа, поспешно продолжал: — Ты должна понять меня. Я совсем не такой, как обо мне можно подумать. Посуди сама, кем я был тогда? Только что окончил училище, без положения в жизни. Я испугался своего намерения, я и сам себе не верил, считал это ребяческой затеей! Но теперь убедился, что это не прихоть. Нет, это настоящее, неподдельное чувство. Я ничего не забыл. Я остался таким же, каким был тогда, Лилия, у меня нет никого, кроме тебя…

К счастью, за стеной гудели машины и с палубы доносились окрики матросов; пароход приближался к пристани, так что буфетчица не слышала сказанного Ингусом. Но вот увидела, как девушка смущенно улыбалась и, опомнившись, что-то ответила, а юноша пожал ей руку. Затем они встали и вышли на палубу.

После обеда пароход прибыл в Ригу и пристал к берегу Даугавы около рынка. Волдис Гандрис немедленно отправился в Задвинье [30]Задвинье (Пардаугава) — часть Риги, расположенная на левом берегу реки Даугавы (Западной Двины)., где у каких-то родственников хранились его вещи. Ингус обещал заехать к нему позже и, отдав Волдису чемодан, проводил Лилию в город. Ей необходимо было купить пряжу и кое-что из рыболовных принадлежностей, а также получить от рыботорговца деньги за поставленную на прошлой неделе рыбу. Дела удалось закончить только к вечеру. Ингусу надо было ехать к Волдису, так как петербургский поезд, с которым они уезжали, отправлялся ночью. Лилия вернулась с покупками на каботажный пароход, потому что в Риге у нее знакомых не было, а останавливаться в гостинице ей не хотелось. Расставаясь, они улыбались точно так же, как при встрече. На берегу, за грудой пустых ящиков из-под рыбы и грузов, Ингус поцеловал Лилию.

— Я напишу тебе из Петербурга. А когда в Архангельске устроюсь на судно, сообщу адрес.

Она улыбнулась и хотела напомнить Ингусу об одном невыполненном обещании, но, подумав, что момент слишком серьезен для шуток, промолчала. Нет, теперь не следовало вспоминать об этом. Их будни осветило ярким светом, и, расходясь в этот вечер в разные стороны, они знали, что в каждом из них осталась какая-то частичка другого. Это радостное чувство надолго укрепит в них терпение и надежду.

Ночью Ингус и Волдис уехали. На следующий день Лилия отправилась на пароходе домой. Проезжая устье реки, где вчера сыновья Зитаров в лодке ожидали прибытия парохода, Лилия уже не спустилась в салон.

3

Микелис Галдынь уже второй день не выходил с сетями в море. Послезавтра ему надо было явиться в призывную комиссию, и он не мог придумать ничего, чтобы освободиться от военной службы. Кроме него, у старого Галдыня было еще два сына, так что кормильцем считаться он не мог. А на получение белого билета [31]Белый билет — в царской России удостоверение об освобождении (по состоянию здоровья или семейному положению) от призыва в армию. по состоянию здоровья рассчитывать не приходилось. Придется идти воевать, обязательно придется — именно теперь, когда жизнь только начала налаживаться; уйти, оставив недостроенный дом, новые рыболовные снасти, молодую жену.

Микелис вытащил лодку на берег и законопатил все щели. Второпях, насколько позволяло время, проверил сети, пришил кое-где поплавки и прибрал бечеву. Просмолил концы кольев, чтобы выстояли до возвращения хозяина. Обил жестью лопасти весел, а уключины обмотал веревками: меньше износятся. Он хотел за оставшиеся два дня сделать хотя бы часть того, что было намечено. В сарае лежали доски для постройки крыльца. Этим летом предполагалось покрасить крышу и сделать ставни к окнам. Все остается на полпути, как подвода со сломанным колесом; все нужно прервать, как по сигналу пожарной тревоги. Микелис успел еще наколоть жене дров на месяц и уладить самые неотложные хозяйственные дела. Нельзя сказать, что Вилме негде приклонить голову. Она могла вернуться к своим родителям и жить у них до возвращения Микелиса. Да и Галдыни не возражали, чтобы невестка перебралась к ним. Но Вилма не соглашалась. Она не хотела отказываться от положения хозяйки дома.

— Кем я буду у матери или у твоих? — говорила она. — Прислугой, бесплатной работницей. Да еще, в конце концов, скажут, что содержали меня.

Нет, уж лучше испытывать лишения и выполнять мужскую работу. Разве не была она дочерью рыбака? Разве не случалось ей ходить в море с братьями? Если она до сих пор рыбачила с Микелисом, почему бы ей не продолжить это занятие с кем-нибудь другим, например со своим младшим братом Рудисом? Вилма была не из тех, что вешают голову. Пусть Микелис не беспокоится о ней.

— Вот увидишь, я еще буду тебе кое-что посылать. Да и притом, разве можно оставить без присмотра новый дом? Время военное, всякий народ бродит кругом — растащат все по щепочке.

Микелис согласился с Вилмой и примирился с тем, что она будет теперь жить одна. Но в душе таилось недовольство, так как он хорошо знал нрав молодой жены. Он чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы Вилма жила с родителями.

Пока Микелис занимался хозяйственными делами, Вилма собрала дорожную котомку и напекла пирогов. Попросив Эльзу Зитар, с которой подружилась на свадьбе, присмотреть за домом, Вилма проводила мужа в Ригу. Спустя три дня она вернулась домой одна. Микелис получил направление в Польшу, где формировался пехотный полк. Чтобы Вилма не чувствовала себя одинокой и скорее освоилась с новым положением, Эльза стала часто бывать у нее. Госпожа Зитар всеми силами способствовала их дружбе, ибо считала это благородным делом, проявлением любви к родине. Каждый должен принести жертву на алтарь войны: если тебя война не задела, твой долг облегчить судьбу тех, кого она коснулась.

Теперь каждый день приносил что-нибудь новое. Один за другим уходили мужчины на войну. В корчме вечера проходили непривычно тихо, а газеты сообщали о первых боях и победах: «Противник понес тяжелые потери, на нашей стороне урон незначителен…» От Карпат до Балтийского моря лихо гремели барабаны, в буржуазных кругах царило приподнятое настроение, и доморощенные стратеги уже высчитывали недели и дни, когда разбитый противник запросит мира. Капитан Зитар по вечерам раскладывал на столе карту Европы и оптимистически следил за победным маршем русской армии по Восточной Пруссии. Хвастливое обещание Ренненкампфа [32]Павел Ренненкампф (1854–1918) — генерал царской армии, жестокий палач-каратель в годы первой русской революции и бездарный военачальник, оказавшийся главным виновником поражения русских войск в Восточной Пруссии в начале первой мировой войны — в августе 1914 года, когда в районе Танненберга были разгромлены и в значительной степени уничтожены две армии — Ренненкампфа и Самсонова. — быть через несколько недель в Берлине — нашло много внимательных ушей и легковерных сердец. Зитару этот оптимизм обошелся в несколько тысяч рублей. Когда началась война, он не торопился вынимать вклад из частного банка. Дела на фронтах шли хорошо, и капиталу ничто не угрожало. Катастрофа у Танненберга явилась полной неожиданностью. В лесах Восточной Пруссии погибла армия Самсонова. «Завоеватель Берлина» Ренненкампф сломя голову поспешил обратно в Ковно, бросив армию на произвол судьбы. С лица Зитара сошла самодовольная улыбка, и он поехал в Ригу. Там ему пришлось пережить второй Танненберг: банк отказался выплатить вклад.

Пропали все сбережения! Пропало новое судно! Возвращайся домой и живи как хочешь… Перестал существовать состоятельный судовладелец и бравый мужчина — остался простой крестьянин, хозяин хутора у устья реки.

Единственным утешением Зитара в эти горестные дни было сознание, что и у других не лучше. Некоторым война нанесла такие чувствительные удары, что им никогда не удастся встать на ноги. Скупой Берзинь вместе со своим парусником остался в Германии: судно конфисковали, а сам он превратился в пленного. Многие судоходные компании потеряли половину судов. Суда, находившиеся в начале войны в родных портах, теперь были обречены на безработицу. Они стояли у причалов, а капитаны сидели дома. Тем, кто в эти бурные дни оказался в дальнем плавании, повезло: они могли заниматься перевозкой грузов и зарабатывать бешеные деньги. Пока на родине бушевала война, они на чужбине жили припеваючи. Кое-кто даже разбогател.

— Нам придется жить экономнее, — сказал Зитар жене.

Но это легко сказать и нелегко сделать. Хозяйке, привыкшей к достатку, трудно учитывать каждую копейку. Дети подрастают, растут их потребности, а вместе с тем и расходы.

4

В начале сентября жители побережья были взбудоражены чрезвычайным известием: в имении остановились на постой донские казаки! Всех охватило радостное волнение: теперь каждый своими глазами увидит лихих конников, о делах которых газеты рассказывали невероятные чудеса.

Вот они прискакали, как на картинке, сотня за сотней, на доморощенных конях, поблескивая пиками и звеня шпорами. На брюках у них были нашиты красные лампасы, из-под козырьков фуражек лихо выбивались пышные чубы. Молодые казаки носили маленькие усики, пожилые были с бородами, командиры стройные, статные. И старые, и молодые держали голову по-ястребиному вверх, фуражки некоторых украшали пучки цветов.

Нельзя сказать, чтобы местные жители не видали военных. На побережье постоянно находились пограничники, или, как их называли, «страндитеры». Они тоже разъезжали верхом, при саблях, в красивых мундирах. Но это были военнослужащие мирного времени, скорее жандармы или полиция. Вот почему весть о прибытии казаков приятно взволновала всех.

Вилме Галдынь поведал эту новость брат Рудис. Весь день, разбирая сети, она не переставала думать об этом. До имения версты четыре. Что это за расстояние для молодой женщины? Ходьба туда и обратно займет часа два, зато она увидит бравых казаков. Разве дома есть что-нибудь интересное? Возись с сетями, вечером ставь, утром вытаскивай, выполняй мужскую работу и не знай никакой радости. Микелис воюет где-то в Галиции и изредка пишет; бог его знает, когда он вернется и вернется ли вообще. А Вилме всего двадцать три года — молодая женщина в полном соку.

— Неужели всем хватило места в имении? — спросила она у брата.

— Где там! Часть разместилась по хуторам. И в корчме казаки.

В корчме?.. Но ведь это совсем рядом. Вилма сразу вспомнила, что на старых туфлях сносились набойки. Сапожник живет рядом с корчмой. Вечером, закинув сети раньше обычного, Вилма переоделась и, завернув туфли в газету, пошла к сапожнику. Тут она своими глазами увидела двух казаков. Да, это были бравые молодцы, совсем не то, что пограничники. Как у них звенели шпоры! А сабли так и мелькали на боку! Черные как смоль волосы, орлиные глаза — взгляд пламенный, сверкающий. Из корчмы доносились звуки гармони, и каблуки кавалеристов отбивали бешеную дробь. Они плясали, лихо вскрикивая и пускаясь вприсядку, а товарищи, окружив их плотным кольцом, в такт хлопали в ладоши и смеялись.

Двумя днями позже Вилма вскользь заметила Эльзе Зитар:

— Ты вечером не сходишь со мной к сапожнику? Одной не хочется идти, в корчме казаки.

— Да ведь это же интересно! Я вчера двоих видела на взморье. Симпатичные парни…

Вечером они направились к сапожнику. Набойки, правда, еще не были сделаны, но Вилма не рассердилась: у мастеровых это обычная история.

После целого дня работы так приятно прогуляться по лесу.

Возвращались они не одни. Да почему бы и не так, если у двух унтер-офицеров оказалось свободное время, и они проводили барышень! Вилма оставила дома обручальное кольцо: что за старомодная привычка ходить всегда с кольцом на пальце? На рыбную ловлю его совсем нельзя надевать — того и гляди соскользнет в воду. Один из спутников, высокий, гибкий, с тремя нашивками на погонах — старший унтер-офицер Костя Кандауров. Второй, с одной широкой нашивкой и двумя медалями, ниже ростом, с закрученными кверху кончиками усов и упругой походкой — Павел Гурейкин, или, как называл его товарищ, Павлуша. У Вилмы беседа не вязалась — она плохо знала русский язык, — и Эльзе пришлось одной поддерживать разговор. Вначале она стеснялась, не доверяя своим познаниям, но после того, как Костя Кандауров похвалил ее произношение, осмелела. Слово за слово, несколько замечаний о природе и погоде, об однообразии военной жизни, так надоевшей обоим казакам, потом пошли наводящие шутки, двусмысленности — и маленький Павлуша уже обнял одной рукой Вилму. Как его оттолкнуть? Ведь он такой веселый и интересный, и, кто знает, может, у них там, на Дону, так принято! Вилма взглянула на Эльзу и, вспыхнув, рассмеялась. Ну, если уж те двое так делают, почему же Эльза не может позволить то же самое Косте? В этом нет ничего особенного, Рутенберг тоже так делал.

Симпатичные парни!.. Почему не побалагурить, не пошутить тихим осенним вечером? В этом нет ничего плохого. Никто их не видит, а казачий полк когда-нибудь уйдет отсюда.

У дома Вилмы они распрощались. Павлуша поинтересовался, бывают ли здесь вечеринки. Теперь нет? Жаль. Тогда им придется устроить танцевальный вечер в корчме. У него есть балалайка, а Костя играет на гитаре и поет.

— Как интересно! — обрадовалась Вилма. — Говорят, у них очень красивые песни. Я бы хотела послушать. Эльзинь, скажи, чтобы они в следующий раз захватили с собой инструменты.

— Можно завтра вечером? — спросил Павлуша, когда Эльза перевела ему слова Вилмы.

— Можно и завтра вечером, — согласилась Вилма. Длинный Костя предпочитал молчать, мечтательно глядя на Эльзу. И в этом взгляде было такое чувство, такое неотразимое обаяние, что Эльзе становилось удивительно приятно.

— Ну, как тебе нравится Костя? — спросила Вилма после ухода казаков. — Красивый парень, не правда ли? А Павлуша такой смешной. Жаль, что я еще не могу как следует разговаривать.

— Научишься.

И теперь по вечерам в домике Вилмы не скучали. Защищенный дюнами, в стороне от поселка, он был надежным убежищем от посторонних взглядов. И до поздней ночи здесь слышались грустные песни, цыганские романсы, балалайка и гитара. У Эльзы в тетрадке, куда она записывала песни, появилось много новых. Страстные слова, чувствительные мелодии. Нет, что ни говори, война прекрасна.

Эльза почти каждый вечер уходила к Вилме Галдынь и возвращалась поздно, иногда под утро. Когда старый Зитар пробовал поворчать, Альвина заступалась за дочь.

— Пусть повеселится, чего ей дома томиться. Вспомни, каким ты сам был в молодости.

— Смотри у меня!..

— Ах, ну что ты болтаешь? Молодежь! Надо же им хоть иногда развлечься.

И все осталось по-прежнему. Никто не видел в этом ничего дурного. Только Эрнест Зитар, встречая на взморье Вилму Галдынь, стал пристально и выразительно поглядывать на нее, словно теперь только заметил, какая она хорошенькая и привлекательная. Разговоры о веселье в домике за дюнами навели Эрнеста на размышления: если Вилма могла связаться с казаками, чем же хуже он? Теперь Эрнеста охватила одна навязчивая дума, он словно грезил наяву. Мысль о том, какие возможности ожидают его в доме Микелиса Галдыня, будь он посмелее, заставляла сильнее биться его сердце. Чем он хуже казаков? Они умеют только щелкать шпорами, в то время как он… Нет, надо что-то предпринять.

…Зитары получили письмо от Ингуса. Он сообщал, что после долгих мытарств добрался, наконец, до Архангельска и поступил вторым штурманом на русский транспортный пароход. В скором времени они выходят в море, очевидно, в Англию за военными материалам. Волдис Гандрис в Петербурге сплоховал — нарвался на контроль, и его хотели задержать, но он убежал и дальше ехал зайцем. Сейчас они оба служат на одном пароходе.

Эльза получила также письмо от Волдиса, но теперь оно радовало ее меньше, чем если бы оно пришло недели две назад.