Онлайн чтение книги Приключения Перигрина Пикля The Adventures of Peregrine Pickle
Глава XCVIII

Пикль, по-видимому, примиряется со своим узилищем и благодаря священнику знакомится с жизнеописанием небезызвестного лица, случайно встреченного во Флите

Не успел кавалер закончить свой рассказ, как нашему герою сообщили, что джентльмен, находящийся в другой комнате, желает его видеть; Перигрин вышел и увидел Крэбтри, который выполнил все поручения, данные ему вчера, и сообщил обо всех слухах, вызванных его несчастьем. Арестовали его на людях, и этот арест был столь необычен, что присутствующие немедленно рассказали о нем всем своим знакомым, и в тот же вечер он послужил предметом разговора за чаем и за картами во многих домах, причем сумма долга возросла с тысячи двухсот до двенадцати тысяч фунтов. Посему все порешили, что Перигрин с самого начала был обманщиком, добившимся кредита только благодаря своей наглости и наружности и выдававшим себя за богатого джентльмена. Многие радовались его беде, которая, по их мнению, явилась достойным наказанием за его самонадеянность и обман, и припоминали различные его поступки, убеждавшие их якобы в том, что задолго до конца своей карьеры он был всего-навсего простым искателем приключений.

Пикль, полагая, что теперь его звезда закатилась навеки, принял это сообщение с тем пренебрежением, какое помогает человеку отрешиться от мира, и весьма спокойно рассказал мизантропу обо всем, что слышал и видел с момента их разлуки. Пока они беседовали за чашкой кофе, к ним подошел священник, похваливший нашего героя за философическое спокойствие, с каким тот переносит свои невзгоды, и стал знакомить обоих друзей с некоторыми любопытными случаями из жизни заключенных, по мере того как те входили в комнату.

Наконец, появился джентльмен, при виде которого священник встал и отвесил почтительный поклон; на этот поклон незнакомец милостиво ответил, после чего вместе с каким-то молодым человеком удалился в другой конец комнаты. Как только они отошли, разговорчивый священнослужитель предложил собеседникам обратить особое внимание на эту особу, которой он засвидетельствовал свое уважение.

— Этот человек, — сказал он, — служит одним из самых ярких примеров того, с каким пренебрежением свет может относиться к добродетели. Он обладает не только необычайной ученостью, но и твердостью и силой духа, и его не могут сломить никакие трудности и никакая опасность. Он отличается такой добротой, что даже теперь, когда на него обрушились невзгоды, которые могли бы потрясти ум простого смертного, не боится принять на себя новое бремя, взяв под свое покровительство вот этого молодого джентльмена; сей последний, зная о его репутации, обратился к нему за помощью, ибо жестоко пострадал от подлости своего опекуна.

Такой панегирик возбудил любопытство Перигрина, и он спросил об имени этого великодушного покровителя.

— До меня дошли слухи, — сказал Перигрин, — об этом джентльмене, вызвавшем большой шум в свете своей защитой несчастного сироты; раз он является столь добрым человеком, мне от души жаль, что его усилия не увенчались успехом, который судьба как будто сулила ему поначалу. Поистине его участие в этом деле было слишком необычным и романтическим, а сердца людей настолько развращены, что многие, будучи незнакомы с его нравом, вообразили, будто он преследовал собственную выгоду; были и такие, которые называли его искателем приключений. Но я слышал также свидетельства в егопользу от самых язвительных людей, рассказывающих и о другой стороне этого дела, причем они утверждали, будто он был введен в заблуждение весьма правдоподобной историей, пробудившей в нем сострадание. Ваши слова подтверждают правильность такого взгляда, хотя я вовсе не знаком с этим делом и хотел бы о нем узнать, равно как и о его жизни, многие события которой, по-видимому, отменно искажены его врагами.

— Сэр, — ответил священник, — я радуюсь возможности удовлетворить ваше любопытство. Я имел удовольствие знать мистера М. еще тогда, когда он был юношей, и все, что я вам сообщу, основано на событиях, мне лично известных, и на показаниях людей, заслуживающих полного доверия.

«Отец мистера М. был священником шотландской церкви, и вел свое происхождение от весьма древнего клана, а его мать состояла в родстве со знатной фамилией Шотландии. Пока он обучался в школе, где преуспевал в латыни, отец его умер, и он остался сиротой на попечении дяди, который, видя его отвращение к подневольной службе, оставил его в школе, чтобы он мог поступить в университет и подготовиться к той же должности, какую занимал его отец.

Здесь его воображение столь распалилось благодаря чтению о военных подвигах, описываемых такими латинскими авторами, как, например, Цезарь, Курций, Бьюкенен, что его охватила непреодолимая жажда военной славы и желание поступить в армию. Когда войска его величества двинулись в поход для подавления мятежа 1715 года, сей юный искатель приключений, почитая достойной только жизнь солдата, ухитрился раздобыть ружье со штыком и, покинув школу, добрался до лагеря около Стирлинга, желая прославиться на поле брани, хотя ему в ту пору было только тринадцать лет. Он обращался ко многим офицерам, надеясь попасть к ним в роту, но они его не принимали, справедливо полагая, что он сбежал из школы без ведома и согласия родственников. Невзирая на неудачу, он остался в лагере, пытаясь тщательно ознакомиться с условиями военной службы, и такова была его настойчивость даже в этом возрасте, что он не отказался от своего намерения, хотя все его скудные денежные запасы исчерпались. Он не хотел, чтобы знали о его нужде, и предпочел питаться несколько дней ягодами шиповника, боярышника и терновника, а также плодами, которые он находил в полях и лесах. Тем временем он никогда не упускал случая сопровождать любой полк на занятия или на смотр и участвовал во всех экзерцициях, которые прекрасно изучил в бытность свою в школе, когда в том городе были расквартированы войска. Это рвение и упорство обратили на себя внимание офицеров; похвалив его усердие и одушевление, они настаивали, чтобы он вернулся к родителям, и даже угрожали прогнать его из лагеря, если он не последует их совету.

Когда эти увещания привели лишь к тому, что он стал избегать своих советчиков, им пришлось изменить свое отношение к нему, оказать ему помощь и даже допустить за общий стол, а затем, к великой радости юного солдата, записать его в батальон для несения службы наравне со всеми другими. Когда он добился, наконец, заветной цели, его отыскал родственник матери, капитан, употребивший все свое влияние, чтобы уговорить М. вернуться в школу, Но, убедившись в том, что тот глух ко всем уговорам и угрозам, капитан вынужден был взять его на свое попечение, и когда армия двинулась к Дамблену, оставил его в Стирлинге с наказом не выходить за стены крепости.

Он не противоречил капитану, боясь, что непослушание заставит родственника запереть его в замке. Как только капитан отправился в поход, М., воспламененный желанием видеть сражение, присоединился к тому полку, в котором находились прежние его покровители, а затем выступил на поле битвы, где даже в этом юном возрасте обнаружил незаурядную храбрость, участвуя в спасении двух полковых знамен; он был представлен герцогу Аргайлю и настоятельно рекомендован бригадиру Гренту, принявшему его в свой полк и посулившему позаботиться о его судьбе, как только представится к тому случай. Но этот джентльмен скоро впал в немилость у герцога и был отстранен от командования, а полк отправился в Ирландию под начальством полковника Нассау, расположение которого приобрел юный волонтер, и его представили королю для производства в знаменосцы; он и стал бы знаменосцем, если бы, на его беду, часть солдат не была отпущена.

Вследствие такого сокращения полка, происшедшего в самую суровую пору года, он вынужден был вернуться на родину, претерпевая ужасные лишения, ибо у него не было денег. Все еще влюбленный в жизнь солдата, он поступил в полк шотландских драгун, под начальством ныне покойного сэра Джеймса Кембела, знавшего его семью и пообещавшего ему быстрое повышение. В этом полку он оставался три года, в течение которых ему не пришлось участвовать в сражении, если не считать битвы при Гленсхиле. Такая жизнь могла бы дурно повлиять на живой характер М., если бы он не упражнял ума чтением книг исторических, географических, развлекательных и повествующих о путешествиях, а также и тех, что знакомили с войнами, древними и современными; такие книги он читал с увлечением по шестнадцати часов в сутки. Примерно в это время он познакомился с ученым джентльменом, который, отметив его неутолимую жажду знаний, решил руководить его занятиями. Под руководством такого опытного человека юный солдат приступил к более серьезному и полезному чтению. Столь велико было его желание как можно быстрее преуспеть в науках, что в течение трех месяцев он одолел сочинения Локка и Мальбранша и ознакомился с первыми шестью, а также с одиннадцатой и двенадцатой книгами „Элементов“ Евклида. Он изучал Пуффендорфа и Греция с необычайным прилежанием и овладел в достаточной мере французским языком; одержимый жаждой знаний и убедившись, что войны не предвидится и военная служба ничего ему не даст, он покинул армию и прошел курс университетского обучения.

Преуспевая в своих занятиях, он решил посвятить себя церкви и столь выдвинулся как ученый богослов под руководством знаменитого эдинбургского профессора, что неоднократно выступал публично с кафедры и снискал общее одобрение. Но осуществить свой план ему не удалось благодаря необъяснимой суровости кое-кого из шотландских священников, которые истолковывали самые невинные его слова как легкомысленные, а все его поступки объявляли непристойными; посему он воспользовался первым удобным случаем, чтобы поехать за границу, обуреваемый желанием повидать чужие страны, и отправился в Голландию, где на протяжении двух лет изучал римское право, а также естественное право и право наций под руководством знаменитых профессоров Толье и Барбейрака.

Закончив, таким образом, свое образование, он направился в Париж с целью усовершенствоваться во французском языке и приобрести полезные знания, насколько позволяли ему незначительные его средства. Проезжая через Нидерланды, он добрался до Намюра и засвидетельствовал свое уважение епископу Стрикленду и генералу Колье, принявшим его весьма любезно благодаря рекомендательным письмам, которыми он запасся в Гааге; вспомнив о двух знаменах, старый генерал пообещал ему свое покровительство, если бы он захотел служить Голландии.

Хотя он совсем исцелился от своего военного донкихотства, тем не менее он не отклонил этого милостивого предложения, но, поблагодарив в самых учтивых выражениях, сказал генералу, что заедет к нему на обратном пути из Франции и, в том случае, если решит возвратиться в армию, почтет за особую честь служить под его начальством.

Пробыв два месяца во Фландрии, он проследовал в Париж и, не пожелав поселиться в Сен-Жерменском предместье, как принято у путешествующих англичан, снял помещение на другом берегу реки; он сошелся с французскими офицерами, которые являются самыми обходительными джентльменами в этой стране, когда выходят из буйного юношеского возраста. Он был очень этим доволен и удивлялся безумию своих соотечественников, упускающих из виду цель пребывания за границей, ибо они проводят время в праздности и встречаются только друг с другом.

Находясь еще в Голландии, он познакомился с лучшими французскими писателями, благодаря чему мог принимать участие в их беседах, что пошло ему на пользу; это не только помогло ему усовершенствоваться во французском языке, но и расширило круг знакомств; он сблизился с несколькими благородными семействами, и в особенности с чинами магистратуры, которые помогли бы ему приятно провести время, будь у него достаточно денег. Но, несмотря на крайнюю бережливость, его средства через несколько месяцев почти иссякли, и предвидение близкой нужды омрачило все его удовольствия, хотя он никогда не впадал от этого в уныние, обладая столь счастливым нравом, что бедность, равно как и богатство, не оказывали влияния на его душевное состояние.

Отсутствие денег тем не менее поставило его в затруднительное положение, и он раздумывал над тем, вернуться ли ему к генералу Колье, или возвратиться в Лондон, где он мог заняться каким-нибудь делом, приличествующим джентльмену; его огорчала невозможность совершить большое путешествие или по крайней мере побывать на юге Франции.

Итак, покуда он колебался между двумя решениями, однажды утром его посетил джентльмен, с которым он находился в приятельских отношениях, поддержав его когда-то в столкновении с грубым немцем, которое окончилось поединком. Этот джентльмен предложил ему поехать на две недели в Фонтенбло, где в ту пору находился королевский двор; когда М. отклонил это предложение с необычной решительностью, его приятель попытался узнать причину отказа и в конце концов спросил: „Может быть, вам не хватает денег?“

М. ответил, что денег у него достаточно для возвращения в Лондон, где он может раздобыть средства к существованию. Как только он это сказал, приятель взял его за руку и воскликнул:

— Мой друг, я знаю о ваших затруднениях и давно предложил бы вам деньги в долг, если бы был уверен, что вы не откажетесь; я и теперь не решаюсь сделать такое предложение, но настаиваю, чтобы вы взяли вот эти две бумажки, за которые вы мне заплатите, когда женитесь и возьмете в приданое двадцать тысяч фунтов или получите должность, приносящую по тысяче в год.

С этими словами он протянул ему две акции по две тысячи ливров каждая.

М. был поражен таким благородством человека, мало ему знакомого, и, выразив свою благодарность, упорно отказывался брать на себя такое обязательство; но в конце концов, поддавшись уговорам, он согласился принять одну акцию при условии, если джентльмен возьмет от него вексель на ту же сумму. Тот не соглашался, пока М. не обещал взять у него взаймы вдвое большую сумму, если будет в этом нужда. За такой великодушный и дружеский поступок М. представился случай в дальнейшем отплатить ему с избытком, хотя он не мог не сожалеть о такой возможности. Ибо сей достойный человек, обманутый негодяем-адвокатом и претерпевший немало других бедствий, попал вместе с любимой женщиной в крайне тяжелое положение, которое угрожало гибелью всему семейству. М. почувствовал невыразимое удовлетворение, спасая своего благодетеля из западни.

Таким образом, благодаря помощи приятеля М. решил выполнить свой прежний план и посетить юг Франции, а заодно и испанские порты вплоть до Кадикса, откуда предполагал вернуться морем в Лондон. С этой целью он отправил свои вещи дилижансом в Лион, намереваясь ехать на почтовых, чтобы иметь возможность лучше изучить страну и останавливаться в тех местах, где есть что посмотреть. Когда он прощался со своими парижскими друзьями, снабдившими его многочисленными рекомендательными письмами, один из его соотечественников, очень плохо говоривший по-французски, услышав о его намерении, попросил разрешения ехать с ним вместе.

С этим новым спутником он отправился в Лион, где благодаря рекомендательным письмам его радушно приняли интендант и другие знатные особы в городе, и после короткого пребывания там он проехал дальше по Роне до Авиньона в так называемой coche d'eau[83]Старинное название баржи ( франц. )., затем, посетив главные города Дофинэ, Лангедока и Прованса, вернулся в прекрасный город Марсель, где и он и его спутник были столь очарованы безоблачным небом, а также добродушием и гостеприимством веселых жителей, что остались там на зиму и весну. Здесь они познакомились с маркизом д'Аржан, генеральным прокурором парламента в Э, и его старшим сыном, ныне весьма известным в литературном мире; а когда все заговорили о деле отца Жирара и мадемуазель Кадьер, он сопровождал обоих джентльменов в Тулон, где маркизу было поручено произвести следствие.

Возвратившись в Марсель, он встретил там небезызвестного знатного лорда, очень богатого, сопровождаемого гувернером-швейцарцем, двумя родственниками и соотечественниками гувернера, а также свитой из пяти слуг. Они никого не знали в городе; поэтому М. познакомил их с интендантом и с другими знатными семействами. Он так, понравился его лордству, что тот настоятельно предлагал ему жить с ним вместе в Англии на правах друга и управлять всеми его делами за вознаграждение в четыреста фунтов в год.

Такое предложение было очень соблазнительно для человека, лишенного средств и постоянного местожительства. М. не видел оснований для отказа; но поскольку его лордство должен был скоро уехать и убеждал сопровождать его в Париж, а оттуда в Англию, М. почитал неудобным и невежливым становиться поперек дороги его гувернеру, который мог на него обидеться, а посему он отклонил предложение лорда впредь до его совершеннолетия, коего оставалось ждать несколько месяцев. Но его лордство настойчиво повторил свою просьбу, агувернер присоединился к ней, казалось бы, столь искренно, что он не счел возможным отказать им обоим и через несколько дней отправился с ними в Париж через Лион. Они не пробыли и трех дней в Париже, как М. заметил резкую перемену в поведении швейцарца и его родственников, которым, по всей вероятности, крайне не понравилось расположение к нему его лордства. Убедившись в этом, он немедленно решил не принимать никакого участия в борьбе за благосклонность юного лорда. Невзирая на просьбы его лордства, он заявил, что в настоящее время должен его покинуть, и, сославшись на давнишнее свое желание посетить Швейцарию и увидеть берега Рейна, обещал встретиться с ним в Англии.

Как только это намерение стало известно гувернеру и его друзьям, их физиономии сразу прояснились, и они снова сделались очень любезными; они предложили даже снабдить его письмами в Женеву, Лозанну, Берн и Золотурн, благодаря чему его встретили в этих городах весьма предупредительно. Совершив это путешествие вместе со своим другом шотландцем, заехавшим за ним в Лион, и посетив все более или менее значительные города на берегах Рейна, а также дворы электоров Палатина, Майнца и Кельна, он прибыл в Голландию, а отсюда через Нидерланды возвратился в Лондон, где встретил его лордство, который уже вернулся из Парижа.

Лорд встретил его с необычайной радостью, несколько дней не отпускал от себя и затем представил своим родственникам.

М. поехал с лордом в его поместье, где тот обращался с ним с исключительным дружелюбием и советовался обо всем; но пэр ни слова не говорил об обещанном ежегодном жаловании, а М. не напоминал об этом, полагая, что тот должен по собственному желанию выполнить свое обязательство. Устав от той жизни, какую вели в поместье, М. поехал в Бат, где пробыл две недели, и, возвратившись, узнал о намерении его лордства вновь отправиться в Париж.

Удивленный столь неожиданным решением, он попытался отговорить его от поездки. Но его убеждения не увенчались успехом благодаря влиянию некоего чужестранца, который приехал вместе с лордом из-за границы и поразил его воображение рассказами о развлечениях, куда более занимательных, чем те, каким его лордство мог предаваться в Лондоне под надзором гувернера. Поэтому лорд остался глух к доводам М. и предложил ему сопровождать его в поездке, но сей джентльмен, предвидя, что такой юноша, как его лордство, склонный к бурным страстям и легко поддающийся дурному влиянию, станет, по всей вероятности, швырять деньгами и опорочит не только свое доброе имя, но и тех, кто с ним связан, отклонил все его просьбы, сославшись на необходимость остаться по делам в Лондоне. Впоследствии он имел основания быть довольным своим решением.

Прежде чем лорд отправился в путешествие, М. напомнил ему о его обещании, сделанном в Марселе, и спросил, не переменил ли тот своего намерения, ибо в противном случае он должен будет позаботиться о себе, нимало не желая навязываться кому бы то ни было. Его лордство весьма торжественно заявил, что не отступает от своего решения, и снова просил его поехать вместе с ним во Францию, обещая вполне его удовлетворить по возвращении в Англию. Однако М. отклонил это предложение по причинам, упомянутым выше, и, хотя никогда больше не слышал упоминаний о жалованье, тем не менее продолжал служить его лордству советами; в частности, он склонил его к союзу с леди, обладающей выдающимися достоинствами, — дочерью знатного лорда, более известного своими блестящими талантами, чем титулами (обстоятельство, о коем он всегда размышлял с особенным удовлетворением, равно как и о том, что детям, которые могли быть у этой леди, должна перейти часть огромного поместья, принадлежавшего ее бабушке), а впоследствии предоставил ему возможность очистить свое имущество от крупных долгов.

Когда лорд предпринял путешествие в Париж, от денег, полученных М. от его парижского друга, не осталось почти ни одной гинеи. Из дружбы с лордом он не извлек ни малейшей выгоды и, не желая просить у него поддержки, не знал, на какие средства будет жить, не роняя своего достоинства, пока не вернется его лордство.

Такое незавидное положение было тем более неприятно, что как раз в это время он не прочь был повеселиться, пристрастился к театру, опере и другим развлечениям и завязал знакомство со многими знатными семействами, а для поддержания этих знакомств необходимы были значительные средства. Чтобы выйти из затруднительного положения, он решил заняться в свободное время переводом иностранных книг, какие были в моде; благодаря стараниям своего друга, причастного к литературе, он получил столько переводов, что едва мог с ними справиться, а кроме того написал несколько памфлетов на темы, волновавшие в то время общество, и имел успех. Он принял также участие в ежемесячном литературном журнале, где оба друга работали совместно, хотя о сотрудничестве М. никто не знал. Благодаря таким мерам он не только проводил утренние часы в полезных занятиях, но и в течение всего лета зарабатывал себе на то, что французы называют menus plaisirs[84]Маленькие радости жизни ( франц. ).. Он посещал все ассамблеи в Лондоне и его окрестностях и значительно расширил круг знакомства среди особ прекрасного пола.

По возвращении своем в Англию он познакомился с одной леди на ассамблее неподалеку от Лондона; хотя в это время он не помышлял ни о чем, кроме обычного волокитства, но вскоре получил столь очевидные знаки внимания и выслушал столь ободряющие советы другой леди, с которой был дружен во Франции и которая участвовала в их увеселениях, что не мог не убедиться в своей победе над сердцем этой милой леди, обладавшей значительным состоянием и видами на будущее. Он добивался ее расположения настойчивым ухаживанием, на которое был мастер, и столь преуспел в своих намерениях, что по истечении надлежащего срока и после смерти тетки, — благодаря ее кончине состояние леди достигло двадцати трех тысяч фунтов, — он отважился сделать признание в любви; это признание было не только выслушано терпеливо и благосклонно, но и удостоилось ответа, удовлетворившего самые пылкие его желания.

Поощренный таким приемом, он стал настаивать на увенчании своего счастья браком; но на это предложение она ответила отказом, сославшись на недавнюю кончину своей родственницы, вследствие чего такой их шаг был бы сочтен крайне неприличным, а также и на недовольство других своих родственников, от которых она ждала в будущем богатого наследства; эти родственники хотели сочетать ее браком с ее кузеном, не пришедшимся ей по вкусу. Однако для того, чтобы М. не имел оснований досадовать на отсрочку, она, не раздумывая, вступила с ним в близкие отношения. Счастье их было полным также и благодаря таинственным и романтическим условиям; ибо он посещал ее открыто, как простой знакомый, и его обращение всегда было столь почтительным, сдержанным и холодным, что никто не мог даже и заподозрить их взаимную привязанность; но они встречались и тайно, и об этом не знала ни одна живая душа, кроме горничной леди, которую пришлось посвятить в тайну.

Такие отношения они поддерживали непрерывно свыше года, и хотя благосостояние М. целиком зависело от их брака, он, зная о ее нерасположении к замужеству, не помышлял о принуждении и совсем об этом не беспокоился, согласившись отложить церемонию, которая, как он полагал тогда, ничего не прибавит к их счастью, однако с той поры он изменил свое мнение.

Как бы там ни было, его снисходительная любовница для его успокоения и вполне полагаясь на его честь, настаивала на том, чтобы перевести на него свое состояние в надежде на брачный союз с ним. После колебаний он согласился принять этот знак ее доверия, не сомневаясь в том, что сумеет расплатиться с нею. Впрочем, и раньше она часто просила его взять на себя распоряжение ее имуществом и по разным поводам предлагала ему значительные суммы; но он ни разу не воспользовался ее великодушным предложением и принимал деньги только на дела благотворительности, и в этом случае ее готовность удовлетворить его просьбу всегда превышала его решимость обратиться за поддержкой.

Пока длилась эта связь, он познакомился с некоторыми из ее родственников и, между прочим, с одной молодой леди, столь одаренной умом и красотой, что, несмотря на всю свою рассудительность и осторожность, он не мог, встречаясь с нею, не поддаться ее очарованию. Он призывал на помощь рассудок и, полагая бесчестным и низким лелеять чувство, несовместимое с любовью к своей подруге, которая оказала ему столь безграничное доверие, пытался задушить зарождающуюся привязанность, избегая встреч с той, кто внушала это чувство.

Но страсть пустила в его сердце слишком глубокие корни; пребывание вдали от любимой только разжигало пламя, и внутренняя борьба между любовью и благодарностью лишила его сна и аппетита; недоедание, волнения и бессонница изнурили его в короткое время, и его расположение духа столь изменилось, что любовница, удивленная и встревоженная переменой, которую она приписывала какому-то душевному недугу, принимала все меры, чтобы выяснить причину.

По всей вероятности, она не ускользнула от ее наблюдательности, так как не раз любовница спрашивала его, не влюбился ли он в ее кузину, и торжественно заявляла, что, если это так, она не желает мешать его счастью и встанет на защиту его любви. Однако, заявляя об этом, она никогда не могла скрыть волнения и тревоги, производивших столь сильное впечатление на сердце М., что он готов был пожертвовать не только своим счастьем, но и жизнью, чтобы не нанести обиды той, чьей доброте и великодушию он был обязан.

Приняв такое решение, он замыслил уехать якобы для поправки здоровья, на самом же деле для того, чтобы избегнуть соблазна и подозрения в непостоянстве; это решение поддержал и его врач, который действительно полагал, что у него начинается чахотка, и посоветовал ему ехать на юг Франции. О своем намерении и о мнении врача он сообщил своей даме, согласившейся на его отъезд с большей охотой, чем он сам, пугавшийся мысли о разлуке с предметом своей любви. Когда согласие великодушной любовницы было получено, он принес ей документ, по которому она перевела на него все свое имущество; но его просьбы не привели ни к чему, и она наотрез отказалась взять назад документ, после чего он его порвал в ее присутствии и в таком виде положил на туалетный стол, в то время как она одевалась. Тут она пролила потоки слез, сказав, что теперь не сомневается в его желании уйти от нее и знает, что он полюбил другую. Он был взволнован этим доказательством ее любви и попытался успокоить ее, клянясь в верности до гроба и прося ее выйти за него замуж до его отъезда. Благодаря этому она на время успокоилась, но брак пришлось отложить по тем же причинам, какие и раньше препятствовали его заключению.

Когда все уладилось и день отъезда был назначен, она вместе со своей горничной посетила его однажды утром впервые у него в доме. После завтрака она выразила желание поговорить с ним наедине; он проводил ее в соседнюю комнату, где она сказала с необычной серьезностью:

— Дорогой М., вы собираетесь меня покинуть, и одному богу известно, встретимся ли мы снова. Если вы любите меня так, как уверяете, то должны принять этот знак дружбы и неизменной моей привязанности; по крайней мере это вам пригодится во время вашего путешествия, и если со мной что-нибудь случится до того дня, когда я снова смогу заключить вас в свои объятия, я буду спокойна, зная, что вы не нуждаетесь.

С этими словами она вложила ему в руку вышитый бумажник. Он выразил в самых трогательных словах благодарность за ее великодушие и любовь, но, раньше чем принять подарок, попросил разрешения ознакомиться с содержимым бумажника, каковое было столь значительно, что он решительно отказался от него. Только после настойчивых ее просьб он согласился принять примерно половину, а затем она настояла, чтобы он взял значительную сумму на расходы во время поездки.

Он отсрочил свой отъезд на десять дней и это время провел с ней; наконец, условившись относительно переписки, он покинул ее с сердцем, полным печали, тревоги и смятения, внушенных ему любовью и долгом. Затем он отправился во Францию и после кратковременного пребывания в Париже проехал в город Э в Провансе и дальше в Марсель; в этих двух городах он прожил около двух месяцев. Но все, что он видел, не могло рассеять грустных мыслей, угнетавших его и преследовавших его воображение, а потому он решил предпринять новое путешествие, чтобы от них отвлечься, и с этой целью убедил советника парламента в Э, человека весьма достойного, просвещенного и добродушного, сопровождать его в поездке по тем областям Франции, которых он еще не посетил. По возвращении из путешествия они встретили в Э итальянского аббата, известного своей большой ученостью и знанием людей, изъездившего всю Германию и Францию и ныне возвращавшегося на родину.

Познакомившись с этим джентльменом через своего друга советника, М. пожелал увидеть Италию, а в особенности карнавал в Венеции, и вместе с аббатом отправился из Марселя в Геную на тартане, которая, не уходя далеко в море, каждую ночь причаливала к берегу. Показав все, что было в этом городе примечательного, аббат любезно согласился сопутствовать ему через Тоскану и наиболее прославленные города Ломбардии до Венеции, где М. настоял на том, чтобы оплатить все путевые издержки, так как аббат оказал ему неоценимые услуги во время поездки. Проведя в Венеции пять недель и собравшись ехать в Рим вместе с английскими джентльменами, с которыми он случайно познакомился, М. должен был неожиданно отказаться от своего намерения, получив неприятные известия из Лондона.

Со дня отъезда из Англии он переписывался со своей великодушной, но непостоянной любовницей крайне исправно и аккуратно; первое время и она не нарушала соглашения. Но постепенно она стала столь холодно выражать свои чувства и столь небрежно поддерживать переписку, что он не мог не укорить ее за такое равнодушие; ее оправдания были подкреплены доводами, вздорность которых являлась очевидной даже для весьма непроницательного любовника.

Пока он мучился домыслами о причине столь неожиданной перемены, из Англии дошли до него слухи, которые он сопоставил с содержанием ее писем, после чего уже не мог сомневаться в ее ветрености и непостоянстве. Тем не менее, зная цену такой молве, он решил получить более достоверные сведения и немедленно выехал в Лондон через Тироль, Баварию, Эльзас и Париж.

— Прибыв в Лондон, он узнал, что его опасения отнюдь не были преувеличены; к невыразимому его горю, женщина, одаренная столь прекрасными качествами, вела себя предосудительно, и план, долженствовавший обеспечить их взаимное счастье, был окончательно разрушен. Она всячески пыталась при помощи писем и встреч склонить его к примирению, но честь его была задета, и он оставался глух ко всем ее предложениям и мольбам. Однако я часто слышал от него, что он не переставал ее любить и чтить память о той, чьему великодушию обязан был своим состоянием и чьи недостатки с лихвой уравновешивались тысячью прекрасных качеств. Он неоднократно настаивал на возвращении полученных денег, но она и слышать об этом не хотела, не раз пыталась навязать подарки и надоедала ему, домогаясь возобновления прежних отношений, в чем он ей упорно отказывал.

М. столь близко принял к сердцу доказательства женской ветрености, что решил не завязывать впредь никаких прочных связей и для успокоения вернулся в Париж, где нанял помещение в одной из школ верховой езды, которой занимался с большим увлечением. Во время своего пребывания в этом городе он снискал расположение известного генерала, принадлежавшего к одному из самых знатных и древних родов во Франции; тот обратил на него внимание, познакомившись с написанными им замечаниями на Фоляровского Полибия, которые были предъявлены генералу его адъютантом, другом М. Это расположение М. укрепил своей вежливостью и внимательностью, а по возвращении в Лондон прислал принцу изданного Кларком Цезаря и новейшие сочинения Генделя, весьма чтимого генералом. Весной того же года, до выступления французской армии, он получил от принца письмо с приглашением приехать, причем принц просил его не заботиться об экипировке.

М. еще не забыл о своем пристрастии к военному делу и, понимая, что такого случая больше не представится, принял предложение, принеся любовные утехи, которыми он в то время забавлялся, в жертву любопытству, неудержимому и влекущему к опасностям. В течение этой, а также и последующей кампании, участвуя в осаде Филиппсбурга, он приобрел много новых знакомых среди французских офицеров, в особенности среди тех, кто питал пристрастие к наукам и литературе; дружба и влияние этих джентльменов сослужили ему впоследствии службу, правда в области, совершенно чуждой их профессии.

Он внимательно ознакомился с торговлей и мануфактурами в тех странах, где ему приходилось путешествовать, в особенности же в Голландии, Англии и Франции; хорошо зная государственные доходы и сельское хозяйство Франции, он с огорчением убедился в том, сколь плохо ведется наша торговля табаком — важнейшая отрасль всей нашей торговли с этим государством; сколь незначительна прибыль наших плантаторов благодаря низким ценам, назначаемым Французской компанией, которая имела полную возможность понизить ее еще более. М. нашел способ помочь этой беде, поскольку она отражалась на государственных доходах, и предложил не делать скидки в одно пенни — сохранившаяся льгота — на фунт с вывозной пошлины на табак. Он доказывал министерству, что столь незначительное увеличение пошлины нимало не сократит спрос за границей, а только это обстоятельство и следует принимать во внимание, и что государственный доход возрастет благодаря такой мере на сто двадцать тысяч фунтов, тогда как внутри страны она не вызовет ни шиллинга добавочных расходов. Но министерство, обсуждая в то время план акцизного обложения, ни о чем не хотело думать, пока не будет покончено с этим проектом; когда же план потерпел неудачу, М. снова выступил со своим предложением, которое было в подробностях рассмотрено, но вскоре обнаружилось, что с проведением его отнюдь не склонны торопиться.

Его надежды не оправдались и в течение ближайших трех месяцев, а потому по совету друзей он обратился к Французской компании с планом, в коем указывал на выгоду, какую она извлекает, назначая цену и приобретая только тот сорт табака, который больше соответствует вкусу публики; в заключение он предлагал доставить им любое количество табаку по цене, уплачиваемой ими в Лондонском порту.

После некоторых размышлений они приняли это предложение и заключили с ним договор на доставку пятнадцати тысяч бочек в год, за что обязались уплатить наличными, как только табак прибудет в один из портов южного или западного побережья Великобритании, по его усмотрению. Подписав этот договор, М. немедленно выехал в Америку, чтобы приступить к его выполнению; с ним поехал и французский аббат, человек умный и ученый, старый его знакомый, которому он оказал много услуг.

По прибытии в Виргинию — а это случайно совпало с пребыванием в главном городе этой провинции многих виргинских джентльменов — он опубликовал мемориал, в котором доказывал, что они терпят убытки в торговле, объяснял способ их возместить и предлагал покупать у них ежегодно пятнадцать тысяч бочек табаку, отвечающего спросу на французском рынке, по ценам, превышающим те, что они получали ранее.

Это обращение было встречено наилучшим образом. Самые крупные плантаторы, убедившись, что оно способствует их интересам, охотно приняли предложение, а под их влиянием дали согласие и все остальные; единственным затруднением являлось обеспечение оплаты векселей за табак, который надлежало доставить в английские порты, и условия продления договора.

Для устранения этих препятствий мистер М. вернулся в Европу и узнал, что во Франции Компания фермеров готова сделать все необходимое для выполнения договора и вполне удовлетворена теми образцами, какие он прислал. Но его добрый друг, французский аббат, оставшийся в Америке, самым предательским образом опрокинул все планы. Он тайно написал Французской компании, что ему известно, будто М. может снабдить их табаком по значительно более низким ценам, чем те, на какие они согласились, и что пятилетний договор отдаст их всецело во власть М., который затем заставит их согласиться на любую предлагаемую им цену; далее он писал, что берется доставить им табак на более выгодных условиях, так как заключил уже, по его словам, соглашение с самыми крупными плантаторами Виргинии и Мериленда.

Компания была столь встревожена этим сообщением, что отложила подписание договора с мистером М. до приезда аббата; и хотя она всячески убеждала М. принять предателя участником предприятия, но он отклонил их ходатайства и напрямик заявил в присутствии аббата, что никогда не позволит себе вступать в какие бы то ни было соглашения с таким человеком и тем менее в таком деле, которое приведет к понижению рыночных цен на табак в Англии.

Так потерпел неудачу проект, самый грандиозный, простой, легкий и, как выяснилось на суде, обеспечивающий предпринимателю самый большой доход, какой когда-либо получало частное лицо, — проект, выполнение коего принесло бы пользу обществу и прославило бы М., способствуя процветанию той отрасли нашей торговли, которая обеспечивает работу двум огромным областям и двумстам кораблям, о чем М. помышлял гораздо больше, чем о собственной выгоде. Казалось бы, что человек, чьи долги М. платил не раз, человек, обязанный ему и в других отношениях и ездивший на средства М., если и не отблагодарит его, то поступит хотя бы порядочно; но сердце у этого чудовища было столь порочно, что, лежа на смертном одре, он оставил значительные суммы мало знакомым людям и даже не вспомнил о необходимости вернуть деньги М., чтобы тот не сгнил в тюрьме.

Когда однажды М. получил в распоряжение некоторые средства, он нашел им применение благодаря своему знакомству с различными отраслями торговли и благодаря помощи просвещенных друзей в Париже и Лондоне; если бы он был из тех, кто думает только о своей выгоде, а таких на свете слишком много, он обладал бы теперь громадным состоянием. Но он никогда не оставался глух к голосу нищеты, и его доброе сердце всегда отзывалось на нужды наших ближних. Мало того, он проявлял большую изобретательность, измышляя самые деликатные способы помочь нуждающимся и нередко предупреждал просьбы о поддержке.

В подтверждение моих слов я мог бы привести немало примеров, и они убедили бы вас в его бескорыстном великодушии; но это завело бы меня слишком далеко, и я не намереваюсь останавливаться на всех его поступках. Достаточно сказать, что после объявления войны в Испании он отказался от всех своих коммерческих планов и взял назад деньги, вложенные в предприятия, чтобы провести спокойно остаток дней, удовлетворяясь тем, что имел, и ограничивая свою щедрость тем, что он мог уделить из своего ежегодного дохода. Это было разумное решение, если бы он только остался ему верным. Но когда разразилась война, он не мог без жалости видеть достойных джентльменов, ему рекомендованных, отчаявшихся получить офицерский чин только потому, что им нечем было платить маклерам по продаже патентов; он выдавал им значительные суммы под простые расписки, но вернуть по ним деньги ему не удалось, ибо большинство должников погибло во время неудачной экспедиции в Вест-Индию.

В конце концов после ряда подобных же дел, совершенных им из любви к справедливости, из человеколюбия и из отвращения к насилию, он был втянут в процесс, самый значительный из процессов, какие подлежали разбору в наших судах; этот процесс был из ряда вон выходящим, а кроме того с ним был связан вопрос об имуществе, приносящем пятьдесят тысяч фунтов в год, и от него зависело три пэрства.

В 1740 году доблестный адмирал, командовавший в Вест-Индии флотом его величества, в донесениях по эскадре герцогу Ньюкаслу упомянул о молодом человеке, который, служа простым матросом на одном из кораблей под его командованием, тем не менее предъявил права на титул и имущество графа Э. Как только об этих притязаниях стало известно из газет, о них заговорили повсюду. Особа, которой это касалось всего ближе, встревоженная появлением соискателя, приняла меры, чтобы пресечь попытки юного выскочки. Получив сведения о мистере Э. сейчас же после того, как о том стало известно в Вест-Индии, она располагала бесчисленными преимуществами перед несчастным молодым джентльменом. Ибо, владея большим состоянием и поместьями по соседству с местом рождения истца, эта особа знала всех свидетелей, которые могли бы представить доказательства его законнорожденности, и имела полную возможность благодаря влиянию и власти заткнуть рот одним свидетелям и перетянуть на свою сторону других. Соискатель же, покинувший родину пятнадцать лет назад, беспомощный, лишенный образования и друзей, не мог ничего предпринять в свою пользу. Если несомненные достоинства его дяди и любовь к справедливости мешали графу прибегать к недостойным средствам, та следует помнить, что совесть его многочисленных эмиссаров, состоявших у него на жаловании, не была столь щепетильна.

Однако следует упомянуть, не умаляя и не оскорбляя добродетелей и чести благородного графа, что он сделал попытку примирить представителей всех ветвей своего рода, чьи интересы были так же затронуты, как и его собственные, разделив с ними имущество, и заручился также поддержкой самых известных адвокатов в судах обоих королевств против этого незаконнорожденного еще до того, как сей последний обратился в суд.

Пока он таким образом готовился отразить атаку бедного покинутого юноши, подвергавшегося на расстоянии в полторы тысячи лиг всем опасностям моря, войны и нездорового климата, мистер М. однажды в разговоре спросил об этом романтическом претенденте у некоего X., бывшего в то время главным агентом здравствующего лорда Э. Этот человек признался, что у покойного лорда Э. в самом деле был сын, который вскоре после смерти отца уехал в Америку, но X. заявил, будто не знает, является ли этот юноша тем самым лицом.

Такое сообщение не могло не повлиять на добросердечного мистера М., который был хорошо знаком со злым гением противной стороны, завладевшей имуществом и титулом несчастного юноши, и его охватило беспокойство, как бы недостойные люди не попытались тем или иным способом устранить юношу; даже в ту пору он выразил готовность прийти на помощь сироте, лишенному друзей, и поближе ознакомиться с его притязаниями. Дела вынудили его уехать во Францию, а тем временем мистер Э. приехал в Лондон в октябре 1741 года».

На этом месте священник был прерван Перигрином, сказавшим, что вся эта слышанная им ранее история об изгнании юного джентльмена казалась ему слишком необычайной, чтобы не сказать неправдоподобной, а потому он очень хотел бы узнать подлинные обстоятельства этого дела, а также о том, каким образом он попал на остров Ямайку.

Священник, уступая просьбе нашего героя, начал рассказывать с самого начала.

«— Мистер Э., — сказал он, — сын Артура, покойного лорда, барона Э., от его жены Мэри Ш. — незаконной дочери Джона, герцога Б. и Н-би; на этой Мэри Ш. лорд женился открыто 21 июля 1706 года против воли своей матери и других своих родственников, в особенности — Артура, покойного графа Э., питавшего неумолимую вражду к ее отцу-герцогу и потому прилагавшему все усилия, чтобы воспрепятствовать браку; убедившись в неудаче своих попыток, он был столь возмущен, что так никогда и не примирился окончательно с лордом Э., хотя тот был его предполагаемым наследником. После свадьбы они жили в Англии два-три года, в течение которых у нее было несколько выкидышей; он же, человек весьма легкомысленный и сумасбродный, не только растратил все ее приданое, но и наделал столько долгов, что вынужден был бежать в Ирландию, оставив жену дома вместе со своей матерью и сестрой, которые, не одобряя этого брака, откосились к ней враждебно.

Вряд ли в этой семье могло воцариться согласие, если принять во внимание, что леди Э., особа надменная, не намерена была покорно терпеть обиды от тех, кто, как было ей известно, являлся ее врагом. И потому не удивительно, что вскоре между ними возникли недоразумения, которым способствовал дурной нрав одной из ее золовок. Начали измышлять различные скандальные истории о ее недостойном поведении, основанные на похвальбе тщеславного, мерзкого щеголя, служившего подлым орудием для достижения этой цели, и в конце концов они стали известны ее мужу в Ирландии, приукрашенные лживыми подробностями; безрассудный и опрометчивый, он был столь взбешен этими слухами, что в приступе ярости распорядился, чтобы его мать начала дело о разводе; клевета была вынесена на суд, приведено было немало гнусных доводов, лишенных всякого основания, но так как других доказательств он не мог привести, то в конце концов года через два дело окончилось ничем, если не считать судебных издержек.

Лорд Э., убедившись в том, что мать и сестра ввели его в заблуждение, решил примириться с женой. Тогда отец отправил ее в Дублин к одному джентльмену, в доме которого муж встретил ее изъявлениями любви и уважения. Отсюда она поехала к нему на квартиру, а затем в его поместье, где ей приходилось много страдать от выходок лорда, человека грубого и недостойного. Из поместья они возвратились в Дублин в конце июля или в начале августа 1714 года, где леди вскоре почувствовала себя беременной.

Лорд Э. и его потомство являлись наследниками титула и имущества Артура, графа Э., а посему лорд Э. очень хотел иметь сына; опасаясь нового выкидыша у жены, он решил обуздать свой от природы нетерпеливый нрав, чтобы ей не пришлось, как прежде, страдать благодаря его недостойному поведению. Поэтому он относился к ней с необычной заботливостью, и когда беременность ее приходила к концу, он отвез ее в поместье, где она разрешилась от бремени сыном, будущим мистером Э., в конце апреля или начале мая; ни один свидетель не мог с точностью назвать день его рождения, так как запамятовал за давностью, а в приходе не хранили записей. К довершению несчастья, знатных людей в этом приходе не было, те же, кто жил на значительном от него расстоянии, не поддерживали знакомства с лордом Э. вследствие его странного поведения.

Как бы то ни было, арендаторы и люди, подвластные его лордству, отпраздновали это событие, и в соседнем городке Нью-P…c разложены были по этому случаю костры, а также устроена иллюминация и гулянье. Все это произвело такое впечатление на народ, что в указанном местечке и смежных приходах несколько сот человек помнят об этом событии, несмотря на огромное влияние, которым пользуется в тех краях противник истца, и невзирая на великие усилия и недостойные уловки его бесчисленных агентов, а также лиц, заинтересованных в исходе процесса и пытающихся подкупить и опорочить свидетелей.

После рождения сына, который был отослан к кормилице, жившей по соседству, как это заведено в поместьях, где самые знатные люди помещают своих детей в дома фермеров, лорд Э. жил с женой в полном согласии целых два года. Но благодаря своему сумасбродству он попал в затруднительное положение и потребовал остаток ее состояния у отца ее, герцога Б., отказавшегося дать хотя бы шиллинг, пока тот не выделит его дочери приличного содержания, которым лорд Э. в то время не располагал из-за своей расточительности.

Стараясь быть бережливой хозяйкой, жена лорда Э. возбудила недовольство ленивых и распутных домочадцев, захвативших в свои руки ее мужа; помогая ему расточать имущество, они ухватились за отказ герцога и, желая выместить на невинной леди свое недовольство, стали убеждать лорда Э., что есть только один способ получить деньги у его светлости, а именно прогнать жену под предлогом ее измены, которую, как они намекали, нетрудно будет доказать. По их совету был задуман и выполнен гнусный план, который привел к тому, что некий П., бедный, невежественный, простоватый деревенский болван, попался в ловушку и лишился одного уха, а оклеветанная леди в тот же день выехала в Нью-P…c, где прожила несколько лет.

Однако, покидая дом, она пыталась бороться за своего ребенка, которого хотела взять с собой; но отдан был строгий приказ воспрепятствовать ей раз навсегда встречаться с сыном. Такое подлое, бесчеловечное обращение неожиданно возымело обратное действие. Герцог Б., в добавлении к завещанию, в котором он осуждал дурной нрав лорда Э., поручил своим душеприказчикам уплачивать дочери ежегодно сотню фунтов, пока она будет жить раздельно с мужем; выплата прекращалась со смертью лорда Э.

Пока она находилась в изгнании, к ребенку относились как к законному сыну и наследнику ее мужа, любовь которого к мальчику была всем заметна; несмотря на свое затруднительное положение, лорд всегда одевал его, как юного аристократа. В пору его детства отец часто переезжал с места на место, и у ребенка было столько учителей, что его хорошо знали в разных частях королевства. Его мать пользовалась каждым удобным случаем (это бывало редко вследствие строгого приказа лорда), чтобы повидаться с ним и проявить материнскую заботливость, но затем она уехала в Англию после длительной болезни, вызванной параличом, на последствия коего ее беспечный муж, впавший в то время в крайнюю бедность, возлагал такие надежды, что поспешил жениться на женщине, бывшей ранее его любовницей. Эта особа, узнав об отъезде леди Э. из Ирландии, открыто объявила о браке и начала на правах жены посещать с лордом Э. его знакомых.

С той поры и начались несчастья мистера Э. Эта хитрая женщина, раньше относившаяся к ребенку с притворной любовью, чтобы втереться в милость к его отцу, почувствовала, что ее положение достаточно прочно, и сочла своевременным изменить свое поведение по отношению к бедному мальчику; вот почему она стала изобретать хитроумные способы с целью отвратить сердце слабого отца от ребенка. Тем не менее, несмотря на все ее происки, естественная привязанность к сыну владела его сердцем, хотя она прилагала все усилия восстановить его против сына клеветническими обвинениями, но и в гневе он ограничивался только отеческими увещаниями. Так и не удалось бы ей осуществить свой план, если бы на помощь не пришел дядя ребенка, ныне захвативший титул его и имущество; но и этот заговор не приводил ни к чему, так как заговорщиков сдерживало опасение возбудить тревогу несчастной матери, пока ту окончательно не разбил паралич, а смерть ее отца не ввергла больную в жестокую нужду. Тогда они рискнули осуществить свой план, и хотя цели их не совпадали, они объединили усилия, чтобы устранить бедного мальчика, бывшего помехой для обоих.

Лорд Э., бывший, как я уже упоминал, человеком неумным и лишенным твердых жизненных правил, в это время впал в такую нужду, что ему приходилось закладывать носильное платье для удовлетворения самых насущных потребностей. Когда же у него не оставалось другого выхода, кроме продажи поместья Э., чему несовершеннолетие сына служило помехой, его добродетельный брат и другие лица посоветовали ему выйти из затруднительного положения, спрятав сына и затем сообщив о его смерти. Этот благородный проект был принят с готовностью, так как лорд знал, что ни одна его сделка не поможет лишить сына наследственных его прав. В соответствии с таким решением мальчик был взят из школы, где он тогда обучался, и помещен в дом некоего К-га, агента и соучастника нынешнего графа Э., и там его держали несколько месяцев взаперти, распуская слухи о его смерти.

Когда эти меры были приняты, лорд Э. напечатал в газетах объявление о продаже поместья. Прибегли к услугам разных агентов, которые соблазняли тех, кто не знал о природе такой условной сделки или был совсем незнаком с положением дел в семействе лорда. Одни, обманутые известием о смерти ребенка, соблазнялись покупкой, считая себя в полной безопасности благодаря согласию брата его лордства, являвшегося, как думали они, наследником. Другие, прельстившись низкой ценой, сомневались, правда, в смерти мальчика, но решали рисковать в надежде, что ребенок либо умрет до совершеннолетия, либо его убедят утвердить сделку отца. На основании этих соображений многие вступили с лордом в переговоры, как вдруг эти переговоры были прерваны и планы раздобыть денег рассеялись благодаря неожиданному появлению мальчика, который, будучи от природы резвым и нетерпеливым, бежал из заключения и появился на улицах Дублина, избегая дома своего отца и предпочитая нужду опасности снова стать жертвой жестокой женщины, заступившей место его матери. Лишенный отцовского попечения, не имея постоянного места жительства, он бродил вместе с буйными, беспутными мальчишками Дублина, слоняясь главным образом вблизи колледжа, члены и студенты которого, из жалости к нему, снабжали его время от времени одеждой и деньгами. Так он жил с 1725 года до конца ноября 1727 года, когда умер его отец, впавший перед смертью в такую нужду, что его пришлось похоронить на общественный счет.

Как только этот злосчастный лорд умер, его брат Ричард, нынешний граф Э., воспользовавшись несовершеннолетием и беспомощностью своего племянника, завладел всеми бумагами покойного, а затем узурпировал титул лорда Э., к удивлению слуг и других лиц, знакомых с делами семьи. В ответ на эту наглую узурпацию население оскорбляло его, когда он проходил по улицам, а герольдмейстер отказался принять в архив свидетельство о том, что его брат умер, не оставив потомства. Первое из этих затруднений он встретил не без недовольства, но все же не чувствуя ни малейшего стыда, уверенный, что эти оскорбления понемногу прекратятся, а второе преодолел обычным способом.

Такое бесстыдное нарушение прав сироты не покажется странным, если вспомнить, что покойный лорд Э. не только расточил свое состояние с самым нелепым безрассудством, но и связался с презренной компанией, а люди, занимающие в обществе какое-то положение, весьма мало знали его и еще меньше уважали; таким образом, ребенок его был лишен тех преимуществ, какие всегда дает знакомство с людьми, пользующимися известностью. И хотя все знали, что у леди Э. есть сын в Ирландии, но последние десять лет жизнь лорда была окутана таким мраком, что едва ли кто-нибудь из людей знатных был знаком с обстоятельствами дела, имевшего место за двенадцать лет до дня узурпации. Более того, поскольку первые сведения были основаны только на слухах, сплетни, вызванные разводом, могли внушить всем тем, кто был незнаком с семейными делами лорда, ошибочное мнение, будто ребенок родился во время этого события или даже после него. Суета, связанная с прибытием в это самое время лорда-лейтенанта, искусно распространяемые слухи о смерти истца, пребывание мальчика в тайном убежище, где он вынужден был жить, чтобы избегнуть покушений дяди, — все это также споспешествовало тому, что узурпатор мог безмятежно пользоваться титулом. И, наконец, лорд-канцлер У-м, в чье ведение входило получение парламентских приказов, был незнаком с Ирландией, не знал ничего о потомстве знатных родов и, стало быть, ограничивался тем, что справлялся со свидетельствами, внесенными в книги герольдмейстера. Помимо всех этих обстоятельств, натурально способствовавших успеху самозванца, надлежит заметить, что несчастный юноша не имел со стороны отца в живых ни одного родственника, которому не было бы выгодно содействовать его гибели либо смотреть на нее сквозь пальцы; следует также помнить, что его дед умер, а мать находилась в Англии в жалком состоянии, скрываемая от всех, даже от родственников, своею горничной Мэри X., в расчеты которой входило ее скрывать; к тому же она всецело зависела от жалких и случайных подачек герцогини Б., чьим капризам она должна была рабски подчиняться.

Однако, несмотря на эти обстоятельства, весьма выгодные для узурпатора, он не чувствовал себя в безопасности, ибо сирота мог найти друга, который помог бы ему возбудить дело. И вот он задумал похитить его, чтобы отослать в Америку как раба. Его сообщником в этом ужасном замысле был человек, занимавшийся отправкой людей на наши плантации и заинтересованный в этом проекте, так как за безделицу он купил у покойного лорда Э. часть поместья; эта постыдная сделка была утверждена братом, но находилась под угрозой до той поры, пока не будет устранен мальчик.

Этот помощник занялся всеми приготовлениями; нашли несколько головорезов для розысков несчастной жертвы. Когда сделана была первая попытка захватить мальчика в Дублине около одного из больших рынков, его дядя лично принимал в ней участие, и жертву удалось вырвать из жестоких рук только благодаря честному мяснику, которому помогли соседи. Однако отсрочка оказалась временной; мальчик, напуганный таким покушением, покидал тайное свое убежище, только приняв все меры предосторожности, но, несмотря на это, в марте 1727 года он был найден одним из преследователей и силой притащен на борт корабля, направлявшегося в Ньюкасл на реке Делавар в Америке; там он был продан в невольники и исполнял непосильную работу в течение тринадцати лет, переходя от одного владельца к другому.

В бытность свою рабом он часто рассказывал тем, кому мог довериться, тайну своего происхождения, а также историю своего изгнания из родной страны, хотя, поступая таким образом, он пренебрегал предостережением, сделанным ему во время плавания и гласившим, что подобное разоблачение будет стоить ему жизни. Тем временем захватчик спокойно пользовался своим правом; тем, кто любопытствовал о сыне его брата, он отвечал, что мальчик умер несколько лет назад; когда же в апреле 1737 года скончался Артур, граф Э., он унаследовал его титул и состояние как ближайший наследник.

Срок невольнической работы племянника, оказавшийся более длительным, чем обычно, благодаря неоднократным его попыткам к бегству, истек в 1739 году, и молодой человек нанялся простым матросом на торговое судно, идущее на Ямайку. Там, попав на один из кораблей под командованием адмирала Вернона, он объявил о своем происхождении и притязаниях. Когда это необычное притязание, вызвавшее много толков во флоте, стало известно некоему лейтенанту С., близкому знакомому ирландки, жены захватчика, он решил, что молодой человек — мошенник. С целью раскрыть обман он отправился на корабль, где служил юноша, но, выслушав от него всю историю, признал, несмотря на свое предубеждение, истинность его слов. Возвратясь к себе на корабль, он поведал на шканцах о необычайном случае в присутствии мичмана Б-на, учившегося раньше в той же школе, что мистер Э. Этот молодой джентльмен не только сообщил лейтенанту о своем пребывании в школе вместе с сыном лорда Э., но и заявил, что узнает его, если только тот не очень изменился, ибо прекрасно помнит его лицо.

В ответ на это лейтенант предложил проделать опыт и явился вместе с мичманом на корабль, где служил юноша. Все матросы были вызваны на палубу; мистер Б-н, окинув взглядом собравшихся, немедленно узнал в толпе мистера Э. и, положив ему руку на плечо, сказал: „Это — он!“, прибавив, что во время их пребывания в школе юноша считался сыном и наследником лорда Э. и во всех отношениях был достоин своего имени и звания. Так же точно юноша был опознан несколькими лицами во флоте, знавшими его в детстве.

Когда об этом донесли адмиралу, последний распорядился снабдить его всем необходимым, обращаться с ним, как с джентльменом, и сообщил об этом в своих донесениях по флоту герцогу Ньюкаслу.

В сентябре или октябре 1741 года мистер Э. прибыл в Лондон и прежде всего обратился за помощью и советом к юристу, хорошо знавшему семью Э.; тот отнесся к нему отнюдь не как к обманщику и незаконнорожденному, но принял его ласково и любезно, накормил, снабдил деньгами и, устранившись от вмешательства, посоветовал ему отправиться в Ирландию, где всего удобней будет начать дело о восстановлении в правах.

Еще не успев воспользоваться его советом, юноша встретил случайно на улице того самого Х-на, который, как я уже упоминал, впервые ознакомил мистера М. с этим делом. Этот человек немедленно его узнал, будучи раньше посредником его отца, а затем агентом дяди, которому, нужно думать, помогал в похищении племянника. Как бы то ни было, но теперь он поссорился с узурпатором и не служил у него; несчастного юношу он пригласил к себе домой, надеясь извлечь всю возможную выгоду из такого гостя.

Там он оставался недолго; его вероломный хозяин, пользуясь его неопытностью, устроил брак между ним и дочерью одного из своих друзей, обитавшей тогда в том же доме. Но затем, убедившись, что никто из людей влиятельных не склонен защищать интересы юноши, он стал смотреть на него как на помеху и решил от него избавиться. Он вспомнил, что мистер М. заявлял о своем сочувствии несчастному юноше еще до прибытия его в Англию; узнав о возвращении мистера М. из Франции и будучи хорошо знаком с его великодушным нравом, он явился к нему и сообщил о благополучном прибытии молодого человека. Мистер М. искренно обрадовался, что человек, с которым так жестоко обошлись, человек, испытавший столько горя, вернулся в страну, где ему окажут справедливость и где каждый добрый человек, как воображал мистер М., отнесется к его делу, как к своему собственному. Узнав о нужде юноши, (он вручил для него Х-ну двадцать гиней и пообещал сделать для него все возможное, решив не взваливать на себя забот о таком важном деле и не заявлять о своем участии в нем до той поры, пока вполне не убедится в основательности притязаний юноши.

Вскоре Х-н сообщил, что молодому джентльмену угрожает опасность от врагов там, где он живет, и мистер М. поместил его в своем собственном доме; здесь он усердно занялся воспитанием юноши, чтобы последний мог появиться в свете, как настоящий джентльмен. Получив от него все сведения, относящиеся к делу, он посоветовался с юристом и послал человека в Ирландию произвести дальнейшее расследование; этот человек в свой первый приезд в Ирландию установил, что о рождении юноши было известно всем, поскольку может быть известно такого рода обстоятельство, имевшее место так давно.

Узурпатор со своими друзьями пытался изо всех сил помешать расследованиям и прибегал к различным уловкам, чтобы воспрепятствовать разбору дела по закону. Петиции, жалобы в Канцлерский Суд, судебные приказы, обманно и незаконно получаемые, а также и другие проделки — все было пущено в ход, чтобы не допустить процесса. Сам узурпатор и его агенты, замышляя лишить юношу жизни, тщетно пытались заставить М. не оказывать помощи сироте и применяли при этом с поразительной ловкостью и упорством бесчисленные хитроумные уловки, клевету и лесть.

Покровитель юноши, отнюдь не удовлетворенный их доводами, не только оставался глух ко всем их увещаниям, но, убедившись в опасности, угрожающей юному джентльмену, тайком отправил его в деревню, где благодаря несчастному случаю, о котором юноша всегда сожалел, его враги получили возможность с ним расправиться в самом начале его карьеры.

Случайным выстрелом из ружья, находившегося в руках юноши, был убиткакой-то человек, и как только слух об этом несчастье дошел до узурпатора, тот выразил беспредельную радость, получив возможность погубить племянника на законном основании. Он немедленно объявил себя истцом, заставил своих агентов направить следствие коронера по пути к его жестокой цели, сам отправился на место происшествия следить за тем, чтобы арестованный не совершил побега, бесчеловечно оскорблял его в тюрьме, нанял целую армию адвокатов и агентов для ведения дела и изобретал самые гнусные способы, чтобы перевести несчастного в Ньюгет из менее вредной для здоровья тюрьмы, куда юноша был поначалу заключен. Он старался вырвать у него пагубные признания и помимо всех прочих подлых проделок, нарушая соглашение сторон, пытался застать его врасплох и добиться суда в то время, как свидетели и адвокат юноши отсутствовали. Мало этого, он лично присутствовал на суде как истец, чтобы запугать очевидцев, вел себя нагло с несчастным подсудимым и на всю подготовку к делу истратил около тысячи фунтов.

Но, несмотря на эти подлые уловки, которым мистер М. неутомимо и ловко мешал, юноша был с честью оправдан к удовлетворению всех беспристрастных людей; несчастное происшествие, послужившее предлогом для такого чудовищного преследования, было признано случайным.

Через несколько месяцев покровитель юноши, открыто приняв участие в его деле и захватив с собой двух свидетелей, поехал вместе с ним на его родину для получения более точных сведений о его происхождении, чем те, какие он сам раздобыл или получил от юноши, плохо помнившего о фактах, крайне важных для дела. По прибытии в Дублин он обратился к тем лицам, которые были некогда учителями и однокашниками мистера Э., а также к слугам и соседям его отца. Каждый из них был допрошен отдельно и не имел понятия о том, что сообщал юноша, равно как и другие свидетели; вместе с этим они называли ряд людей, знакомых с теми же самыми фактами; мистер М. обратился и к ним, получив от всех одни в те же сведения.

Благодаря этим мерам он столь преуспел в своих розысках, что месяца через два сотня людей, живших в разных частях страны, — одни лично, другие письменно — дала показания о юноше, согласные между собой и с его заявлениями. Несколько слуг, живших у его отца, обманутых сообщением о смерти мистера Э. и ловко введенных в заблуждение его дядей, едва услыхав о появлении его в Дублине, явились из разных уголков страны повидать его, и, несмотря на все усилия узурпатора их обмануть, они узнали юношу с первого взгляда. Иные из них упали на колени, чтобы возблагодарить небеса за его спасение, обнимали его ноги и проливали слезы радости по случаю его возвращения. Хотя поведение противника, в особенности во время упомянутого процесса, а также полученные показания должны были бы убедить всех и каждого в основательности притязаний юноши, мистер М. для большей уверенности решил посмотреть, как примут юношу там, где он родился. Он справедливо полагал, что если последний был самозванцем, незаконнорожденным сыном судомойки, произведенным на свет в деревне, принадлежавшей его врагу, то его примут там с презрением.

Как только об этом намерении узнал противник, со всех сторон устремились туда его агенты и друзья и воспользовались своим влиянием на местных жителей, уговаривая их и угрожая, чтобы они не только выразили юноше порицание, но и оскорбили его. Невзирая на эти приготовления и на то, что в этой части страны лендлорды держали арендаторов в рабском страхе и полном подчинении, едва только мистер Э. подъехал к местечку, жители вышли ему навстречу и приветствовали радостными кликами, благодаря чему агенты врага не посмели показаться ему на глаза. Глава городской корпорации, чье благосостояние зависело от исхода дела, человек вполне преданный узурпатору, не мог не признать законных прав юноши и столь был устрашен поведением толпы, которая знала об этом признании, что счел небезопасным для себя сохранить нейтралитет и держал стремя, когда мистер Э. сошел с коня.

Эта уверенность населения проявилась еще с большей силой, когда он вернулся в тот же город в 1744 году; лорд Э., узнав о его намерении возвратиться, решил опередить его и явился сам со своими агентами и друзьями (многие из них поехали раньше сделать приготовления к приему лорда, и убеждали жителей встретить его в полном составе и проводить в город с такими же приветствиями, с какими они встречали его племянника). Но, несмотря на всю его ловкость, мертвым молчанием встретили его жители, когда он ехал по улице; невзирая на выставленные им бочки с пивом, чтобы снискать их расположение, они только издевались над ним.

Когда же, несколько дней спустя, появился мистер Э., жители встретили его с музыкой, гирляндами и флагами и ввели в город, проявляя такую радость, что знатный пэр предпочел скрыться от гнева своих арендаторов, последствия коего он неминуемо почувствовал бы, не вмешайся мистер М. и другие джентльмены, сопровождавшие его соперника.

Но ему пришлось испытывать страх не только в тот день. Город был снова возбужден и в следующее воскресенье, когда стало известно, что мистер Э. намеревается из Данмена идти туда в церковь. Жители, как и раньше, собрались встретить его и проводили до дверей церкви с кликами, которые столь устрашили его дядю, что тот поспешно удрал в лодке и вскоре окончательно покинул эти места.

Почти невозможно перечислить способы, к которым пришлось прибегать одной стороне для ускорения судебного процесса, а другой — для его отсрочки. Враги юного джентльмена, убедившись в том, что, несмотря на все их увертки и ловкость, процесса не избежать, снова предприняли попытки убить юношу и его покровителя, измышляя все возможные препятствия для ведения дела, какие хитрость могла изобрести, злодейство — выполнить и могущественное влияние — закрепить. Но все эти затруднения преодолевались благодаря бдительности, постоянству, мужеству и проницательности мистера М.

Наконец, все же состоялся судебный процесс, продолжавшийся с 11 по 26 ноября. Решение было вынесено в пользу истца судом присяжных, в состав которого входили такие джентльмены, подобных коим нелегко найти в анналах любой страны, если принять во внимание их известность и состояние, — судом, который нельзя было заподозрить в предубеждении, ибо никто из его состава не знал мистера Э.; это станет очевидным еще и потому, что некий джентльмен, живший по соседству и приходившийся племянником старшине присяжных, знакомый кое-кому из них, лишился значительного поместья благодаря такому решению.

Это решение, — продолжал священник, — встречено было с полным удовлетворением теми, кто был осведомлен о судопроизводстве и о поведении сторон, вовлеченных в борьбу, а в особенности теми, кто присутствовал, как я, на суде и имел возможность наблюдать дававших показание лиц. Все свидетели со стороны лорда Э. являлись либо его арендаторами, зависимыми от него людьми и его собутыльниками, либо лицами, заинтересованными в исходе процесса и прибегавшими к самым низким уловкам. Многие из них вели распутный образ жизни и не заслуживали никакого доверия; те же, что, отличаясь незавидною репутацией, имели тем не менее чин полковника (если не считать полковника Л-са, который ровно ничего не сказал и доставлен был туда только для того, чтобы внушить доверие ко всей компании), были так уморительны и давали такие противоречивые и нелепые показания, что ни один суд не мог бы им поверить.

С другой стороны, нельзя было не заметить, что племянник и мистер М., его главный руководитель, чужие в этой стране и не знавшие людей, с которыми имели дело, вынуждены были представить суду доказательства, часть коих была явно навязана их противниками с целью причинить вред. Обнаружилось также, что выставленные мистером Э. свидетели совсем с ним не связаны и ни в какой зависимости от него не находятся, и потому на их показания он влиять не мог; ибо почти никого он не видел с детства до дня процесса, а многие из них, люди бедные и не удостоившиеся звания полковника, были, однако, ничем не запятнаны, и таких людей нельзя склонить на дурное дело. Ясно было также, что присяжные, честность, независимость и проницательность которых вызывали уважение всех, кто их знал, не встретили ни малейших затруднений, вынося решение, так как не прошло и получаса, как они с ним вернулись из совещательной комнаты. Они не могли не увидеть полного неравенства сторон и великих преимуществ, которыми располагал дядя по сравнению с племянником, на чьей стороне были только истина и справедливость, — располагал ими благодаря своему огромному состоянию, власти и влиянию в тех краях, где он родился; не могли ускользнуть от их внимания и характеристические особенности противников. Присяжные не могли не видеть, что человек, который, по общему признанию, продал своего племянника в рабство и по его возвращении жестоко его преследовал, пытаясь лишить жизни, якобы на законном основании, и проявляя исключительную хитрость и ловкость в подборе свидетелей, — что этот человек тем более способен выказать такой же талант в том случае, когда все поставлено на карту; в особенности же, если за ним стоит немало людей, заинтересованных, подобно ему, и отличающихся такими же способностями.

От присяжных не могло также ускользнуть, каким образом давали свои показания свидетели, и благодаря этому они подметили и другие обстоятельства, отличающие правду от лжи, из коих некоторые невозможно было передать в напечатанном отчете, как бы он ни был точен. Итак, присяжные могли лучше судить обо всех данных, которые легли в основу их решения, чем лица, не имевшие той возможности, какую имели они.

Таково, мистер Пикль, мое суждение об этом знаменитом процессе. И после моего возвращения в Англию, два года спустя, я не мог не пожалеть о самоуверенности тех людей, которые на таком расстоянии осмеливались выносить свой окончательный приговор, как будто знали обо всех тайнах дела или были присяжными в этом процессе. И опирались они только на заявления агентов лорда Э. и поддельные печатные отчеты, ловко смастеренные для того, чтобы вводить в заблуждение и обманывать.

Но вернемся к рассказу. Лорд Э., ответчик по делу, был так уверен в обоснованности иска своего оклеветанного племянника и в своем проигрыше дела, что распорядился заготовить кассационную жалобу еще до окончания процесса; как только было вынесено решение, он немедленно подал жалобу, хотя прекрасно знал, что оснований для обжалования нет. Сделано это было только для того, чтобы причинить неприятность и оттянуть исполнение: он хотел воспрепятствовать мистеру Э. воспользоваться небольшим поместьем, возвращенным по суду, так как, исчерпав свои скудные средства, тот мог не найти денег для защиты своих прав. Благодаря тому, что закон был позорно обойден, поместье не возвращено и по сей день, хотя у лорда Э. не было и тени основания для обжалования.

Лорд Э. был не единственным противником мистера Э. Все представители разных ветвей рода Э., тяжущиеся друг с другом еще со дня смерти графа Э. о разделе его имущества, ныне объединились против несчастного джентльмена. Они заключили соглашение, по которому дядя передал немало поместий лицам, не имевшим права ими владеть, только для того, чтобы перетянуть их на свою сторону против племянника и с их помощью удержать часть незаконно захваченного имущества.

Эти союзники, посоветовавшись меж собой, убедились в том, что с каждым днем позиция мистера Э. укрепляется благодаря появлению новых свидетелей, пользующихся значительным влиянием, о которых ранее не было слышно, и что есть только одна возможность помешать ему воспользоваться в ближайшем времени своим правом, следствием чего явится их разорение. Эта возможность заключалась в том, чтобы лишить мистера М. оставшихся у него средств и закрыть доступ к другим источникам, откуда он может их почерпнуть. Тогда они решили провести этот многообещающий план и при проведении его не брезгали ни одним средством, сколь бы позорным оно ни было и как бы мало ни достигало своей цели, чтобы погубить мистера Э. и его покровителя. Для этого пущены были в ход все уловки, какие только могли быть придуманы низкими крючкотворами, прибегавшими к бесплодным софизмам и подлым прошениям, не имеющим никакого отношения к существу тяжбы. Не стоит упоминать о бесчисленных актах притеснения, но для меня, — продолжал священник, — этот невероятный и не имеющий прецедентов процесс, в результате которого совершенно необоснованная кассационная жалоба еще не разрешена с ноября 1743 года, является самым явным примером не только власти денег и могущества (когда ими пользуются во вред несчастному, беспомощному человеку, лишенному средств отстаивать свои права), но и неправоты дела, для ведения которого приходится прибегать к незаконным приемам.

Короче говоря, все поведение лорда Э. и его клики с начала и по сие время убеждает в том, что единственной причиной этого поведения является признание правоты мистера Э. и собственного незаконного захвата прав, а также страх перед разбором дела по справедливости и закону, и что главная цель их действий состоит в том, чтобы задушить и замять все это дело, измышляя всяческие хитроумные поводы для отсрочки его решения, только бы не подвергнуть его разбирательству и суду честных людей. Каковы могут быть причины похищения истца и отправки его за океан, когда он был ребенком? Покушений на его жизнь после возвращения? Попыток лишить его всякой помощи в защите им своих прав, что обнаружилось в упорных стараниях убедить мистера М. покинуть мистера Э. в самом начале? Каковы могут быть причины приглашения целой армии законников еще до начала процесса? Злокозненных стараний отложить слушание дела? Запугивания каждого свидетеля, чтобы тот не выступал на суде, и попыток совратить тех, кто выступал? Бесстыдных, низких, не имеющих прецедента уловок, примененных с целью не допустить мистера Э. вступить во владение имуществом, о котором состоялось решение суда, и лишить его возможности добиться вторичного слушания? Попыток скупить долговые обязательства мистера М. и подстрекательств вчинить ему иски? Разве не явствует из всех этих обстоятельств, а также из противодействия намерению генерального прокурора дать заключение на петицию мистера Э. королю о звании пэра (которое было пожаловано ему его величеством еще в 1743 году), разве не явствует отсюда, что все их усилия имеют одну лишь цель — замять дело и не допустить справедливого и беспристрастного разбирательства? И разве в своих отношениях с этим несчастным молодым человеком они помышляют о том, достанет он денег для продолжения процесса или не достанет?

Лорд Э. и его союзники, не считая себя в полной безопасности, несмотря на все эти планы, ибо их противник мог найти поддержку у тех, кого человеколюбие, великодушие, сострадание и любовь к справедливости побудили бы открыть кошелек для помощи ему в борьбе за свои права, — лорд Э. и его многочисленные агенты изощрялись в злословии и клевете, подло унижая его, распуская о нем гнусные слухи во всех общественных местах, а это есть не что иное, как трусливое убийство, от которого нет защиты. Тем не менее, несмотря на все эти ухищрения и постыдное равнодушие людей, остававшихся глухими и не обращавших внимания на то, что несчастный юноша погибает в борьбе с гнусной кликой, мистер М., отнюдь не теряя бодрости из-за бесконечных напастей, обрушившихся на него, действует с удивительным мужеством и настойчивостью, и я нимало не сомневаюсь, что он доведет до благополучного конца дело, начатое им с таким упорством в ту пору, когда у него были деньги.

Я не намерен злоупотреблять вашим временем, перечисляя все позорные софизмы, к которым прибегал захватчик, чтобы оттянуть решение по делу между ним и несчастным его племянником, и не хочу упоминать обо всех расходах и затруднениях, выпавших на долю мистера М. и уготованных ему предательством и неблагодарностью некоторых лиц, объявивших себя его сторонниками в этом деле, а также подлостью других, которые, ссылаясь на необходимость собирать новые данные, навязали ему свои услуги и продолжали творить одно злое дело за другим, пока не были обнаружены их козни.

Я не могу не упомянуть об одной гнусной выходке, которая является образцом самого низкого вероломства. Уже раньше я говорил о роли, какую играл Х-н в начале знакомства мистера М. с несчастным юношей, и о том, сколь многим был обязан этот Х-н мистеру М. еще до приезда юноши в Англию. Как потом выяснилось, он был одним из главных агентов лорда Э. и получил от последнего немало денег, в которых не мог или не хотел дать отчет. Его лордство, чтобы получить от него отчет, добыл судебный приказ о взыскании, и вокруг дома, где жил Х-н, в течение двух лет постоянно шныряли полицейские ищейки.

Мистер М., поверив словам Х-на, будто последний является жертвой, преследуемой лордом Э. в отместку за его расположение к несчастному молодому человеку, помогал ему, чем мог, и неоднократно давал за него поручительство; он столь уверен был в порядочности Х-на, что, когда мистер Э. подвергся преследованию со стороны своего дяди, мистер М. поручил юношу попечениям этого лицемера, предложившего, чтобы юноша жил в его доме, так как мистер М. должен был часто уезжать по делам в провинцию.

Получив обманом на свое попечение столь ценного питомца, Х-н написал одному из адвокатов, лорда Э. письмо с предложением выдать мистера Э. в обмен на оплату лордом Э. счетов и на его отказ от требований отчета в выданных восьмистах фунтах. Как только мистер М. узнал об этом подлом предложении, он немедленно перевел юношу к себе без объяснения причин, пока не был вынужден объявить о них, чтобы избавиться от назойливости Х-на, настойчиво домогавшегося возврата юноши. Негодяй, чьи гнусные замыслы были раскрыты, пришел в такое бешенство от этой неудачи, что забыл все благодеяния, оказанные ему мистером М. в течение многих лет, и не останавливался ни перед чем, чтобы причинить зло мистеру М.; в конце концов он заключил союз с неким Г-ст-и и другими негодяями, которые, как было уже сказано, ссылаясь на необходимость собирать данные, были наняты для участия в деле, тогда как истинным их намерением было предать истца.

Эти союзники с помощью других таких же негодяев, узнав, что мистер М. должен получить значительную сумму денег для того, чтобы довести дело о защите прав мистера Э. до благополучного конца, замыслили одурачить его и заодно погубить все дело. Приняв предварительные меры, они обманули неопытного и легковерного юношу, пустив в ход лживую и подлую клевету; сообщив ему о некоторых обстоятельствах, казавшихся правдоподобными, они в конце концов завоевали его доверие. Они поклялись, что мистер М. вчинил ему иск о взыскании значительной суммы денег, что они уже видели судебный приказ о взыскании и что мистер М. намерен заключить его на всю жизнь в тюрьму, чтобы погубить все его дело, так как вошел в соглашение с лордом Э. с целью вернуть затраченные на процесс деньги.

На этой истории, казавшейся правдоподобной, настаивали с такой искренностью и пылом, проявляя при этом такую заботливость о его безопасности, и подкрепляли сообщениями о таких важных фактах, ими вымышленных, что мог поколебаться и человек куда более опытный, чем мистер Э. Угроза пожизненного заключения в тюрьме и крушение всего его дела, чем его запугивали, повлияли на его воображение до такой степени, что в руках этой шайки негодяев он превратился в ягненка, ведомого на заклание, и позволил укрыть себя в доме некоего Пр-нт-с, знакомого Г-ст-и, поверив, будто за ним охотятся бейлифы, нанятые мистером М.; там он согласился не только жить под вымышленным именем, но и не допускать к себе жену.

В их намерения входило либо продать его врагам, либо заставить войти в гибельное для него соглашение с противниками, за что сами они должны были получить вознаграждение. Но так как этих негодяев ничто не связывало друг с другом, Г-ст-и одурачил остальных заговорщиков и, желая извлечь выгоду только для себя, увез свою добычу в провинцию и спрятал от своих союзников в потайном месте на расстоянии ста миль от Лондона под тем же самым смехотворным предлогом, будто мистер М. получил судебный приказ о взыскании с него денег и бейлифы рыщут в окрестностях Лондона.

Доставив его туда, Г-ст-и приступил к выполнению своего злодейского плана и поначалу выманил у него обязательство на шесть тысяч фунтов на том основании, что некто готов ссудить ему немедленно эту сумму как фонд для ведения дела. а кроме того несколько джентльменов согласны дать взаймы для этой же цели двадцать пять тысяч фунтов и ежегодно выдавать по пятьсот фунтов на жизнь, пока дело не будет выиграно, если только мистер М. не будет принимать никакого участия в процессе.

Мистер Э., начиная подозревать обман, ответил, что счел бы себя чудовищем, если бы решил покинуть человека, спасшего ему жизнь и столь великодушно рисковавшего своею жизнью и состоянием, до той поры, пока он окончательно не убедится в истинности всех обвинений, и наотрез отверг предложение. Г-ст-и, который сделал его с одною лишь целью скрыть задуманный им злодейский план и тем ускорить его выполнение, охотно отказался от своего предложения, когда встретил противодействие мистера Э., но тем не менее взялся добыть деньги, заявляя, что тот, если пожелает, может вернуться к мистеру М., как только деньги будут получены. Эти лживые посулы достать двадцать пять тысяч фунтов преследовали одну цель; ловко втянуть мистера Э. в сделку под предлогом, будто выигранный процесс обеспечит уплату, на самом же деле в расчете на то, что мистер Э. в конце концов принужден будет отказаться от своих прав и титула.

Когда Г-ст-и решил, что все для этого приготовлено, он вошел в соглашение с агентом противника мистера Э., заключавшееся в том, что, опираясь на обязательство об уплате шести тысяч фунтов, которые он, Г-ст-и, якобы вложил в дело мистера Э., и на получение этим последним ежегодной ренты в семьсот фунтов, Г-ст-и берется добыть противникам формальный отказ мистера Э. от всех прав на поместье и титул. Когда же все было налажено для приведения в исполнение этого подлого плана, неведомого мистеру Э., Г-ст-и счел целесообразным вызвать его в Лондон из тайного убежища, якобы для того, чтобы оформить сделку на получение ссуды в двадцать пять тысяч фунтов.

Как только жертва этого алчного негодяя прибыла в Лондон в надежде получить деньги для ведения дела и радуясь возможности удивить своего друга и покровителя мистера М. получением столь своевременной и неожиданной помощи, внезапно возникло непредвиденное затруднение, связанное с обязательством по уплате Г-ст-и шести тысяч фунтов. Эти деньги можно было получить из средств, принадлежавших некоему сумасшедшему, на что требовалось разрешение Канцлерского Суда, которому надлежало представить отчет об их назначении. Пока принимали меры для исправления этого упущения, Г-ст-и снова увез мистера Э. в провинцию, опасаясь, как бы тот не был случайно выведен из заблуждения.

Но в это самое время подлый замысел был раскрыт мистером М. благодаря распре, возникшей среди самих же заговорщиков, и сведения об этом плане были подтверждены человеком, которому агент лорда Э. поведал тайну. Как только мистер М. это обнаружил, он немедленно рассказал о своем открытии одному из адвокатов мистера Э. и предпринял шаги, чтобы расстроить заговор. Затем они нашли способ оповестить мистера Э. о плане, задуманном с целью его погубить. Тот пришел в величайшее смятение и впоследствии не мог вспоминать о западне, которой избежал, не испытывая чувства стыда, ужаса и благодарности к своему избавителю.

Ни с чем нельзя сравнить наглость негодяев, участвовавших в заговоре, после того как он был открыт и их обвинили в предательстве; они признали факт похищения мистера Э. вышеуказанным способом, но утверждали, что все их поступки имели целью ему услужить. Они утверждали также, будто достали для него двадцать пять тысяч фунтов, хотя не могли назвать человека, который якобы согласился ссудить их деньгами. Самым деятельным в проведении этого плана был Х-н; никто так не поддерживал, как он, заблуждение мистера Э. и никто так не изощрялся в способах погубить его покровителя.

Среди многочисленных попыток, преследующих эту цель, нельзя не упомянуть о гнусном обвинении мистера М. в государственной измене перед государственным секретарем, несмотря на неоднократные доказательства его верноподданнических чувств. Подготовляя это обвинение, предатель продиктовал письмо, которое было скопировано другим лицом и послано графу К-д с извещением, что тот, кто письмо скопировал, имеет сообщить нечто чрезвычайно важное, если его лордство назначит час, чтобы его принять. Но это лицо, раскрыв гнусный план, отказалось в нем участвовать. Итак, еще один его жестокий замысел не увенчался успехом; и, прежде чем он смог задумать новое подобное же злодеяние, его заключили в эту самую тюрьму за долги.

Находясь здесь и убедившись в неумолимости своих кредиторов и в полной своей беспомощности, он обратился к тому самому человеку, которого столь злобно преследовал; он поведал о своем плачевном положении в самых жалостливых выражениях и униженно просил его прийти ему на помощь. Беда, которая стряслась с этим мошенником, обезоружила мистера М. и даже пробудила в нем сострадание. Ничего не ответив на его просьбу, он вступился за него перед его кредиторами, и, когда главный кредитор отказался выпустить негодяя из тюрьмы без поручительства, неутомимый благотворитель выдал совместно с заключенным обязательство на двести сорок фунтов, благодаря чему последний получил свободу.

Но, едва выйдя из тюрьмы, он придумал вместе с Г-ст-и и другими новые уловки вытянуть деньги у своего благодетеля и любым способом разорить его и лишить свободы; для этой цели не пренебрегали никакими средствами, вплоть до лжесвидетельства. Все же самым необычайным следует признать то обстоятельство, что это презренное чудовище, достав надлежащую сумму для уплаты долга, раздобыло судебный приказ о взыскании денег с М. на основании его поручительства и с теми же христианскими намерениями приобрело другие его долговые обязательства. Но до сей поры благодаря удивительной проницательности и непоколебимой решительности мистер М. опрокидывал все их гнусные планы, из коих иные обращались против самих же зачинщиков. В настоящее время, когда одни полагают, а другие утверждают, будто М. утратил присутствие духа под влиянием обстоятельств, он продолжает задуманное им дело с полным спокойствием и неустрашимостью, измышляя способы и средства, которые в один прекрасный день сокрушат его врагов и вызовут удивление рода человеческого».

Перигрин, поблагодарив священника за любезное сообщение, подивился, что люди не обращают внимания на столь важное дело и в результате такого бесчеловечного равнодушия этот молодой джентльмен, мистер Э., лишен благодетельной поддержки общества, главной целью которого является защищать права, заглаживать обиды и способствовать счастью людей.

Что же касается поведения мистера М., заявил он, то оно столь удивительно и романтично, что, хотя бы из любопытства, он не может не желать знакомства с ним, если бы даже отсутствовали другие поводы. Но его отнюдь не удивляет та неблагодарность, какою отплатил за его великодушие Х-н и другие, которым М. оказал услугу, ибо он, Перигрин, крепко убежден в истине того, что заключается в следующих строках знаменитого итальянского писателя: «Li beneficii, che per la loro grandezza non puonno esser guiderdonati, con la scelerata moneta dell'ingratitudine, sono pagati»[85]За благодеяния, которые столь велики, что не могут быть оплачены, расплачиваются преступной монетой неблагодарности ( итал. )..

«— Судьба этого молодого джентльмена, — продолжал Перигрин, — весьма сходна с участью испанского вельможи, о которой рассказал мне в Париже один из его близких друзей. Графиня д'Альварец умерла вскоре после родов, оставив сына, а муж пережил ее только на три года; ребенок остался единственным наследником имущества и титула, и опекуном его был дядя, человек небогатый, имевший много детей. Этот бесчеловечный родственник, домогаясь богатства опекаемого ребенка, задумал погубить беззащитного сироту и поручил исполнение плана своему лакею, который попытался нанять убийцу, посулив ему большое вознаграждение. Преступник нанес мальчику три удара ножом в шею, но так как он был неопытен в такого рода злодеяниях, то его рука дрогнула, и цели он не достиг; когда же, мучимый угрызениями совести, он увидел, что раны не смертельны, он отнес несчастную жертву к хирургу, который их залечил. Однако, не желая терять вознаграждение, наемный убийца убедил опекуна, что поручение выполнено. Вместо мальчика зарыли при свидетелях в землю большой сверток, напоминающий своим видом труп ребенка; и дядя беспрепятственно вступил в наследование имуществом и титулом. Мальчик, которому было лет шесть, выздоровел после полученных ран и был передан купцу, отплывавшему в Турцию, которому вручили также небольшую сумму денег и сообщили, что ребенок — незаконнорожденный сын знатной особы и что по семейным обстоятельствам необходимо скрыть его появление на свет.

Пока несчастный сирота, отданный в рабство, влачил тяжелую жизнь, все дети узурпатора умерли один за другим; а он сам, опасно заболев, приписал свои несчастья справедливому суду божию и поделился своими предположениями с лакеем, участвовавшим в злодейском покушении на жизнь ребенка. Чтобы облегчить угрызения совести хозяина и успокоить его, лакей сообщил ему о судьбе ребенка и выразил уверенность в том, что можно будет его разыскать, если приложить должное усердие и не останавливаться перед затратой денег. Так как несчастный ребенок был единственной надеждой рода Альварец, дядя немедленно отдал распоряжение о самых тщательных поисках, в результате которых узнал, что сирота был продан турку, а тот перепродал его английскому купцу, доставившему мальчика в Лондон.

Немедленно был послан в Лондон нарочный, убедившийся, что несчастного изгнанника, в благодарность за его верную службу, отдали в учение к французскому цирюльнику; обучившись ремеслу, он поступил на службу к графу де Галла, бывшему в то время императорским послом в Лондоне. От этого аристократа он перешел к графу д'Оберсторфу, женился на камеристке графини и поехал в Богемию, где занялся хирургией.

Пока шли все эти поиски, протекло несколько лет. Дядя изгнанника, преданный австрийскому дому, жил в Барселоне, где находился и отец императрицы, и ссудил принцу значительную сумму денег для успеха его дела. Когда же принц собрался вернуться в Германию, старый граф, предвидя близкую кончину, послал своего духовника к его величеству с оповещением о своем злодеянии и о судьбе племянника, испрашивая прощения и разрешения признать сироту наследником всех его титулов и имущества, которые он незаконно захватил.

Его величество пообещал старику дать свое согласие и приказал духовнику приехать в Вену немедленно после смерти графа, посулив помощь в поисках обиженного наследника. Священник повиновался этому приказу. Он раздобыл сведения о родинках на теле молодого графа, известных его кормилице и женщинам, на попечении которых он находился в детстве. По распоряжению императора ему назначили помощника — джентльмена, с которым он и отправился в Богемию, где вскоре нашел наследника, переменившего профессию хирурга на должность мажордома в доме одной знатной особы.

Тот был немало удивлен, когда посланцы императора стали подробно расспрашивать о его жизни. Он поведал им, что решительно ничего не знал о своем происхождении, хотя ему говорили в Турции, будто он незаконный сын испанского гранда; затем он подробно рассказал о всех своих странствиях. Убедившись в соответствии его рассказа с теми сведениями, которые были получены раньше, священник удостоверился в наличии родинок на его теле и шрамов от ран, нанесенных ему в детстве, без промедления поздравил его с титулом графа д'Альвареца, гранда Испании, и поведал ему о таинственной его судьбе.

Это сообщение поразило его и исполнило радости, чего нельзя было сказать о его жене, опасавшейся, что ее покинет столь знатный муж; но он немедленно рассеял ее опасения, уверив в том, что она впредь будет делить с ним богатство, как раньше делила его невзгоды. Он тотчас же отправился в Вену получить признание у императора, удостоившего его весьма любезным приемом и обещавшего позаботиться о том, чтобы он мог спокойно пользоваться родовым титулом и имуществом; вместе с тем император признал себя его должником на сумму в четыреста тысяч флоринов, полученных им от дяди графа. Тут граф бросился к ногам своего августейшего покровителя, благодарил его за доброту и просил разрешения поселиться во владениях его императорского величества.

Эта просьба была немедленно удовлетворена; ему разрешили купить землю стоимостью в вышеуказанную сумму в любой части наследственных владений австрийского дома, и он выбрал округ Ратибор в Силезии, где, по всей вероятности, и ныне здравствует».

Закончив свое повествование, Перигрин заметил, что мистер М. сунул что-то в руку молодого человека, с которым беседовал в другом конце комнаты, и поднялся из-за стола, собираясь уйти. Перигрин тотчас же уразумел смысл этой передачи и жаждал познакомиться с таким замечательным и простодушным благотворителем; но сознание собственного своего положения помешало ему сделать для этого первый шаг, который мог быть истолкован как дерзкий и самонадеянный.