Онлайн чтение книги Тайна желтой комнаты The Mystery of the Yellow Room
XIX. ГЛАВА, в которой Рультабиль угощает меня завтраком в трактире «Башня»

Только значительно позже Рультабиль передал мне свою записную книжку с описанием событий Необъяснимой галереи. В день же нашей встречи в Гландье он лишь подробно описал мне все, что вы теперь знаете, включая и те несколько часов, которые он провел в Париже на этой неделе. Впрочем, это поездка была для него совершенно бесполезной.

Итак, сегодня 2 ноября. То есть с ночи происшествия в галерее минуло три дня. Вызванный срочной телеграммой моего друга, с револьверами за пазухой я сижу в его комнате и слушаю, как он заканчивает свой удивительный рассказ. Во время разговора он непрерывно поглаживал выпуклые стекла пенсне, обнаруженного на столике, и по той радости, которую мой друг при этом испытывал, я понял, что этот предмет явился одним из доказательств, подтверждавших ход его рассуждений. Меня уже не удивляла необычность его выражений, которые можно понять, лишь предполагая его мысли, проникнуть в которые было нелегким делом.

— Что вы думаете о моем рассказе? — спросил он.

— Ну что ж, мне кажется, надо рассуждать следующим образом: нет сомнений, что преступник, которого вы преследовали, какое-то время находился в галерее…

Я остановился.

— Начав так хорошо, — воскликнул Рультабиль, — не следует столь быстро останавливаться! Итак, еще одно небольшое усилие.

— Я попытаюсь. Так как он находился в галерее, из которой затем исчез, причем выход через окно или дверь исключается, следовательно, он отыскал какую-то другую лазейку.

Жозеф Рультабиль посмотрел на меня с сожалением и объяснил, что я рассуждаю, как сапожник.

— Что я говорю, как сапожник! Вы рассуждаете, как Фредерик Ларсан.

Его отношение к знаменитому сыщику менялось почти непрерывно в зависимости от того, подтверждали ли выводы Ларсана его собственные соображения или противоречили им. То он восклицал: «Фред действительно силен!», то стонал: «Какое животное!»

Мы вышли в парк и направились к выходу, но звук удара ставни о стену заставил нас повернуть головы. В одном из окон левого крыла замка показалось румяное и бритое лицо незнакомого мне человека.

— Артур Ранс, — пробормотал Рультабиль сквозь зубы, — значит, этой ночью он был в замке, а я ничего и не знал. Но что он здесь делает?

Когда мы удалились от замка на значительное расстояние, я поинтересовался, откуда он знает этого человека. Рультабиль напомнил мне свой утренний рассказ. Артур Ранс и был тем самым американцем из Филадельфии, с которым он выпивал на приеме в Енисейском дворце.

— Но кажется, он собирался сразу же покинуть Францию?

— В том-то и дело. Поэтому видеть его не только во Франции, но и здесь, в Гландье, для меня полная неожиданность. Вероятно, он явился сюда вчера еще до обеда. Почему же привратники не предупредили меня?

Мы как раз приближались к дворницкой, и я вспомнил, что еще не знаю, как он добился освобождения привратников. Супруги Бернье заметили наше приближение, и приветливая улыбка осветила их довольные лица. Казалось, все неприятные воспоминания о кратковременном заключении изгладились у них в памяти. Мой друг поинтересовался временем прибытия Артура Ранса, но привратники и не слыхали о его появлении в замке. Вероятно, он приехал накануне вечером, хотя ворота они ему не открывали. Американец, любитель пеших прогулок, не хотел, чтобы его встречала коляска. Он имел обыкновение выходить на вокзале городка Сен-Мишель и идти в замок пешком через лес. Обычно он подходил со стороны пещеры Святой Женевьевы, перебирался через невысокую решетку и попадал с парк.

По мере того как привратники говорили, Рультабиль мрачнел все больше и больше. А он-то полагал, что изучил и людей и местность, короче, все, что так или иначе связано с Гландье. И вдруг выясняется, что Артур Ранс бывал здесь уже неоднократно. Раздосадованный, он принялся выспрашивать подробности.

— Вы говорите, что Артур Ранс обыкновенно ходил в замок пешком, но когда же он был здесь в последний раз?

— Точно не знаю, — ответил Бернье, — мы же сидели в тюрьме, и потом, этот господин никогда не проходил через наши ворота. Уезжая, он тоже не пользовался нашими услугами.

— Ну хотя бы когда он появился здесь впервые?

— Пожалуй, лет девять тому назад.

— И сколько раз на вашей памяти он приезжал в Гландье?

— Вероятно, три, если не больше.

— А когда вы видели его в последний раз — не отступал Рультабиль.

— За неделю до происшествия в Желтой комнате, — ответил привратник.

Рультабиль повернулся к госпоже Бернье.

— Значит, в выемке паркета? — спросил он.

— В небольшом углублении, — подтвердила жена привратника.

— Спасибо, — поблагодарил Рультабиль, — и хорошенько подготовьтесь к сегодняшнему вечеру. — Произнеся эту фразу, он приложил палец к губам, призывая к молчанию.

Мы вышли из парка и зашагали по направлению к трактиру.

— Вам приходилось бывать здесь без меня? — спросил я Рультабиля.

— Несколько раз заходил.

— Обычно вы обедаете в замке?

— Да, Ларсану и мне накрывают в одной из наших комнат.

— Господин Станжерсон не приглашал вас к обеду?

— Ни разу.

— Может быть, ваше присутствие в замке утомляет его?

— Не знаю. Во всяком случае, внешне он не дает нам этого почувствовать.

— И никогда ни о чем вас не спрашивает?

— Никогда! Мне кажется, он все еще погружен в состояние человека, сотрясающего дверь Желтой комнаты, где в это время убивают его дочь, и который, взломав эту дверь, не находит убийцы. Он убежден, что поскольку ему ничего не удалось обнаружить на месте преступления, то мы и подавно ничего не сможем найти. Но, зная предположения Ларсана, он считает своим долгом не мешать нам.

Затем Рультабиль рассказал мне, как он освободил привратников.

— Я попросил господина Станжерсона написать на листе бумаги следующие слова: «Обязуюсь сохранить у себя на службе моих верных привратников — Бернье и его жену, что бы они ни сказали». И подписаться.

— При помощи этой фразы, — объяснил я профессору, — мне удастся заставить заговорить этих несчастных.

Все вышло, как я и предполагал. Прочтя обязательство профессора, предъявленное им судебным следователем, Бернье заговорили. Не опасаясь больше потерять свое место, они признались в том, что так тщательно скрывали.

Привратники частенько браконьерствовали в поместье профессора Станжерсона и в ночь преступления охотились неподалеку от места происшествия. Добытых таким путем зайцев Бернье продавали хозяину «Башни», который кормил ими своих посетителей и сбывал в Париж. Такую нехитрую истину я угадал в первый же день. Вспомните фразу, послужившую нам пропуском в этот трактир: «Теперь нам придется есть говядину!» Эти слова я услышал тем же утром у решетки парка. Вы их тоже слышали, но не придали им значения. Помните, подойдя к решетке, мы на минуту остановились, чтобы взглянуть на работу Фредерика Ларсана. В это же время стоявший позади нас трактирщик сказал кому-то из домашней прислуги: «Теперь нам придется есть говядину».

Почему «теперь»? В таком таинственном деле нельзя упускать ни одной мелочи. Следует попытаться отыскать смысл во всем. Мы прибыли в поселок, взбудораженный страшным преступлением, и поэтому «теперь» означало для меня «после преступления». С самого начала я пытался отыскать связь между этой фразой и происшествием. Мы отправились завтракать в «Башню». Я произнес эту фразу и по смущенному виду папаши Матье заключил, что, кажется, попал в точку. В это время я узнаю об аресте привратников, которых трактирщик считает своими друзьями.

Теперь, когда привратники арестованы, придется есть говядину, заключил я. Нет привратников — нет и дичи. Ненависть папаши Матье к сторожу господина Станжерсона, ненависть, которую, как он уверял, разделяли и привратники, навела меня на мысль о браконьерстве. Привратников не было дома в момент преступления, это очевидно. Но почему? В связи с преступлением? Уже в то время по причинам, о которых вы узнаете позже, я полагал, что убийца не имеет сообщников. В тайне между мадемуазель Станжерсон и этим человеком привратникам места не было. Браконьерство же все как будто объясняло. При вас я забрался в их домик и обнаружил под кроватью силки и медную проволоку.

«Черт возьми, — подумал я, — вот почему привратники были в парке той ночью. Не удивительно, что они молчат у судебного следователя даже под угрозой такого тяжелого обвинения, как соучастие в преступлении». Браконьерство спасало их, конечно, от суда, но препятствовало дальнейшей службе в замке, и так как они не были замешаны в преступлении, то полагали, что их невиновность рано или поздно будет доказана, а браконьерство останется неизвестным. Во всяком случае, заговорить они всегда могли. Я лишь ускорил их признание посредством обязательства, подписанного господином Станжерсоном. Они сознались и были немедленно выпущены на свободу. За что, кстати говоря, весьма мне признательны.

Почему я не освободил их раньше? Да просто не был еще вполне уверен, что в их деле замешано только браконьерство. Надо было сперва оглядеться. Постепенно моя уверенность окрепла, а накануне происшествия в Необъяснимой галерее, испытывая нужду в верных людях, я решил привлечь их на свою сторону и прервал этот нелепый арест. Вот и все.

Я вновь подивился неумолимой логике рассуждений моего друга, которая помогла ему разобраться в этом запутанном деле с привратниками.

«В ближайшее время, — подумалось мне, — он с такой же простотой объяснит нам события тревожных ночей Желтой комнаты и Необъяснимой галереи».

На этот раз хозяина в трактире не было, и нас встретила его жена, довольная и сияющая. Я уже описывал зал, где мы теперь находились, и эту очаровательную молодую белокурую женщину, которая тут же подала нам завтрак.

— Как поживает папаша Матье? — поинтересовался Рультабиль.

— Почти без улучшения, сударь. Он все еще в постели.

— Ревматизм не проходит?

— Нет. Прошлой ночью пришлось сделать ему укол морфия. Только это лекарство и успокаивает его боли.

Она говорила ласковым и приветливым голосом. Это была действительно красивая женщина, несколько вялая, с большими кругами под томными глазами. Папаше Матье, когда его не терзал ревматизм, можно было позавидовать. Но была ли она счастлива с таким грубияном? Судя по сцене, которую нам довелось наблюдать прошлый раз, этого не скажешь, и, тем не менее, ничто в поведении этой женщины не говорило об отчаянии.

Она ушла на кухню, оставив нам бутылку превосходного сидра.

Рультабиль наполнил наши бокалы, зажег свою трубку и, не торопясь объяснил мне наконец причину, побудившую его вызвать меня в Гландье с револьверами.

— Мой дорогой друг, — сказал он, наблюдая за клубами дыма, уплывающими к закопченному потолку, — сегодня вечером я ожидаю появления преступника.

Воцарилось молчание, которое я не решался нарушить.

Затем он продолжал:

— Вчера поздно вечером ко мне зашел Робер Дарзак и сообщил, что завтра, то есть уже сегодня утром, он принужден будет уехать в Париж. Причины, заставляющие его предпринять эту поездку, были, как всегда, неотложны и таинственны. Неотложны, ибо он вынужден был уехать, и таинственны — потому что не мог их мне объяснить.

«Я уезжаю, — сказал он, — а между тем я дорого бы дал, чтобы не покидать сейчас мадемуазель Станжерсон».

Он не скрыл от меня, что ей, вероятно, вновь угрожает опасность.

«Я не удивлюсь, если следующей ночью вновь что-либо произойдет, — признался Дарзак, — но, тем не менее, я должен уехать и смогу вернуться в Гландье только послезавтра утром».

Мысль о возможной опасности пришла в голову из-за удивительных совпадений, которые существовали между его отлучками и покушениями на мадемуазель Станжерсон. В ночь Необъяснимой галереи он должен был оставить Гландье. В ночь Желтой комнаты он также не мог быть в замке, и мы знаем, что профессора действительно не было. Во всяком случае, мы это предполагаем по его словам.

Если он, тем не менее, вновь уезжает, значит, была необходимость подчиниться чьей-то более сильной воле. Я поинтересовался, не желание ли мадемуазель Станжерсон гонит его из замка. Дарзак горячо поклялся, что принял решение совершенно самостоятельно и именно поэтому опасается нового покушения, хотя бы из-за всех совпадений, на которые постоянно и довольно прозрачно намекает судебный следователь.

«Если что-либо случится с мадемуазель Станжерсон, это будет ужасно и для нее и для меня. Для нее — так как она снова окажется между жизнью и смертью. Для меня потому, что, защищаясь от обвинений, я не смогу рассказать, где находился. Я полностью отдаю себе отчет в подозрениях судебного следователя и Фредерика Ларсана, который следовал за мной по пятам во время моей прошлой отлучки в Париж. Кстати, пришлось приложить немало усилий, чтобы избавиться от его опеки. Оба этих человека недалеки от того, чтобы поверить в мою виновность».

«Назовите же мне имя преступника, — вскричал я, — ведь вы его знаете!»

«Откуда мне его знать?» — смущенно пробормотал Дарзак.

«От мадемуазель Станжерсон», — тотчас ответил я.

Дарзак так побледнел, что на секунду я испугался, уж не лишится ли он чувств. Стало ясно, что я угадал — мадемуазель Станжерсон и ее жених знают имя убийцы.

Немного придя в себя, он сказал мне:

«Я полагаюсь на вас, господин Рультабиль. С тех пор как вы здесь, я смог оценить ваш ум и вашу исключительную изобретательность. Может быть, я и напрасно опасаюсь покушения завтрашней ночью, но необходимо избежать неприятных случайностей и сделать такое покушение невозможным. Примите все необходимые меры для охраны мадемуазель Станжерсон. Сделайте так, чтобы проникнуть в ее комнату было невозможно. Бодрствуйте, бродите вокруг, как сторожевая собака, не спите, не давайте себе ни минуты покоя. Человек, которого мы опасаемся, невероятно коварен, равного ему на свете еще не было. Именно это его коварство и спасет мадемуазель Станжерсон, если вы будете охранять ее. Он обязательно проведает, что вы не спите, и поостережется что-либо предпринимать».

«Вы говорили об этом господину Станжерсону?»

«Нет».

«Почему?»

«Потому что я не хочу услышать от него то же, что и от вас: «Вы знаете имя убийцы!» Заговори я с ним на эту тему, и господин Станжерсон, возможно, решил бы, что мои мрачные предчувствия основаны не только на совпадениях. Он посчитал бы их весьма странными, чтобы не сказать больше. Все это, господин Рультабиль, я говорю потому, что очень вам доверяю. Вы не станете меня подозревать».

Бедный Робер Дарзак! Он страдал и говорил совершенно невпопад. Я испытывал к нему жалость, прекрасно понимая, что он скорее умрет, чем назовет мне имя преступника. Точно так же, как и мадемуазель Станжерсон, которая готова погибнуть ради того, чтобы имя человека из Желтой комнаты и Необъяснимой галереи осталось неизвестным. Этот негодяй держит в своих руках ее или их обоих, и они больше всего опасаются того, что профессор Станжерсон может что-то узнать.

Я дал понять моему собеседнику, что он сказал вполне достаточно, и пообещал всю ночь не ложиться спать, охраняя мадемуазель Станжерсон. Он настаивал, чтобы я организовал непроходимую охрану вокруг ее комнаты, будуара, где спали обе сиделки, и гостиной, где с момента происшествия в Необъяснимой галерее ночевал господин Станжерсон.

Робер Дарзак просил меня не только обезопасить комнату мадемуазель Станжерсон, но и сделать это настолько явно, чтобы преступник отказался от своих намерений и исчез, не оставляя следов. Я так и понял его последнюю фразу: «Когда я уеду, вы можете поведать о своих подозрениях на ближайшую ночь господину Станжерсону, дядюшке Жаку, Фредерику Ларсану, кому угодно и организовать до моего возвращения охрану, выступая ее инициатором».

Он ушел, бедняга, не понимая, что говорит. Мои глаза кричали ему вслед, что я угадал три четверти его секрета. Он, должно быть, совсем растерялся, если пришел ко мне в подобный момент. Нелегко же ему было оставлять мадемуазель Станжерсон, без конца перебирая в уме все эти трагические совпадения.

Когда его шаги замерли в конце галереи, я задумался. Вероятно, придется быть более хитрым, чем сама хитрость. Убийце следует дать ясно понять, что сегодня ночью ожидают его прихода. Ни за что на свете он не должен проникнуть в комнату мадемуазель Станжерсон, и если для этого потребуется его убить, что ж, я пойду и на это. Однако в то же время следует дать преступнику возможность подойти достаточно близко, чтобы разглядеть наконец его лицо и освободить мадемуазель Станжерсон от ее ужасной тайны.

— Да, мой друг, — сказал Рультабиль, положив трубку на стол и осушая стакан, — я должен наконец убедиться, что это именно то лицо, которое входит в круг, очерченный моим разумом.

В этот момент хозяйка внесла яичницу с салом, шипящую на сковородке. Рультабиль пошутил с ней, и в ответ мы также услышали веселую шутку.

— Наша хозяйка явно оживает, — заметил Рультабиль, — когда папаша Матье, измученный своим ревматизмом, оказывается прикован к постели. Вы не находите?

Но эта женщина уже меня не интересовала. Я находился под впечатлением последних слов своего друга и странного поступка Робера Дарзака.

После завтрака, когда мы снова остались одни, Рультабиль продолжал:

— Посылая вам телеграмму нынче утром, я еще исходил только из предположения Дарзака: «Убийца, может быть, объявится сегодня ночью». Теперь же можно сказать, что он определенно пожалует, и я его жду.

— С чего вы решили? Быть может…

— Молчите, — улыбнулся Рультабиль, — не продолжайте, а то скажете глупость. Я это знаю еще с половины одиннадцатого утра, то есть еще до вашего приезда, и, следовательно, раньше, чем мы увидели в окне Артура Ранса.

— Но почему именно с этого времени?

— Потому что в половине одиннадцатого я понял, что мадемуазель Станжерсон предпринимает столько же усилий, чтобы обеспечить убийце возможность проникнуть этой ночью в ее комнату, сколько предпринял бедняга Дарзак, обращаясь ко мне в надежде воспрепятствовать этому.

— Что вы говорите! — воскликнул я. — Возможно ли это? Вы же сами сказали, что мадемуазель Станжерсон обожает Робера Дарзака.

— Конечно, сказал, потому что это чистейшая правда.

— Но не находите ли вы странным…

— Все странно в этом деле, мой друг, но поверьте то «странное», что вы уже знаете, не идет ни в какое сравнение с тем, что вам еще только предстоит узнать.

— Приходится предположить, что мадемуазель Станжерсон и преследующий ее негодяй переписываются друг с другом.

— А почему бы и нет? Вы вполне можете это допустить. Вспомните о письме на столике мадемуазель Станжерсон, оставленном убийцей в ночь происшествия в Необъяснимой галерее, и о его исчезновении. Кто может поручиться, что убийца не требует в письме от несчастной жертвы очередного свидания и, наконец, что он, убедившись в отъезде господина Дарзака, не потребовал свидания сегодня ночью?

В этот момент дверь трактира широко распахнулась. На пороге показался Артур Ранс, приветствовавший нас достаточно флегматично.