Онлайн чтение книги Тайна желтой комнаты The Mystery of the Yellow Room
IX. Репортер и полицейский

Мы все трое возвращались к павильону. В сотне метров от здания репортер остановил нас и, показав на небольшие кусты справа, заметил:

— Чтобы попасть в павильон, преступник вышел отсюда.

Так как вокруг имелись и другие кусты подобного рода, я позволил себе поинтересоваться, почему он выбрал именно эти. Рультабиль ответил, указав на дорожку, которая проходила вблизи кустов и вела к дверям павильона.

— Как видите, эта дорожка посыпана гравием, поэтому необходимо, чтобы, направляясь к павильону, человек прошел именно здесь, так как на мягкой земле его следов нет. Не летел же он по воздуху. Значит, он шел по гравию, на котором его следы не сохранились. По этой дорожке ходят, конечно, многие, потому что она ведет из павильона в замок самым коротким путем. Неувядающие зимой кусты лавра и бересклета служили убийце надежным убежищем, пока тот не смог направиться к павильону. Спрятавшись в кустах, он видел, как оттуда вышли профессор и его дочь, а затем и дядюшка Жак. Гравий насыпан почти до окна вестибюля. Следы, параллельные стене, следы, которые мы сейчас увидим и которые я уже видел, доказывают, что преступнику надо было сделать только один шаг, чтобы оказаться напротив окна, оставленного распахнутым стариной Жаком. Он подтянулся на руках и оказался в вестибюле.

— В конце концов, это вполне возможно, — заметил я.

— Что значит «в конце концов», — воскликнул Рультабиль, охваченный внезапным гневом, причиной которого невольно послужил я, — в конце чего это, хотел бы я знать!

Я умолял его не сердиться, но Рультабиль не желал меня слушать. Он заявил, что восхищается разумным сомнением, с которым некоторые люди (я, в частности) подходят к решению самых простых проблем, никогда не отваживаясь сказать «это так» или «это не так». Таким образом они приходят к результату, который был бы достигнут и в том случае, если бы природа вообще забыла вложить мозги в их череп.

Так как я обиделся, Рультабиль взял меня под руку и заявил, что он не имел в виду конкретно меня, которого ценит весьма высоко и необыкновенно уважает.

— Так или иначе, — продолжал он, — иногда бывает просто преступно рассуждать здраво, когда это возможно, конечно. Если не принимать в расчет гравий, как это делаю я, то пришлось бы призвать на помощь воздушный шар. Мой дорогой, воздухоплавание еще не настолько развито, чтобы включать в цепь моих рассуждений убийцу, падающего с неба, так что не следует говорить «возможно», когда иначе и быть не может. Мы знаем теперь, как этот человек проник через окно в вестибюль, мы знаем и когда он проник. Факт присутствия в павильоне горничной, пришедшей убирать Желтую комнату в половине второго, в момент возвращения профессора с дочерью, позволяет нам утверждать, что в это время преступника под кроватью еще не было, если только горничная не была его соучастницей. Что вы на это скажете, господин Дарзак?

Дарзак покачал головой и заявил, что он уверен в честности горничной мадемуазель Станжерсон, которая всегда была честной и преданной служанкой.

— И затем в пять часов сам господин Станжерсон вошел в комнату, чтобы взять шляпу своей дочери, — прибавил он.

— Это так, — согласился Рультабиль.

— Вполне допустимо, — заметил я, — что человек проник через окно в указанное вами время, но почему он его закрыл? Такой поступок мог бы сразу привлечь внимание того, кто его открывал.

— Быть может, окно и не было закрыто сразу, — ответил мне репортер, — но если он все же его закрыл, то сделал это по причине изгиба гравийной дорожки в двадцати пяти метрах от павильона и тех трех дубов, которые растут в этом месте.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил следовавший за нами Дарзак. Он слушал Рультабиля с напряженным вниманием.

— Я объясню это позднее, когда сочту момент наиболее подходящим, но думаю, что более важных слов, связанных с этим делом, я еще не произносил. Конечно, если мои предположения оправдаются.

— А каковы ваши предположения?

— Вы их никогда не узнаете, если они окажутся ошибочными. Это чересчур важная гипотеза, и раскрывать ее раньше времени не следует.

— Есть ли у вас, по крайней мере, какие-нибудь предположения относительно убийцы?

— Нет, я не знаю, кто этот человек, но будьте уверены, господин Дарзак, я это узнаю.

Должен констатировать, что Робер Дарзак был очень взволнован. И подозреваю, что утверждение Рультабиля не очень-то ему понравилось. Но если он действительно боится разоблачения убийцы, то почему помогает репортеру его найти? Казалось, мой молодой друг также почувствовал это.

— Вы не хотите, господин Дарзак, чтобы я нашел преступника? — довольно резко спросил он.

— Ах, я желал бы уничтожить его собственными руками! — воскликнул жених мадемуазель Станжерсон, с порывом, который меня поразил.

— Я вам верю, — серьезно ответил Рультабиль, — но вы не ответили на мой вопрос.

Мы миновали кусты, о которых мой друг только что говорил. Я их раздвинул и сразу же показал ему на отчетливые следы скрывавшегося здесь человека — Рультабиль еще раз был прав.

— Да, — сказал он, — безусловно, мы имеем дело с живым человеком, обладающим теми же возможностями, что и все мы, простые смертные, а посему все, в конце концов, объяснится.

Сказав это, он попросил у меня бумажный контур отпечатка и приложил его к ясному следу.

— Черт побери, — пробормотал он, выпрямляясь.

Я полагал, что теперь мы последуем за следами, которые вели от окна вестибюля, но он увлек нас довольно далеко влево, заявив, что бесполезно копаться в этой грязи, так как теперь он знает весь путь бегства убийцы.

— Он прошел до конца стены в пятидесяти метрах отсюда и затем перепрыгнул через ограду и ров, как раз напротив дорожки, ведущей к пруду. Это наиболее короткий путь, чтобы выбраться из поместья и дойти до пруда.

— А откуда вы знаете, что он пошел именно к пруду?

— Потому что Фредерик Ларсан с утра не оставляет его берегов. Вероятно, там остались какие-то следы.

Через несколько минут и мы подошли к этой болотистой водной поверхности, окруженной тростником, на которой плавали несколько увядших листьев кувшинок. Великий Фред, быть может, и видел, как мы приближались, но не обратил на нас никакого внимания и продолжал концом своей трости шевелить что-то, чего мы разглядеть не могли.

— Посмотрите, — сказал Рультабиль, — вот снова следы шагов убегающего преступника. Они огибают здесь пруд, возвращаются и, наконец, пропадают как раз перед тропинкой, ведущей к дороге на Эпиней. Отсюда он продолжал свое бегство к Парижу.

— Что вас заставляет это предполагать? — спросил я. — Ведь на тропинке следов этого человека больше нет.

— Но есть другие следы, причем именно те, которые я и ожидал здесь увидеть! — воскликнул он, указывая на очень ясный узковатый отпечаток подошвы элегантных туфель. — Посмотрите! Господин Фред, — обратился он к Ларсану, — скажите пожалуйста, эти изящные следы на дороге обнаружены здесь уже после преступления?

— Да, молодой человек, и весьма тщательно исследованы, как видите, они приходят и уходят отсюда вновь.

— У этого человека был велосипед! — воскликнул репортер.

Разглядывая отпечатки велосипедных шин, которые следовали в обоих направлениях за «изящными следами», я счел возможным вмешаться:

— Велосипед объясняет исчезновение грубых следов убийцы. Он сел на велосипед, с которым его ждал сообщник, человек в модных туфлях. Это произошло где-то здесь, на берегу пруда. Можно предположить, что преступник действовал по поручению этого человека, оставляющего изящные следы.

— Нет, нет, — загадочно улыбнулся Рультабиль, — я с самого начала ожидал найти эти отпечатки и просто так вам их не уступлю. Это следы убийцы!

— А другие следы, более грубые?

— И это следы убийцы.

— Значит, их двое?

— Нет. Убийца был один, и сообщника он тоже не имел.

— Неплохо, молодой человек, очень неплохо, — пробормотал Ларсан.

— Посмотрите, — продолжал репортер, указывая на землю, разрыхленную грубыми каблуками, — здесь человек сел и снял свои грубые башмаки, которые он надевал, чтобы ввести следствие в заблуждение. Затем он поднялся уже в своей настоящей обуви и пешком добрался до большой дороги, ведя велосипед рядом. Грубые башмаки преступник, без сомнения, взял с собой, чтобы не оставлять улик.

Рисковать и ехать по этой отвратительной дороге на велосипеде он не мог. Это подтверждают и слабые отпечатки велосипедных шин на тропинке, несмотря на мягкую почву. Если бы человек сидел на велосипеде, то следы на земле были бы значительно глубже. Нет, нет, здесь был только один человек: преступник, шедший пешком!

— Браво, — еще раз произнес Великий Фред, — просто великолепно.

Неожиданно он подошел к нам и остановился перед Робером Дарзаком.

— Будь у нас велосипед, мы бы, подтвердили правильность соображений этого молодого человека. Нет ли в замке велосипеда, сударь?

— Нет, — ответил Дарзак, — свой я отвез в Париж четыре дня тому назад, когда был здесь в последний раз перед преступлением.

— Жаль, — холодно заметил Ларсан и повернулся к Рультабилю, — если так будет продолжаться и дальше, то мы с вами придем к одинаковому выводу, молодой человек. Знаете ли вы уже, как убийца выбрался из Желтой комнаты?

— Да, — ответил мой друг, — кое-что я, пожалуй, предполагаю.

— Я также, — продолжал Ларсан, — и наши мнения должны совпадать. В этом деле просто не может быть двух мнений, и я ожидаю только прибытия моего шефа, чтобы дать следствию необходимые пояснения.

— Должен приехать начальник сыскной полиции?

— Да, после полудня. Судебный следователь решил провести очную ставку всех тех, кто играл или мог играть какую-нибудь роль в этой драме. Это будет весьма интересно. Жаль, что вы не сможете там присутствовать.

— Я буду присутствовать, — заявил Рультабиль.

— В самом деле? Что ж, вы действительно необычный человек… для своего возраста! — заметил Ларсан тоном, не лишенным некоторой иронии, — из вас вышел бы превосходный сыщик, будь вы немного последовательнее и менее склонны полагаться лишь на рассудок. Я уже несколько раз отмечал, господин Рультабиль, что вы чересчур много рассуждаете. Вы просто не допускаете, чтобы наблюдение само вело вас. Что вы скажете по поводу окровавленного платка и отпечатка руки на стене? Вы видели след окровавленной руки? Я видел только платок. Говорите же!

— Мадемуазель Станжерсон ранила убийцу в руку из револьвера, — неуверенно произнес Рультабиль.

— Это чисто умозрительное заключение. Берегитесь, Рультабиль, вы чересчур логичны, и логика сыграет с вами плохую шутку, если вы будете обращаться с ней настолько грубо. С логикой следует обходиться бережно, подходить к ней издалека. Вы правы, когда говорите о револьвере в руках мадемуазель Станжерсон, она, бесспорно, стреляла. Но, предполагая, что ей удалось ранить убийцу в руку, вы ошибаетесь.

— Я уверен в этом! — воскликнул Рультабиль.

— Ошибка наблюдения, — невозмутимо перебил его Фред, — исследование платка, бесчисленное количество маленьких круглых пятен, характер капель, которые я обнаружил на отпечатках шагов, все это доказывает что рана здесь ни при чем. Просто у преступника пошла носом кровь.

Великий Фред был серьезен, а я не мог удержаться от удивленного восклицания. Репортер и полицейский смотрели друг на друга.

— Человек, у которого шла носом кровь, — заключил Фред, — и руку, и платок вытер об стену. Это очень серьезный вопрос, так как человек вовсе не обязательно должен быть ранен в руку, чтобы оказаться преступником.

— Есть нечто более важное, господин Фред, чем насилие над логикой, — серьезно ответил Рультабиль, — это направление ума некоторых полицейских, заставляющее логику подчиняться их представлениям. У вас уже сложилось о преступнике свое мнение, и вам надо, чтобы руки убийцы были в полном порядке, иначе все ваши предположения рассыплются как карточный домик. Эта система очень опасна, господин Фред, вы исходите из своих представлений об убийце, чтобы прийти к доказательствам, которые вам нужны! Это может вас далеко завести, берегитесь ошибки, сударь, она вас уже подстерегает!

И, улыбнувшись, держа руки в карманах, Рультабиль устремил на Великого Фреда взгляд своих маленьких круглых глаз. Фредерик Ларсан молча смотрел на мальчишку, который считал себя мудрее его. Он пожал плечами, раскланялся и ушел, широко шагая и постукивая по булыжникам своей длинной тростью.

Рультабиль посмотрел, как он удаляется, потом повернулся к нам с радостным и торжествующим видом.

— А ведь я его одолею, — воскликнул он, — я одолею самого Фреда, как бы велик он ни был! Я возьму верх над всеми. Великий Фред, известный, знаменитый Фред, единственный и неповторимый, рассуждает, как сапожник!

Вдруг он замолчал. Я проследил за направлением его взгляда и увидел Робера Дарзака, который с отчаянным лицом смотрел на следы своих шагов на дорожке рядом с отпечатками элегантных туфель. Между ними не было никакой разницы!

Мы решили, что Дарзак сейчас потеряет сознание, его расширившиеся от ужаса глаза старались избегать наших взглядов, в то время как правая рука нервно теребила бородку. Наконец он взял себя в руки. Поклонившись и пробормотав изменившимся голосом, что ему срочно нужно вернуться в замок, он ушел.

— Черт побери! — только и сказал Рультабиль.

Репортер также имел достаточно удрученный вид, он вновь вытащил из бумажника лист белой бумаги и по отпечатку на земле вырезал ножницами контуры узких подошв преступника. Затем он нанес их на вырезанные контуры обуви господина Дарзака. Совпадение обоих следов было полным, и Рультабиль поднялся с земли, повторив:

— Черт побери!

Я не решался произнести ни слова, так как представлял себе, насколько важным было то, что происходило сейчас в мозгу Рультабиля.

— И все же, — сказал он, — я думаю, что Робер Дарзак — честный человек.

Взяв меня под руку, он направился к трактиру «Башня», который виднелся в километре от нас у дороги, подле небольшой рощицы деревьев.