Онлайн чтение книги Тайна желтой комнаты The Mystery of the Yellow Room
VII. ГЛАВА, в которой Рультабиль отправляется под кровать

Рультабиль отворил дверь Желтой комнаты и остановился на пороге.

— О! Аромат Дамы в черном, — произнес он в волнении, причину которого я понял значительно позже.

Комната была погружена в темноту. Дядюшка Жак собрался уже открыть ставни, но Рультабиль остановил его.

— Драма произошла в полной темноте?

— Нет, молодой человек, не думаю. Барышня держала на столе ночник, и я зажигал его по ночам, перед тем как она ложилась спать. Я был как бы ее горничной, когда приходил вечер. Настоящая горничная появлялась только утром, а барышня работала допоздна.

— А где находился стол, на котором стоял ночник? Далеко от кровати?

— Довольно далеко.

— Вы можете сейчас зажечь этот ночник?

— Когда стол опрокинулся, ночник разбился, и масло разлилось. Все осталось в том же положении, как и было, мне нужно только открыть ставни, и вы это увидите.

— Подождите!

Рультабиль вернулся в лабораторию, чтобы закрыть дверь вестибюля и ставни окон. Когда мы оказались в полной темноте, он зажег свечу, передал ее дядюшке Жаку и попросил его встать посреди Желтой комнаты на том же месте, где в ночь преступления горел ночник.

Дядюшка Жак в носках (обычно он оставлял свои деревянные башмаки в вестибюле) вошел в Желтую комнату, и при дрожащем пламени свечи мы смогли различить неясные контуры перевернутой мебели, кровать в углу напротив и настенное зеркало, висевшее слева подле кровати.

— Достаточно, — сказал Рультабиль, — можете открывать ставни.

— Только ничего не трогайте, — попросил дядюшка Жак, — не следует ничего менять. — Это просьба судебного следователя, хотя он уже и сделал свое дело.

Славный старик открыл окно, и дневной свет проник в комнату, осветив мрачный беспорядок.

Пол, в отличие от вестибюля и лаборатории, был деревянный. Его покрывала желтая циновка, занимавшая почти всю комнату и заходившая под кровать и туалетный столик, единственные предметы, которые остались на месте. По циновке расплылось большое кровавое пятно — след от ужасной раны на лбу мадемуазель Станжерсон, кроме того, повсюду виднелись капельки крови, сопровождавшие грязные следы огромных ступней преступника. Происхождение этих капелек объяснялось, вероятно, раной человека, который оставил на стене кровавый отпечаток своей руки. На стене имелись и другие следы этой руки, но значительно менее четкие.

— Посмотрите, — не удержался я от невольного возгласа, — посмотрите на эту кровь на стене. Было темно, и человек, вероятно, полагал, что открывает дверь, надавливая на стену. Он полагал, что толкает именно дверь, потому и нажал так сильно. Этот след на желтых обоях просто готовое обвинение. На свете немного найдется подобных рук, она большая и сильная, а пальцы почти одинаковой длины. Большой палец отсутствует вовсе, и если мы проследим за движением руки, то увидим, как после стены она ощупью ищет дверь, находит ее, ищет ручку…

— Конечно, — насмешливо перебил меня Рультабиль, — удивительно только, почему ни на задвижке, ни на ручке нет ни капли крови.

— Что и доказывает, — ответил я с присущим мне здравым смыслом, которым всегда необычайно гордился, — что замок и засов он, конечно, открыл левой рукой. И это вполне естественно, так как правая рука была ранена и…

— Он ничего не открывал, — воскликнул дядюшка Жак, — мы же не сумасшедшие! И нас было четверо, когда мы выломали дверь!

— Какая все-таки странная рука, — начал я снова, — посмотрите на эту руку.

— Успокойтесь, Сэнклер, — перебил меня Рультабиль, — это самая обыкновенная рука, просто рисунок ее изменен, так как она скользнула по стене. Человек как бы вытер раненую руку о стену. Его рост примерно метр восемьдесят сантиметров.

— Почему вы так думаете?

— По высоте отпечатка руки на обоях.

Затем мой друг занялся следом от пули в стене, который имел вид круглого отверстия.

— Пуля вошла прямо, — сказал Рультабиль, — ни сверху, ни снизу.

Он обратил также наше внимание на то, что входное отверстие находилось на несколько сантиметров ниже, чем след на стене, оставленный кровавой рукой.

Вернувшись к двери, Рультабиль занялся замком и засовом. Он быстро установил, что, хотя дверь и была выбита снаружи, замок и засов все еще находились на этой выбитой двери, первый заперт, а второй задвинут. Две петли на стене, почти вырванные, висели, удерживаемые винтами.

Молодой репортер внимательно осмотрел петли и дверь и убедился в том, что открыть и закрыть замок снаружи было попросту невозможно. Он убедился также, что пока ключ находился в замке с внутренней стороны, нельзя было открыть дверь снаружи другим ключом.

— Это лучше, — пробормотал он, затем быстро сел на пол и снял ботинки. Оставшись в носках, он вошел в комнату и, наклонившись над опрокинутой мебелью, принялся чрезвычайно внимательно ее изучать. Мы смотрели на него молча, а дядюшка Жак насмешливо произнес:

— Вы уж чересчур затрудняете себя, мой мальчик.

— Вы были правы, дядюшка Жак, — Рультабиль поднял голову, — волосы вашей хозяйки в тот вечер не были спущены на лоб. И как только я, глупец, мог в это поверить!

Гибкий, как змея, он скользнул под кровать.

— Подумать только, — продолжал дядюшка Жак, — что убийца прятался под кроватью. Он уже был здесь, когда около десяти часов вечера я закрывал ставни и зажигал ночник, ведь ни профессор, ни его дочь, ни я не покидали лабораторию до момента преступления.

Под кроватью раздался голос Рультабиля:

— В котором часу ваши хозяева вернулись в лабораторию, чтобы больше уже не покидать ее?

— В шесть часов.

— Да, он забрался сюда, — продолжал голос Рультабиля, — это бесспорно, он мог прятаться только здесь. А когда вы все четверо вошли сюда — под кроватью смотрели?

— Тотчас же. Мы ее даже перевернули, перед тем как поставить на место.

— А между матрасами?

— На кровати находился только один матрас, на который мы и положили мадемуазель Матильду, и привратник с профессором немедленно перенесли этот матрас в лабораторию. На кровати оставалась только металлическая сетка, которая не могла никого скрыть. Наконец, подумайте, сударь, нас ведь было четверо, и ничто не могло ускользнуть от нас. Комната такая маленькая и почти без мебели.

— Быть может, он выбрался вместе с матрасом, — рискнул предположить я, — быть может, в матрасе? В замешательстве привратник и господин Станжерсон могли и не заметить, что выносят двойную тяжесть. И затем, если привратники были все-таки соучастниками… Я просто высказываю гипотезу. Но она многое объяснила бы, и в особенности отсутствие в лаборатории и в вестибюле тех следов, которые были обнаружены в комнате. Когда раненую переносили из павильона в замок, мгновенная остановка у окна могла помочь преступнику спастись.

— Ну, а дальше-то что? — поинтересовался Рультабиль из-под кровати, весело рассмеявшись.

Я был немного задет.

— Но ведь никто ничего не знает. Здесь все может быть возможно.

Вмешался дядюшка Жак:

— Эту же мысль высказал и судебный следователь. Он приказал тщательно осмотреть матрас, но, в конце концов, посмеялся над собой так же, как сейчас смеется ваш друг, потому что это был обычный тонкий матрас. И затем, мы бы увидели человека в матрасе!

Я и сам засмеялся. Действительно абсурд. Но где начинается и где кончается абсурд в таком деле? Разве что мой друг мог бы дать на это ответ.

— Скажите, — вновь зазвучал из-под кровати голос Рультабиля, — эту циновку переворачивали?

— Да, сударь. Не найдя преступника, мы решили, что в полу может быть дыра.

— Никакой дыры здесь, конечно, нет, — ответил Рультабиль, — а как насчет погреба?

— Ни погреба, ни чего-либо подобного. Судебный следователь и особенно его секретарь осмотрели каждую доску пола.

Наконец репортер показался из-под кровати, его глаза сверкали, ноздри раздувались. Он оставался на четвереньках и походил на большую охотничью собаку, напавшую на след. Казалось, он вынюхивает следы человека, которого поклялся доставить своему хозяину — редактору «Эпок», так как не надо забывать, что Рультабиль прежде всего был журналистом.

Вот так, на четвереньках, он и обшаривал углы комнаты, обнюхивал все, что было на виду и все то, чего мы не видели.

Воспользоваться маленьким туалетным столиком, стоящим на одной ножке, было невозможно. Шкаф отсутствовал, так как платья мадемуазель Станжерсон хранились в замке. Рультабиль ощупал стены, сложенные из нескольких рядов кирпича, и, покончив с ними, проворно простучал всю поверхность желтых обоев вплоть до потолка, которого он смог коснуться, только взобравшись на стул, водруженный на туалетный столик, и передвигая это шаткое сооружение вдоль всей комнаты.

Покончив с потолком, на котором он, кстати, внимательно осмотрел след второй пули, репортер приблизился к окну — наступила очередь решеток и ставней, солидных и неповрежденных. Наконец, Рультабиль вздохнул и объявил, что теперь он спокоен.

— Ну что, вы убедились, что она была заперта, наша дорогая барышня, когда ее убивали и когда она звала нас на помощь? — простонал дядюшка Жак.

— Да, — сказал репортер, вытирая лоб, — действительно, комната была заперта, как несгораемый шкаф.

— Вот почему эта тайна настолько и удивительна, — заметил я, — даже литература не дает нам подобных примеров. В «Убийстве на улице Морг», если помните, Эдгар По ничего подобного придумать не смог. Место убийства, правда, было достаточно хорошо закрыто, чтобы исключить бегство мужчины, но имелось окно, через которое мог скрыться убийца, оказавшийся обезьяной. Но здесь нет никакого выхода — дверь заперта, ставни закрыты, даже муха не могла бы проникнуть сюда или покинуть комнату.

— Все верно, все верно, — задумчиво бормотал Рультабиль, вытирая капли пота на лбу. Он, казалось, вспотел не столько от недавней физической нагрузки, сколько от умственного напряжения. — Все верно, это огромная, прекрасная и глубокая тайна.

— Даже Божья благодать, если бы преступление совершила она, не выбралась бы отсюда. Послушайте-ка! Слышите? Тихо! — Дядюшка Жак сделал нам знак замолчать и вытянул руку по направлению к стене, казалось, слушая то, чего мы не слышали.

— Ушла наконец, — придется все-таки убить ее. Уж больно оно зловещее, это животное. Каждую ночь вопит на могиле Святой Женевьевы, и никто не решается ее тронуть из боязни, что матушка Ажену наведет на него порчу.

— Какой величины эта ваша Божья благодать?

— Почти как большая такса, просто чудовище какое-то. Я уж и то спрашивал себя, не она ли схватила барышню своими когтями за шею, но Божья благодать не носит башмаков, не стреляет из револьвера и не имеет подобной руки! — воскликнул дядюшка Жак, снова указывая нам на кровавый отпечаток. — И затем, мы бы ее увидели также, как увидели бы и человека, и она тоже была бы заперта в комнате и в павильоне, как и человек.

— Конечно, — заметил я, — еще не видя Желтой комнаты, я спрашивал себя, не кошка ли это матушки Ажену.

— И вы тоже? — удивился Рультабиль.

— А вы? — спросил я.

— Нет, ни минуты. Прочитав статью в «Матэн», я сразу понял, что животное тут ни при чем, теперь я могу поклясться, что здесь произошла ужасная трагедия. А почему вы не говорите нам, что нашли берет и платок, дядюшка Жак?

— Их забрал следователь, — запинаясь пробормотал старик.

— Я не видел ни платка, ни берета, — серьезно сказал Рультабиль, — но тем не менее, я могу их подробно вам описать.

— Уж больно вы ловкий, — смущенно кашлянул дядюшка Жак.

— Голубой платок с красными полосами, сделанный из грубой ткани, старый баскский берет, похожий на этот, — и Рультабиль указал на берет дядюшки Жака.

— Однако все верно. Вы что, колдун? — старик попытался рассмеяться. — Как вы узнали, что платок был голубой и с красными полосами?

— Потому что, если бы платок был не голубой и без красных полос, то его вообще не нашли бы.

Не обращая больше внимания на дядюшку Жака, мой друг вынул из кармана кусок белой бумаги, взял ножницы и, наклонившись над следами шагов, принялся вырезать контур подошвы. Результаты своих трудов он передал на хранение мне.

Затем он повернулся к окну и, указав на Фредерика Ларсана, который все еще не покидал берегов пруда, поинтересовался, не заходил ли сыщик взглянуть на Желтую комнату.

— Нет, — ответил Робер Дарзак, не сказавший ни единого слова с тех пор, как Рультабиль передал ему кусок обгорелой бумаги. — Он заявил, что ему не нужно осматривать Желтую комнату, так как убийца ушел оттуда самым естественным образом, и что он все объяснит сегодня же вечером.

Услышав слова Дарзака, Рультабиль побледнел.

— Неужели Фредерик Ларсан обладает знанием истины, которую я еще только предчувствую, — пробормотал он. — Ларсан, конечно, силен, очень силен, и я восхищаюсь им, но на этот раз мало быть опытным сыщиком. Требуется быть логичным, логичным, как Господь Бог, когда он сказал, что два плюс два будет четыре. Важно правильно подойти к решению вопроса!

И репортер устремился из комнаты, обезумев от мысли, что знаменитый Фред может раньше него добиться решения этой загадки.

Я догнал его уже на пороге павильона.

— Успокойтесь, — сказал я, — разве вы недовольны?

— О, — признался он, глубоко вздохнув, — я очень доволен и обнаружил массу интересных вещей.

— Морального или материального порядка?

— Некоторые морального, а одна определенно материального, вот эта, например.

Он быстро вытащил из кармана лист бумаги, засунутый туда во время экспедиции под кровать, и развернул его. На листке я увидел белокурый женский волос.