Онлайн чтение книги Зеркало. Избранная проза
У моря

Миссис Робертс сидела одна за столиком в большой столовой пансиона «Атлантик». Муж ее уехал по делам в Лондон. Рой, ее четырехлетний сын, завтракал наверху с бонной.

Миссис Робертс было скучно. Она уже неделю жила здесь, и Биарриц надоел ей. Все то же море, те же автомобили, те же лица.

Ее столик стоял у открытого окна. По тротуару прошли две загорелые женщины. Они смеялись, размахивая руками.

«И чему они так?.. Какие глупые, какие противные».

Миссис Робертс положила себе на тарелку кусок рыбы.

По тому, как старательно и изящно она ела, было сейчас же видно, что она англичанка.

— Не может быть, — вдруг крикнул женский голос по-русски. — Не может быть, Миша…

— Тише, Нина. Не скандаль…

Миссис Робертс повернула голову и прислушалась.

«Русские?.. Где?..»

Но ничего нельзя было разобрать в сдержанном гуле разговоров. Около нее сидят испанцы, дальше виноторговец из Бордо. У стены американцы, она знакома с ними. Где же русские? Должно быть, та седая дама с барышней и молодым человеком у соседнего окна. Она их раньше не видела.

Русские. Они русские. Сердце громко застучало. Миссис Робертс закрыла глаза и увидела широкие белые улицы Петербурга, грязные стены домов, голубое морозное небо. И себя, Анечку Вакурину, идущую по сверкающему снегу, в синей шубке, перетянутой кушаком на талии, такую тоненькую, что, кажется, подует ветер, и она сломается пополам…

Завтрак кончился. Миссис Робертс аккуратно сложила салфетку и вышла в холл ждать русских.

«Седая дама, наверное, мать Миши и Нины», — подумала она.

Русские тоже вошли в холл.

— Надо спросить у швейцара, идет ли трамвай в Байонну.

— Да, да, — быстро сказала миссис Робертс, — в Байонну идет трамвай.

Седая дама улыбнулась.

— Вы русская? Как я рада.

— И я тоже очень рада.

Из пансиона вышли вместе.

— Вас Бог мне послал за мои молитвы, — говорила седая дама. — Вы только подумайте. Я одна, и не с кем слово сказать. Нина все с Михаилом Андреевичем. Ничего не поделаешь — жених и невеста. Но теперь я вас поймала и уже не выпушу.

Миссис Робертс надела перчатки. «Значит, Миша жених, а не брат. Не очень хороший вкус у этого Миши».

— Я и не думаю вырываться, — сказала она. — Мой муж англичанин, и все наши друзья англичане. Я давно уже не говорила по-русски…

Вернулись поздно перед самым обедом. Рой сидел в саду на траве и с деловым видом бил красной лопаткой по камню.

Миссис Робертс подбежала к нему и взяла его на руки. Как нехорошо. Она оставила ребенка <на> целый день одного.

— Вы скучали без меня, милый Рой? — спросила она по-английски.

Ребенок серьезно покачал белокурой головой.

— Нет, нисколько.

Она рассмеялась и поцеловала его в щеку.

— Вот он какой, мой сын.

Нина осторожно погладила его вьющиеся волосы.

— Он очаровательный. Посмотри, Миша, какая прелесть.

Миссис Робертс благодарно улыбнулась ей.

— Да, он славный. Бог даст, и у вас скоро будет такой же.

— Нет, не такой. Он прелестный, но это маленький англичанин. А наш будет русский.

Брови миссис Робертс поднялись. Она холодно посмотрела на Нину.

— Я еще должна переодеться к обеду… — И пошла к дому унося ребенка.

— Какая вы счастливая, Нина, что выходите замуж за русского…

Зеленые волны высоко взлетали и падали, разбиваясь белой

пеной, на теплый серый песок. Купающиеся прыгали, держась за Веревку. По берегу ходил усатый фотограф. Из казино доносилась музыка.

Они лежали на песке. Миссис Робертс посередине, слева Нина, справа Михаил Андреевич.

— Подумайте, вы говорите по-русски на ты. Вы можете сказать: я люблю тебя.

Он пристально посмотрел на губы миссис Робертс.

— А вы разве никогда не говорили этого по-русски?

Она вытянулась, подставляя солнцу белые колени.

— Нет. Никогда. Только по-английски, и это совсем не то.

— Оттого вы так удивительно и говорите. Повторите еще раз, пожалуйста.

— Я люблю тебя… — сказала она снова медленно и нараспев. Нина покраснела.

— Какая вы сентиментальная. Совсем обангличанились, — она встала.

— Пойдемте лучше купаться.

Миссис Робертс вбежала в воду и, взмахнув руками, поплыла. Нина схватилась за веревку.

— Миша, держи меня, я боюсь.

Но он уже плыл за миссис Робертс.

— Держись покрепче за веревку, Нина. Я сейчас вернусь. Миссис Робертс легла на спину, раскинула руки и смотрела сквозь ресницы в горячее, синее небо.

Он подплыл к ней.

— Хорошо вам? — спросил он тихо, заглядывая ей в лицо.

— Хорошо, — ответила она так же тихо и улыбнулась.

Миссис Робертс писала письмо мужу: «Мне здесь очень весело. Я подружилась с русскими, они премилые».

Она задумалась на минуту. Не обидится ли он? И приписала: «Но все-таки возвращайтесь скорей, дорогой Джон».

— Анна Николаевна, — позвали снизу.

Она высунулась в окно.

В саду около клумбы левкоев стоял Михаил Андреевич. Нина шла к калитке.

— А Нина говорила, что вы спите. Спускайтесь скорее. Мы вас подождем, — крикнул он.

— Сейчас.

Она торопливо надела шляпку, попудрилась, взяла зонтик. Письмо к мужу так и осталось недописанным.

В холле сидела Александра Ивановна, мать Нины.

— Вы опять уходите? Посидели бы со мной.

— Не могу, я иду гулять с вашими.

Александра Ивановна поджала губы.

— В Англии, должно быть, никогда не оставляют жениха и невесту одних?

Миссис Робертс рассмеялась.

— О, нет. Напротив, — и вышла в сад.

Нина и Михаил Андреевич стояли у калитки и тихо ссорились.

— Я с ней не поеду…

— А я тебе говорю…

Миссис Робертс подошла к ним.

— Куда мы едем?

Нина пожала плечами.

— Никуда. Или куда хотите. Мне безразлично.

— Пожалуйста, не капризничай, Нина, — прервал он ее. — Мы собирались в Сен-Жан-де-Люз.

— Отлично. Я еще не была там.

Они вышли на улицу. Нина вдруг остановилась.

— Вот что. Поезжайте одни. Я останусь дома.

Михаил Андреевич усмехнулся.

— Как хочешь, нам и без тебя не будет скучно. Ну так как же? Останешься?

Нина закусила губу.

— Нет, поеду…

Миссис Робертс взбежала по лестнице, открыла дверь, зажгла свет. Как весело было! Как он хорошо танцует. А эта утка ревнует, кажется. Она рассмеялась, сбросила накидку, сняла через голову белое кружевное платье и подошла к зеркалу.

— Я сегодня хорошенькая.

В зеркале отразилась кровать и ваза с розами. На красном бобрике около двери лежал маленький голубой квадратик.

— Телеграмма.

Она быстро обернулась. Сердце застучало громко. Пальцы дрожали и не могли разорвать бумагу. Она с детства боялась телеграмм.

«Завтра. Десять утра. Джон».

Она вздохнула. Слава Богу. Она так испугалась. Джон едет. Надо рано встать, встретить. Как Рой обрадуется… Она торопливо разделась.

Как Рой обрадуется… А она? Разве она не рада? Ну конечно. Очень…

Широкая кровать. Такая широкая, что можно лечь поперек. Завтра уже не будет столько места. Завтра рядом ляжет Джон. И ставни придется закрыть. Джон не переносит лунного света.

Конечно, она очень рада…

Рой, хлопая в ладоши, прыгал вокруг игрушечного броненосца.

— Посмотрите, какие пушки!

Джон нагнулся над чемоданом.

— Я привез вам кружево, дорогая. Сейчас достану.

— Потом, потом. Идемте купаться. И Рою, наверное, страшно хочется поскорей спустить свой корабль на воду.

На пляже встретили Михаила Андреевича и Нину.

— Мой муж, — представила миссис Робертс. — Он только сейчас приехал.

Михаил Андреевич немного поморщился. Или ей так показалось? Джон, улыбаясь, блестя белыми зубами, крепко потряс ему руку.

— Очень рад познакомиться с вами. Как поживаете?

Михаил Андреевич немного говорил по-английски. Джон любезно и старательно коверкал французские слова.

— Чудная погода. Не так ли?

— Да.

— И море чудное. Не так ли?

— Да, конечно.

— Отличное будет купанье. В поезде было жарко…

Нина запахнула пестрый купальный халат.

— Я очень рада за вас, Анна Николаевна. Теперь вы уже не будете такой одинокой.

В тот же вечер уехали гостить к Гиббсам в имение. Ей очень не хотелось ехать. Но отложить нельзя было — Гиббсы праздновали пятилетие свадьбы.

— Я не люблю оставлять Роя на бонну.

— Можно взять его с собой, если это вас беспокоит.

Она пожала плечами.

— Ехать на два дня и тащить с собой ребенка. Просто смешно…

У Гиббсов было чудное имение, но эти три дня показались ей бесконечными. Никогда в жизни она не испытывала такой тоски и тревоги.

Миссис Гиббс упрашивала остаться еще.

— Спасибо. Но я не могу. Я беспокоюсь за Роя. Вы сами мать, миссис Гиббс. Вы понимаете, — глаза миссис Гиббс стали круглыми от сочувствия.

— О да. Я понимаю вас, миссис Робертс.

Дома все было в порядке. Рой, веселый и загорелый, бросился с криком к отцу. Потом вежливо поцеловал матери руку.

— Здравствуйте, дорогая.

Совсем как отец. Как они похожи. Будто два Джона. Оба голубоглазые, здоровые, рассудительные. Один большой, другой маленький.

— Мама, не целуйте меня так сильно, пожалуйста. Мне больно.

Она прижала его к груди.

— Потерпите, милый Рой. Что же мне делать, если я вас люблю?..

Рой серьезно кивнул:

— Хорошо, целуйте, я потерплю…

Когда они сошли вниз, Нина с матерью уже сидели за своим столиком в столовой. Одни, без Михаила Андреевича. У Нины были красные глаза.

Миссис Робертс ничего не ела. Тревога все не проходила. Но отчего? Ведь Рой здоров и Джон с нею. Чего же ей еще?

— Вы бледны, дорогая, может быть, океан плохо действует на вас?

— Ах нет, мне здесь очень хорошо.

— Не скучно ли вам? Сходите к Пуаре[92]Пуаре Поль (1879–1944) — знаменитый французский дизайнер одежды., закажите себе платье. Это развлечет вас.

Она постаралась улыбнуться.

— Вы очень добры, Джон. Но мне не скучно, и платьев у меня довольно.

После обеда она пошла к Нине.

— Здравствуйте. Как поживаете? Куда делся Михаил Андреевич?..

Нинины заплаканные глаза посмотрели на нее с ненавистью.

— Почем я знаю?.. Что вам от меня надо?

Нина вскочила со стула и побежала в сад.

Александра Ивановна шумно вздохнула.

— Как Нина разнервничалась. Уж простите ее. С женихом поссорилась. Пустяки — милые бранятся…

Нина потушила свет, сбросила туфли и в темноте в одних чулках, чтобы не мешать матери, не останавливаясь зашагала из угла в угол.

«Неужели он бросил ее? Неужели?..»

Она осторожно задела за стул.

— А, что? Что? — послышался из-за двери сонный голос Александры Ивановны. — Воры? Разбойники?..

— Спи, мама, это я.

«Не может быть… Ведь еще десять дней тому назад он был так влюблен. Ведь через месяц их свадьба. Зачем она не осталась в Париже?.. А теперь, теперь… И все эта Анна…»

— Анна, — с отвращением прошептала Нина. Она всегда ненавидела это имя. Даже Анны Карениной не любила из-за него. Как будто предчувствовала, что какая-то Анна разобьет ее жизнь…

Надо лечь, уснуть. Ах, как ей тяжело.

Она легла, прижалась к холодной подушке щекой. Слезы быстро потекли из глаз.

От усталости и от слез голова стала тяжелой и камнем пошла на самое дно сна.

«А вдруг он завтра придет, и все опять будет хорошо», — подумала она, засыпая…

— Нина, Нина, да Нина же!

У кровати стояла Александра Ивановна. Красные пятна горели на ее щеках, лицо было злое и взволнованное.

— Вот. Дождалась. На, читай, — сунула она Нине письмо в руку. — Да читай же.

Нина наклонилась над листком, исписанным знакомым почерком. Что это значит? Что?..

«…К моему большому сожалению… Несходство характеров… Ошибка… Было бы преступление сделать Вашу дочь несчастной…»

А, вот оно что. Листок упал на красное одеяло. Нина снова положила голову на подушку и закрыла глаза. Стало совсем тихо на душе… Так лучше, гораздо лучше. Теперь, по крайней мере, все ясно. Ни страха, ни надежд…

— Что же ты молчишь, Нина?..

— Оставь, мама. — Нина прижала руку к груди. — Оставь, мама, мне больно.

— Больно? Сердце болит? А у меня сердце не болит, думаешь? Впрочем, хорошо, что умер отец. Как бы ему такой поворот перенести…

Нина заткнула уши.

— Мама, прошу тебя…

— Я говорила, <ты> меня не слушала. Все сама лучше знала. Бегала к нему. Вот и добегалась. Биарриц тебе нужен был, вот тебе теперь и Биарриц. Радуйся!

Нина лежала, уткнувшись головой в подушку. Только бы не слышать этого злого крика, только бы мать ушла. Как болит сердце…

— Да ты слышишь или нет? Вставай скорей, поезд отходит в два. Надо еще уложиться. Завтра же пойдешь к Жан в мастерскую проситься обратно на место…

Нина встала, умылась и подошла к туалету.

Она не чувствовала ни горя, ни тоски и ни о чем не думала. Все стало безразличным. И беспокоила только мать. Зачем она так грубо кричит?

Надо торопиться. Уложить чемодан…

Она расчесала короткие волосы. В зеркале как-то немного скошенно отразилось бледное, грустное, опухшее от слез лицо.

Все кончено… Недолго оно продолжалось, ее счастье…

Она представила себе Мишину квартиру. Столовую с большой лампой над круглым столом, желтую солнечную спальню с огромной медной кроватью, почтительную горничную в кружевном переднике. И себя, Нину, входящую в переднюю в беличьей шубке, которую Миша обещал ей подарить в день свадьбы. Такую хорошенькую, нарядную и счастливую…

Она положила голову на туалет и заплакала. Потом встала, открыла шкаф, порылась в аптеке, нашла опиум. Его весной прописали матери. Хорошо, что остался. Понюхала, пахнет противно. Взглянула в зеркало.

«Я сейчас умру. Такая молодая. Жаль, что веки красные и губы опухли от слез. Лучше бы умереть красивой. Ах, все равно…»

Она поднесла стакан ко рту. Нет, нет, она не может… И все— таки выпила все до дна.

«Вот и конец. Вот и конец всему…»

Она медленно подошла к постели и легла на спину. И сразу стало легко и тихо. Она закрыла глаза. Где-то совсем близко зазвенела музыка… Розовые гвоздики в вазе. Лакей поставил перед ней блюдечко с шоколадным мороженым. Ах да, это казино. Танцующие медленно кружатся. Миша сидит с ней рядом. Он, улыбаясь, целует ее руку. И все вокруг звенит, звенит и кружится. Как приятно. Как легко. Как спокойно…

«Надо сказать маме, — вдруг вспомнила она и с трудом села на постели. — Надо проститься с мамой».

Она тяжело встала и, шатаясь, подошла к двери. Дверная ручка скользкая и круглая. Как трудно отворить дверь.

Александра Ивановна стояла на коленях перед чемоданом. Она сердито взглянула на дочь.

— Наконец-то. А вещи твои готовы?.. Вот, полюбуйся, какой счет подали…

— Мама, — тихо сказала Нина, — мама, прощай, я отравилась…

Она села на стул у стены. Голова беспомощно свесилась на грудь.

— Прощай, мама…

Александра Ивановна быстро встала.

— Что?.. Что ты говоришь, Нина?

Нина слабо покачала головой.

Комната вдруг наполнилась влажным белым туманом. И все опять закружилось и зазвенело…

— Я отравилась. Прощай. Позови Мишу…

— Ниночка, Ниночка. Ради бога… Нина.

Александра Ивановна трясла дочь за плечо.

Но Нина уже ничего не слышала, ничего не видела.

— Спать, — прошептала она.

За окнами серело небо. Деревья гнулись и шумели. Свежий ветер трепал занавески.

Миссис Робертс положила салфетку на стол.

— Идите купаться, Джон. Я догоню вас на пляже. Только переоденусь. Мне холодно в этом платье.

Джон посмотрел на нее.

— Я лучше подожду вас здесь.

Она нетерпеливо подняла брови.

— Нет, нет. Идите.

— Хорошо, дорогая.

Он поцеловал жену в щеку и вышел. Он привык не спорить с ней. Миссис Робертс осталась одна. Она смотрела в окно на холодное облачное небо, на дрожащие листья. Роса еще блестела на траве.

Все казалось таким свежим, холодным и чистым. Ничего особенного не было. Обыкновенный сад, обыкновенное утро. Но она съежилась, сжала руки, и сердце забилось еще тревожнее.

«Какой жестокий, какой безжалостный вид!»

Она отвернулась от окна, взяла белую фарфоровую чашку со стола и, наклонившись, стала внимательно рассматривать ее золотой ободок. Потом вдруг разжала пальцы. Чашка со звоном ударилась о пол.

Миссис Робертс посмотрела на осколки, белевшие у ее ног, и провела рукой по лбу.

«Что со мной такое?..»

Она встала, прошла по комнате. Беспокойство все росло. Она вышла в коридор, поднялась по лестнице во второй этаж.

«Куда я? К Нине? Но ведь она надерзила мне вчера. Нельзя первой».

Она уже хотела повернуть, как вдруг услышала крик в Нининой комнате.

«Что там происходит?..»

Она тихо постучалась, никто не ответил. Тогда она толкнула незапертую дверь и вошла.

Шторы на окне были спущены. Было почти темно. Пахло нашатырным спиртом. На кровати лежала Нина. Платье ее было расстегнуто. Одна нога в сером шелковом чулке беспомощно свешивалась на пол. Ее широко открытые глаза испуганно и удивленно смотрели на Михаила Андреевича.

— Миша, не уходи. Я умираю, — простонала Нина.

Он пожал плечами.

— Но ведь доктор говорит, что никакой опасности нет.

Александра Ивановна наклонилась над дочерью.

— Не волнуйся, Ниночка, вредно, — она повернулась к Михаилу Андреевичу. — Вы… — начала она и вдруг заметила миссис Робертс.

Голова ее старчески задрожала, рот перекосился.

— Вон! — проговорила она свистящим от ненависти голосом. — Убирайтесь вон. Оба…

Миссис Робертс испуганно оглядывалась.

— Что?.. Что вы говорите?..

Михаил Андреевич взял ее за руки. Она покорно дала себя увести. В коридоре она остановилась и заплакала.

— За что она меня выгнала?.. За что?..

Он вытер ее глаза своим носовым платком и, наклонившись к ней, сказал протяжно и нараспев:

— Что? Что такое?.. Я люблю тебя, — так же повторил он, старательно складывая губы. — Я люблю тебя…

Она сквозь слезы растерянно смотрела на него и вдруг догадалась, что он передразнил ее.

— Зачем это вы?..

— Я люблю тебя…

— Зачем? Что это значит?.. Вы серьезно?..

Он обнял ее.

— Да, да, да. Я люблю тебя, — говорил он быстро, целуя ее губы, Щеки и волосы. — Я теперь свободен, едем со мной.

Она испуганно отбивалась.

— Оставьте меня.

Но он еще сильнее обнял ее.

— Едем, едем. На автомобиле до Сан-Себастьяна, а там…

Ей наконец удалось вырваться, она толкнула его и побежала по коридору, но он снова схватил ее за руку.

— Ведь ты тоже любишь меня. Твой муж даст развод…

В конце коридора показалась горничная с подносом. Он выпустил ее руку. Она снова побежала. Горничная удивленно посмотрела ей вслед.

Она вбежала к себе и заперла дверь.

«Что это?.. Что это все значило?..»

Она бросилась на кровать, уткнулась лицом в подушку. Она плакала долго и горько от обиды, непонимания и жалости к себе.

Потом встала, вымыла лицо холодной водой и, чувствуя себя как-то совсем особенно слабой, легкой и несчастной, осторожно ступая, прошла к сыну.

Рой сидел на корточках перед паровозом.

В открытом окне был тот же знакомый, холодный и безжалостный вид.

Она нагнулась к Рою. Горло перехватило от нежности и любви. Вот ее жизнь, ее счастье.

Она взяла ребенка на руки, села в кресло и, покачивая его, тихо заплакала:

Стало тихо-тихо. И тревога прошла, и не было грусти. Она пела, прижимая к себе теплого ребенка. Ей казалось, что это не она сидит здесь и поет. Нет. Это ее мать. Это ее мать держит ее на руках. Ее, маленькую Анечку. И она, Анечка, слушает, зажмурившись. Как хорошо. Как тепло. Только бы мама пела…

Но ребенок вдруг поднял голову и взглянул на нее голубыми рассудительными глазами.

— Мама, перестаньте, пожалуйста. Мне скучно. Давайте паровоз пускать.