Онлайн чтение книги Зеркало. Избранная проза
Елисейские поля

1. Открыватели новых стран, авантюристы, пираты

Было двенадцать часов. Высокое розовое солнце стояло над Марселем. Около входов в портовые рестораны толпились посетители, изучающие меню. Пахло морскими ежами. Рослая женщина с копной черных волос ловко открывала устрицы, прищелкивая языком, и бросала раковины под ноги прохожим. Дальше завтракали за столами, прямо на мостовой. Среди толчеи, трубя, медленно двигались автомобили. На синих тихих волнах качались яхты и лодки. Чайки с криком кружились над ними.

Аня остановилась, глядя на море, — в этих кабаках пьянствовали и влюблялись, в это синее море уплывали открыватели новых стран, авантюристы, пираты…

Она вдохнула соленый, тревожный воздух.

Открыватели новых стран, авантюристы, пираты… Она чувствовала себя сродни им, такой же, как они…

«Ехать, ехать! Завтра же».

— Аня, что так долго? Я уже начала беспокоиться. И бифштекс совсем сгорел.

— Ну и пусть.

Аня бросила на стул пальто и шляпу и прошла в столовую.

— Мама, я завтра еду в Париж.

— В Париж! Ты шутишь?

— Ах, не спорь, пожалуйста. Я все равно поеду.

Елизавета Сергеевна растерянно смотрела на дочь.

— Ничего не понимаю. Зачем?

— Ты никогда ничего не понимаешь, мама. Андрей женится на Люське через месяц. Я утром получила от нее письмо.

— Ну и?..

— Я не хочу, чтобы он женился. Не хочу. Люська будет жить барыней, а я здесь мучиться в мастерской? Нет!

— Ты хочешь расстроить чужое счастье?

— Какое мне дело до чужого счастья! Я тоже хочу жить.

Елизавета Львовна вытерла глаза.

— Ах, Аня… И где же ты там остановишься?

— У тети Кати. Она меня еще в прошлом году приглашала.

Аня укладывала чемодан. Вошел отец. В руках у него была газета. Он сказал деланно-спокойно:

— Говорят, ты завтра в Париж?

— Да, папа.

— Что же… Самостоятельность — это хорошо. Хвалю.

Она подняла голову.

— Не всем же выжидать без конца. Так всю жизнь прождешь.

— Правильно, правильно. Сам знаю, что нерешителен. Да отчего и не прокатиться, раз деньги есть.

— Я сама заработала, у тебя не просила.

— Вот-вот… Я это и говорю…

— Папа, перестань. Дай хоть последний вечер…

Александр Павлович развернул газету.

— Прости, прости. Я молчу. Только знаешь… Я всегда говорил твоей матери, когда в Турции нам плохо было: «Подожди, вырастет Аня, наше утешение». Вот и дождались…

Аня заперла чемодан на ключ и встала.

— Может быть, папа, ты и был хорошим адмиралом, но характер у тебя тяжелый…

Аня надела шляпу с длинными лентами на затылке, похожую на шапочку шотландских стрелков, и застегнула пальто. Наконец-то!..

— Будь осторожна… В Париже такое движение… Дай я тебя еще раз перекрещу… И проводить не могу — заказчица сейчас придет на примерку.

Александр Павлович поднял чемодан:

— И очень хорошо, что не можешь. Дальние проводы — лишние слезы. А чего плакать, кажется? Сама едешь, никто не гонит.

Он широко распахнул дверь на лестницу.

— До свиданья, мамочка. — Аня обняла мать. — Да не плачь, ты ведь меня не хоронишь.

Елизавета Львовна постаралась улыбнуться.

— Будь счастлива, Анечка, будь счастлива…

Слава Богу. Из дома выбрались.

…Вокзал. Бесконечная белая лестница. Как будто нарочно, назло — чтобы опоздать на поезд. Перед кассой очередь. Какой-то марокканец никак не может объяснить, куда ему билет. Все как будто нарочно, назло…

Наконец Аня в вагоне. Чемодан на полке, билет за перчаткой. Слава Богу, теперь все.

Александр Павлович стоит перед окном.

— Удобно устроилась?

— Да, да. Спасибо, папа.

— Слушай, Аня… — лицо его дергается. Таким, совсем таким Аня видела его только раз — когда к нему пришли с обыском матросы. — Аня, Аня, не уезжай, прошу тебя…

Его вставная челюсть прыгает. Он с шумом закрывает рот, как собака, ловящая мух.

— Не уезжай, не уезжай. Ты все хотела белое пальто. Я куплю тебе… Сейчас же пойдем покупать. Только не уезжай!

Аня соскакивает на перрон. Вот оно, чего она боялась!

— Папа, папочка… Я ведь только на две недели… И билет уже взят. Ну, хочешь, я вернусь через неделю? Через неделю, честное слово…

— Не уезжай, Аня! — глаза его краснеют.

Проводник кричит: «En voiture!»[74]«En voiture!» — «По местам!» (фр.). Надо садиться. Аня быстро целует большую худую руку отца. И от этого оба смущаются.

— Ну, Господь с тобой, поезжай, — говорит Александр Павлович, как-то сразу успокаиваясь. — Если уж нельзя иначе. И вот, — он достает три десятифранковых бумажки, роется в карманах, собирая мелочь. — Еще два франка было. Где же они?..

— Не надо, папочка, не надо…

— Бери. Тебе там нужнее…

— Хоть на папиросы себе оставь…

— Садись скорее.

Паровоз свистит.

— До свиданья! — Аня машет платком.

Александр Павлович бежит рядом с вагоном.

— Сейчас же телеграфируй, не забудь!..

Аня еще помахала платком. Потом вытерла глаза. В купе уже устраивалась толстая простолюдинка. Поезд дернул. С полки упала корзина. Из корзины понеслось кудахтанье.

— Вот в подарок сыну везу. Разве они в Париже знают, что такое настоящая курица? Посмотрите, какая красавица!

— Да, очень хороша.

— Нет, вы пощупайте, какая у нее грудка.

Аня отвернулась к окну.

— Я ее маисом откармливала, — пыталась заинтересовать ее хозяйка курицы.

Аня, не отвечая, смотрела на голубое Средиземное море.

Вечером она будет в Париже. Париж… Андрей… Как-то Андрей ее встретит? Может быть, совсем забыл. А когда-то…

По вечерам она ждала его в длинном темном коридоре. Они жили в одной гостинице. Ей было пятнадцать лет. Андрей приходил с работы. Он всегда приносил ей что-нибудь сладкое, чаще всего халву. Они садились на большой пыльный сундук напротив окна. Андрей целовал ее ноги в коротких детских чулках. Аня ложилась на сундук, набив рот халвой. В окно блестела луна и чернели мачты над Золотым Рогом. С набережной доносился гул, пахло морем, пылью и керосином. Было таинственно и страшно. Аня лежала, заложив руки под голову: они плывут на большом корабле… нет, они в замке, в подземелье…

— Когда ты вырастешь, Аинька, я женюсь на тебе.

— Разбогатей сначала, — смеялась Аня.

«…А теперь он разбогател… и женится на Люське. Разве это справедливо?»

Она достала из сумки письма.

«…Андрей обожает меня. Я объедаюсь конфетами и купаюсь в духах. Через месяц наша свадьба…»

«Проклятая Люська! Ну это еще посмотрим!..»

Курица громко кудахтала, прыгая по полу связанными ногами.

2. Париж

На серой стене черными большими буквами «Paris». Так просто. И кругом так просто — рельсы, фонари, дома, люди… А ей казалось, что в Париже все особенное, чудесное. И люди особенные — ведь они парижане.

Аня вышла с вокзала. Нет, это все-таки Париж! Воздух веселый, и фонари горят как-то торжественно…

Носильщик уложил ее чемодан в такси. Ей стало страшно. Может быть, лучше ехать к тете? Но она уже сказала шоферу адрес Андрея.

«…Что-то будет? Ах, все равно. Теперь ничего не изменишь, — автомобиль круто завернул. — Выскочить бы потихоньку и спрятаться там в углу за выступом дома…»

Лохматая голова консьержки высунулась из-за стеклянной двери.

— В такой час в гости?

— Я с поезда…

— Третий этаж налево.

Аня стала быстро подниматься по лестнице. Свет погас. Не ошибиться бы этажом.

— Кто там? — спросил Андрей по-французски.

— Открой. Это я.

— Кто я?

— Я, Аня…

Андрей стоял в освещенном четырехугольнике раскрытой двери. Волосы его были растрепаны, как у консьержки, и лицо такое же сонное и недовольное.

— Ты, Аинька? — и он, подняв руки, быстро приподнял волосы. — Да входи же. Когда ты приехала? — он наконец улыбнулся.

— Только что. Мой чемодан в такси.

— Сейчас я принесу, — засуетился он, запахивая домашнюю куртку.

Аня осталась одна в чужой прихожей. Перед ней — зеркало, за спиной открытая на лестницу дверь…

«Зачем я приехала! Ничего не выйдет. Он недоволен. Он меня совсем забыл».

Андрей принес чемодан.

— Ну, рассказывай…

— …Я телеграфировала тете… Она меня не встретила… — Аня растерянно ежилась. — Я забыла ее адрес… Тогда приехала к тебе… Ты сердишься?

— И отлично сделала. Но, — он наморщил лоб, — как теперь быть? Зачем я отпустил такси! Тут не найдешь, а пешком далеко. Ты очень устала?

— Очень… — она запнулась. — Скажи… Нельзя ли у тебя переночевать?

— И прекрасно! Куда тебе, в самом деле, тащиться ночью? Раздевайся же.

Он помог ей снять пальто.

— Вот уж не ждал… Как ты выросла! Дай же на тебя посмотреть.

Аня закрыла лицо руками.

— Нет, не смотри. Я вся перемазана как трубочист. Нельзя ли помыться?

— Прости, я не сообразил. Вот сюда, направо.

Андрей щелкнул выключателем в ванной.

— Ну, ты мойся, а я пока приготовлю чай.

3. Ванна. Чай. Сны

Аня разделась и медленно, чтобы не обжечься, села в горячую воду. Ой, как горячо. Ноги сразу покраснели; от этого, как всегда, сделалось весело. Она намылила губку и стала тереть шею.

«…Какой Андрей хозяйственный! Сколько губок, и щетки какие-то с ручками». Она тихо рассмеялась. От яркого света, пара, блеска никелированных кранов, усталости, горячей воды и оттого, что Андрей, звеня чашками, ходит так близко и даже дверь не заперта, было тоже весело. Весело и страшно…

— Андрей, — крикнула она. — Нет, нет не входи — я в ванне. Ты только скажи, ты не сердишься?

— Глупости. Я очень рад. Вылезай скорей.

— Сейчас.

Она нарочно громко плескалась, пусть слышит.

Купальный халат Андрея висел на крючке. Аня закуталась в него. Что-то хрустнуло в кармане.

«Письмо? От Люськи?»

Но это был только счет за электричество. Она скомкала и бросила его на пол.

Какая нарядная ванная. И как не похожа на ту, в которой дома купалась Аня. Сразу видно, что это мужское царство. На столике пестрые картинки. Аня не рассматривала — что-то неприличное. На стеклянной полке бритвы, кисточки, какие-то невиданные флаконы. Она поочередно их перенюхала.

— Андрей, для чего у тебя это красное, в темной бутылке?

— Выходи скорее. Чай на столе.

Аня вытерла запотевшее зеркало и расчесала волосы, внимательно глядя на себя. Вот такой он увидит ее сейчас. Такой сероглазой, такой прелестной…

Она подкрасила губы, надушила волосы духами Андрея. Жаль, что нет своих. Ну, все равно.

Как весело! Как страшно! И совсем особенно. Не так, как всегда. Не так, как в обыкновенной жизни. Главное, страшно…

Андрей разливал чай. Теперь он был гладко причесан и выглядел любезным хозяином. Только глаза смотрели по-новому, равнодушно и рассеянно.

Вот он какой. А она и не знала.

— Ты прости, Аинька, у меня, кроме конфет, ничего нет.

— Ты совсем не изменился, Андрей.

— А ты очень. Выросла. Похорошела. Такая беленькая, тоненькая.

— Разве я прежде черненькой была?

— Прежде ты была девочкой, а теперь барышня.

Аня села на диван.

— Что же, это лучше или хуже?

Он ничего не ответил.

— Какая у тебя хорошая квартира.

— А у вас в Марселе разве плохая?

Аня погладила шелковую подушку.

— Ну… Можно ли сравнивать? У нас совсем бедно и обставлено всякой дрянью. А у тебя так красиво.

Они помолчали. Снова стало томительно и неловко. От сладкого чая и конфет Аню слегка мутило.

— Ты устала. Тебе надо лечь. Пойдем, я устрою тебя в спальне.

— А ты где?

— Тут на диване. У меня ведь только две комнаты.

«Она напрасно приехала. Напрасно.

Кровать холодная, большая, белая.

Он будет в ней с Люськой спать.

Такая широкая, что можно поперек лечь. Такая мягкая… А вдруг войдет Андрей… Кричи не кричи — никто не услышит…» Она закрыла глаза.

В ухе стук — это сердце. Надо лечь на правый бок, чтобы не мешало. Нет, все равно стучит. И чего оно так громко? Неужели от страха? Так устала, а не заснуть…

— Вам страшно? — спрашивает хриплый голос.

— Еще бы, — отвечает другой. — Здесь стенки в пять сантиметров и крысы без зубов.

— Да, скверный дом…

Аня вздрагивает и открывает глаза. Никого нет. Все тихо. Под дверью полоска света.

Страшно… Она высоко подгибает колени и слушает, как стучит сердце. Нет… не заснуть…

Но уже опять — свистит паровоз, звенят колеса. Аня смотрит из окна вагона на сосны в снегу. Поезд останавливается. Кондуктор в шапке с золотым галуном громко кричит: «Шварцвальд!»

…Сквозь неплотно задернутые шторы слабо светил уличный фонарь. В темноте предметы казались огромными и угловатыми. Зеркало тускло блестело.

Аня приподнялась на локте и, вытянув шею, огляделась. Куда она попала? Она ехала на поезде. Потом что-то случилось, все перепуталось. Где же она?

Она ощупала свое лицо, волосы, подушку и села, сбросив одеяло. Зеленый свет фонаря падал на ее свесившиеся с кровати белые ноги.

И, как всегда ночью, в темноте она вспомнила о смерти. «Я умру, я скоро умру…»

Ей стало так грустно, что горло сжалось. «Я скоро умру…»

Она вытянула вперед ноги, пошевелила пальцами. Зеленый свет фонаря падал прямо на них.

«Мои ножки. Мои бедные ножки. Я буду лежать в земле, и черви будут есть мои белые ножки… — она нежно погладила свои колени и вдруг заплакала: — Я умру… Может быть, я уже умерла?»

Она всматривалась в окно, в кровать, в зеркало, стараясь понять, вспомнить…

«… Поезд… Шварцвальд. Ах нет, не Шварцвальд, Париж…»

— Андрей, — сказала она шепотом.

И сейчас же тихо скрипнула дверь и вошел кто-то белый и высокий, как привидение. Но она не испугалась, она протянула к нему руки. Он опустился на пол у кровати. Теперь зеленый свет фонаря падал на него. Он обнял и целовал ее голые колени. Совсем как когда-то в Константинополе… И свет фонаря, как лунный свет…

Она гладила его волосы. Слезы все еще текли по ее щекам.

— Андрей, скажи, это во сне?

— Да, во сне…

— А мы не умерли?

— Нет, нет…

— Андрей, мне страшно… Оставь…

— Не бойся. Я ничего тебе не сделаю…

— Как в Константинополе?..

— Да… Как в Константинополе…

Аня лежала притихшая и бледная.

— Ты любишь меня?

— Люблю…

Андрей наклонился над ней.

Уже шесть часов.

— Спи, Аинька… — и осторожно вышел.

…Теперь сердце стучало совсем неслышно, легко, легко. И в душе холод легкий. И прохладная, легкая кровь медленно и блаженно расходится по телу…

«Открыватели новых стран, пираты, авантюристы…»

Аня открыла глаза, вздохнула, улыбнулась, встала с постели. Осторожно, на носках обошла всю комнату, потом отдернула занавесь и открыла окно.

Совсем светло. Утренний холодный ветер… Она смотрела на пустую улицу, на деревья, зеленевшие из-за крыш.

«Это Париж. Это Елисейские поля, — она снова улыбнулась. — Это Париж, это ее жизнь, ее счастье…»

Она взмахнула руками и закружилась по комнате.

«Да. Это Париж, это ее жизнь, ее счастье, ее любовь».

Она вертелась все скорее. Голова кружилась. Цветы на обоях и стулья танцевали вместе с ней. Она схватилась за раму зеркала, чтобы не упасть.

Из зеркала смотрело бледное, почти прозрачное лицо с блестящими серыми глазами.

Она покачала головой.

«Ах, я счастлива, счастлива, счастлива… Ах, я устала, устала, устала…»

4. Валентино

Дверь открыла сама тетя Катя.

— Аня?.. Вот сюрприз. Мы думали, завтра… Что же ты не телеграфировала?

Аня поцеловала ее.

— Столько возни, не успела.

В прихожую вбежала длинноногая стриженая девочка и с визгом бросилась Ане на шею.

Валя, пусти, пусти. Задушишь.

— Аня, Аня! Наконец-то. И такая красавица. Совсем Мэри Пикфорд[75]Мэри Пикфорд — псевдоним канадской киноактрисы Глэдис Луиз Смит (1892–1979)..

— Да пусти же. Задушишь.

Валя отскочила на шаг, держа Аню за руку.

— Нет, ты больше похожа на Перл Уайт[76]Уайт Перл (1889–1938) — американская киноактриса.. Только еще лучше. А вещи твои где?

— Внизу.

— Я сейчас притащу.

— Чемодан тяжелый. Тетя, скажи ей. Она надорвется.

— Пусть тащит. Ее не удержишь. Ну, раздевайся. Рассказывай. Зачем приехала? Что мама, папа?

— Меня моя мадам Мари прислала модели покупать.

— Не могла тоже кого постарше выбрать.

— Мне уже восемнадцать лет. У нас все молодые. И вас мне хотелось увидеть.

— Что же? Я очень рада. Отлично сделала, что приехала. Давно не виделись. А ты и правда какая красивая стала.

Валя, запыхавшись, волокла чемодан.

— Быстро, а? Он совсем легкий. Я бы два таких снесла. Мы с тобой здесь повеселимся, Аня. Каждый вечер в кинематограф ходить будем.

— Вот обрадовала. Ты спроси, любит ли она кинематограф.

Валя пожала плечами.

— Кто же не любит кинематографа?

— Не приставай. Сведи Аню к себе. Я пока на стол накрою. Сейчас завтракать будем.

В Валиной тесной комнате стены были сплошь увешаны портретами кинематографических звезд.

— Много, а? — Валя гордо подняла голову. — И с подписями почти все.

Она села на стол, болтая ногами.

— Я ошиблась. Ты похожа на Мэй Мурэй[77]Мурэй Мэй (1889–1965) — американская актриса, танцовщица, сценаристка.. Вот на кого.

Она рассмеялась.

— А ты, как прежде, похожа на обезьяну. Но какая большая стала. Куда ты так растешь?

Это хорошо, что расту. Да, ты и не знаешь. Во-первых, я теперь скаут. А во-вторых, я больше не Валя и не Валентина, а Валентино. В честь Рудольфо Валентино[78]Валентино Рудольфо (1895–1926) — итальянский киноактер, сделавший карьеру в Голливуде.. Так меня и зови.

— Валентино? Оно?..

В пять часов приехал Андрей. Валя с видом заговорщика ввела его в столовую.

— Смотрите. Вот кто у нас.

Андрей сделал удивленное лицо.

— Аня! Ты? Когда приехала?

Аня робко улыбалась, опустив глаза.

— Только что. Сегодня утром.

— Да, вот приехала, а мы ее даже не встретили, бедняжечку. Правда, какая прелесть стала.

— Да, Аня… Простите, Анна Александровна…

Тетя Катя замахала на него руками.

— Глупости, глупости. Какая там Анна Александровна? Зовите ее по-прежнему Аня и ты. Ведь вы ей почти брат.

Аня кивнула.

— Конечно, почти брат. Садись рядом и рассказывай. Ну, как твоя невеста? Все также похожа на овцу?

— Аня, как можно? — остановила тетя Катя.

— Что же, тетя? Я не виновата, если правда. Так и кажется, что она сейчас заблеет, его Люся.

— Перестань. Ты взрослая, а хуже Вали.

— Вот я ей сейчас позвоню. Пусть приедет. Тогда вы сами увидите.

— Люся. Не узнаешь? Неужели?

— Нет. Кто говорит?

— Я. Я, Аня.

— Аня?..

В телефонной трубке что-то щелкнуло. Люсин голос дрогнул.

— Что же ты не рада?

Короткое молчание. Потом:

— Нет, напротив.

— Вот что, приезжай сейчас к тете Кате. И увидишь здесь кое-кого. Догадываешься?

— Нет… Я не знаю?.. Кого?..

Аня хохочет.

— Ах, какая недогадливая. Ну, конечно, Андрея.

— Почему конечно?..

— Так я жду. Приезжай сейчас же.

Аня повесила трубку.

— Здравствуй, невеста!

Они целуются.

Аня внимательно осматривает подругу. Костюм шелковый… Лисица… Шляпа не дешевле трехсот франков… А на ней, Ане, платье с распродажи и фильдекосовые чулочки[79]…фильдекосовые чулочки… — Фильдекосовые чулки (фр. fil d’Ecosse — шотландская нить) — чулки из гладкой, крученой хлопчатобумажной пряжи, имеющей вид шелковой.. Ведь все заметит, дрянь…

Но из-под трехсотфранковой шляпы глаза Люси смотрят только на Андрея, боязливо и влюбленно.

Аня берет ее под руку.

— Пойдем ко мне.

Они садятся на кретоновый диван[80]Они садятся на кретоновый диван… — Кретоновый — из кретона, бумажной ткани с набитыми узорами. в Валиной комнате.

Люся краснеет.

— Аня, скажи, мы по-прежнему друзья?

— Ну конечно. Ты выходишь замуж за моего друга детства. Мы теперь двойные друзья.

— Но ведь Андрей, кажется, был влюблен в тебя? Ты сама мне рассказывала.

Аня качает головой.

— Какой вздор. Я хвастала. Разве влюбляются в девчонок? И потом, это было так давно…

Люся облегченно вздыхает.

— Да, конечно. А я боялась, что ты сердишься.

— Ты счастлива, Люся?

— Очень…

Люся, улыбаясь, снимает шляпу.

— У тебя длинные волосы? Почему ты не острижешь?

— Андрей не хочет.

Странно, он сказал мне, что ему нравятся стриженые.

— Часто то, что нравится в посторонних, неприятно в жене.

Аня смеется.

— А ты все-таки остриглась бы. У тебя голова как пивной котел. И как ты растолстела.

Люся с удовольствием приглаживает юбку на боках.

— Андрей любит полных. Я принимаю мышьяк.

— Ах, какая ты! Андрей не любит, Андрей любит… А ты-то сама что любишь?

— Я люблю Андрея, — серьезно говорит Люся. — Ты этого понять не можешь.

Ане становится как-то не по себе. Она пересаживается к зеркалу и начинает пудриться.

— Ты больше не вышиваешь? — она смотрит на Люсю через плечо, сдувая пудру с пуховки.

— Нет. Зачем? Андрей достаточно богат. У меня даже будет прислуга. А ты, бедная, все у своей мадам Мари?

— Нет, я тоже бросила. Ты только не говори никому, Люся. Это пока секрет. Я тоже замуж выхожу.

— Правда?

Люся подбегает к ней и обнимает ее.

— Правда, правда? Аня, милая, как я рада! За кого?

— Скоро узнаешь. Первая узнаешь.

Они целуются. Люся сияет.

— Ах, как я рада, Аня. Как я рада за тебя, — она задумывается. — И за себя.

— За себя? Почему?

— Потом как-нибудь расскажу. Когда мы обе будем замужем, — они снова целуются. — Хорошо бы нам, Аня, венчаться в один день.

Аня улыбается.

Ну, это вряд ли удастся.

5. Телефон

Андрей потушил электричество, в комнате стало почти темно. Зеленый свет фонаря падал узкой полоской на кровать.

Аня поправила подушку.

— Тетя думает, что я ночую у подруги в Версале…

Андрей поцеловал ее.

— Ты прелесть. Я люблю тебя.

— Любишь? Да, сейчас — меня. Месяц тому назад — Люську, а через год какую-нибудь Муську…

— Нет, нет. Тебя одну, на всю жизнь…

Аня недоверчиво покачала головой.

— Мне казалось, что я забыл тебя, Аинька…

— А теперь вспомнил?

— Да, все сразу вспомнил. И знаешь когда? Когда я поцеловал тебя и услышал запах твоей кожи. Сразу вспомнил все: и Константинополь, и раньше…

— Раньше? Царское…

— Да… Царское… Тебе было шесть лет. Ты шла по дорожке сада в розовом платье и нюхала цветы. И вдруг споткнулась, упала и заплакала. Я взял тебя на руки и стал утешать, а ты посмотрела на меня мокрыми глазами, улыбнулась и погладила меня по щеке. Мне стало вдруг отчего-то стыдно. Я покраснел, поставил тебя на землю и убежал, а ты снова расплакалась. С того дня я и люблю тебя…

В прихожей резко, точно будильник, зазвонил телефон.

Аня схватила Андрея за руку.

— Кто может звонить так поздно? Это Люська, конечно Люська! Нет, нет, не отвечай ей. Пусть мучается. Как она мучается, должно быть. Ведь догадывается, хоть и глупа. Вчера у нее глаза были совсем как у овцы на бойне. Звонит, старается. Звони, звони! Ах, как хорошо, как весело! Знаешь, Андрей, я тебя еще больше люблю из-за нее, из-за Люськи.

— Какая ты злая!

Злая? Ах, нет, я не злая, — Анин голос теперь звучит грустно. — Я несчастная. Ты говоришь, что любишь меня… но ты все— таки женишься на Люське, а я уеду в Марсель. Господи, что я буду делать? Я не могу больше жить без тебя, спать, дышать…

— Аинька, не плачь… А тоже не могу без тебя жить… И ты знаешь, что этого не будет…

— Чего не будет?

— Я не женюсь на Люсе.

— Как не женишься?

— Так, не женюсь. Я люблю тебя.

Он обнял ее. Но она оттолкнула его.

— Пусти, пусти. Не хочу. Ты меня нарочно обманываешь, чтобы… Ты женишься на Люське. Пусти, не смей меня трогать.

Зеленый свет фонаря падает на кровать. Свет фонаря — как лунный свет. Только это не Константинополь.

Там он любил ее. А здесь… в Париже…

Аня легко вздохнула, чувствуя головокружение и слабость. Она закрыла глаза.

Зачем бороться — все равно все погибло, все напрасно.

— Тебе дурно? — Андрей наклонился над ней. — Аинька, Аинька, что с тобой? Ты опять плачешь? Не плачь, не плачь. Слушай… — он запнулся. — Я брошу Люсю. Я… Я женюсь на тебе.

Аня в темноте близко взглянула в его растерянное лицо и тихо, торжественно засмеялась — как легко, как просто. А она уже отчаивалась…

— Женишься на мне?

Он взял ее за плечо.

— Почему ты смеешься? Ты не хочешь?

Она прижалась к нему.

— Не хочу? Нет, нет, хочу, хочу. Только смешно — предложение делают во фраке, в перчатках, а мы…

Телефон снова зазвонил.

— Опять! Пойдем. Тише, не зажигай света. Молчи. Садись сюда на ковер. Нет, сюда, у самого телефона. Все еще звонит! Это Люська по твою душу. Но ты не бойся, я тебя не отдам. Обними меня крепче. Еще, еще. Ах, как я счастлива. Я умру от счастья, — она до боли сжала его шею. — Если бы теперь ты даже сам хотел уйти — кончено. Не пущу. Попался, который кусался!

6. Люська отравилась

Тетя Катя внесла большой букет белых роз.

— Тебе. От жениха.

Весь вчерашний день тетя Катя волновалась, возмущалась, сердилась, плакала: «Чужой жених… разве можно…» Но к вечеру устала, смирилась: «Что ж, значит, судьба…»

И теперь, вспоминая, должно быть, свою молодость, относилась к Ане с умиленной нежностью.

Аня положила розы перед собой на стол и поцеловала их — первые цветы от Андрея.

Знаешь, тетя, мне всегда казалось, что в доме, где невеста, должно быть много цветов. И еще музыка. Сыграй что-нибудь на рояле, чтобы я чувствовала себя совсем невестой.

— Мне котлеты жарить надо, а тебе музыку подавай. Что же тебе сыграть?

В передней звонок. Должно быть, Андрей.

Но это не Андрей. Это Люся.

Она бледна, веки и нос подпухли — плакала. Челка не подвита — до челки ли? Правильно сказано — горе не красит.

Аня смотрит на нее чуть-чуть насмешливо.

— Здравствуй, невеста. Гуляешь, приданое закупаешь? Какое солнце сегодня. Знаешь, есть такие стихи:

Какая погода райская,

Любите меня, мой друг.

Впрочем, к тебе это не относится — невесту всегда любят. Ну, садись, рассказывай…

Люся устало и беспомощно опускается на диван.

— Аня, — хрипло говорит она. — Аня, ты не знаешь, что такое с Андреем?

— А что?

— Он уже три дня не был у меня… Дома его тоже нет. Я боюсь…

— Что под трамвай попал? Успокойся. Жив и здоров. Вчера еще к нам заходил, с тетей насчет своей свадьбы советовался…

— Аня! Не лги, не скрывай…

Аня брезгливо отнимает руку.

— У тебя холодные пальцы! Стану я тебе лгать. На что мне? — она пожала плечами.

Веки Люси начинают моргать. Аня хлопает ее по спине.

— Ну, ну, не раскисай. Все устроится. Выпей воды. Да не плачь ты, ради Бога, не могу видеть слез. Сейчас сама зареву, и нос распухнет, как твой. А я хочу быть хорошенькой. Посмотри лучше…

Люся поднимает заплаканные глаза.

— Посмотри, какие на мне чулки, — Аня вытягивает ногу, — вчера купила. Сто франков — сумасшедшие деньги, зато какой шик! На тебе тоже шелковые? Жених подарил? Напрасно каждый день таскаешь — штопаные уже не то… А когда еще такие получишь? И шляпу тоже — голубая, выгорит. Тебе надо учиться беречь вещи…

Люся не слушает.

— Если Андрей меня бросит, я отравлюсь. И на твоей совести грех.

— Перестань, Люська, ломаться. Не отравишься. И какие там грехи? Каждый сам за себя. И зачем Андрею бросать тебя, ты же говорила, что он тебя обожает. Хочешь посмотреть мои новые рубашки? Я себе тоже приданое закупаю, не ты одна.

Люся встает.

— Прощай, Аня. Может быть, мы больше не увидимся.

— Уже уходишь? Позавтракала бы с нами.

— Прощай, Аня.

— У нас как раз котлеты, ведь ты любишь. Ну, иди, если хочешь. Может, тебя дома Андрей ждет, — Аня лукаво подмигивает, — или письмо от Андрея. У меня предчувствие. Только нос припудри — блестит.

Люся быстро, не оборачиваясь, идет в прихожую.

— Прощай.

— До свиданья, Люся, веселись!

Дверь хлопает, Аня бежит на кухню.

— Тетя, тетя, что же вы к Люське не вышли? Она такая смешная, вся важность сошла. Невеста, ходит по гостям, а дома письмо от жениха ждет. С отказом. Утром вместе в ящик бросили…

Тетя Катя раздраженно трясет головой.

— Делай как знаешь. Я не мешаю. Только меня, пожалуйста, от этого безобразия избавь.

Снова звонок. Валя открывает. Голос Андрея. Сейчас он войдет. Но Андрей громко говорит в передней с тетей Катей. О чем это они?

— Аня, Аня, иди сюда…

Аня не спеша оправляет белое пышное платье: невеста должна носить только белое.

Она делает перед зеркалом реверанс:

— Пожалуйте, mademoiselle, жених вас ждет…

В столовой стоит Андрей, как-то странно втянув голову в плечи. У тети испуганное, бледное лицо.

— Здравствуй, Андрей.

Андрей быстро оборачивается к ней.

— Люся отравилась. Только что. Опиумом. Я прямо оттуда. Аня, шурша шелком, садится на диван и грациозно нагибает голову.

— Умерла?.. — спрашивает она.

7. Утюг

Они выходят из магазина.

— Кажется, ничего не забыли?

Андрей вынимает список.

— Нет. Все.

Они идут по rue Royale на Конкорд[81]…rue Royale — улица в центре Парижа, ведущая от площади Согласия к площади Мадлен (фр.). Конкорд — площадь Согласия в центре Парижа.. Аня внимательно оглядывает встречных женщин.

— Послушай. Только отвечай правду. Ты счастлив?

— Ну конечно. А разве ты нет?

— Ах, я не о себе говорю. Совсем, совсем счастлив?

Андрей смеется.

— Совсем.

— И тебе не кажется, что это слишком мало, слишком просто? Ну вот, любим, женимся. Не хочется тебе чего-нибудь невозможного, страшного?

— Что за фантазии, Аинька! А тебе разве?..

— Ах, я не о себе. Я о тебе говорю.

— Ты нервничаешь. Должно быть, о Люсе думаешь.

— О Люське?.. Ну вот еще! Какое мне до нее дело? Если бы она хоть умерла. Я бы ей тогда цветы на могилу носила — так романтично. Любовь, смерть… А то и отравиться не сумела. Впрочем, Бог с ней. Пусть себе живет на здоровье. Нет, я не Люське думала, я о нас.

— Ты не устала?

— Ни чуточки. Я стала теперь такой легкой-легкой, точно не иду, а лечу, — она смотрит на Андрея сбоку. — Это потому, что я влюблена. Да. У влюбленных крылья за плечами, как у ангелов. Я теперь ангел, — она берет его за руку. — Подумай, еще месяц тому назад мне было так скучно, так безнадежно. Я целые дни шила в мастерской, ночью плакала. А теперь… Теперь я ангел и лечу по елисейским полям. И ты со мной. И тоже ангел.

Та, кого любишь ты много,

Уведет рукой блаженной

В елисейские поля… —

это про нас сказано.

Андрей смеется.

— Ну уж и про нас. И какой ты ангел — ты злюка.

— А ты думаешь, ангелы — добрые, сахарные? Это на них клевещут. Ты не верь.

Она вдруг останавливается.

— А утюг? Утюг-то и забыли!..

8. Советы

На пестрой скатерти сухарница с мятными пряниками и вазочка с вареньем. Самовар шумит, заглушая канарейку. Тетя Катя наливает Ане чай.

— И все-таки вы, теперешние, не умеете любить. Вот, я помню, у нас штабс-капитан был. Нестоящий человек, пьяница, картежник. Только у него и было хорошего, что жена. Все она ему прощала и как любила. Раз как-то уехала гостить в имение к сестре, а он остался. Сидит она там, и сердце не на месте, все о нем думает. Вдруг получает письмо, что он захворал. Сейчас же собралась и домой. Подъезжает, а к ней навстречу денщик: «Кончается их благородие». Она ничего не ответила. К мужу прошла, даже накидки не сняла. А он уже хрипит. Она легла с ним рядом на кровать, обняла его и так уж больше не вставала. Вместе с ним умерла. От разрыва сердца, должно быть.

Аня смеется.

— Тетя, вы пугаете. Это вы в опере видели. «Тристан и Изольда»[82]Это вы в опере видели. «Тристан и Изольда» называется. — Упоминается опера Рихарда Вагнера «Тристан и Изольда» (1865). называется.

Тетя Катя краснеет.

— Может быть. Тебе лучше знать. Мне немудрено путать. Поживи с мое, и сама путать будешь.

— Тетя, тетечка, не сердитесь. Я ведь только так. Смешно стало, — она целует тетку в шею за ухом. — Помните, как я вас в детстве называла: тетя Душка, тетя Мышка, тетя Соловей. Милый вы мой Соловей.

Тетя Катя уже улыбается.

— Ну-ну. Я же не сержусь. Завтра мама приезжает. Ты рада?

— Очень, — равнодушно отвечает Аня.

— Какая ты, Аня, право. Ласковая, а настоящего сердца в тебе нет. Как кошка, хоть кошек терпеть не можешь.

Аня вздыхает.

— Ах, тетя. Мне тяжело. Мне грустно. Я все плачу.

Тетя Катя гладит ее по светлым волосам.

— Всегда так. Замуж выйдешь — все пройдет.

Аня трясет головой.

— Нет, у меня не так. Я больна… Я умру… — она прячет лицо на груди тетки. — Ах, тетя, как я счастлива. Скажите… Это очень…

— Глупости, глупости. Что еще выдумаешь?

— А я боюсь…

Аня поднимает голову.

— Глупости.

— Тетя Соловей, а он меня всегда любить будет?

Глаза тети Кати становятся круглыми и хитрыми.

— Слушай, я тебя научу, — шепчет она. — Когда ляжете в первый раз, ты сейчас же три раза через него перепрыгни.

— Как перепрыгнуть?

— Да очень просто. Три раза.

— Да как же я прыгать стану?

Аня хохочет.

— Ну, не прыгай. Как желаешь. Да и без того он тебя любить будет. Таких ласковых и бессердечных мужья всегда обожают.

В коридоре Валя подбегает к Ане.

— Аня, иди сюда.

— Что?.. Кажется, подслушивало, Валентино?

Валя сжимает кулаки.

— Я? Я подслушивала? Скаутское слово, если бы это не ты сказала…

Аня берет ее за плечи.

— А если бы и подслушивала? Что же тут дурного, раз интересно?

Валя сбита с толку.

— Я не подслушивала, но я слышала. И, — шепчет она, — если ты его боишься, я тебя научу. Чуть что, хватай его за руку. Видишь, вот так и так. Поняла? Это прием джиу-джитсу. Ничего, что он сильный. Сразу пощады запросит. И еще вот так. Я знаю, как надо. Я все знаю. Я даже утопленников оживлять умею.

Аня снова хохочет.

— Спасибо, Валентино.

9. Елисейские поля

Аня в первый раз в жизни в ночном ресторане.

Лакеи разносят шампанское.

На эстраде толстые набеленные женщины в пестрых шалях. А цыганки должны быть смуглые и худые.

— Как они смешно поют. Андрей, налей мне еще.

Аня пьет. В голове шумит.

— Андрей, слушай, Андрей… — она смеется, закидывая голову.

Андрей наклоняется к ней через стол.

— Не смейся так громко. На нас смотрят.

Она презрительно щурится.

— Кто? Эти?

— Аинька, тише.

— Не мешай мне сегодня жить… — повторяет Аня и снова смеется. — Какие глупые слова. Разве могут мешать? Налей еще.

— Ты слишком много пьешь.

— Налей. Я хочу, — она проливает вино на скатерть. — Открыватели новых стран, пираты, авантюристы… Скажи, Андрей, ты кто?

— Я? — удивляется он.

— Да, ты. Я не знаю. А мне надо знать. Скажи, ты авантюрист?

Андрей высоко поднимает брови.

— Авантюрист? Ну нет.

— Я так и думала. И не пират? И не открыватель новых стран?.. Нет?.. Знаешь, — она смотрит на него светлыми пьяными глазами. — Знаешь, ты, пожалуй, был бы счастливее с Люськой. Она такая же, как ты. И обожает тебя. А я…

— А ты?..

— Разве такие, как я, умеют любить? У меня все только так, как они поют:

Андрей морщится.

— Тебе неприятно? Я напрасно говорю. Я, кажется, пьяна. И это неправда. Я тебя люблю. Ужасно люблю. Ах, как они поют…

Напротив в стене зеркало. Она смотрит в него, качая головой.

— Как я плохо выгляжу. Круги под глазами. Я тебе не нравлюсь больше? Люська лучше? Ты жалеешь о ней? Ах, как мне грустно.

— Едем домой, Аинька. Тебе надо лечь.

— Нет. Подожди. Здесь так странно. Мне нравится. Я еще никогда не чувствовала себя так. Знаешь, сейчас мне кажется, что моя жизнь — стеклянный дом на высокой горе. Он весь сверкает на солнце. Кругом золотые цветы и деревья. Но подует ветер, и дом со звоном разобьется. А его было так трудно строить, — она печально улыбается. — Знаешь, мне очень жаль себя. И тебя тоже, — она вздыхает. — Очень жаль.

Барышня в красном платье с подбритыми бровями предлагает им кукол.

Аня всматривается в нее.

— Женя, ты?

— Аня? Вот не думала встретить! — она неуверенно протягивает руку.

— А ты здесь служишь? Посиди с нами. Хочешь вина? Мой жених…

Барышня в красном платье в упор смотрит на Андрея.

— У тебя хороший вкус.

Аня злится.

— Ты много зарабатываешь, Женя?

— Ничего себе.

Аня насмешливо кривит рот.

— Танцами?

Глаза Жени суживаются.

— И танцами.

Она поворачивается к Андрею.

— Какой вы паинька при невесте.

Аня краснеет от злости.

— А вы разве знакомы?

Андрей смущается.

— Кажется… Как-то раз я был здесь…

Женя пожимает голыми плечами.

— Ну, положим, не раз, а гораздо чаще. Помните, как на Новый год кутили? Впрочем, молчу, молчу. Угостите, по крайней мере, папироской. Куклы теперь уже у меня не купите…

Андрей достает бумажник.

— Напротив. С удовольствием.

— Тогда купите эту черненькую… Она на меня похожа. Не правда ли?

Аня вскакивает.

— Не смей покупать! А ты, Женька, убирайся, слышишь?

— Аинька, успокойся… Простите, ради Бога.

Женя продолжает равнодушно курить.

— Она пьяна. Уймите ее.

— Убирайся, слышишь?! — кричит Аня.

Любопытные взгляды, насмешливые улыбки. Андрей торопливо расплачивается.

…В такси Аня плачет.

— Я тебя люблю… А ты… Ты мог…

— Ничего не случилось, Аинька. Завтра ты проснешься веселой и все забудешь.

— Нет, нет. Ничего не забуду. Никогда не забуду…

На воздухе голова начинает еще сильнее кружиться. Автомобиль подбрасывает. Аня прижимается лбом к холодному, мутному стеклу.

— Ах, как я несчастна.

— Аинька, Аинька…

— Как я несчастна… Даже Люська счастливей меня… Я несчастна оттого, что я такая злая. И ты будешь со мной несчастен. Но разве я виновата?..

Автомобиль заворачивает на широкую, блестящую от дождя улицу. Мелькают дома, фонари, деревья. Какая длинная улица, какая отвратительная.

— Андрей, где мы?

— Разве ты не узнаешь? Это Елисейские поля…