Онлайн чтение книги Крылатые семена
Глава IV

Дома Билл бросился в кресло у огня — он чувствовал себя разбитым и подавленным.

По дороге из ратуши Эйли уговорила Салли, которая вела машину, заехать к ним выпить чаю, и сейчас вся семья была в сборе. Динни и Фриско тоже сидели тут, только детей отправили спать.

— Ты замечательно выступал, дорогой, — сказала преданная Салли. — Никогда бы не подумала, что ты можешь так хорошо говорить.

— Ох, бабушка, — сказал Билл, отклоняя эту лесть, хоть и знал, что она идет от чистого сердца, — я с таким же успехом мог бы призывать трезвенников к воздержанию. Тем, кто пришел сегодня на митинг, нечего доказывать, какую опасность представляет фашизм и к чему могут привести события в Испании.

— А речь у тебя, сынок, все же получилась хорошая, — заверил его Динни.

— Обвинительный приговор фашизму по всем статьям, — пошутил Фриско, чтобы угодить Салли и подбодрить Билла. — Хотя, по правде сказать, Гитлеру и Муссолини чертовски везет.

Он не мог скрыть своего тайного восхищения теми, кто умудрился сделать такую сенсационную карьеру, обладая не большими данными, чем в свое время Франсиско де Морфэ.

— Нелегкое это дело — собрать нынче в Боулдере народ на митинг. — Том был настроен не менее мрачно, чем Билл. — Хотя, — успокоительно добавил он, — слушателей набралось не так уж мало.

— До того мало, что меньше некуда, — сказал Билл.

— В доброе старое время, если кто-нибудь хотел сообщить что-то важное, мы ударяли в тазы, и не было человека, который не пришел бы на сходку, — пустился в воспоминания Динни.

— Что творится с людьми! — не выдержал Билл. — Откуда у них это равнодушие к опасности фашизма, к тому, что происходит в Испании! Что они, слепые, что ли? Неужели они не понимают, что если в Испании будет свергнуто народное правительство, фашизм еще больше укрепится в Европе? И что война тогда почти неизбежна?

— Большинство не хочет этому верить, — с горечью сказала Эйли. — Они предпочитают жить, ни о чем не думая, закрыв на все глаза. Какое им дело до бомбежек, от которых гибнут испанские рабочие, их жены и дети, или до массового истребления китайского народа японскими захватчиками.

— Я бы этого не сказал, — укоризненно возразил Том. — У нас немало единомышленников в Австралии, хотя очень многие еще не понимают того, что происходит.

— И не хотят понимать, — вставил Билл.

— Вот именно, — согласился Том. — Большинство тех, кто не пришел сегодня на наш митинг, как раз люди такого сорта. Хотя бы Дафна и Дик. Есть, конечно, и другие, — тем все отлично известно, только их это мало беспокоит. Им наплевать на всех и на вся, лишь бы их не трогали. Но не забудь, что кое-кто из наших ребят сражается в Интернациональных бригадах, что шесть наших девушек отправились в Испанию сестрами, что для приобретения медицинского оборудования и оказания медицинской помощи у нас собраны тысячи фунтов стерлингов.

— И все же это жалкие крохи по сравнению с тем, что мы должны были бы сделать, — проворчал Билл.

— Мы и сегодня немало собрали, — напомнила ему Салли.

— Двадцать фунтов, — подтвердила Эйли, просветлев. — Половину дали югославы, да Динни пожертвовал Пять фунтов.

Билл взглянул на Динни с благодарной улыбкой.

— Хорошо хоть, что ты с нами, Динни!

Глаза Динни смеялись. Ему приятно было видеть, что Билл повеселел.

— Если бы не было таких ребят, как ты, Билл, чтобы продолжать наше дело, — сказал он, — я бы давно сыграл в ящик.

Билл встал, потянулся, взъерошил волосы.

— И я буду продолжать его, — с мальчишеским задором крикнул он. — Насчет этого можешь не тревожиться, Динни. Просто очень уж меня пришибло, когда я понял, какая это трудная задача — пробудить народ на приисках — и каким, можно сказать, провалом кончилась сегодняшняя наша затея. А ведь я, признаться, воображал, что весь Боулдер сбежится послушать этого щенка, Билла Гауга.

Две-три минуты назад он слышал, как хлопнула входная дверь, и по коридору тенью промелькнула Дафна, насквозь промокшая, в забрызганных грязью чулках и туфлях, с веточкой облетевшего миндального цвета, жалко повисшей в волосах. Почему она в таком виде вернулась с танцев? И так рано, гораздо раньше обычного? Это встревожило Билла, пожалуй, не меньше, чем провал митинга. Забеспокоилась и Эйли. Она тут же встала и прошла к Дафне в комнату.

— Мальчик утомился, надо ему ложиться спать, — решительно заявила Салли.

Она принялась торопить своих стариков, которые уже надевали пальто, и быстро выпроводила их за дверь. Потом поцеловала Тома и Билла и, отступив на шаг, долгим взглядом посмотрела на них; в глазах ее блеснули слезы.

— Смотрю я на вас, и мне кажется, что в этой вашей дружбе живет частичка Дика, — быстро проговорила она и исчезла во тьме, где клубился ветер.

— Бедная бабушка, — прошептал Билл, — она все еще оплакивает отца, а я почти не помню его.

— Иной раз я просто забываю, что ты не мой сын, Билл. — Том говорил низким, проникновенным голосом, как всегда, когда бывал взволнован. — Хотел бы я, чтобы мой Дик больше походил на тебя, — добавил он, и от Билла не укрылась грусть, прозвучавшая в этих словах.

— Я иногда думаю… — Билл помедлил и затем продолжал: — Может быть, потому Дик такой… может, он считает, что ты обделяешь его, отдавая мне то, что по праву принадлежит ему. Вот он и живет по-своему и откололся от нас — из чувства протеста.

— Возможно, — сказал Том. — Но я никогда ни в чем не обделял Дика, я просто не делал между вами различия. Да иначе и быть не может. Он должен понимать это.

— Когда-нибудь поймет, — заверил его Билл. — И почувствует — так же, как я это чувствую, — что мы с ним самые настоящие братья, какими были ты, Том, и мой покойный отец.

— Спасибо, дружище! — Том сжал руку Билла. — Я рад слышать, что ты так думаешь.

В комнату вошла Эйли, на лице ее были написаны смятение и тревога.

— Что-то случилось с Дафной, — сказала она. — Она не говорит мне, в чем дело. Лежит на кровати, отвернулась к стене и плачет навзрыд. И только твердит: «Уйди, мама! Оставь меня одну! Оставь меня одну!»

— Наверно, поссорилась с О'Брайеном, — сказал Том.

— Что-то у них произошло, — с беспокойством сказала Эйли. — Обычно он привозит ее домой после танцев. А сегодня она, как видно, шла пешком. Платье и туфли у нее все в грязи и насквозь мокрые.

— Если это означает разрыв с Уолли, тем лучше, — сказал Билл. — Переболит и пройдет.

Однако его беспокоило не меньше, чем Эйли, почему Дафна вернулась домой в таком виде и плачет. Когда Том и Эйли ушли спать, он тоже растянулся на своей складной койке — она стояла на веранде, неподалеку от дверей в комнату Дафны, и тут до него отчетливо донеслись приглушенные рыдания девушки. Этого он не мог вынести.

Он открыл дверь, тихонько вошел к Дафне в комнату и присел на край кровати.

— Что с тобой, голубка? — ласково спросил он. — Расскажи своему брату. К чему таиться и носить горе в себе?

— Ох, Билли! — Дафна повернулась к нему — глаза ее распухли и из них рекой лились слезы. — Уолли бросил меня.

Билл обрадовался, услышав такую новость, но сумел это скрыть.

— Вот негодяй! — воскликнул он с должным возмущением. — Так бы и поддал ему коленом.

Дафна чуть улыбнулась сквозь слезы.

— Я и сама бы ему поддала, — жалобно сказала она.

— Так за чем же дело стало! — крикнул Билл. — Дай ему тумака, да покрепче, а потом уж я с ним разделаюсь.

Но Дафне было не до шуток, и она не могла продолжать в том же тоне.

— Это было так ужасно, Билл, — трагически сказала она. — Мы только что кончили первый танец, как вдруг появились две девицы. Такие расфуфыренные цацы, каких свет не видывал! Близнецы, обе золотисто-рыжие и одеты совсем одинаково, в черных шелковых платьях — представляешь, по черному фону огромные цветы и всякие там птицы, апельсины… Уолли как увидел их, прямо стал сам не свой. Отыскал какого-то их знакомого, представился и потом танцевал с ними весь вечер, да такие фигуры выделывал… И знаешь, я слышала, как одна из сестер спросила: «Кто эта хорошенькая девочка в розовом?»

«Которая?» — говорит Уолли.

«Вон та, с цветами в волосах».

«Ах эта, — говорит Уолли. — Это Дафна Гауг».

«Дафна Гауг?»

Они почему-то очень обрадовались и потребовали, чтобы Уолли представил им меня.

«Я с удовольствием написала бы ее», — сказала одна из них.

Но мне не хотелось с ними разговаривать, Билл. Я просто не могла… А Уолли так и не подходил ко мне, пока не настала очередь танцевать вальс на приз. Но и тогда он говорил только о Пэт и Пэм.

«Это дочки Пэдди Кевана», — сказал он.

Я так обозлилась, что даже отвечать ему не стала.

«Ревнуешь?» — говорит он.

«Ты не имеешь права так обращаться со мной, Уолли! — сказала я. — Я этого не потерплю».

«А кто тебя просит терпеть? — говорит он, да таким холодным и совсем чужим голосом. — Не будь дурочкой, Дафна. Нельзя на все смотреть так серьезно. Ей-богу, я никогда не давал тебе повода для этого».

Но в том-то и дело, что это неправда, неправда, Билл. Сначала, когда он говорил мне о своей любви, я смеялась ему в лицо. И тогда он представлялся таким несчастным и упрекал меня за то, что я сомневаюсь в его искренности. Почему я не хочу поверить, что он никогда еще не был так увлечен? И он принимался целовать меня, и отношения у нас были самые замечательные. Мне просто в голову не могло прийти, что он способен так со мной обойтись.

— Все это очень неприятно, — сказал Билл, обнимая ее. — Но ты не должна падать духом, Дафна.

— Я знаю, — всхлипывала Дафна. — Я и виду не показала там, в «Паласе», каково у меня на душе. Я танцевала и кокетничала со Стивом Миллером и со всеми, кто ни подходил ко мне. Но когда Уолли посмел сказать это, я вырвалась от него и ушла, а он так и остался стоять один посреди зала. Мне было уже не до приза — и вообще ни до чего. Кажется, я всю дорогу до самого дома бежала бегом. Забыла и про туфли и что надо надеть пальто. Платье мое теперь совсем испорчено.

— Ну, об этом нечего горевать, — успокаивал ее Билл. — Я куплю тебе новое.

— О господи, — вздохнула Дафна. — Никогда не думала, что можно так страдать от любви.

— Всяко бывает, — шутливо заметил Билл. — Но ведь ты у нас молодец, Дафна. Ты не допустишь, чтобы тебя жалели и говорили: «Бедная Дафна!», правда?

— Конечно, нет!

— Вот так-то лучше! — мягко сказал Билл. — А теперь закрой глазки и перестань плакать, если хочешь, чтобы завтра на работе на тебя не показывали пальцами.

— Придется, — вздохнула Дафна. — Какой ты славный, Билл. Тебе я могла бы сказать что угодно, ты не станешь ворчать и возмущаться, как мама или папа. Ты просто выслушаешь как друг и всегда постараешься помочь, верно?

— Можешь не сомневаться, родная, — ответил Билл, которого эти слова взволновали куда больше, чем все, что до сих пор говорила Дафна.

Девушка закрыла глаза и отвернулась, притворившись, что засыпает. Не стоит приставать к ней с расспросами, подумал Билл. Она слишком измучена, и ей не до разговоров.

Когда Билл снова растянулся на своей койке, внутри у него все кипело при мысли об обиде и оскорблении, нанесенных его названой сестричке. Дафна — очаровательное, веселое существо, балованое дитя, вечно смеющееся и беспечное, любимица всей семьи, — как тяжело ей было получить такую пощечину от Уолли О'Брайена. Молодой человек был возмущен до глубины души и проклинал Уолли.

Правда, он подозревал, что Дафна страдает не столько от разбитого сердца, сколько от оскорбленного самолюбия. Но что если тут нечто более серьезное?.. Что такое она говорила? Ах, да: «Тебе я могла бы сказать что угодно…» Билл даже похолодел, и на лбу у него выступила испарина, Неужели Дафна чего-то не договаривает, неужели есть что-то, в чем она боится признаться Эйли и Тому? Но Билл тут же отверг эту мысль. Слишком трудно было поверить этому, хотя он знал Уолли 0'Брайена и слышал его рассуждения о том, что девушки на приисках не отличаются строгостью нравов. Достаточно сказать им несколько комплиментов, угостить вином — и любая девица — твоя, даже сопротивляться не станет.

— А, будь он проклят! — со стоном вырвалось у Билла.

Он еще долго не мог заснуть: нервы совсем расходились, все тело ныло. Тревога за Дафну не покидала его. Мысли о ней перемежались в его сознании с обрывками фраз, которые он произносил на митинге. Перед ним снова всплывали белые пятна лиц, отчетливо выступая из темноты зала. Снова он со всей остротой чувствовал, какой ужас и горе нависли над миром, снова погружался в бездну отчаяния при мысли, что люди не хотят слушать, не хотят понять того, что он им говорит, предупреждая о надвигающейся катастрофе. Миссис Нанкэрроу сверкнула на него злыми глазками; он явственно услышал, как она своим скрипучим голосом говорит всем, что это Билл Гауг, а не Гитлер и не Муссолини, будет в ответе за преступления фашизма.

— Боже, — простонал Билл, не находя покоя даже во сне. — Ну что я один могу против всего этого?

«Самый поруганный и гонимый из людей»… — откуда-то издалека донесся до него голос. И вот уже Том говорит с ним: «Помни, ни один мужчина, ни одна женщина, которые когда-либо пытались облегчить долю рабочего люда, не избежали оскорблений и клеветы».

— Фу ты, дьявол! — пробормотал про себя Билл. — А я и забыл об этом.

В мозгу его звучали стихи, которые он цитировал на митинге:

Тут он наконец заснул, и сон его был крепок и спокоен.