Онлайн чтение книги Лорна Дун Lorna Doone
Глава 2. Тропа Дунов

Мы с Джоном Фраем остались в Тивертоне до завтра, чтобы отдохнуть и перековать лошадей, чему я был страшно рад, потому что тело у меня болело неимоверно. Ранним утром следующего дня мы отправились домой. Джон Фрай по-прежнему не желал выкладывать начистоту, почему он приехал за мной так рано, и всю дорогу плел россказни про моего отца, а я, не веря ни одному его слову, молча уповал на то, что дома не случилось ничего худого.

В полдень мы прибыли в Далвертон. Здесь жил мой дядя, брат матери, но в это время дня мы не стали его навещать, остановившись в гостинице «Белая лошадь». Меня, сказать по правде, эта остановка в гостинице удивила, потому что в городе нам нужно было задержаться всего-то на каких-нибудь два часа, ровно на столько, чтобы успеть накормить и напоить лошадей, перед тем как отправиться через болота.

Те, кто путешествовал в те времена из Тивертона в Орский приход, знают, что дорога между ними была долгой и трудной, за исключением той поры, когда наступали холода и болота замерзали. Но зима в том году выдалась теплая, и дорога с трудом угадывалась из-за глубокой грязи и ухабов, наполненных водой.

В Далвертоне я пообедал так, что и теперь, много лет спустя, у меня разыгрывается аппетит при одном лишь упоминании о тогдашнем пире. Когда обед закончился, а Пегги и Смайлер наелись и напились досыта, я, будучи любителем воды и мыла, отправился к водокачке, стоявшей посреди двора. Джон Фрай тоже было поплелся за мной, но поскольку он мылся только по воскресеньям, он не решился покинуть пределы гостиницы и замер на пороге, опершись о дверной косяк.

В это время во двор вышла горничная со стаканом в руке. Приподняв платье, она направилась к водокачке, где плескался я, щедро обливая голову, плечи, руки и грудь. Увидев меня без рубашки, горничная сказала:

– Подойди ко мне, славный мальчуган.

Когда я исполнил ее просьбу, она принялась разглядывать меня со всех сторон.

– Какие у тебя голубые глаза, какая белая кожа – прямо как снег. Но какой-то злодей наставил тебе синяков. Как, должно быть, тебе сейчас больно!

Все время, пока она говорила, она мягко касалась моей груди тонкими загорелыми пальцами, а я по ее манерам и акценту понял, что она иностранка. Стоя перед ней, я несколько переборол свое смущение, рассудив, что по-английски я говорю все же лучше, чем она. Мне очень хотелось набросить на себя куртку, но я не знал, как бы это сделать поделикатнее, чтобы не предстать в глазах женщины грубым невежей.

– Извините, сударыня, мне нужно идти, – сказал я наконец. – Джон Фрай ждет меня в дверях гостиницы. Вечером мы должны быть дома.

– Да-да, конечно, поезжай, милый. Скоро я, кажется, последую за тобой. Но скажи, дорогой, далеко ли отсюда до Уош… Уош…

– До Уотчета, сударыня, – подсказал я. – Дорога туда долгая, очень долгая и такая же плохая, как до нашего Орского прихода.

– Ах, так вот где ты живешь, малыш. В один прекрасный день я приеду навестить тебя. А сейчас, пожалуйста, накачай воды, чистой воды для баронессы.

Я с готовностью исполнил просьбу горничной, но она, однако, раз пятнадцать вылила воду на землю, пока наконец не сочла, что шестнадцатый стакан – это как раз то, что нужно. Затем она попрощалась со мной и напоследок захотела поцеловать меня, но мне всегда было неловко от таких нежностей и потому, проскользнув под ручкой водокачки, я тут же удрал в гостиницу.

Перед тем как покинуть «Белую лошадь», я сбегал в город и купил сладостей для моей сестренки Анни. Вскоре мы вновь оседлали лошадей и поскакали по дороге, которая, проходя через весь Далвертон, тянулась на север. Пегги и Смайлер бодро поднимались в гору, и было видно, что после хорошей порции бобов им теперь никакая дорога не страшна.

Внезапно, свернув за очередной холм, мы увидели большую роскошную карету, которую катили в гору шесть лошадей. Джон Фрай, очутившись позади кареты, живо стянул с себя шляпу, а меня настолько заворожил вид чудо-экипажа, что лошадку свою я остановил, но шапку, по примеру Джона, так и забыл снять.

На переднем сиденье кареты, окно которой было полуоткрыто, сидела та самая горничная-иностранка, что пыталась поцеловать меня у водокачки. Рядом с ней примостилась маленькая темноволосая девочка необыкновенной красоты. На заднем сиденье кареты сидела стройная дама, одетая очень тепло, и платье на ней было какого-то весьма приятного и нежного тона. Около нее вертелся живой, непоседливый мальчуган двух-трех лет, с любопытством глазевший на все и вся. Сейчас, например, увидев пони, мою маленькую Пегги, он проявил к ней такой интерес, что заставил даже леди, свою мать – если она была ему матерью, – обратить внимание на лошадку и на меня.

Я невольно снял шляпу перед прекрасной дамой, а она, прижав ладонь к губам, послала мне воздушный поцелуй. Горничная любезной дамы, занятая девочкой, повернулась, чтобы посмотреть, кого это приветствует ее госпожа. Горничная взглянула мне прямо в лицо, и я уже хотел было снять шляпу и перед ней, но, странное дело, смотрела она так, словно не только не видела меня прежде, но и вовсе не желала видеть впредь. Должно быть, ее обидело то, что тогда, у водокачки, я не позволил ей лишний раз приласкать себя. Я пожал плечами, послал Пегги в галоп и скоро догнал Джона Фрая.

Я стал расспрашивать его о ехавших в карете и о том, как могло случиться, что мы не заметили, когда эти люди покинули гостиницу. Но Джон не бог весть какой краснобай – разговорить его можно лишь после галлона сидра, – и поэтому в ответ он лишь буркнул что-то насчет «проклятых папистов», присовокупив, что знать их не знает и никаких дел иметь с ними не хочет. Я же про себя подумал, что вовремя догадался сбегать и город за сладостями для Анни, потому что при виде такого богатого выезда шестерней немудрено было позабыть вообще обо всем на свете.

Карета скрылась из виду. Мы свернули на узкую тропку и должны были смотреть в оба, чтобы не сбиться с пути, потому что дорога становилась все хуже и хуже, пока не пропала совсем. Мы с трудом продвигались вперед, не зная, сможем ли вообще добраться до дома.

На вересковую пустошь опустился плотный туман. Сколько себя помню, такого густого тумана прежде я никогда не видывал. И ни звука, ни ветерка вокруг. Мертвая тишина… Вскоре стало совсем темно. Мы уже не видели ничего, кроме холок наших лошадей, да еще землю можно было разглядеть кое-где, потому что в тех местах, где задержалась вода, земля была чуть светлее окружающего мрака. Джон Фрай дремал в седле, и я видел сквозь туман, как покачивается на ходу его воскресная шляпа.

– Где это мы сейчас? – спросил он, внезапно проснувшись. – Мы должны были проехать мимо старого ясеня, Джен. Ты его не заметил по дороге?

– Нет, Джон, – ответил я, – не видел я никакого старого ясеня. Я вообще ничего не видел.

– Может, слышал чего?

– Ничего, кроме твоего храпа.

– Да, большого же ты дурака свалял, Джен, да и я ничем не лучше, – заметил Джон Фрай. – Однако тихо, паренек, тихо, тебе говорю. А теперь слышишь?

Мы остановили лошадей и замерли, приставив ладони к ушам. Вначале мы не слышали ничего, кроме тяжелого дыхания лошадей и тихих звуков одинокой ночи, внимая которым хотелось ни о чем не думать и ни о чем не знать. Затем раздался негромкий звон, глухой и печальный, и я коснулся рукой Джона Фрая, чтобы лишний раз убедиться в том, что я не затерян в этой ночи и что рядом со мной, не отставая и не забегая вперед ни на шаг, следует живое человеческое существо.

В тумане показалась виселица. На ней, чуть покачиваясь, висел мертвец, закованный в цепи.

– Это что, Джон, кого-то из Дунов вздернули? – спросил я.

– Типун тебе на язык, Джен! Никогда не говори такого про Дунов. «Дунов вздернули!» Экий ты, прости Господи!

– Тогда кто же он, этот, который в цепях? – спросил я.

– Он жил на той стороне вересковой пустоши, а овец крал на этой. Рыжий Джем Ханнафорд, так его звали. Впрочем, эта история – не нашего ума дело.

Мы приблизились к подножию виселицы, от которой в разные стороны расходились четыре дороги. Выехав на перекресток, мы теперь точно знали, где находимся. Джон весело понукал Смайлера: он был рад, что выбрался на дорогу, ведущую к дому. А у меня все не выходил из головы Рыжий Джем, и мне захотелось побольше узнать о нем, о его жене и детях, если они у него вообще были. Но Джон больше не желал говорить об этом.

– Придержи язык, паренек, – грубо оборвал он меня. – Сейчас мы невдалеке от Тропы Дунов, в двух милях от холма Данкери-Бикон, самого высокого места во всем Эксмуре. Ежели случится, что Дуны рыщут где-нибудь поблизости, нам с тобою придется изрядно поползать на собственном брюхе.

Он говорил о Дунах – кровавых Дунах из Беджворти, грозе двух графств, Девоншира и Сомерсетшира, – разбойниках, изменниках и убийцах. Меня прямо затрясло в седле, когда я снова услышал, как звенят цепи на мертвом разбойнике позади нас, и представил себе, как живые разбойники подстерегают нас впереди.

Мы начали осторожно спускаться вниз по склону глубокой узкой долины. Там, на самом дне ее, проходила Тропа Дунов. Мы скакали по густой траве, и нас почти не было слышно, но от страха нам казалось, что стук копыт разносится по всем окрестностям. Затем мы перебрались на другую сторону и начали подниматься по склону. Мы уже почти достигли вершины, как вдруг я услышал на Тропе Дунов конское ржание, мужские голоса и бряцание оружия. Шум нарастал с каждой минутой. Я схватил Джона за руку.

– Ради бога, Джен, слезай с Пегги и отпусти ее на все четыре стороны, – прошептал Джон Фрай, что я и сделал, потому что к тому времени сам Джон уже слез со Смайлера и лег на землю. Не выпуская поводьев из рук, я еле слышно пополз в сторону Джона.

– Брось поводья, тебе говорят, – лихорадочно зашептал Джон. – Может, они примут Пегги и Смайлера за диких пони и все обойдется, а не то быть нам с тобою нынче на том свете!

Я бросил поводья, тем более что туман начал расходиться и на фоне неба нас хорошо было видно снизу. Джон лежал в небольшой впадине; я вполз к нему тихо, как мышь, и замер около него.

На тропе, всего лишь ярдах в двадцати ниже нас, показался первый всадник. Ветер, дувший в долине, разогнал перед ним ночной туман, и внезапно в четверти мили от нас вспыхнул яркий костер, и вересковая пустошь окрасилась в малиновый цвет.

– Это на Данкери-Бикон, – шепнул Джон Фрай так близко, что я почувствовал, как шевельнулись его губы. – Зажгли сигнальный огонь, чтобы указать Дунам дорогу домой. С вечера, видать, когда уходили на промысел, приставили к костру часового. Постой, что ты делаешь? Ради бога…

Больше я уже не мог вытерпеть. Я выбрался из впадины, сполз вниз и залег за кучей камней футах в двадцати над головами всадников, умирая от страха и любопытства.

Пламя костра яростно рванулось ввысь, изгибаясь на ходу, и мне вдруг почудилось, что небо, тяжко нависшее над ним, заколебалось. Сигнальный огонь высветил холмы и впадины во всей округе и особенно скалистый проход и узкую долину подо мной, по которой всадники двигались молча, не оглядываясь по сторонам. Это были высокие мужчины могучего телосложения в кожаных жилетах и сапогах с высокими голенищами. На них были железные шлемы; грудь каждого покрывали широкие железные полосы; позади каждого висела добыча, притороченная к седлу. Их было более тридцати. Они ехали, нагруженные овечьими тушами, двое подстрелили оленя, а у одного из разбойников поперек седла лежал маленький ребенок. Я не видел, жив он или мертв, но видел, как болталась из стороны в сторону его поникшая головка. Нет сомнения, подумал я, они позарились на платьице ребенка, а его самого взяли с собой, потому что не хотели задерживаться в пути, чтобы раздеть несчастного. Платьице и впрямь было невиданной красоты: везде, где на него падал свет, оно сверкало так, словно было сделано из золота и драгоценных камней. Господи, что же они сделают с малышом, подумал я, неужели сожрут?

И мне так захотелось разглядеть ребеночка, добычу этих зверей в образе человеческом, что я встал из-за укрытия, прижался к скале и вдруг, не сдержавшись, в глупой своей храбрости выкрикнул проклятие в сторону Дунов. Двое тут же развернулись на месте. Один направил мушкет туда, откуда донесся крик, но его напарник сказал, что это, должно быть, привидение, и посоветовал беречь порох. И не знали в тот миг ни они, ни тем более я, что в один прекрасный день это «привидение» обложит их черное логово со всех сторон и разрушит его до основания.

Когда опасность миновала, Джон Фрай, все еще дрожавший от страха, подошел ко мне и сердито сказал:

– Из-за твоей глупости, Джен, моя молодая жена могла остаться вдовой. Кто бы тогда позаботился о ней и нашем сынишке? Дать бы тебе хорошего тумака, чтобы ты слетел отсюда прямо на Тропу Дунов, да уж ладно, бог с тобой…

Вот и все, что сказал Джон Фрай, вместо того чтобы возблагодарить Господа за чудесное спасение. Упреки его я выслушал молча, потому что мне самому было ужасно стыдно за свой проступок. Вскоре мы разыскали Пегги и Смайлера, мирно щипавших траву неподалеку.

Когда мы подъехали к дому, отец не вышел мне навстречу, хотя собаки подняли такой лай, что он не мог не догадаться о моем прибытии. И снова мне почудилось, что в доме неладно, и сердце мое замерло, а дыхание пресеклось. Никто не зажег фонаря на стене у коровника, никто не прикрикнул на собак: «Тихо вы, расшумелись!», никто не воскликнул: «А вот и Джон приехал!»

Может быть, в доме гости, подумал я, те, кто заблудился на вересковой пустоши. Такой уж у моего отца характер: путника, потерявшего дорогу, он не оставит даже ради собственного сына. Почувствовав ревность и обиду, я нащупал в кармане новую трубку, которую купил для него в Тивертоне, и решил, что он ее не получит до утра.

Нет, что-то тут не так, подумал я после. Шестое чувство подсказывало мне, что в доме сейчас только свои. Я ступил на порог и вошел в дом. Никто не сказал мне, что отца нет в живых, но я уже знал это и, зная, не проронил ни слезинки. Я молча спустился и подвал, где хранились дрова, и никто не остановил меня, не промолвил ни слова, и я остался наедине со своим горем.

Наверху было тихо, но внезапно там раздался шум, и с каждым разом он становился все громче. Это, сидя друг возле друга, плакали мать и сестра. Это плакали самые дорогие для меня люди, и все же в ту минуту я был не в состоянии видеть даже их, и я сидел один, в темноте, до тех пор пока они не позвали меня, потому что им нужна была моя помощь по дому.