Онлайн чтение книги Лорна Дун Lorna Doone
Глава 8. История Тома Фаггуса

Итак, Том Фаггус остался с нами ужинать. Его штаны повесили сушить у огня, а взамен ему выдали лучшие штаны Джона Фрая. Тот был на седьмом небе: впоследствии он неоднократно рассказывал всем желающим о чудесной причастности своих штанов к великому человеку. Именно к великому: сейчас уже не всякий помнит о Томе Фаггусе, но в ту пору его знал в наших краях каждый встречный-поперечный, и молва о нем докатывалась даже до Бриджуотера.

Том Фаггус, веселый, жизнерадостный здоровяк, был незлоблив и доброжелателен к людям, и если, к примеру, человек, у которого Том только что отобрал кошелек на большой дороге, не бранился, но, напротив, воспринимал происшествие с юмором, Том, не задумываясь, возвращал разбойничью добычу. Но как бы там ни было, а деньги у людей он отнимал силой, и потому закон был против него. Я никак не мог взять в толк – пока не повзрослел и не нажил кое-какого добра собственными руками, – почему трудягу Тома звали вором и грабителем, а король-лежебока мало того что был первым человеком в государстве, но всякий подданный, отдавая ему свои денежки, должен был при этом еще и благодарить их величество, если тот соизволил их принимать. (Том Фаггус грабил, не рассчитывая, по крайней мере, на благодарность своих жертв!)

В пору малолетства я ничего толком не знал о том, что творилось в душе моего кузена, но помню, что за столом у матушки был испуганный вид и она то и дело прерывала гостя и шепотом умоляла его не болтать лишнего при детях, на что кузен всякий раз соглашался и заливал клокотавшее в нем возмущение обильной выпивкой.

– А теперь пойдем и навестим Винни, Джек, – сказал он после ужина. – Вообще-то я сажусь за стол только после того, как вдосталь напою Винни и задам ей овса, но сегодня ты ее изрядно погонял, и ей нужно было остыть после бешеной скачки. Сейчас она, подружка моя дорогая, томится без меня в конюшне, а она не привыкла к долгим ожиданиям.

Я с радостью пошел за Томом, а Анни украдкой юркнула следом.

Побывав у Винни, мы вернулись домой и сели у очага. Щурясь на огонь, Том Фаггус начал рассказывать нам всякие истории, которых, как оказалось, знал великое множество. Рассказывал он, правда, не о себе, а о том, что приключилось с другими, и речь его, свободная и выразительная, текла не прерываясь. Он говорил на разные голоса, и люди всякого возраста, пола и звания представали перед нами, как живые. Он проделывал это без улыбки на лице и рассмешил матушку так, что на ней лопнул новый корсаж стоимостью десять пенсов. Мы, дети, визжали от восторга, катаясь по полу, и только старая Бетти ворчала на кухне, глядя на это бесчинство.

Когда-то Том Фаггус занимался кузнечным делом в городке Нортмолтон в Девоншире, холмистой местности на границе Эксмура. Он умел читать и писать, у него был участок земли, стоивший сто фунтов, и две сотни овец. Рано осиротев, он усердно трудился с восхода до заката и вскоре весьма преуспел в искусстве подковывать лошадей и даже завоевал за свое умение золотую медаль. Увы, люди ревнивы к чужим успехам, и конкуренты люто возненавидели Тома за его золотые руки. И когда он пошел в гору, некий богатый джентльмен, проживавший по соседству, затеял с Томом тяжбу, и бесконечные хождения по судам довели Тома до полного разорения.

Все его имущество пошло с молотка, у него отобрали даже кузницу. Что оставалось бедному Тому? Он посмотрел на все четыре стороны света и сказал: «Люди – волки, а с волками жить – по-волчьи выть». Сказал – и отправился на большую дорогу.

Но Том не был бы Томом, если бы в точности последовал этому девизу, ибо, страдая, он не разучился сострадать. На его совести не было ни одной загубленной жизни, он не грабил бедняка, не обижал женщину. Он щедро жертвовал в пользу церкви, и родину любил не напоказ, а искренне, всей душой, как только можно любить мать, давшую жизнь.

Вот почему все проклинали Дунов, но уважали Тома, несмотря на его беззаконное ремесло, – если им, конечно, не доводилось встречаться с ним один на один в безлюдном месте. Сирые и убогие благословляли его за деньги, которые он раздавал им, отнимая у тех, кому в этой жизни повезло несравненно больше, а мальчишки, помощники конюхов в придорожных гостиницах, почитали его вторым после Господа Бога.

Я потому так подробно рассказываю о Томе Фаггусе, что хочу, чтобы читатель понял его до конца и воздал ему по справедливости. Я также хочу отвести тень от его доброго имени, имени моего кузена, страстно полюбившего мою… Но эту историю я расскажу как-нибудь после.

Во второй раз Том навестил нас три месяца спустя, ранней весной. Он привез мне в подарок отличный новый карабин, но матушка не позволила мне притронуться ружью, пока не взяла с Тома слово, что карабин куплен, а не украден. Том, не моргнув глазом, заверил ее, что тут все честно, хотя, между нами говоря, это еще вопрос, можно ли считать честной покупку, совершенную на отнятые деньги. Как бы там ни было, от подарка я был в неописуемом восторге, а Том Фаггус к тому же выучил меня ездить на Винни, встретившей меня как старого друга. И снова мы сидели у огня, и снова Том представил в лицах кучу всякого народа, но в этот приезд все внимание Тома было приковано к Анни, и оно было ей приятно, потому что Том ей очень нравился. Том заявил, что он ее крестный отец, но, конечно же, приврал, потому что разница в годах между ним и Анни было всего-навсего десять лет. Потом он засобирался в дорогу, и Винни, блеснув рыжеватыми боками, унесла вдаль нашего необычного родственника.

Годы моего отрочества протекали безмятежно, один день походил на другой, и кроме встречи с Томом Фаггусом – событие, согласитесь, выдающееся, – мне из тех лет почти не о чем вспомнить. Прежние забавы кончились. Я начал помогать матушке по хозяйству, и всякий раз, когда я вспоминал о Дорне Дун, моя встреча с ней в разбойничьей долине все больше казалась мне мечтой, фантазией, чем-то таким, о чем давным-давно пора забыть. Каждый год я прибавлял четыре дюйма в высоту и два дюйма в ширину, и уже не было в Эксмуре мужчины крупнее меня. Из-за этого я стал предметом насмешек на ферме и во всей округе, и мне было так стыдно, что я даже боялся взглянуть на себя в зеркало.

Матушка же моя, напротив, гордилась моим быстрым возмужанием и если и посмеивалась, то только над моими глупыми страхами.

А что же Дуны? А Дуны по-прежнему благоденствовали, потому что никто и пальцем не смел пошевелить против них, а на бесчисленные проклятия они попросту не обращали внимания. Время от времени местные жители отваживались подавать наверх слезные жалобы, и один-два раза их прошения попадались на глаза самому королю, но король отпустил по этому поводу какую-то остроумную шутку, которая так понравилась и ему, и его придворным, что на радостях он простил высокородных разбойников.

Зимой, когда мне был уже двадцать один год, в наших местах по ночам стали раздаваться звуки, от которых у всех жителей Орского прихода мурашки забегали по телу. Никто не мог объяснить природу сего явления, и оттого становилось еще страшнее, и все сошлись на том, что все это проделки дьявола.

Зима в тот год была мягкая, и снега выпало очень мало. По ночам – хоть глаз выколи, на небе – ни звездочки, все дни напролет густой туман окутывал окрестные холмы. На вересковой пустоши водилось множество всякой дичи, но мужчины, боясь заблудиться в сизоватой мгле, не решались выходить на охоту. Однако еще больше тумана всех пугал странный, таинственный звук, какой-то нечеловеческий стон, наполнявший окрестности после захода солнца. Непонятно было, откуда он исходит: то, казалось, из самого чрева земли, то – прямо с поднебесья. Трижды услышал я его в вечерней туманной мгле и с той поры уже никакими силами не смог заставить себя прогуляться ночью по двору хотя бы до конюшни, но лишь сильнее полюбил тесный людской круг да разговоры при свечах под милым родительским кровом.