Глава пятая

Онлайн чтение книги Сон в красном тереме
Глава пятая

Душа Цзя Баоюя странствует по области Небесных грез;

феи поют арии из цикла «Сон в красном тереме»

Мы поведали вам в предыдущей главе о жизни семьи Сюэ во дворце Жунго и пока говорить больше о ней не будем.

Сейчас мы поведем речь о матушке Цзя и Линь Дайюй, поселившейся во дворце Жунго. Старая госпожа всем сердцем полюбила девочку, заботилась о ней, как о Баоюе, а к остальным внучкам Инчунь, Таньчунь и Сичунь охладела.

Дружба Баоюя с Дайюй была какой-то необычной, не детской. Они ни на минуту не разлучались, в одно и то же время ложились спать, слова и мысли их совпадали, – в общем, они были как иголка с ниткой. Но вот приехала Баочай. Она была постарше Дайюй, хороша собой, отличалась прямотой и откровенностью, и все единодушно решили, что Дайюй во многом ей уступает.

Баочай была великодушна, старалась со всеми ладить, не в пример гордой и замкнутой Дайюй, и служанки, даже самые маленькие, ее очень любили. Дайюй это не давало покоя, но Баочай ничего не замечала.

Баоюй, совсем еще юный, увлекающийся, с необузданным характером, ко всем братьям и сестрам относился одинаково, не делая различия между близкими и дальними. Живя в одном доме с Дайюй, он привязался к девочке, питал к ней симпатию большую, чем к другим сестрам, что могло вызвать всякие толки и привести к печальной развязке.

Однажды, по неизвестной причине, между Баоюем и Дайюй произошла размолвка. Дайюй сидела одна и горько плакала. Успокоилась она лишь, когда Баоюй попросил у нее прощения.

Как раз в эту пору в саду восточного дворца Нинго пышно расцвели цветы сливы, и жена Цзя Чжэня, госпожа Ю, решила устроить угощение и пригласить госпожу Цзя, госпожу Син, госпожу Ван и остальных полюбоваться цветами. Утром в сопровождении Цзя Жуна и его жены она приехала во дворец Жунго и сказала матушке Цзя, что на следующий день просит почтенную госпожу пожаловать к ней в сад Слияния ароматов погулять, развлечься, выпить вина и чаю. На празднество собрались самые близкие родственники из дворцов Нинго и Жунго, но там не произошло ничего примечательного, о чем стоило бы рассказывать.

Баоюй быстро устал и захотел спать. Матушка Цзя велела служанкам уговорить его отдохнуть немного, а затем вернуться.

Но тут поспешила вмешаться жена Цзя Жуна, госпожа Цинь. Она с улыбкой обратилась к матушке Цзя:

– Для Баоюя у нас приготовлена комната. Так что не беспокойтесь, мы все устроим!

– Проводите второго дядю Баоюя! – велела она его мамкам и служанкам и пошла вперед.

Матушка Цзя считала госпожу Цинь верхом совершенства – прелестная, изящная, всегда ласковая, она нравилась матушке Цзя больше других жен ее внуков и правнуков, и сейчас, когда госпожа Цинь пообещала устроить Баоюя, матушка Цзя сразу успокоилась.

Служанки с Баоюем последовали за госпожой Цинь во внутренние покои. Едва войдя, Баоюй увидел прямо перед собой великолепную картину «Лю Сян пишет при горящем посохе», и ему почему-то стало не по себе. Рядом висели парные надписи:

Тот, кто в дела мирские проникает, —

постиг сполна премудрости наук.

Тот, кто в людские чувства углубился, —

постиг сполна изысканности суть!

Баоюй пробежал их глазами и, не обратив ни малейшего внимания на роскошные покои и пышную постель, заявил:

– Пойдемте отсюда! Скорее!

– Уж если здесь вам не нравится, не знаю, куда и идти, – улыбнулась госпожа Цинь. – Может быть, в мою комнату?

Баоюй, смеясь, кивнул головой.

– Где это видано, чтобы дядя спал в комнате жены своего племянника? – запротестовала одна из мамок.

– Что тут особенного? – возразила госпожа Цинь. – Ведь дядя совсем еще мальчик! Он ровесник моему младшему брату, который приезжал в прошлом месяце. Только брат чуть повыше ростом…

– А почему я его не видел? – перебил ее Баоюй. – Приведите его ко мне!

Все рассмеялись, а госпожа Цинь сказала:

– Как же его привести, если он живет в двадцати – тридцати ли отсюда? Вот когда он снова приедет – непременно вас познакомлю.

Разговаривая между собой, они вошли в спальню госпожи Цинь.

У Баоюя в носу сразу защекотало от какого-то едва уловимого аромата, глаза стали слипаться, он почувствовал во всем теле сладостную истому.

– Как приятно пахнет! – воскликнул мальчик и огляделся. На стене висела картина Тан Боху «Весенний сон райской яблоньки», а по обе стороны от нее – парные надписи, принадлежавшие кисти Цинь Тайсюя:[50] Цинь Тайсюй (Цинь Шаою). – См. примеч. 34.

Коль на душе мороз и грусть лишает сна,

Причиною тому – холодная весна.

Коль благотворно хмель бодрит и плоть и кровь,

Ищи источник там, где аромат вина!

На небольшом столике – драгоценное зеркало, некогда украшавшее зеркальные покои У Цзэтянь[51] У Цзэтянь (У Хоу, 624—705) – китайская императрица, единственная в истории Древнего Китая женщина, обладавшая императорской властью (684 – 705). Чжао Фэйянь («Порхающая ласточка», I в. до н.э.) – знаменитая красавица, наложница ханьского императора Чэн-ди (32—6 гг. до н.э.), прозванная так за легкость, с которой она танцевала., рядом – золотое блюдо с фигуркой Чжао Фэйянь. На блюде – крупная айва, ее бросил некогда Ань Лушань в Тайчжэнь[52] Тайчжэнь – небесная фея. При жизни на земле была любимой наложницей танского императора Сюань-цзуна (712—756). Ее земное имя – Ян-гуйфэй. и поранил ей грудь. На возвышении – роскошная кровать, на ней в давние времена во дворце Ханьчжан спала Шоучанская принцесса, над кроватью – жемчужный полог, вышитый принцессой Тунчан.

– Вот здесь мне нравится! – произнес Баоюй.

– В моей комнате, пожалуй, не отказались бы жить даже бессмертные духи! – рассмеялась в ответ госпожа Цинь.

Она откинула чистое, выстиранное когда-то самой Си Ши легкое шелковое одеяло, поправила мягкую подушку, которую прижимала когда-то к груди Хуннян[53] Хуннян – служанка, одна из героинь новеллы известного танского литератора Юань Чжэня «Повесть об Инъин», по мотивам которой в XII в. драматургом Ван Шифу была написана пьеса «Западный флигель»..

Уложив Баоюя, мамки и няньки разошлись, остались только Сижэнь, Цинвэнь, Шэюэ и Цювэнь. Госпожа Цинь отправила девочек-служанок следить, чтобы под навес не забрались кошки и не наделали шума.

Едва смежив веки, Баоюй погрузился в сон, и во сне ему привиделась госпожа Цинь. Она шла далеко впереди. Баоюй устремился за ней и вдруг очутился в каком-то незнакомом ему месте: красная ограда, яшмовые ступени, деревья, прозрачный ручеек, а вокруг ни души – тишина и безмолвие.

«Как чудесно! Остаться бы тут навсегда! – подумал Баоюй. – Ни родителей, ни учителей!»

Только было он размечтался, как из-за холма донеслась песня:

Цветы полетят

вслед потоку, послушные року,

Весенние грезы,

как облако, – скоро растают.

К вам, девы и юноши,

эти относятся строки:

Скажите, – нужна ли

безрадостность эта мирская?

Баоюй прислушался – голос был девичий. Песня смолкла, и из-за склона вышла грациозная девушка, неземной красоты, среди смертных такую не встретишь.

Об этом сложены стихи:

Ив стройный ряд она пересекла

И только вышла из оранжереи,

Как во дворе, где безмятежно шла,

Вдруг птицы на деревьях зашумели…

…Тень то мелькнет, то повернет назад,

А путь уже ведет по галерее,

И, орхидей донесший аромат,

Внезапный ветер рукава взлелеял…

Встревожив лотос,

словно слышит он

Каменьев драгоценных

перезвон…

Чернее тучи,

прядь волос густа.

Улыбка-персик

не весне ли рада?

Не вишней ли

цветут ее уста,

А зубки —

то ль не зернышки граната?

И, как у Пряхи [54] И, как у Пряхи… – Имеется в виду небожительница Пряха, персонаж известной легенды о Пастухе и Ткачихе.,

талия нежна,

Снежинкою

взмывает к небу вьюжной,

Здесь утка – зелень,

лебедь – желтизна:

Сиянье изумрудов,

блеск жемчужный…

То явится,

то скроется в цветах,

То вдруг сердита,

то опять игрива,

Над озером

блуждая в небесах,

Плывет, плывет

по ветру горделиво.

Стремясь друг к другу,

брови-мотыльки

О чем-то говорят,

но не словами,

А ножки,

как у лотоса, легки, —

Хотели б замереть,

но ходят сами…

Прозрачность льда

и яшмовая гладь

В ней воплотились,

трепетной и нежной,

И так прекрасен,

надобно сказать,

Узор цветистый

на ее одежде!

Нет средь избранниц мира

таковой,

Она – душистый холм,

нефрит, каменья,

Вся прелесть

воплотилась в ней одной —

Дракона взлет

и феникса паренье!

С чем простоту ее

сравнить смогу?

С весенней сливой,

что еще в снегу.

Столь чистый облик

прежде видел где я?

То – в инее осеннем

орхидея!

В спокойствии —

кому сродни она?

То – горная

тишайшая сосна!

Изяществом —

поставлю с кем в сравненье?

С широким прудом

при заре вечерней!

В чем тонкость

обольстительных манер?

Дракон в болотных дебрях —

ей пример!

Как описать мне

облик благородный?

Он – свет луны

над речкою холодной!

Си Ши пред ней

нашла в себе изъян,

И потускнела,

застыдясь, Ван Цян! [55] Ван Цян , она же – Ван Чжаоцзюнь, Мин-фэй – наложница ханьского императора Юань-ди (48—33 гг. до н.э.). Согласно обычаям императорского двора, перед представлением императору юной наложницы художник рисовал ее портрет, чтобы император заранее мог судить о ее внешности. Один из дворцовых сановников и художник потребовали от Ван Чжаоцзюнь взятку, но гордая красавица отвергла их притязания. В наказание за строптивость сановник оговорил ее перед императором, а художник исказил на портрете внешность Ван Цян. Император, поверив своим придворным, отдал наложницу в дар шаньюю (предводителю) племени сюнну. Только много лет спустя он узнал о злодеянии и предал заговорщиков казни. Ван Чжаоцзюнь умерла на чужбине. Лютня, которой она мастерски владела, была возвращена во дворец из далеких краев. Образ Ван Чжаоцзюнь воспет многими китайскими поэтами-классиками.

Откуда родом?

Из какого места?

В наш грешный мир

спустилась не с небес ли?

…Когда бы, пир

на небесах презрев,

Она ушла

из Яшмового Пруда [56] Яшмовый Пруд – В китайской мифологии этот пруд – неотъемлемое украшение сада небожительницы Сиванму, богини западных стран. На его берегах, поросших персиковыми деревьями, с плодами долголетия, небожители собирались на пиры.,

Свирель бы взять

кто смог из юных дев?

Ей равной

и на небе нет покуда!

Баоюй бросился ей навстречу, низко поклонился и с улыбкой спросил:

– Откуда вы, божественная дева, и куда путь держите? Места эти мне совсем незнакомы, возьмите же меня с собой, умоляю вас!

– Я живу в небесной сфере, там, где не знают ненависти, в море, Орошающем печалью, – отвечала дева. – Я – бессмертная фея Цзинхуань с горы Ниспосылающей весну, из страны Великой пустоты, из чертогов Струящих ароматы. Я определяю меру наказания за распутство, могу побуждать женщин в мире смертных роптать на судьбу, а мужчин – предаваться безумным страстям. Недавно здесь собрались грешники, и я пришла посеять среди них семена взаимного влечения. Наша встреча с тобой не случайна. Мы находимся неподалеку от границы моих владений. Пойдем, если хочешь. Но у меня здесь нет ничего, кроме чашки чая бессмертия, нескольких кувшинов отменного вина, которое я сама приготовила, и девушек, обученных волшебным песням и танцам. Недавно они сложили двенадцать песен под названием «Сон в красном тереме».

При этих словах Баоюй задрожал от радости и нетерпения и, забыв о госпоже Цинь, поспешил за феей.

Неожиданно перед ним появилась широкая каменная арка, на арке, сделанная крупными иероглифами, надпись: «Страна Великой пустоты», а по обе стороны парные надписи:

Когда за правду выдается ложь, —

тогда за ложь и правда выдается,

Когда ничто трактуется как нечто,

тогда и нечто – то же, что ничто!

Они миновали арку и очутились у дворцовых ворот, над которыми было начертано четыре иероглифа: «Небо страстей – море грехов», на столбах справа и слева – тоже парные надписи:

Толстый пласт у земли,

и высок небосвод голубой [57] …Толстый пласт у земли, и высок небосвод голубой… – Поэт Юань Хаовэнь (XII в.) в стихотворении «Рассуждаю о поэзии», посвященном танскому поэту Мэн Цзяо, писал:

До кончины терзали печали Дунъе,

Да и можно ли высказать их?

Толстый пласт у земли, высоки небеса —

Не вместить необъятное в стих!

Чувства древние, новые страсти

все еще не излиты.

Жаль, не выплатить вам

долг, оставленный ветром с луной [58] Долг, оставленный ветром с луной… – Ветер с луной – поэтический образ, олицетворяющий прекрасное видение, живописный пейзаж; в переносном смысле – выражение высоких чувств возлюбленных. В данном случае высказывается мысль, что за искреннюю любовь Баоюю и Дайюй придется расплачиваться страданиями.,

Оскорбленная дева

и отрок, судьбою побитый.

«Все это верно, – подумал Баоюй, прочитав надписи. – Только не совсем понятно, что значит „чувства древние, новые страсти“ и „долг, оставленный ветром с луной“. Надо подумать».

Занятый своими мыслями, Баоюй и не почувствовал, что душу его переполняет какая-то волшебная сила.

Когда вошли в двухъярусные ворота, взору Баоюя предстали высившиеся справа и слева палаты, на каждой – доска с горизонтальными и вертикальными надписями… С первого взгляда их невозможно было прочесть, лишь некоторые Баоюй разобрал: «Палата безрассудных влечений», «Палата затаенных обид», «Палата утренних стонов», «Палата вечерних рыданий», «Палата весенних волнений», «Палата осенней скорби ».

– Осмелюсь побеспокоить вас, божественная дева, – обратился Баоюй к фее. – Нельзя ли нам с вами пройтись по этим палатам?

– В этих палатах хранятся книги судеб всех девушек Поднебесной, – отвечала Цзинхуань, – и тебе, простому смертному, не положено обо всем этом знать до срока.

Но Баоюй продолжал упрашивать фею.

– Ладно, пусть будет по-твоему, – согласилась наконец Цзинхуань.

Не скрывая радости, Баоюй прочел надпись над входом «Палата несчастных судеб» и две парные вертикальные надписи по бокам:

Грусть осени, весенняя тоска, —

в чем их причина, где у них исток?

Цветок отрадный, нежный лик луны, —

кого прельщает ваша красота?

Баоюй печально вздохнул. В зале, куда они вошли, стояло около десятка огромных опечатанных шкафов, и на каждом – ярлык с названием провинции. «А где же шкаф моей провинции?» —подумал Баоюй и тут заметил ярлык с такой надписью: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина».

– Что это значит? – спросил Баоюй у феи.

– Это значит, – отвечала фея, – что здесь записаны судьбы двенадцати самых благородных девушек твоей провинции. Потому и сказано «Главная книга».

– Я слышал, что Цзиньлин очень большой город, – заметил Баоюй, – почему же здесь говорится всего о двенадцати девушках? Ведь в одной нашей семье вместе со служанками их наберется несколько сот.

– Конечно, во всей провинции девушек много, – улыбнулась Цзинхуань, – но здесь записаны самые замечательные, в двух соседних шкафах – похуже, а остальные, ничем не примечательные, вообще не внесены в книги.

На одном из шкафов, о которых говорила фея, и в самом деле было написано: «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», а на другом: «Вторая дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина». Баоюй открыл дверцу второго шкафа, наугад взял с полки книгу, раскрыл. На первой странице изображен не то человек, не то пейзаж – тучи и мутная мгла – разобрать невозможно, будто тушь расплылась. Стихотворения под рисунком Баоюй тоже не понял.

Луну не просто

встретить в непогоду,

Куда как проще

тучам разойтись,

Пусть нас возносит сердце

к небосводу,

Но тянет плоть

неотвратимо вниз,

Души непревзойденность, дерзновенность

лишь ропот вызывают иль каприз… [59] Души непревзойденность, дерзновенность лишь ропот вызывают иль каприз… – В соответствии с феодальной моралью скромность женщины, ее крайняя сдержанность считались признаком ее благородства, целомудрия. Всякое отклонение от этих качеств рассматривалось как склонность к распутству.

Достигнуть долголетья помогает

порой на юность злая клевета, —

Мой благородный юноша мечтает [60] …Мой благородный юноша мечтает… – Имеется в виду Баоюй.,

но сбудется ль наивная мечта?

Баоюй ничего не понял и стал смотреть дальше. Ниже был нарисован букет свежих цветов и порванная циновка, а дальше опять стихи:

Равнять корицу с хризантемой,

забыв той хризантеме цену,

Неверно, ибо это значит —

попрать всю ласку и тепло;

А то, что бесшабашный комик

шутлив и резв, пока на сцене,

Относят к юному красавцу

несправедливо и во зло! [61] …относят к юному красавцу несправедливо и во зло… – Здесь оправдываются будущие взаимоотношения Баоюя и его служанки Сижэнь. Последняя искренне пыталась уберечь его от злоключений.

Тут уж Баоюй совсем ничего не понял, положил книгу на место, открыл первый шкаф и взял книгу оттуда. На первой странице он увидел цветущую веточку корицы, под ней – пересохший пруд с увядшими лотосами и надпись в стихах:

Прекрасный лотос ароматен,

нет краше лилии цветка,

Судьба несет худую участь,

и души омрачит тоска.

Неважно – лилия иль лотос,

то и другое в ней одной [62] …Неважно, – лилия иль лотос, то и другое в ней одной… – Здесь предсказывается нелегкая судьба Сянлин. «Сянлин» – значит «благоухающая лилия». Другое ее имя – «Инлянь» – значит «прекрасный лотос».,

Но все пути прекрасной девы

ведут обратно, на покой…

Продолжая недоумевать, Баоюй взял главную книгу судеб и на первой странице увидел два золотых дерева; на одном висел яшмовый пояс, а под деревьями в снежном сугробе лежала золотая шпилька для волос. Под рисунком было такое стихотворение:

Вздыхаю: ушла добродетель

и ткацкий станок замолчал; [63] …ушла добродетель, и ткацкий станок замолчал… – В книге «Хоухань шу» («Истории Поздней Хань») есть рассказ о том, как молодой супруг Ю Янцзы покинул семью, чтобы с головой погрузиться в учебу. Однако вскоре он заскучал по дому и вернулся к жене. Она же, встретив его, взяла нож и перерезала шелковые нити на ткацком станке, желая показать этим, что мужу нельзя опускать руки, а следует учиться, дабы достичь высокого положения в обществе. Здесь предсказываются будущие взаимоотношения между Баоюем и Баочай.

О пухе, летящем при ветре,

слова отзвучали [64] …О пухе, летящем при ветре, слова отзвучали… – В притче о Се Даоюне, жившем при династии Цзинь (265—419), рассказывается, как однажды при большом снегопаде его дядя Се Ань спросил: «На что походит этот падающий снег?» Старший брат Се Лан ответил: «Это – соль крошится с небес». Се Даоюнь же сказал: «Нет, это ветер взвихрил ивовый пух». Последние строки стихотворения – намек на противоположность характеров двух главных героинь романа Линь Дайюй и Сюэ Баочай. Слова «нефритовый пояс в лесу», если их прочесть с конца, по-китайски будут звучать «линь дай юй». Именно для характеристики умной и талантливой Линь Дайюй здесь упомянута притча о Се Даоюне. В целом же это – предсказание печальной судьбы обеих героинь романа..

Нефритовый пояс

на ветке в лесу одичал,

А брошь золотую

в снегу глубоко закопали! [65] …А брошь золотую в снегу глубоко закопали! – Здесь выражается грусть о потерянной семье, о развеянных иллюзиях. Иероглифы имени Сюэ Баочай прочитываются как «драгоценная заколка в снегу».

Баоюй хотел было спросить у феи, что кроется за этими словами, но передумал – она все равно не станет открывать перед ним небесные тайны. Лучше бы и эту книгу положить на место, но Баоюй не удержался и стал смотреть дальше. На второй странице он увидел лук, висевший на ветке душистого цитруса, и подпись в стихах:

Явилась дева в двадцать лет неполных,

чтоб рассудить, где истина и ложь.

А в месте, где цвели цветы граната [66] А в месте, где цвели цветы граната… – В строфе содержится намек на жизнь Юаньчунь в императорском дворце. Из «трех весен» (имеются в виду сестры Инчунь, Таньчунь и Сичунь) ни одной не выпадет честь стать женою самого государя. Однако Юаньчунь («Изначальная весна») в восемнадцатый день двенадцатого месяца года Цзя-инь (когда встречаются в небе звезды Тигр и Заяц) неожиданно умрет.,

светился женским флигелем дворец.

Наверно, в третью из прошедших весен

начального сиянья не вернешь,

Недаром Тигр и Заяц повстречались, —

мечте великой наступил конец!

На следующем рисунке два человека – они запускают бумажного змея, море, корабль, на корабле – плачущая девушка. Под рисунком стихотворение:

Чисты твои таланты и светлы,

душевные стремленья высоки.

Но жизнь твоя совпала с крахом рода [67] …Но жизнь твоя совпала с крахом рода… – Речь идет о судьбе Таньчунь, которая выйдет замуж и расстанется с сестрами, когда дом Цзя придет в упадок. ,

и всю себя не проявила ты.

Теперь рыдаешь в День поминовенья

и все глядишь на берега реки:

На тысячи уносит верст куда-то

восточный ветер юные мечты.

Под картинкой, изображающей плывущие в небе тучи и излучину реки, уходящей вдаль, тоже стихотворение:

Богатство, знатность… Есть ли толк

в них жизни цель искать?

С младенчества не знаешь ты,

где твой отец, где мать [68] …С младенчества не знаешь ты, где твой отец, где мать… – Речь идет о Сянъюнь, с детства потерявшей родителей..

День кончился, и лишь закат

твоим открыт глазам,

Из Чу все тучи улетят, —

не вечно течь Сянцзян… [69] …Из Чу все тучи улетят, – не вечно течь Сянцзян. – Сянцзян – название реки. См. примеч. 99.

И еще рисунок. На нем – драгоценная яшма, упавшая в грязь. А стихи вот какие:

Стремятся люди к чистоте… [70] …Стремятся люди к чистоте… – «Чистота», «пустота» – буддийские понятия. Жизнь, согласно буддизму, иллюзорна, главное ее содержание – страдания; все мирские дела – «пыль», и лишь путем очищения от нее люди могут избавиться от плена заблуждений.

Увы, была ль она?

А пустота? Коль не была, —

откуда вдруг взялась?

Нефриту, золоту судьба

недобрая дана:

Как жаль, что неизбежно их

судьба повергнет в грязь!

На следующей странице Баоюй увидел свирепого волка, он преследовал красавицу девушку, чтобы ее сожрать. Стихи под рисунком гласили:

Чжуншаньским волком [71] Чжуньшаньским волком этот отрок был… – В «Сказании о чжуньшаньском волке» средневекового писателя Ма Чжунси рассказывается, что во время охоты господин Дун Го спас обреченного на гибель волка, жившего в горах Чжуншань. А тот, когда опасность миновала, решил съесть своего спасителя. Здесь под «чжуньшаньским волком» подразумевается Сунь Шаоцзу, которого семья Цзя приняла и обласкала, а он, став мужем Инчунь, оказался злым и неблагодарным.

этот отрок был:

Жестокосерден,

если в раж входил,

Гарем познал

и нрав доступных дев,

Так вот он жил,

а «проса не сварил»! [72] …Так вот он жил, а «проса не сварил»… – Легенда рассказывает, что некий человек поставил вариться просо, а сам лег спать. Во сне протекла вся прожитая им жизнь, а когда проснулся, оказалось, что просо еще не сварилось.

Под изображением древнего храма, где девушка в одиночестве читала сутру, были вот какие стихи:

Она, познав, что блеск трех весен

уйдет – и не вернешь назад [73] Она, познав, что блеск трех весен… – Стихотворение обращено к Сичунь.,

На платье скромное монашки

сменила свой былой наряд.

Как жаль! Сиятельная дева

из дома, где кругом шелка,

Вдруг очутилась возле Будды

при свете меркнущих лампад…

Затем была нарисована ледяная гора, на ней – самка феникса, а ниже строки:

О скромная птица! [74] …О скромная птица… – Иероглиф, имеющий значение «феникс», состоит из двух элементов – «фань» – «простой» и «няо» – «птица». Автор умышленно расчленяет эти элементы, желая намекнуть, что и «простая», «обычная» птица может превратиться в феникса. Ты в мир прилетела

в годину, принесшую зло [75] …в годину, принесшую зло… – Имеется в виду упадок семьи..

Всем ведомо: баловня страстно любила,

но в жизни, увы, не везло:

Один своеволен, другая послушна,

и – с «деревом» вдруг «человек»! [76] …с «деревом» вдруг «человек»… – Знаки «дерево» («му») и «человек» («жэнь»), объединенные в один иероглиф, дают новое понятие – «разлука», «отчуждение», «развод» («сю»).

И, плача, в слезах устремилась к Цзиньлину [77] И, плача, в слезах устремилась к Цзиньлину… – Цзиньлин – название гор близ Нанкина, в древности – место отшельничества буддийских и даосских монахов.,

и стало совсем тяжело!

Дальше – заброшенный трактир в захолустной деревне, в трактире – красавица за прялкой. И опять стихи:

И сбита спесь, нет никакого толку

вновь повторять, что знатен этот род [78] …нет никакого толку вновь повторять, что знатен этот род… – Речь идет о Цяоцзе, которую ждет нелегкая участь после разорения семьи..

Семья распалась, о родных и близких

да не промолвит даже слова рот!

Случайно здесь нашла приют и помощь,

пригрело эту женщину село.

И вправду: мир не без людей сердечных,

нет худа без добра! Ей повезло! [79] …нет худа без добра! Ей повезло! – Когда Цяоцзе окажется в бедственном положении, бабушка Лю приютит ее в деревне.

После стихов была нарисована ваза с цветущими орхидеями, возле вазы – красавица в роскошном одеянии и богатом головном уборе. Под рисунком подпись:

У персиков и груш весною почки

при теплом ветре не набухнут разве? [80] У персиков и груш весною почки… – Персик и груша в лексике поэтической классики Китая символизируют цветенье, юность, расцвет, орхидея же – холодную красоту, расцвет перед увяданьем. После рождения сына Цзя Ланя муж Ли Вань, Цзя Чжу, умрет. Она рано останется вдовой. Отсюда и сравнение ее с цветами персика и груши, которые весной недолго цветут.

А с чем сравнить нам эту орхидею,

изящно так украсившую вазу?

Уж раз напрасно рассуждать, что лучше —

обычная вода иль, скажем, льдина,

Нет смысла с посторонними судачить,

смеяться над вдовою господина…

И, наконец, Баоюй увидел рисунок с изображением двухэтажных палат, в палатах повесившуюся красавицу, а ниже стихи:

Не слишком ли звучит красиво:

Любовь как небо! Любовь как море!

Преувеличивать не надо значенье нынешних услад.

Любовь порою и вульгарна, когда при обоюдном вздоре

От необузданности чувства на смену ей идет разврат!

Зря говорят, что от Жунго

Неправедных происхожденье,

Скорей всего в роду Нинго

Источник склок и наважденья!

Баоюй собрался было читать дальше, но Цзинхуань знала, как он умен и талантлив, и, опасаясь, как бы он не разгадал небесной тайны, проворно захлопнула книгу и с улыбкой сказала:

– Стоит ли рыться в непонятных для тебя записях? Прогуляемся лучше, полюбуемся чудесными пейзажами!

Баоюй невольно выпустил из рук книгу и последовал за Цзинхуань. Взору его представились расписные балки и резные карнизы, жемчужные занавеси и расшитые пологи, благоухающие цветы бессмертия и необыкновенные травы. Поистине великолепное место! О нем можно было бы сказать стихами:

Створы красных дверей озаряющий свет,

чистым золотом устланный пол.

Белоснежная яшма на раме окна, —

вот каков из нефрита дворец!

И снова слуха Баоюя коснулся ласковый голос Цзинхуань:

– Выходите скорее встречать дорогого гостя!

Не успела она произнести эти слова, как появились бессмертные девы. Закружились в воздухе их рукава, затрепетали на ветру крылатые платья; красотой девы не уступали весенним цветам, чистотой и свежестью – осенней луне.

Увидев Баоюя, девы недовольным тоном обратились к Цзинхуань:

– Мы не знали, о каком госте идет речь, сестра, и потому вышли его встречать. Ведь вы говорили, что сегодня сюда должна явиться душа нашей младшей сестры – Пурпурной жемчужины. Мы давно ее ждем. А вы привели это грязное создание. Зачем оно оскверняет ваши владения?

Смущенный Баоюй, услышав эти слова, хотел удалиться, но Цзинхуань взяла его за руку и, обращаясь к девам, молвила:

– Сейчас я вам все объясню. Я как раз направлялась во дворец Жунго, навстречу Пурпурной жемчужине, когда, проходя через дворец Нинго, встретила души Жунго-гуна и Нинго-гуна. И вот они говорят мне: «С той самой поры, как стала править ныне царствующая династия, наши семьи прославились своими заслугами, из поколения в поколение наследуют богатство и титулы. Но минуло целых сто лет, счастье нашего рода кончилось, его не вернуть! Много у нас сыновей и внуков, но достойного наследника нет. Разве что внук Баоюй. Нрав у него весьма странный и необузданный, зато мальчик наделен умом и талантом. Вот только некому его наставить на путь истинный. Теперь же мы уповаем на вас. И если вы покажете ему всю пагубность мирских соблазнов и поможете вступить на путь истинный, счастью нашему не будет предела!» Они так умоляли меня, что я пожалела их и решила привести Баоюя сюда. Сначала подшутила над ним, разрешила полистать книгу судеб девушек его семьи, но он ничего не понял, – так пусть здесь, у нас, испытает могучую силу страсти. Быть может, тогда прозреет.

С этими словами фея ввела Баоюя в покои.

– Что здесь за аромат? – спросил Баоюй, ощутив какой-то неведомый ему запах.

– Это – аромат ароматов настоянной на душистом масле жемчужных деревьев редчайшей травы, произрастающей в волшебных горах. Ничего подобного нет в мире, где ты обитаешь, ибо мир этот погряз в скверне. – Цзинхуань холодно усмехнулась.

Баоюю оставалось лишь удивляться и восхищаться.

Когда они сели, служанка подала чай, необыкновенно прозрачный, с удивительным запахом, и Баоюй спросил, как этот чай называется.

– Этот чай называется «благоуханием тысячи роз из одного чертога». Растет он в пещере Ароматов на горе Весны, – пояснила Цзинхуань, – а заварен на росе, собранной с цветов бессмертия.

Баоюй, очень довольный, кивнул головой и окинул взглядом покои. Чего здесь только не было! И яшмовый цинь[81] Цинь – китайский музыкальный инструмент., и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах – шелковые занавеси, справа и слева от них – парные надписи, одна особенно радовала душу:

Изысканность и таинство —

земля,

Загадочность, необъяснимость —

небо!

Баоюй прочел надпись, а потом спросил Цзинхуань, как зовут бессмертных дев. Одну звали фея Безумных грез, вторую – Изливающая чувства, третью – Золотая дева, навевающая печаль, четвертую – Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.

Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили вино и угощения. Вот уж поистине:

Рубину подобен напиток:

хрустальные чаши полны!

Нефритово-терпкая влага:

янтарные кубки влекут!

Баоюй не удержался и спросил, что за аромат у вина.

– Вино это приготовлено из нектара ста цветов и десяти тысяч деревьев, – отвечала Цзинхуань, – и настояно на костях цилиня[82] Цилинь – мифическое животное, единорог. и молоке феникса. Потому и называется: «Десять тысяч прелестей в одном кубке».

Баоюй в себя не мог прийти от восхищения.

А тут еще вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню она им прикажет исполнить.

– Спойте двенадцать арий из цикла «Сон в красном тереме», те, что недавно сложены, – велела Цзинхуань.

Танцовщицы кивнули, ударили в таньбань[83] Таньбань – ударный музыкальный инструмент., заиграли на серебряном цине, запели: «Когда при сотворенье мира еще не…», Цзинхуань их прервала:

– Эти арии не похожи на арии из классических пьес в бренном мире. Там арии строго распределены между героями положительными и отрицательными, главными или второстепенными и написаны на мотивы девяти северных и южных мелодий. А наши арии либо оплакивают чью-либо судьбу, либо выражают чувства, связанные с каким-нибудь событием. Мы сочиняем арии и тут же исполняем их на музыкальных инструментах. Кто не вник в смысл нашей арии, не поймет всей ее красоты. Поэтому пусть Баоюй прочтет сначала слова арий.

И Цзинхуань приказала подать Баоюю лист бумаги, на котором были написаны слова арий «Сон в красном тереме».

Баоюй развернул лист и, пока девушки пели, не отрывал от него глаз.

Вступление к песням на тему «Сон в красном тереме»

Когда при сотворенье мира

Еще не прояснилась мгла, —

Кого для томных чувств и нежных

Судьба земная избрала?

Все для того, в конечном счете,

Чтобы в туманах сладострастья,

Когда и неба нет вокруг,

И ранит солнце душу вдруг,

Мы, дабы скрасить мрак ненастья,

Излили горечь глупых мук…

«Сна в красном тереме» мотивы

Пусть прозвучат на этот раз,

Чтобы о золоте печали

Печалям вашим отвечали

И яшмы жалобы могли бы

Всю правду донести до вас! [84] …Чтобы о золоте печали… – Под «золотом» подразумевается Баочай, под «яшмой» – Дайюй.

Жизнь – заблуждение [85] Жизнь – заблуждение… – Тема стихотворения – тоска Баоюя по Дайюй, которой суждено рано уйти из жизни, а также – несбывшиеся надежды Баочай.

Молва упрямо говорит:

«Где золото – там и нефрит!» [86] «Где золото, там и нефрит!» – Здесь имеются в виду сложные отношения, которые возникнут в будущем между Баоюем и Дайюй.,

А я печалюсь, что прочней

Союз деревьев и камней! [87] Союз деревьев и камней – намек на слова, которые Баоюю суждено в будущем произнести во сне (см. гл. XXXVI): «Разве можно верить этим буддийским и даосским монахам? Выдумали, будто яшма и золото предназначены друг для друга судьбою. Нет! Судьбой связаны только камень и дерево!»

К себе влечет напрасно взор

Тот, кто вознесся выше гор,

являя снежный блеск [88] …Тот, кто вознесся выше гор… – намек на Баочай.,

Напомним, кстати: над землей

Небесных фей вся жизнь порой —

унылый, скучный лес… [89] Небесных фей вся жизнь порой – унылый, скучный лес… – Слово «лес» по-китайски звучит «линь». Уже это раскрывает намек на страдальческую жизнь Линь Дайюй.

Вздыхаю: в мире суеты

Невластна сила красоты!

Смежая веки, вечно быть

Игрушкой с пиалой? [90] …Смежая веки, вечно быть игрушкой с пиалой… – У сунского поэта Су Ши (XI в.) в стихотворении «Вторя Ду Фу, воспеваю красавицу» есть фраза: «Смежала веки Мэн Гуан за чаем, прикрыв лицо квадратной пиалой…» Когда Мэн Гуан (эпоха Хань – 206 г. до н.э. – 220 г. н.э.) пила из квадратной пиалы чай в присутствии супруга Лян Хуна, пиала закрывала все ее лицо, до бровей, что, по разумению Лян Хуна, придавало ей вид кроткой и нежной жены. Притча о Лян Хуне и Мэн Гуан раскрывает фальшь будущих супружеских отношений Баоюя и Баочай.

Так можно мысли притупить

И потерять покой!

Зачем в печали хмуришь брови? [91] Зачем в печали хмуришь брови? – В стихотворении предсказывается трагический исход любви Баоюя и Дайюй.

Есть, говорят, цветок волшебный

в обители святых небесной;

Наичистейший, непорочный, —

есть, говорят, нефрит прелестный [92] Цветок волшебный – Дайюй; нефрит прелестный – Баоюй.,

А если к этому добавят,

что не было меж ними связи,

Сегодня встретиться внезапно

им запретит кто-либо разве?

А ежели еще отметят,

что трепетные связи были, —

То почему слова остались,

а про любовь давно забыли?

В итоге – вздохи и стенанья,

но все бессмысленно и тщетно,

В итоге – горькие терзанья,

но все напрасно, безответно.

Луна! – Но не луна на небе,

а погрузившаяся в воду;

Цветок! – Но не цветок воочью,

а в зеркале его подобье.

Подумать только! Сколько горьких

жемчужин-слез еще прольется,

Пока зимою эта осень

в урочный час не обернется,

Пока весеннего расцвета

Не оборвет внезапно лето!

Баоюй никак не мог вникнуть в смысл и потому слушал рассеянно, но мелодия пьянила и наполняла душу тоской. Он не стал допытываться, как сочинили эту арию, какова ее история, и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.

Печалюсь: рок неотвратим [93] Печалюсь: рок неотвратим. – Стихотворение предрекает скорую кончину Юаньчунь.

Как отрадно на сердце, когда на глазах,

торжествуя, природа цветет! [94] …торжествуя, природа цветет… – Имеется в виду возвышение семьи Цзя после ухода Юаньчунь в императорские покои и нависшая над этой семьей беда после ее кончины.

Как печально, когда за расцветом идет

увяданья жестокий черед!

На мирские дела

взгляд мой дерзок и смел:

Десять тысяч – да сгинут

назойливых дел!

В этой жизни тоске

долго плыть суждено,

И растает души

аромат все равно…

К дому отчему вновь

устремляю свой взор,

Но теряется путь

в неприступности гор!

Обращаюсь к родителям часто во сне: —

Мир покинуть дороги велят,

А отцу было б лучше подальше уйти

От дворцовых чинов и наград.

Отторгнута родная кровь [95] Отторгнута родная кровь. – Стихотворение посвящено разлуке Таньчунь с родной семьей.

Одинокий парус. Ветер. Дождь.

Впереди – тысячеверстный путь.

Вся моя родня, мой дом и сад, —

все исчезло! О былом забудь!

И осталось только слезы лить…

«Пусть спеша уходят годы прочь,

Вам, отец и мать, скажу я так:

не горюйте! Позабудьте дочь!»

В жизни все имеет свой предел,

встреч, разлук причины тоже есть,

Мы живем на разных полюсах, —

мать, отец – вдали, а дочь их – здесь…

Каждому свое. Покой и мир

каждый охраняет для себя.

Есть ли выход, раз от вас ушла?

Выхода не вижу. То – судьба!

Скорбь среди веселья

Ее в то время грела колыбель,

а мать с отцом уже настигла смерть.

Из тех людей, разряженных в шелка,

красавицу кто мог тогда узреть?

Стремлений тайных юношей и дев

она не приняла, сочтя за срам,

Зато теперь Нефритовый она

собою среди туч являет Храм! [96] …Нефритовый она собою среди туч являет Храм! – то есть ярко выделяется на фоне заурядных невест.

Ее достойной парой стать сумел

красивый отрок с чистою душой [97] …красивый отрок с чистою душой. – Имеется в виду Цзе Жолан, юноша из аристократической семьи, жених Сянъюнь.,

Казалось бы, что вечен их союз,

как это небо вечно над землей!

Но к детству повернул зловещий рок [98] Но к детству повернул зловещий рок… – Сянъюнь с детства лишилась родителей, испытывала тяготы сиротства; переживания того времени возвратятся к ней после крушения надежд на счастливую жизнь.,

опять сгустился тягостный туман,

А что же дальше? Словно облака,

развеян иллюзорный Гаотан,

Живительная высохла вода,

исчезла, как мираж, река Сянцзян! [99] Словно облака, развеян иллюзорный Гаотан… исчезла, как мираж, река Сянцзян… – В предисловии к оде «Дворец Гаотан» древний поэт Суп Юй упоминает о том, как однажды во время путешествия правитель (ван) княжества Чу в местности Гаотан увидел во сне снизошедшую к нему на ложе небесную фею; эта притча дала повод подразумевать под названием «Гаотан» брачную ночь молодоженов. Сянцзян – река, которая на пути из провинции Гуанси к озеру Дунтинху сливается с другими реками, меняя названия. Олицетворение превратностей любви, недолговечности супружеского счастья. Согласно одной из легенд, жены императора Шуня Нюйин и Эхуан оплакивали на берегу этой реки мужа после его кончины.

Таков итог! Всему грядет конец!

уходит все и пропадает прочь!

А потому терзаться ни к чему, —

сколь ни терзайся – горю не помочь!

Мир такого не прощает… [100] Мир такого не прощает… – В стихотворении предсказывается судьба Мяоюй.

Подобна нежной орхидее

и нравом ты и красотой,

Твоих достоин дарований

не смертный, а мудрец святой!

Вот как случается порою

с отверженною сиротой!

Ты скажешь: «Изо рта зловонье

у тех, кто много мяса ест,

А тем, кто увлечен шелками,

и шелк однажды надоест!»

Поднявшись над людьми, не знала,

что мир коварен, зависть зла,

И чистоте взамен презренье

ты от бесчестных приняла!

Вздохну: светильник в древнем храме

утешит лишь на склоне лет,

А красный терем, нежность сердца,

цветенье, – все сойдет на нет!

Издревле так: в пыли и смраде

быть чистым чувствам суждено,

Достойно ли нефрит отменный

бросать на илистое дно?

Как много сыновей вельможных

вздыхали – и не без причин, —

О том, что счастье зря теряет

и благородный господин! [101] …счастье зря теряет и благородный господин… – то есть Баоюй.

Когда любят коварного…

Волк чжуншаньский —

Бессердечный,

Разве помнит он, что вечен

Корень жизни человечьей? [102] Корень жизни человечьей… – Сунь Шаоцзу, муж Инчунь, отплатит семье Цзя неблагодарностью за добро.

Все, чем движим, – лишь разврат,

Жажда временных услад.

Знатных дам, чей славен род,

В жертвы он себе берет,

И, согнув, как ветки ив,

Этих дам по белу свету

Он бросает, как монеты,

Что похитил, не нажив…

Я вздыхаю: сколько нежных,

Утонченных, сердобольных

Он обрек всю жизнь в печалях

Биться, как в коварных волнах!

Рассеяны иллюзии цветов

Что три весны отрадного сулят

для персика румяного и сливы?

Но, загубив прекрасные цветы,

найти убийцы радость не смогли бы…

Все говорят: ищи на небесах, —

там персика цветы пышны до лета,

И говорят еще, что в облаках

так много абрикосового цвета!

Все это так. Но видано ли то,

чтоб осень нас не настигала где-то?

В Деревню белых тополей смотрю

и слышу стон несчастных, там живущих,

А в Роще кленов темных, вторя им [103] Деревня белых тополей, Роща кленов темных – названия мест захоронения родственников.,

рыдают неприкаянные души.

Уходят дни. Могил уж не видать.

Все в запустенье, и бурьян все гуще.

Сколь много неимущий терпит мук,

чтоб нищий ныне завтра стал богатым!

Да и цветов судьба – извечный круг,

весна – рассвет, а осень – срок заката.

А раз уж смерть идет за жизнью вслед, —

кто может от нее найти спасенье?

Но говорят, – на Западе растет

посо – такое чудное растенье:

Тому, кто под его укрылся сенью,

способен жизнь продлить чудесный плод!

Бремя разума [104] Бремя разума. – Стихотворение посвящено Ван Сифэн. Современный китайский исследователь романа «Сон в красном тереме» Цай Ицзянь расценивает его как отклик на стихотворение Су Ши «Мою дитя»:

Всяк хочет умных вырастить детей —

Иначе мы и не были б отцами,

Но я лишь оттого, что был умен,

Увы, свершал ошибки что ни год.

Вот почему хочу я милых чад

Воспитывать тупицами, глупцами,

Тогда они без горя, без труда

Достигнут сана Праведных господ.

Когда все нервы, силы – до предела —

Подчинены лишь разуму – и только,

Судьба идет наперекор удачам,

И от ума не радостно, а горько!

Предрешено, как видно, до рожденья

Такому сердцу биться сокрушенно,

А после смерти прекратятся бденья,

Душа покинет плоть опустошенной.

Скажу к примеру: жизнь в семье богата,

Спокойны люди, не предвидя лиха,

И вдруг такой исход: она распалась,

И закрутились все в житейских вихрях…

Вот тут и вспомнишь: помыслы и думы,

Когда подчинены мирским волненьям,

Вся жизнь плывет, и в этих вечных волнах

Смутна, как в третью стражу сновиденье.

Представим: гром загрохотал внезапно, —

И от дворца остались только камни;

Представим: грустно угасает солнце, —

Как будто фонаря последний пламень…

Увы, увы! Все радости земные

Ведут людей к трагедиям и бедам!

О вас печалюсь, люди в мире бренном,

Поскольку день грядущий вам неведом!

Когда сторицей воздаешь… [105] Когда сторицей воздаешь… – В стихотворении воздается благодарность тетушке Лю, приютившей Цяоцзе в трудное для нее время.

Когда сторицей воздаешь, —

Живя на этом свете,

Он, милосердный, снизойдет,

Спаситель-благодетель!

Мать счастлива, и счастье в том,

И в том ее забота,

Чтоб тайно одарять добром —

Без всякого расчета…

Но, люди, – убеждаю вас:

Так много страждущих сейчас!

Нам надо помогать им!

Не подражайте тем, скупым,

Все меряющим на калым, —

дядьям моим и братьям!

Пусть истина добрей, чем ложь!

Но в мире поднебесном

Где потеряешь, где найдешь —

Лишь небесам известно!

Мнимый блеск запоздалого расцвета [106] Мнимый блеск запоздалого расцвета. – Стихотворение говорит о том, что слишком поздно судьба принесет Ли Вань удачу.

Желая в зеркале найти

Чувств милосердных свойства,

За добродетель выдал ты

Заслуги и геройство.

Но скоротечен сей расцвет, —

Поможет ли притворство?

Халат ночной и в спальне штор

Игривый шелк у ложа,

Жемчужный головной убор,

Сановный на плаще узор, —

Перед судьбой все это вздор,

Игра с судьбою – тоже!..

Не зря твердят: на склоне дней

Нужда неотвратима.

Но есть наследство для детей:

Величье рода, имя.

Шнуры на шелке, лент извив, —

Ты горд, избранник знати,

И на твоей груди горит

Груз золотой печати! [107] …Груз золотой печати… – то есть знак императорского благорасположения.

Надменен, важен, словно маг,

И вознесен высоко, —

Но час закатный – это мрак

У Желтого Истока…

Героев прежних лет, вельмож

Как чтут сыны и внуки?

Прискорбно: предков имена

Для них пустые звуки!

Так кончаются земные радости [108] Так кончаются земные радости. – Речь идет о Цинь Кэцин.

У расписных, цветистых балок

весна себя испепелила.

И стала мусором душистым

листва, опавшая кругом.

Коль воле неба отдалась

и необузданно любила,

Коль к проплывающей луне

свой лик безвольно обратила, —

В том и найди первопричину

поступков, погубивших дом!

Ты сколько б ни винила Цзина,

что клана уничтожил нить,

Ты сколько б ни костила Нина,

семью посмевшего сгубить, —

Виновны все, с душою чистой

не умудренные любить!

У птиц убежище в лесу…

Чиновнику – коль деловит, —

в присутствии – хвала,

Но дома, в собственной семье,

худы порой дела.

И так бывает: был богат,

а после бедным стал,

Коль драгоценный он металл

по ветру размотал…

Он, милосердный, за других

привык душой радеть,

А сам от жизни так устал,

что ждет, как благо, смерть.

А этот не имеет чувств,

он холоден, как лед,

Но за обиды и к нему

возмездие придет.

Не верь безрадостной судьбе,

Судьба еще воздаст тебе,

Пусть тот, кто слезы льет и льет,

Их выплачет – и все пройдет!

Стать жертвой злобы и обид

обидчику дано,

Зря разлученным вновь сойтись

судьбой предрешено!

Причина в прошлой жизни есть

тому, что краток век,

Удачливый, всегда богат

под старость человек.

К Вратам Нирваны тот стремит

свой дух, кто просветлен,

А тот, кто во грехе погряз,

себя теряет он…

А птицам, если пищи нет,

осталось в лес лететь.

Земля – без края, но скудна

и худосочна твердь! [109] …скудна и худосочна твердь… – Эта фраза – итог стихотворного цикла: судьбы двенадцати обитательниц красного терема (Баочай, Дайюй, Инчунь, Кэцин, Ли Вань, Мяоюй, Сянъюнь, Сичунь, Таньчунь, Фэнцзе, Цяоцзе, Юаньчунь) окажутся трагичными; большая феодальная семья в будущем распадется, «птицы» разлетятся в разные стороны; по разумению автора, в несправедливом обществе им не найти твердой почвы для счастливой жизни.

Девы пели арию за арией, но Баоюй оставался равнодушным. Тогда Цзинхуань со вздохом произнесла:

– Заблудший юноша, ты так ничего и не понял!

Голова у Баоюя кружилась, словно у пьяного, он сделал знак девушкам прекратить пение и попросил отвести его спать.

Цзинхуань велела прислужницам убрать со стола и повела Баоюя в девичьи покои. Здесь повсюду были расставлены редкостные вещи, каких на земле не увидишь. Но больше всего поразила Баоюя молодая прелестная дева, ростом и внешностью она напоминала Баочай, а стройностью и грацией Дайюй.

Баоюй совсем растерялся, не понимая, что с ним происходит, но тут Цзинхуань вдруг сказала:

– Сколько бы ни было в бренном мире благородных семей, ветер и луна в зеленом окне[110] …ветер и луна в зеленом окне – образное выражение, означающее любовь девушки из бедной семьи., солнечный луч на заре в девичьих покоях[111] Солнечный луч на заре в девичьих покоях – образное выражение, означающее любовь девушки из знатной семьи. втоптаны в грязь знатными молодыми повесами и гулящими девками. И уж совсем возмутительно то, что с древнейших времен легкомысленные бездельники твердят, будто сладострастие не распутство, а страсть – не прелюбодеяние. Все это пустые слова, за ними скрываются зло и подлость. Ведь сладострастие – уже само по себе распутство, а удовлетворение страсти – распутство вдвойне. Любовное влечение – вот источник и встреч на горе Ушань[112] Ушань – гора в провинции Сычуань. Как гласит одно из преданий, правитель княжества Чу, охотясь в горах, утомился и уснул. Ему приснилась фея, которая назначила ему свидание на горе Ушань, куда она являлась утром в виде облака, а вечером в виде дождя. Отсюда происходит выражение «чувство облака и дождя», что означает – «познать радости любви»., и игры в «тучку и дождик». Я люблю тебя потому, что ты с древнейших времен и поныне был и остаешься первым распутником во всей Поднебесной!

– Божественная дева, – поспешил возразить испуганный Баоюй, – вы ошибаетесь! Я ленив в учении, потому отец и мать строго наставляют меня, но какой же я распутник? Я еще слишком юн для этого и даже не знаю толком, что значит «распутство»!

– Нет, это ты ошибаешься! – продолжала Цзинхуань. – Распутство есть распутство, как бы ни толковали это слово. Забавляться пением и танцами, увлекаться игрой в «тучку и дождик» и гневаться оттого, что нельзя насладиться любовью всех красавиц Поднебесной, – распутство. Но такие распутники подобны червям, жаждущим плотских наслаждений. У тебя же склонность к безрассудным увлечениям, «мысленному распутству». Объяснить смысл этих слов невозможно, их надо понять сердцем, почувствовать душой. Именно в тебе сосредоточено все то, что скрыто в этих двух словах. Ты можешь быть добрым другом в девичьих покоях, но на жизненном пути тебе не избежать лжи и заблуждений, насмешек, стоустой клеветы и гневных взглядов десятков тысяч глаз. Ныне я встретила твоих дедов – Нинго-гуна и Жунго-гуна, они меня умоляли помочь тебе вступить на праведный путь, и я не допущу, чтобы, побывав в моих покоях, ты снова погряз в мирской скверне. Затем я и напоила тебя прекрасным вином и чаем бессмертия, предостерегла от ошибок волшебными песнями, а сейчас привела сюда, чтобы в счастливый час ты сочетался с одной из моих младших сестер, имя ее Цзяньмэй, а прозвище – Кэцин. Знай, в мире бессмертных все в точности так, как в мире смертных. Но ты должен понять сущность скрытых в себе страстей, постигнуть учение Кун-цзы и Мэн-цзы, готовить себя к тому, чтобы в будущем стать достойным продолжателем дела предков.

Она объяснила Баоюю, что такое «тучка и дождик», втолкнула в комнату, закрыла дверь и ушла.

Баоюй, словно в полусне, следуя наставлениям Цзинхуань, совершил то, что в подобных обстоятельствах совершают юноши и девушки. Но подробно об этом мы рассказывать не будем.

До самого утра Баоюй ласкал Кэцин и никак не мог с нею расстаться. Потом они, взявшись за руки, пошли гулять и попали в густые заросли терновника, где бродили волки и тигры. Вдруг путь им преградила река. Моста не было.

Баоюй остановился в нерешительности и вдруг заметил Цзинхуань.

– Возвращайся быстрее! – сказала она.

– Куда я попал? – застыв на месте, спросил Баоюй.

– Это – брод Заблуждений, – ответила Цзинхуань. – Глубина в нем десять тысяч чжанов, а ширина – тысяча ли. Через него не переправишься ни в какой лодке, только на плоту, которым правит Деревянный кумир, а толкает шестом Служитель пепла. Они не берут в награду ни золота, ни серебра и перевозят только тех, кому уготована счастливая судьба. Ты забрел сюда случайно и, если утонешь, значит, пренебрег моими наставлениями.

Не успела она договорить, как раздался оглушительный грохот – будто грянул гром, толпа демонов и якш-оборотней подхватила Баоюя и увлекла за собой. Весь в поту, Баоюй в ужасе закричал:

– Кэцин, спаси меня!

Перепуганная Сижэнь и остальные служанки бросились к нему с возгласами:

– Баоюй, не бойся – мы здесь!

В это время госпожа Цинь как раз пришла напомнить служанкам, чтобы не давали кошкам разбудить Баоюя. Услышав, что Баоюй зовет ее во сне, она удивилась:

«Ведь моего детского имени здесь никто не знает! Каким же образом оно стало известно Баоюю?»

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.