Онлайн чтение книги Доктора флота
Глава 6. ЭВАКУАЦИЯ

Только двадцать второго ноября окреп лед на Ладожском озере, а уже на двадцать восьмое была назначена вторая эвакуация Академии.

Последние недели стало невозможно заниматься. Мысли о еде преследовали неотступно. Они вытесняли из головы все. Казалось, там ничего не осталось, кроме воспоминаний о сытом довоенном прошлом, о переполненных продуктами магазинах, о горах колбас, жирных, со слезой сыров, конфетах и пирожных. Было обидно и унизительно все время думать о еде, но эти мысли были словно наваждение и становились сильнее всех желаний. В пятый раз ленинградцам урезали нормы выдачи продовольствия. Курсанты и рабочие получали по двести пятьдесят граммов, а остальные — по сто двадцать пять граммов блокадного хлеба. Сестра одного курсанта, работавшая на хлебозаводе, принесла рецепт этого хлеба. Из чего только он не состоял! Солод, отруби, обойная пыль и даже целлюлоза. Рассказывали, что профессора Лесотехнической академии разработали способ превращения целлюлозы в пищевой продукт, и она составляла двадцать пять процентов веса хлеба. На улицах подбирали умерших от голода. Черняев сказал Мише, что от истощения в городе погибло уже более двадцати тысяч человек.

По ночам Алексею снился почти один и тот же сон: он сидит в пещере у костра. Над огнем висит котел. В нем аппетитно булькает гречневая каша. От нее разносится изумительный аромат. А у входа в пещеру стоит пулемет. Алексей то и дело отбивается от наседающих врагов. Несколько длинных очередей — и он снова слушает, как булькает гречневая каша. Это божественные звуки. Они лучше его любимой арии Каварадосси. А потом он ест — не спеша, маленькими порциями, как в детстве мама учила есть мороженое. Ест, ест, ест…

Пашке казалось, что от голода страдает больше всех именно он. Васятка никогда не говорит о еде. Привык, бродяга, наверное, у себя в тайге без пищи сидеть. Алексея не поймешь. Волевой парень, ничего не скажешь. Даже если и мучается, все равно не узнаешь. К Мише Зайцеву по-прежнему тетка бегает, наверняка еду таскает, подкармливает. Хуже всех ему. Он человек городской, избалованный. К голоду не привык. И в животе сосет постоянно. Это ощущение мешает уснуть, не дает подумать ни о чем другом. Ребята иногда говорят о занятиях, некоторые даже умудряются писать конспекты, а он давно на все махнул рукой. Одна мысль в голове — где бы раздобыть хоть немного съестного. Недели две назад ему удалось на камбузе стащить порцию гороха. Смешно, порция называется — полторы ложки, и лижи дно. Между прочим, если бы поймали, сразу бы отчислили. Рисковое дело…

Размышления Пашки прервало появление Миши Зайцева. Сквозь полуоткрытую дверь курилки Паша увидел, как он вошел в коридор с небольшим свертком и, беспокойно оглянувшись, исчез за дверью кубрика. «Опять тетя принесла передачу!» — подумал Паша и весь напрягся при мысли, что это мог быть сверток со съестным. Он подошел к двери курилки и стал наблюдать за дальнейшими событиями.

Перед тем как отправиться в эвакуацию, тетя Женя взяла слово с соседки, что та отнесет племяннику небольшую продуктовую передачу. Сама тетя Женя сделать этого не успела, так как эвакуировалась срочно, но о племяннике помнила всегда. Она аккуратно завернула в небольшой сверток четыре сухаря, кусочек сала, несколько конфет. За это богатство она отдала висевшие в бывшем кабинете брата две картины Бенуа. Соседка вскоре заболела и почти месяц пролежала в постели. Чувствовала она себя еще плохо, к Мише нужно было идти пешком через весь город, но она положила сверток в сумку, прикрыла сверху тряпьем и отправилась в путь.

Вряд ли Миша мог испытать большее счастье, чем сейчас, получив эту посылку. Половину сухаря он сгрыз мгновенно тут же на улице, а все остальное решил спрятать, чтобы подольше поддерживать силы. В пустом кубрике он завернул продукты в газету, затем в вафельное полотенце, сунул в старую тельняшку и положил в тумбочку, замаскировав книгами. Но не прошло и получаса, как продукты исчезли.

Миша вышел во двор и долго стоял, прислонившись лбом к старому дереву, с трудом сдерживая слезы. Он не сомневался, что продукты украл Пашка. Но как он узнал о них? Было невыразимо обидно. «Подлец, проклятый ворюга», — с ненавистью думал он о Щекине. Он желал ему сейчас самого мучительного наказания. Пашка делал вид, что ничего не произошло. Задал Мише какой-то пустяковый вопрос, улыбнулся. В ответ Миша смерил его презрительным взглядом и отошел в сторону.

На этот раз, учтя горький опыт прошлого, имущества взяли с собой в эвакуацию немного. Каждый курсант был снабжен сшитым из наволочки большим вещевым мешком. Там было сложено обмундирование, два комплекта постельного белья, личные вещи, скудный сухой паек на три дня (немного сухарей и банка консервов). Поверх всего следовало уложить одеяло и шестнадцать килограммов книг.

Капитан Анохин предупредил:

— Кто книги не доставит — других для занятий не получит. Кроме того, он будет строго наказан, вплоть до отчисления из Академии.

Только сейчас курсанты почувствовали, сколь объемны и тяжелы их учебники. Руководства Заварнова, Воробьева, Быкова, Тонкова весили столько, словно состояли из свинцовых пластин. Поэт курса Семен Ботвинник ненадолго разрядил настроение такими строчками:

Но это было лишь поэтическое преувеличение. В минуты упаковки учебников по адресу их почтенных авторов было высказано немало проклятий.

На рассвете двадцать восьмого ноября с вещевыми мешками за спинами, отчего курсанты сделались похожими на горбатых быков зебу, обе роты под командованием капитана Анохина вышли из Академии и, миновав Пять углов и Невский, пошли пешком на Финляндский вокзал.

От недавнего великолепия города, так поражавшего всех, кто приезжал в Ленинград, сейчас не осталось и следа. Многие улицы были перегорожены баррикадами, стояли рогатки из колючей проволоки, железобетонные надолбы. На перекрестках были построены доты. Окна первых этажей заложены мешками с песком. Молчаливые люди вели навстречу по мостовой огромные, похожие на гигантских бегемотов аэростаты воздушного заграждения. Репродукторы громко повторяли: «Тук, тук, тук», — будто стучало огромное сердце. Улицы были пустынны. Только у булочных темнели длинные очереди.

На станцию Ваганово, что километрах в сорока от Ленинграда, приехали около четырех часов. Стояли мглистые предвечерние сумерки. На небе нечетко обозначился серп луны. Здесь, за городом, уже лежал глубокий снег. Шли по проселку, колонной по четыре. Миновали редкий березнячок, ольховый кустарник, потом вошли в деревню. Большинство изб было сожжено, нигде ни души. Только грязная бездомная собака, бежавшая следом, то злобно лаяла, то умолкала и начинала выть. За деревней стоял звукоулавливатель. Его четыре уха были обращены в разные стороны. Несколько бойцов засыпали воронки на дороге мерзлой землей.

Примерно через час слева стал заметен при свете луны силуэт Осиновецкого маяка. Отсюда до озера уже было недалеко. Спускавшаяся на лед дорога разбегалась в разные стороны. Слева, натужно тарахтя моторами, взбирались на берег два тяжело груженых ЗИСа, кузова их были загружены мешками с мукой.

— Если монастырь в Старой Ладоге — там, то и нам сюда, — высказал предположение Миша Зайцев, указывая рукой в сторону убегавшей в темноту полосы дороги. — Всего предстоит отмахать километров тридцать. Я прикидывал по карте.

— Ну и гад же ты, Мишка, — восхищенно произнес Пашка. — Все ты знаешь, все посмотришь заранее.

Минут через сорок длинная колонна растянулась, разбилась на отдельные группы. Старший лейтенант Акопян ушел вперед. До деревни Кобона, на другой стороне озера, предстояло добираться самостоятельно. Дорогу указывали провалившиеся и вмерзшие в лед машины, редкие блуждающие огоньки фар встречных грузовиков. Позади осталась батарея ложных орудий. С трудом верилось, что эту грубо сколоченную из бревен имитацию противник может принять за настоящую батарею. Но следы недавно затянутых тонким льдом пробоин от авиабомб свидетельствовали, что немцы часто бомбят ее.

Около провалившихся в воду машин толпились люди. К одной из них устремились Степан Ковтун, Васятка Петров, Пашка Щекин и Юрка Гурович. Они увидели, как шедшие впереди курсанты вспороли ножом мешок с мукой, которую не успели снять, и запихивали ее в рот пригоршнями. Лица их были белы, только темнели горящие голодным блеском глаза.

— Назад! — закричал Алексей. — Сдохнете, идиоты! Потерпите немного. В Кобоне нас накормят.

Но его никто не слушал. Давясь и задыхаясь, курсанты глотали сухую, прилипающую к небу и горлу муку. Алексей стал расталкивать ребят в стороны. Они скользили по льду, падали, становились на четвереньки и снова устремлялись к заветному мешку.

— Не мешай, Леха, — угрожающе сказал Пашка. — Отойди, пока цел.

В небе, почти над самой головой, вспыхнула немецкая ракета. И сразу же начала обстрел вражеская батарея. Снаряд разорвал лед и на него хлынула темная вода.

— Совсем озверели, дурни, — в отчаянии чертыхнулся Алексей и снова крикнул, все еще надеясь, что ребята послушают его и отойдут от мешка. — Пожалеете потом! Мы пошли вперед. Ждать никого не будем!

Только после этих слов ребята постепенно стали приходить в себя. Вытирая тыльной стороной ладони белый слипшийся рот, Юрка Гурович сказал:

— Действительно, вроде голодных зверей стали. Пошли догонять командира, хлопцы.

Идти становилось все труднее. Северный ветер нагнал из трещин на поверхность льда много воды. Она смерзалась на подошвах. Лед стал словно зеркало. Ноги скользили по нему, не находя точки опоры, разъезжались в стороны. Тяжелые вещевые мешки, неуклюжие маскхалаты еще больше затрудняли движение. То и дело кого-нибудь из ослабевших от голода курсантов, подгоняемых ветром, сносило к немецким позициям, и тогда тишину прорезал отчаянный, леденящий кровь крик:

— Братцы! Помогите!

Дважды несло в сторону и Алексея, но его выручила случайно оказавшаяся в кармане шинели вилка. Отталкиваясь ею от блестящей поверхности льда, он местами ползком, местами на четвереньках выбирался обратно к дороге.

Так среди ледяного безмолвия, нарушаемого лишь свистом ветра да хлопками редких ракет в небе, прошло два часа. Незаметно скрылись шедшие впереди группы курсантов, перестали попадаться встречные грузовики. Шли молча, низко опустив головы от ветра, думая об одном: лишь бы не упасть, не отстать от товарищей.

— А верно ли мы идем? — первым остановился и крикнул шедшим вслед ребятам Алексей. — Не к немцам ли?

Действительно, разрывы ракет как бы сместились в сторону, а робкие, как огонек свечи, фары машин вспыхивали то далеко справа, то слева. «Все, — подумал Миша, — конец. Идем прямо к немецкому берегу». Первым желанием было сбросить вещевой мешок и кинуться обратно в спасительную темноту, откуда только что пришли. Внезапно из мглы вынырнула сначала лошадиная морда, потом подвода, груженая мешками. Не сговариваясь, все бросились к ней. Усатый ездовой в полушубке сказал:

— Верно идете, сынки.

Васятке показалось, что он видит впереди несколько нерастаявших холмиков снега. Если наступать на них, то идти немного легче — не так скользко, можно маленько передохнуть, подождать товарищей, не боясь, что ветер отнесет тебя в сторону. Поэтому он свернул чуть вправо, но успел сделать лишь несколько десятков шагов и внезапно с головой провалился в воду. Видимо, полынья образовалась совсем недавно после подвижки льда. Двухпудовый мешок, разом отяжелевшая шинель, длинный неуклюжий маскхалат тянули ко дну. Отталкиваясь от воды руками и ногами, чувствуя, что вот-вот кончится запас воздуха, Вася сумел вынырнуть на поверхность и несколько секунд глубоко и тяжело дышал, приходя в себя. Подумал: неужели он, сибиряк, чалдон, столько сделавший за этот трудный год, сейчас утонет? Обидно. Вещевой мешок давил на плечи, лямки сжимали грудь, и Васятка решил сбросить мешок в воду. Он уже успел освободить одну лямку, но тотчас же спохватился. Как он сможет заниматься без учебников? В мешке обмундирование, постель. Нет, мешок надо сохранить во что бы то ни стало. Так с мешком за спиной он и поплыл. Несколько гребков — и он у тускло белеющего края полыньи. Васятка попытался выбраться на лед — слегка выпрыгнул из воды, отжался на руках и навалился грудью, но уцепиться руками было не за что. Дувший в лицо и грудь ветер легко столкнул его обратно в черную воду. Тогда он закричал, что было сил:

— Тону! Спасите!

Никто не откликнулся — вероятно, ветер относил его голос в сторону. Только с третьей попытки ему удалось каким-то чудом лечь животом на край льдины и продвинуться немного вперед, блеснула слабая надежда: «Может, выберусь?», но сильный порыв ветра снова столкнул его в воду. Теперь он почувствовал, что силы покидают его, а икры ног сводит судорога. «Гибну, — подумал он. — Ребята ушли далеко. А самому ни за что не вылезть».

— Спасите! — вновь что было силы закричал он. — Ребята! Васятка тонет! Спасите!

Мише Зайцеву показалось, что сзади донесся какой-то странный крик. Он остановился и прислушался. Похоже было, что просят о помощи. Миша посмотрел вокруг. Впереди, согнувшись, тяжело ступая, шли Алексей, Степан, Пашка, Юрка. Васятки ни впереди, ни сзади не было. В этот момент он снова, теперь отчетливо услышал: «Спасите! Васятка тонет!» Предупредив ребят, Миша бросился обратно. К счастью, они не успели далеко отойти. Черная тусклая вода блеснула неожиданно метрах в пяти. В первый момент Васятку Миша не увидел, и его охватил страх: «Неужели опоздал, и он утонул?». Но, всмотревшись внимательно, заметил у кромки льда светлую голову. Шапку Вася, видимо, потерял. Миша быстро сбросил вещевой мешок на лед и осторожно, по-пластунски пополз к краю полыньи. Ползти было страшно — даже, когда он останавливался, чувствовал, как ветер все равно подталкивает его к жуткой черной воде. Одной рукой Васятка держался за край льдины, вторую, как можно дальше, выбросил вперед, навстречу Мише.

— Бросай мешок! — крикнул Миша, заметив, как край мешка белеет из воды. — Иначе не вытянуть тебя.

Не отвечая, напрягаясь из последних сил, Васятка попытался дотянуться до брошенного Мишей ремня. Вот-вот он схватит его, оставались считанные сантиметры. Миша тоже напрягся сильнее, широко разбросал ноги, цепляясь носками за лед, чтобы задержаться и не сползти в полынью, но хлестнул порыв ветра и Васятка снова с головой погрузился в воду. Подбежали Алексей и Степан. У Алексея в руках была лыжная палка, и сейчас, лежа рядом с Мишей, он двигал ее навстречу Васятке.

— Прикажи этому идиоту сбросить мешок, — жалобно сказал Миша Алексею. — Иначе не вытянуть. Утонет. У него больше нет сил.

— Петров! Приказываю немедленно бросить мешок! — крикнул Алексей. — Хватайся за палку двумя руками!

Втроем они осторожно подтаскивали Васятку за лыжную палку и, наконец, с трудом вытащили на лед. Зацепив лямку за локоть руки, Васятка тянул за собой мокрый мешок.

— Вот обалдуй, — восхищенно сказал Миша. — Сам чуть не утонул, а мешок не бросил. Я б давно на него плюнул.

— Шибко, Миша, книг жалко, — объяснял Вася дрожащими губами. Он стоял на льду без шапки, с него ручьями стекала ладожская вода.

— На, шапку надень, — Алексей снял черную ушанку. — И бегом марш — пока не согреешься.

В спасении Васятки Паша Щекин не участвовал. Он успел уйти довольно далеко вперед и, когда через час ребята догнали его, страшно удивился, сказал, что абсолютно ничего не слышал и не видел.

— Провалиться мне на этом месте, пацаны, — клялся он, глядя своими чистыми синими глазами. — Я б Васятке первым на помощь бросился.

«Очень странно, — подумал Миша. — Когда я крикнул, что Васятка тонет, Пашка шел метрах в двадцати. Неужели ничего не слышал?»

Часа через полтора дорога привела их к маленькому острову — клочку земли, затерявшемуся среди озера. Первым увидел его Миша. Дома мама называла его «глазастиком» за способность замечать то, чего другие не видели. Она вообще обожала наделять сына всяческими кличками: «пухляк», «ушастик», «глазастик», «ацинму», то есть умница. Когда Миша увидел остров, он вспомнил, что на их пути через Ладогу два острова — Сухо и Зеленец. Сухо велик. Кроме того, на нем известный маяк. Здесь же никакого маяка не было. Значит это Зеленец.

На острове стоял лыжный батальон. Васятка обсушился у печурки в палатке, согрелся. Боец дал ему хлебнуть из фляжки глоток водки. После ледяного купания у него не было даже насморка. От Зеленца до Кобоны оставалось всего восемь километров…