Онлайн чтение книги Отныне и вовек From Here to Eternity
25

Они двинулись вчетвером назад по Калакауа мимо «Моаны». На углу Каиулани перешли на другую сторону и зашагали вдоль сплошного ряда магазинов, витрины которых предлагали туристам маски для подводного плавания, резиновые ласты, подводные ружья. В одном магазине продавались только пляжные халаты, купальники и плавки, все с яркими гавайскими орнаментами. Другой магазин торговал исключительно товарами для женщин, и на витрине были выставлены платья и жакеты из тканей, расписанных тоже гавайскими мотивами. Был здесь и ювелирный магазин с маленькими дорогими китайскими статуэтками из нефрита. А за сплошным рядом магазинов стоял знаменитый на весь мир «Театр Ваикики», где пальмы растут прямо в зале. Но сейчас он был закрыт. Время приближалось к полуночи, почти все было закрыто, и улицы, незаметно пустея, принимали ночной облик, Воздух постепенно свежел, с моря доносился легкий ветер, редкие облака, проплывая на восток, заволакивали звездную россыпь. Изогнувшиеся над тротуаром пальмы мягко шелестели на ветру.

За белой громадой «Театра Ваикики» Хэл свернул в сторону от пляжа, в боковую улочку, наполненную шорохами невидимых в темноте тропических растений.

— Чудесное место, правда? — обернувшись, сказал Хэл. — Здесь приятно жить. Все так красиво и просто. И ночь сегодня удивительная.

— Да, да, — откликнулся Томми. — Очарование.

Хэл и Маджио шли впереди, и, разговаривая с маленьким итальянцем, высокий худощавый Хэл сгибался чуть не пополам.

— Я рад, что ты с нами пошел, — шепнул Томми Пруиту. — Я ужасно боялся, что ты вдруг откажешься.

— Мне давно хотелось посмотреть, какая у Хэла квартира. Анджело столько про нее рассказывал.

— А-а. Я-то думал, ты из-за меня.

— Ну, и это тоже. Отчасти. — Он прислушивался к разговору Хэла и Маджио. Хэл, как и Томми, говорил шепотом.

— Где же ты столько пропадал, звереныш? Я по тебе так соскучился. Ты ведь не предупреждаешь, когда тебя ждать. Я каждый раз надеюсь только на случай. Звонить тебе я боюсь, да и номера твоего полка не знаю. Порой мне кажется, ты встречаешься со мной, только когда тебе нужны деньги.

— У меня весь месяц были внеочередные наряды, — соврал Маджио. — Никак не мог вырваться. Спроси у Пру.

— Пру, это правда? — громко спросил Хэл, обернувшись.

— Конечно, правда, — подтвердил Пруит. — Он в черном списке.

— Обманщики вы, — кокетливо сказал Хэл. — Один врет, второй нахально ему поддакивает. Вы, солдаты, все одинаковые. Переменчивы, как фортуна.

— Да нет, ей-богу, — оправдывался Маджио. — Тебе еще повезло, что в эту получку я на бобах. А то бы опять напился, и мне бы снова влепили внеочередные.

— Такое впечатление, что у Тони после каждой получки внеочередные наряды, — заметил Хэл.

— Так оно и есть, — стойко сказал Маджио. — Потому что я в получку обязательно напиваюсь, а потом недели две-три не вылезаю из внеочередных. Каждый раз даю себе слово не пить, а потом все равно напиваюсь. Только сегодня не напился, потому что не на что было. Думаешь, если я не приезжаю, значит, у меня деньги завелись? Ничего подобного. Просто, когда я при деньгах, я сразу напиваюсь. И получаю внеочередные. Так что это разные вещи. Уловил?

Хэл засмеялся:

— Какие нюансы! Ах, милое, простодушное дитя природы. За это я тебя и люблю. Оставайся таким всегда. Будет обидно, если ты вдруг разучишься врать так убедительно.

— Я тебе правду говорю, — запротестовал Маджио. — Я напиваюсь, еду в город к девочкам, и эти сволочи из военной полиции меня каждый раз задерживают. Отсюда и внеочередные.

— А тебе не противно ходить по борделям? — спросил Хэл.

— Постоянная девушка, конечно, лучше. Но бордели тоже ничего. На Гавайях солдатам выбирать не приходится.

Интересно, он всегда так завирается? — подумал Пруит. Ему хотелось рассмеяться. Но Хэл, казалось, ничего не замечал.

— Господи, — неожиданно сказал Томми. — Я бы не вынес. Быть солдатом — это ужасно. Я бы покончил с собой, клянусь.

— Я бы тоже, — согласился Хэл. — Но мы же с тобой не примитивы. У нас слишком тонкая организация.

— Да, наверное, в том-то все и дело, — кивнул Томми.

Хэл засмеялся:

— Тони, но ты хоть понимаешь, что, когда местные женщины по моральным соображениям отказываются иметь дело с солдатами, это играет на руку нам — Томми, мне и другим людям третьего пола? В этом, по-моему, есть доля пикантной иронии. Меня это очень забавляет. Я вижу здесь проявление тенденции, которая в конце концов поможет нам прочно утвердиться.

— Да, наверно, — сказал Маджио. — То есть, я хочу сказать, это вам на руку.

— Пру, ты слышал? — обернулся Хэл.

— Да, — храбро отозвался Пруит. — Слышал.

— Потому что все они ненавидят солдат, — продолжал Хэл, развивая свою мысль с неторопливостью ткача, плетущего узоры для собственного удовольствия. — Потому что они считают, что солдаты — подонки, и, более того, все мужчины подонки. Именно поэтому мои враги, женщины, медленно, но неизбежно сами роют себе яму.

— Это как же? — спросил Пруит.

— Неужели не ясно? — Хэл засмеялся. — А ты посмотри на себя. Вам, солдатам, из женщин доступны только проститутки. Вот вы и идете к нам. Потому что мы в отличие от женщин не боимся грехопадения.

— Не знаю, не знаю. — Но Пруит и сам чувствовал, что голос его звучит неуверенно, потому что слова Хэла были слишком близки к истине, и это его тревожило.

Хэл рассмеялся обаятельным мальчишеским смехом, но не стал добиваться признания своей победы.

— Вот мы и пришли, — сказал он и повел их за собой мимо довольно молодого баньяна, в темноте они спотыкались о распластанные кривые корни, а тонкие прутья еще не вросших в землю воздушных корней хлестали их по лицу.

— Приятно, когда во дворе растет такое чудо, правда? — сказал Хэл. — Осторожнее. Смотрите под ноги.

Они вышли к боковой стене двухэтажного каркасного дома, к подножию наружной деревянной лестницы со сквозными ступеньками; и лестница, и ее опорные столбы из толстых досок были выкрашены в белый цвет.

— Мы обязательно вернемся к этому разговору. Только сначала выпьем, — шепнул Хэл Пруиту. Они все уже поднялись на узкую площадку второго этажа, наискосок от которой темнел густой массой баньян, и Хэл открыл дверь.

Вслед за Хэлом они вошли в небольшую прихожую.

— Устраивайтесь как дома, мои дорогие. Я пошел раздеваться. Если хотите, можете тоже раздеться. — Хэл засмеялся и исчез в коридоре.

— А ничего у него здесь, да? — сказал Маджио. — Тебе бы такую квартирку, скажи? А? Не возражал бы? Представляешь? Черт!

Они стояла вдвоем посреди прихожей и оглядывались по сторонам, пораженные чистотой, порядком и уютом квартиры.

— Нет, — сказал Пруит. — Не представляю.

— Понял теперь, почему я сюда хожу? Помимо всего прочего? После наших бетонных бараков даже не верится, что люди могут так жить.

Стоявший у них за спиной Томми потерял терпение, протиснулся вперед и, пройдя в гостиную, уселся в большое современное кресло из настоящей кожи с хромированными ножками и подлокотниками. И волшебство рассеялось.

— Мне надо отлить, — сказал Маджио. — И спешно требуется выпить, ей-богу. Сортир вон там. Я сейчас.

Он прошел в ту же дверь, что и Хэл, и, провожая его взглядом, Пруит увидел крошечный коридор, одним концом упиравшийся в спальню, слева от которой была ванная. Пруит отвернулся и обвел глазами гостиную.

Слева от прихожей на маленьком возвышении, огороженном коваными железными перилами, стоял небольшой обеденный стол, дверь за ним вела в кухню. В другом конце гостиной была огромная полукруглая ниша застекленного от пола до потолка «фонаря» с приспущенными складчатыми занавесями-драпри, в комнате стояли радиоприемник в высоком деревянном футляре и проигрыватель с двумя этажерками для пластинок по бокам. У правой стены — большой, набитый книгами книжный шкаф и письменный стол в форме буквы «П». Пруит бродил по комнате, рассматривал вещи и пытался придумать, о чем бы заговорить с Томми.

— А тебя когда-нибудь печатали? — наконец спросил он.

— Конечно, — скованно ответил Томми. — Один мой рассказ недавно вышел в «Коллиерс».

— А про что рассказ? — Пруит разглядывал пластинки: здесь была только классика — симфонии, концерты.

— Про любовь.

Пруит поднял на него глаза, и Томми хихикнул густым басом.

— Об одной честолюбивой молодой актрисе и о богатом бродвейском продюсере. Они полюбили друг друга, он на ней женился и сделал из нее звезду.

— Меня от таких историй воротит. — Пруит отвернулся и продолжал разглядывать пластинки.

— Меня тоже, — хихикнул Томми.

— Тогда зачем же их сочинять?

— Людям нравится. Этот товар хорошо идет.

— В жизни все иначе. Такой ерунды никогда не бывает.

— Конечно, не бывает. — Томми поджал губы. — Поэтому людям и нравится. Если им нужна такая литература, значит, пиши то, на что спрос.

— Я совсем не уверен, что им это нужно.

— А ты кто? — Томми басовито хохотнул. — Социолог?

— Нет. Просто я думаю, большинство людей такие же, как я. В настоящей литературе я не разбираюсь, но от басен вроде этой меня воротит.

— Так их же пишут не для мужчин, а для женщин. Эти романтичные, похотливые и высоконравственные дуры обожают подобное чтиво. Кто покупает книги и журналы? В первую очередь женщины. И глотают все без разбора. Должны же они хоть от чего-то получать удовольствие, если из-за своих моральных принципов не получают его в постели.

— Ну, не знаю. Я в этом не уверен.

— Они со своей моралью доиграются. Если вовремя не спохватятся, в один прекрасный день останутся совсем без мужчин.

— Про что это вы? — спросил Маджио, входя в комнату. — Что там про женщин?

Он подошел к письменному столу, туда, где стоял Пруит. Следом за ним в гостиной появился Хэл в таитянском парэу[26]Национальная мужская одежда, распространенная в Полинезии: длинный кусок ткани, который обертывают вокруг бедер, как юбку., расписанном ярко-оранжевыми тропическими цветами в венчиках остроконечных темно-зеленых листьев. Худой и длинный, он выглядел сейчас костлявым и каким-то усохшим, от недавней подтянутой элегантности ничего не осталось. Густой красноватый загар на грубой сухой коже казался неестественным, напоминал ржавчину, будто Хэл намазался йодом.

— Мы говорим, что, возможно, мужчины становятся такими по вине женщин, — объяснил Пруит.

— Я не думаю, — сказал Анджело.

— Я тоже не думал. А теперь начал сомневаться.

— Вот как? — Хэл сверкнул обаятельной мальчишеской улыбкой. — Видишь ли, некоторые действительно такими рождаются. К несчастью или к счастью — это зависит от точки зрения. Так что общая картина несколько сложнее.

Пруит с усмешкой покачал головой.

— Насчет того, что такими рождаются, рассказывай кому-нибудь другому. Можно родиться уродом, это факт. Я уродов насмотрелся на ярмарках — от Таймс-сквер до Сан-Франциско. А чтобы человек родился извращенцем, никогда не поверю.

— Ты бы мог быть очень милым парнем, — недовольно сказал Хэл, — если бы меньше кощунствовал.

— Кощунствовал? — Пруит усмехнулся. — Если ты не веришь в мораль, какое может быть кощунство?

— Важно не то, что ты говоришь. Важно, как ты это говоришь. Судьба таких людей — трагедия. И, как любая трагедия, она возвышенна и прекрасна.

— Я так не считаю. Для меня это все равно что порнография.

Хэл манерно поднял брови и пристально посмотрел на него.

— Твой приятель, пожалуй, начинает мне действовать на нервы, — сказал он Анджело.

Пруит чувствовал, что губы у него расползаются в усмешке, а лицо напряженно немеет, как бывало с ним всегда, когда рядом раздавался знакомый призыв к убийству.

— На мой взгляд, эта твоя теория такие же сладкие сопли, как басня Томми про богатого продюсера.

— Вижу, я в тебе ошибся. — Хэл улыбнулся. — У тебя напрочь отсутствует воображение. При ближайшем рассмотрении ты, оказывается, элементарный тупица.

— Наверно, — усмехнулся Пруит. — Из меня все воображение выбили. Половину, когда бродяжил, а то, что осталось, — в армии.

— Хэл, где твое шампанское? — напомнил Анджело. — Давай неси. Пить хочется — умираю.

— Сейчас, моя радость. — Хэл повернулся к Пруиту: — Когда будешь постарше, поймешь, что воображение способно породить истину, перед которой бессильны любые факты.

— Это мне и так понятно. Зато я не очень понимаю другое. Чем больше мы с тобой разговариваем, тем больше ты мне напоминаешь проповедника. Не знаю, почему.

— Тебе повезло, что ты друг Тони, — сказал Хэл. — А то я бы тебя сейчас отсюда вышвырнул.

Пруит смерил его взглядом и снисходительно усмехнулся:

— Сомневаюсь, что у тебя получится. Но если хочешь, чтобы я ушел, так и скажи. Я уйду.

— О-о! — Хэл улыбнулся Маджио. — Твой приятель — герой.

— Хэл, чего ты обращаешь внимание? — вмешался Маджио. — У него просто характер такой вредный. Дай ему выпить, и он успокоится.

Хэл повернулся к Пруиту:

— Все так просто?

— Выпить, конечно, было бы неплохо.

Томми поднялся с кресла и, подойдя к Пруиту, встал рядом, словно Собрался его защитить.

— Иди ты к черту! — сказал он Хэлу. — Что ты нападаешь на несчастного парня? Он здесь со мной, а не с тобой. Прекрати его шпынять.

— Мне адвокаты не нужны, — заметил Пруит.

— Томми, если тебе не нравится, как я принимаю гостей, ты всегда можешь пойти домой. — Хэл улыбнулся. — Я лично буду только счастлив. Мальчики, вам когда нужно быть в казарме?

— В шесть, — ответил Анджело. — К побудке. — Он резко повернулся и посмотрел на часы на письменном столе, словно вдруг вспомнил, что когда-то должен умереть. — Гадство! — ругнулся он. — Ладно. Мы в конце концов выпьем или нет, черт возьми?

— Ты! — рычал Томми на Хэла. — Дрянь! Подлая грязная тварь! Я ведь сейчас действительно уйду.

Хэл весело засмеялся:

— Не смею задерживать. Хочешь — уходи. — Он повернулся и пошел в кухню.

Томми злобно смотрел ему вслед, его большие руки неподвижно повисли, огромные кулаки были плотно прижаты к бедрам.

— Знаешь ведь, что я не уйду, — сказал он. — Ты ведь знаешь, что мне теперь придется остаться.

Хэл высунул голову из кухни:

— Конечно, знаю. Иди сюда, поможешь мне разлить шампанское.

— Сейчас. — Томми неловко и грузно сдвинулся с места. На лице у него застыла обида.

— Пру; на минутку, — шепотом позвал Маджио. Он отвел Пруита в сторону, и, пройдя мимо проигрывателя, они встали в глубине застекленного «фонаря». — Чего ты пускаешь пену? Хочешь мне все испортить? Помолчи, отдохни.

— Хорошо. Ты извини. Сам не знаю, с чего я завелся. Наверно, из-за этой ерунды насчет того, что такими рождаются. Путать тебе карты я не собираюсь. Но понимаешь, эти типы действуют мне на нервы. Липнут со своими наставлениями, как вшивый полковой капеллан — ходи в церковь, молись богу! Тоже мне Армия спасения! Мол, сначала послушай проповедь, а уж потом накормим. Зачем им это? Зачем обязательно убеждать кого-то, что ты лучше всех?

— Не знаю. Пусть себе болтают, что хотят. Тебе какое дело? Думаешь, я с ними спорю? Никогда в жизни. Они говорят — я киваю. А потом прошу налить еще.

— Хорошо, когда человек так может. А у меня, наверно, не тот характер, я так жить не могу.

Анджело покачал головой:

— Да я и сам как на бочке с порохом живу. Иногда думаю, ох и шарахнет сейчас! За все в жизни надо платить, старик.

— Знаешь, некоторые говорят, эти люди такие благородные, мол, у них такие высокие чувства, что и не передать. Только я что-то не видел. По-моему, у них это больше похоже на ненависть.

— Меня все это не колышет. А терять такую отличную кормушку я не хочу. Так что будь человеком и не вякай. Ладно?

— Конечно. Не бойся, не подведу.

— Ох, старик, напьюсь я сегодня — в доску! Я тебе обещаю. — Он посмотрел на часы: — И в гробу я видел эту вашу побудку!

Из кухни появился Хэл с двумя хрустальными бокалами шампанского. За ним шел Томми и тоже нес в руках два бокала.

— Пардон, подноса у нас нет. — Хэл улыбнулся. — Зато бокалы, как полагается. Пить шампанское из простых стаканов — преступление.

Маджио взял бокал и незаметно подмигнул Пруиту.

— Очень жарко, предлагаю вам всем раздеться, — сказал Хэл. — И чувствовать себя как дома. В конце концов, мы здесь все свои.

— Ты прав. — Томми торопливо протянул один бокал Пруиту, второй поставил возле себя на пол. Раздевшись до трусов, он уселся в кресло и взял с пола бокал. В отличие от загорелого Хэла Томми был белый как молоко. Загорели только шея и руки до локтей, тело его напоминало непропеченное тесто, и смотреть на него было неприятно.

— Я знаю, солдаты трусов не носят. — Хэл улыбнулся. — Для Тони я держу в доме плавки, а тебя, к сожалению, мне одеть не во что.

— Обойдусь, — сказал Пруит. — Посижу в брюках.

Хэл весело засмеялся, к нему вернулось прежнее добродушие.

Так они и сидели, четверо мужчин, раздевшихся, чтобы тело ощутило еле уловимую прохладу, которая просачивалась сквозь проволочную сетку входной двери. Загляни кто-нибудь с улицы в окна «фонаря», эта картина, возможно, укрепила бы в нем веру в теплоту человеческого общения — четверо голых по пояс мужчин, удобно развалившись в креслах, ведут мирную дружескую беседу за бокалом вина.

— Дома я всегда ношу только это. — Хэл небрежно скользнул рукой по складкам парэу. — Вполне в духе гавайских традиций. Сами гавайцы теперь, конечно, расхаживают по пляжу в плавках, но когда-то все они носили парэу. Естественно, с появлением миссионеров это кончилось. А на Таити и до сих пор носят. Но, увы, учителю французского найти работу на Таити так же трудно, как во Франции.

— А когда ты был во Франции? — спросил Пруит.

— Я там был много раз. В общей сложности прожил там пятнадцать лет. Работал в Нью-Йорке, копил деньги, потом уезжал во Францию и жил там, пока деньги не кончались. Естественно, все это было до войны. Когда началась война, переехал сюда. Решил, что уж сюда-то война не докатится. Ты согласен?

— Наверно. Но я думаю, когда мы влезем в войну, в Америке всюду будет одинаково.

— Меня не призовут, я уже слишком стар, — улыбнулся Хэл.

— Я не про это. Начнутся разные ограничения, строгости…

Хэл пожал плечами. У него это вышло очень по-французски.

— Одно время я серьезно подумывал принять французское гражданство. Франция — самая прекрасная страна в мире. Но теперь, — он улыбнулся, — теперь я даже рад, что так и не решился. Странно все это. Та атмосфера свободы, благодаря которой там так приятно жилось, в конечном итоге привела la belle France[27]Прекрасную Францию (фр.) к катастрофе. — Хэл улыбался, но, казалось, он еле сдерживает слезы. — Таков, наверное, закон жизни.

— Короче говоря, как ни крути, а все равно останешься внакладе, да? — Пруит почувствовал, что выпивка наконец-то дала себя знать и его снова охватило знакомое настроение, возникавшее только в увольнительную. Наконец-то оно снова вернулось к нему, блаженное ощущение беспечности, то самое, с которым он поднимался по лестнице в «Нью-Конгресс». Ему стало грустно. Вот и закатывается солнце, жара отступает, тени становятся длиннее, пора спать. Он поглядел на Анджело — тот тоже пригорюнился и что-то бормотал себе под нос.

— Что, Анджело? Грустишь? — окликнул он его. Почему нельзя просто посидеть с ними, вместе выпить, разогнать их грусть, подумалось ему, что им стоит оставить нас потом в покое? Почему никто не делает ничего просто так, почему ты обязан за все расплачиваться?

— Мне кажется, слово «свобода» давно превратилось в пустой звук, — сказал он Хэлу.

— Я лично считаю себя свободным, — сказал Хэл. — Я сам себе хозяин.

Пруит невесело рассмеялся.

— Может, нальешь еще?

— Хорошо. — Хэл взял у него бокал и пошел на кухню. — По-твоему, я не свободный?

— Мне тоже принеси. — Анджело неуверенно поднялся на ноги и протянул Хэлу свой бокал.

— А есть что-нибудь такое, чего ты боишься?

— Нет, — ответил Хэл, возвращаясь из кухни с полными бокалами. — Я не боюсь ничего.

— Тогда, значит, свободный. — Пруит смотрел на Анджело, который снова сел и залпом выпил шампанское.

— Кто свободный, так это я! — заорал Анджело, опрокинулся в кресле на спину и задрыгал ногами. — Я свободен, как птица, язви ее в душу! Я — птица, вот я кто! А ты не свободный! — крикнул он Пруиту. — Ты закабалился на весь тридцатник. Ты — раб! А я — нет! Я свободен! До шести утра.

— Тихо! — резко одернул его Хэл. — Хозяйку разбудишь. Ее квартира под нами.

— Отвяжись! Плевал я на твою хозяйку! И сам ты катись к черту!

— Ты бы, Тони, шел в спальню, — грустно сказал Хэл. — Тебе надо проспаться. Пойдем. Давай я тебе помогу. — Хэл подошел к креслу Маджио и хотел помочь ему встать. Маджио отмахнулся:

— Не надо. Сам встану.

— Мы с тобой можем остаться здесь. Хочешь? — застенчиво спросил Томми у Пруита.

— Конечно. Почему бы нет? Какая разница?

— Если не хочешь, никто тебя не заставляет, — неловко сказал Томми.

— Да? Тем лучше.

— А я напился! — заорал Анджело. — Оп-ля-ля! Пруит, не продал бы ты душу на тридцать лет, я бы любил тебя как брата!

Пруит улыбнулся:

— Ты же сам говорил, что в подвале «Гимбела» не лучше.

— Верно. Говорил, — кивнул Анджело. — Пру, мы же влезем в эту чертову войну раньше, чем у меня кончится контракт. Ты понимаешь? Я ненавижу армию. И даже ты ее ненавидишь. Только не хочешь признаться. Ненавижу! Господи, до чего я ее ненавижу, эту вашу армию!

Он откинулся в кресле, безвольно уронил руки и замотал головой, продолжая яростно что-то доказывать самому себе.

— Ты печатаешься под своей фамилией? — спросил Пруит у Томми.

— Нет, конечно. — Томми иронически улыбнулся. — Думаешь, мне хочется ставить свое имя под такой глупостью?

— Слушай, а ты же совсем трезвый, — заметил Пруит. — Небось вообще никогда не напиваешься? Почему?.. А зачем ты вообще пишешь эту глупость?

— Ты что, знаешь мою фамилию? — Глубоко посаженные глаза Томми тревожно метнулись и в страхе остановились на Пруите. — Знаешь, да? Скажи, знаешь?

Пруит наблюдал, как Хэл пытается вытащить Маджио из кресла.

— Нет, не знаю. А тебе, значит, стыдно за этот рассказ?

— Конечно. — В голосе Томми было облегчение. — По-твоему я должен им гордиться?

— Ненавижу, — бормотал Анджело. — Все ненавижу!

— Я бы никогда не взялся за горн, если бы знал, что потом мне будет стыдно, — сказал Пруит. — Я горжусь тем, как я играю. У меня в жизни только это и есть. Если бы мне хоть раз потом стало за себя стыдно, все бы пропало. У меня бы тогда вообще ничего не осталось.

— О-о, — Томми улыбнулся. — Трубач. Хэл, среди нас есть музыкант.

— Никакой я не музыкант, — возразил Пруит. — Просто трубач. Теперь уже даже и не трубач. А ты никогда ничего не напишешь, не будет у тебя никакой книги. Тебе только нравится про это болтать.

Он встал, чувствуя, как в голове у него гудит от выпитого. Ему хотелось разбить что-нибудь вдребезги, чтобы остановились вращающие время шестеренки, чтобы не наступило завтра, чтобы не настало шесть утра, чтобы развалился самозаводящийся механизм времени. Он обвел комнату мутными глазами. Разбить было нечего.

— Слушай, ты, — он ткнул пальцем в жирную белую тушу Томми. — Как ты стал таким?

Вечно бегающие, казалось бы, не способные ни на чем задержаться темные глаза Томми внезапно замерли в глубоких багровых глазницах и смотрели прямо на Пруита, становясь все яснее и ярче.

— Я всегда был такой. Это у меня врожденное.

— Тебе ж хочется про это поговорить, я вижу, — усмехнулся Пруит.

Хэл и Маджио напряженно молчали, и он спиной чувствовал, что они наблюдают за ним.

— Неправда. Я не люблю об этом говорить. Родиться таким — трагедия. — Томми улыбался и порывисто дышал, как униженно виляющая хвостом побитая собака, которую хозяин решил погладить.

— Не свисти. Такими не рождаются.

— Нет, это правда, — прошептал Томми. — Я тебе противен?

— Да нет, — презрительно бросил Пруит. — Почему ты должен быть мне противен?

— Я же вижу. Ты меня презираешь. Да? Скажи! Ты думаешь, я мразь.

— Нет. Ты сам думаешь, что ты мразь. Тебе, видно, просто нравятся всякие гнусности. И чем гнуснее, тем больше тебе это нравится. Может, ты стараешься таким способом доказать себе, как сильно ты ненавидишь религию.

— Вранье! — Томми забился в кресло. — Я мразь, и я это знаю. Можешь меня не жалеть. Защищать меня не надо.

— Я и не собирался тебя жалеть. Ты для меня пустое место.

— Я знаю, я мразь, — твердил Томми. — Да, мразь, мразь, мразь.

— Томми, заткнись, — с угрозой сказал Хэл.

Пруит резко повернулся к нему:

— Нравится, что вы такие, вот и любили бы таких же, как вы сами, а вы все время только мордуете друг друга. Если вы верите в ваши сказки, чего же вы так страдаете из-за каждого пустяка? Вечно вас кто-то обижает! Почему вы всегда стараетесь заарканить кого-нибудь не такого? Да потому, что, когда вы только друг с другом, вам кажется, что это недостаточно гнусно.

— Стоп! — сказал Хэл. — Этот жирный боров может говорить про себя что угодно, но ко мне это никакого отношения не имеет. Лично я бунтую против общества. Я ненавижу ханжество и никогда с ним не смирюсь. Чтобы отстаивать свои убеждения, нужна смелость.

— Я от нашего общества тоже не в восторге. — Пруит усмехнулся. Он чувствовал, как горячие винные пары бродят у него в голове, как в виски стучит: «надо, надо, надо, разбей, разбей, разбей, шесть утра, шесть утра, шесть утра». — Я ему мало чем обязан. Что оно мне дало? Я от него получил гораздо меньше, чем ты. Сравни, как живешь ты и как живу я. Взять хотя бы твою квартиру. Но я ненавижу общество не так, как ты. Ты ненавидишь его, потому что ненавидишь себя. И бунтуешь ты не против общества, а против себя самого. Ты бунтуешь просто так, вообще, а не против чего-то определенного.

Он нацелил на высокого худого Хэла указательный палец.

— Потому-то ты и похож на попа. Ты проповедуешь догму. И она для тебя истина. Единственная. Кроме этого, у тебя нет ничего. А тебе не известно, что жизнь не укладывается ни в какие догмы? Жизнь создает их сама — потом. А под догмы жизнь не подгонишь. Но ты и все прочие попы-проповедники, вы пытаетесь подогнать жизнь под ваши догмы. Только под ваши, и ничьи другие. Правильно только то, что говорите вы, а все остальное для вас просто не существует. Если это называется смелость, тогда, может быть, ты действительно смелый, — нескладно закончил он без прежнего запала. — Если, конечно, считать это смелостью.

— Э-ге-гей! — внезапно завопил Анджело. — Смелый — это я! У меня смелости навалом. Я свободный и смелый. Я все могу. Дайте мне полтора доллара, и я вам припру этой смелости из любого винного магазина.

Он кое-как поднялся с кресла и двинулся к двери, шатаясь из стороны в сторону.

— Тони, ты куда? — всполошился Хэл. Все остальное было мгновенно забыто. — Пожалуйста, вернись. Тони, вернись сейчас же, я тебе говорю. В таком состоянии тебе нельзя никуда идти.

— А я погулять! — крикнул Анджело. — Подышать воздухом, мать его за ногу!

Он вышел из квартиры и захлопнул затянутую сеткой дверь. Им было слышно, как его босые пятки шлепают по лестнице. Потом он споткнулся и, с грохотом упав, сочно обматерил баньян. Потом наступила полная тишина.

— О господи, — простонал Хэл. — Кто-то должен его остановить. Нужно что-то сделать. В таком виде ему нельзя появляться на улице, его заберут.

— Вот и пойди за ним, — сказал Пруит.

— Пру, сходи за ним ты, — попросил Хэл. — Сходишь? Ты же не хочешь, чтобы его забрали? Он ведь твой друг.

— Ты его сюда пригласил, ты за ним и иди. — Косо улыбаясь, Пруит плюхнулся на диван и с пьяной решимостью раза два качнулся на пружинах.

— Но я же не могу! — выкрикнул Хэл. — Правда. Если бы мог, я бы за ним пошел. Он такой пьяный, что ничего не соображает. Если его задержат, он, чего доброго, приведет полицию сюда.

— Пусть приводит, — ухмыльнулся Пруит. От выпитого лицо у него занемело и в голове, в каком-то далеком ее закоулке, звонил колокол. Он был пьян, очень пьян, и, непонятно почему, очень всем доволен.

— Но это же нельзя ни в коем случае, — простонал Хэл, ломая руки. — В полиции про нас знают. Им только нужен повод, и они сразу же возбудят дело.

— Это нехорошо, — весело сказал Пруит. — Но ты не расстраивайся. Ты же человек смелый.

Он посмотрел на Томми. Тот встал с кресла и начал одеваться.

— Ты куда это? — резко спросил его Хэл.

— Я ухожу домой, — с достоинством ответил Томми. — Сию же минуту.

— Послушай, Пру. Я бы за ним пошел. Честное слово. Ты даже не представляешь, как много значит для меня этот малыш. Но если меня задержат, мне конец. А он в таком состоянии, что меня задержат обязательно. Даже если просто увидят рядом с ним. Им нужен только предлог. Я потеряю работу. Меня выгонят отсюда. — Он дрожащими руками обвел комнату. — Я останусь без дома.

— Я думал, про тебя все все знают.

— Конечно, знают. Еще как знают, поверь мне. Но если вмешается полиция и будет громкий скандал — это совсем другое дело. Ты же сам понимаешь, никто за меня не вступится.

— Да, — кивнул Пруит. — Я тоже так думаю. Жизнь штука суровая.

— Пожалуйста, догони его, — умолял Хэл. — Хочешь, я встану перед тобой на колени? Вот, смотри, Прошу тебя, пойди за ним. Он же твой друг.

Пруит начал надевать носки и обуваться. Пальцы плохо слушались, он никак не мог завязать шнурки. Стоявший на коленях Хэл потянулся помочь ему, но Пруит ударил его по руке и завязал сам.

— Ты ведь не очень пьян?

— Нет, — сказал он. — Не очень. Я никогда не напиваюсь.

— Ты его догонишь? Да? И если вас задержат, ты ведь не приведешь сюда полицию, правда?

— Что за вопрос? Даже некрасиво. Конечно, нет. — Он встал и поглядел по сторонам, отыскивая рубашку.

— Всего доброго. Спасибо за чудесный вечер, — сказал Томми с порога. — Пока, Хэл. Пру, надеюсь, мы с тобой еще увидимся. — Он вышел и хлопнул дверью.

Пруит снова плюхнулся на диван и захохотал:

— До чего воспитанный парень!

— Пру, пожалуйста, иди скорее. Не теряй время. Тони совершенно пьян и не понимает, что делает. Отвези его в гарнизон и уложи спать.

— Он же оставил здесь все вещи.

— Возьми их с собой. — Хэл начал собирать вещи Маджио. — Только не приводи его сюда. Могут быть неприятности, он очень пьян.

— Ясно. Знаешь, у меня нет денег на такси.

Хэл побежал в спальню за бумажником.

— Вот, — сказал он, вернувшись. — Держи. Доедете с ним до центра, а оттуда возьмете такси. Пятерки хватит?

— Не знаю. — Пруит ухмыльнулся. — Уже поздно, автобусы не ходят. До центра сейчас тоже только на такси доберешься.

— Тогда возьми десятку.

Пруит печально покачал головой:

— Понимаешь, какая штука… Маршрутки ходят до двух. А сейчас уже почти два.

— Даже в день получки?

— Конечно. Каждый день одинаково.

— Хорошо. Вот тебе двадцать. И прошу тебя. Пру, скорее.

Пруит медленно, через силу помотал головой:

— С Анджело не просто. Он когда напьется, ему обязательно девочку подавай. А иначе буянит, скандалы устраивает. Потому его и забирают.

— Ладно. Вот тебе тридцать.

— Да ну что ты, — улыбнулся Пруит. — Это неудобно. Убери деньги, я их не возьму. Довезу его домой и так, что-нибудь придумаю.

— Тьфу ты! Держи сорок. Четыре десятки. У меня больше нет. Только иди скорее. Пожалуйста, Пру, не копайся. Я тебя очень прошу.

— Что ж, этого, думаю, хватит. Теперь уж как-нибудь доберемся, — Пруит взял деньги и медленно побрел к двери.

— Но ты хоть не очень пьян? — беспокойно спросил Хэл.

— Я никогда не напиваюсь так, чтобы не соображать. Не волнуйся, я тоже не хочу, чтобы его забрали. Правда, по другим причинам.

У двери Хэл пожал ему руку:

— Ты заходи. Можешь как-нибудь прийти один, без Тони. Не жди, пока он тебя позовет. Для тебя мой дом открыт всегда.

— Спасибо, Хэл. Может, и зайду. Всегда приятно иметь дело с людьми, которые не боятся отстаивать свои убеждения.

На углу он оглянулся. Дверь была уже закрыта и свет выключен. Он пьяно ухмыльнулся. И с удовольствием пощупал в кармане четыре хрустящие десятки.